Текст книги "Черное сердце"

– Я двинул. Прием скоро. – Говорит Артем, коснувшись ее плеча. – Выпей кофе и съешь завтрак, даже если не хочешь. Не полезет обратно, не бойся.

– Бедная Алиса… Я думала, все это только из-за сердца. Какой же я была идиоткой. Моя подружка… Единственная… Боже, прости меня.

– Ты ни в чем не виновата. Ты была объектом обожания убийцы. Если вздумаешь себя обвинять хоть в чем-то, сразу остановись. – Артем еще раз смотрит на часы и выходит из-за стола. – Карина. – Выдавливает он так, словно ее имя причиняет ему боль. – Если вдруг позвонят с больницы, позвони мне и сообщи новости насчет папы. Я надеюсь, они скоро появятся.

– Конечно, Артем. В первую очередь. Не переживай.

Глава 38

Слава, нервно поправляя на себе короткие волосы, белый халат и даже ремень на брюках, решительно, но негромко идет к двери кабинета с желто-золотистой табличкой. Под низом висит расписание приемов. Таблички прочих врачей намного меньше и более дешевые на вид, но Артем обожает подчеркивать свой статус. Слава убеждается, что друг, наконец, не занят с пациенткой, одной из тех, которых он обломил вчера, и разрешает себе немного пройти.

– Можно, доктор Доронин? – его полоумная улыбка в проеме двери слепит Артему глаза, и он едва не начинает искать на столе солнцезащитные очки.

– Он вышел.

– Обхохотаться можно. Я к вам на пару секунд.

– Время пошло.

– Смешная шутка. Как и всегда.

– Тебя осмотреть или что? – процеживает Артем, массируя свои руки, смазанные кремом.

– Ну, как и всегда, очень смешная шутка. Ха-ха-ха. – Изображает смех Слава и по-хозяйски приземляется на стульчик напротив письменного стола, сложив ноги по-турецки. От его яркой улыбки приходится щуриться. – За пальчиками ухаживаешь? Чтоб скользили лучше?

– Да. – Скупо мычит друг и отводит взгляд на одну из странных штук у себя на столе. Той самой штукой оказывается стакан под письменные ручки под видом белого черепа, на «переносицу» которому Артем ради визуальной остроты нацепил небольшие черные очки. На его столе полно удивительных вещей, притягивающих взгляд. Как и дома – на столе и стенах. Артем любит все необычное и мрачноватое, при этом он пытается казаться самым веселым в мире парнем, не всякого друга впуская к себе во внутренний склеп. Только Славу, который ведет себя как инопланетянин-псих, выброшенный на эту планету пять минут назад. Потому что земляне не бывают такими счастливыми, как он сейчас.

Слава видит, что сегодня Артем шутит меньше, чем всегда, и бесцветным голосом, совсем не улыбается. И понятно, почему. Может, зря он пришел к нему хвастаться? Лучше бы отложить это на потом. С одной стороны хочется дождаться лучших времен, а с другой поделиться своей радостью прямо сейчас, ведь его так подрывает, что он сейчас из тела выпрыгнет. Слава решает дождаться момента получше, вырастить кость в своем языке, но Артем сам замечает в нем перемены. Замечает это с гордостью.

– Ты выглядишь счастливым.

– Правда? – улыбка Логвина уже такая широченная, что он сейчас рот себе порвет.

– Еще бы. Прямо сияешь изнутри.

– Так сильно видно?

– Ага. Ты какой-то другой. И чувствуешь себя иначе. Как когда вылупляешься из скорлупы потихоньку.

– Я весь вырвался из нее вчера.

– Тебе полегче? Как тебе сегодня мысль о парне?

– Я ее переспал, эту мысль. Она больше мне не причиняет боли. Надеюсь, это надолго. Я ведь пишу другую историю любви.

– Все хорошо? Получается?

– Да! – почти орет Логвин. Его улыбка равна ширине российской территории, то есть, занимает самую большую часть планеты. – Вчера, когда я подвез тебя домой, мне написала Инна. Она пригласила меня к себе. Ее мама нам принесла чай. Мы разговаривали. Инна упрямая, все беспокоится, что я не знаю, на что себя обрекаю. Она ведь не понимала, что я не просто влюблен в нее, но и что эти отношения спасут нас обоих. Пришлось ей рассказать. О парне.

– Ты признался ей? – под Артемом взрывается стул. – В том, о чем даже лучший друг узнал лишь вчера?

– Ну не обижайся, чо ты, девчонки спокойнее относятся к геям, некоторых они даже заводят. Вот. А потом я хотел ей фотку показать с поцелуем, но пришлось отложить. Она по-настоящему захотела поцеловаться. И мы целовались. – Слава не может стереть безудержную радость со своей розовой тыквы. Говорит и вспоминает, как это происходило. – Так четко!

– И что, уже все свершилось?

– Нет, я отнес ее на диван, и мы просто лежали и целовались. Без маек. Она даже лифчик сняла, но все равно пока ничего не было.

– Ну и как тебе ее сиськи?

– Класс. – Кивает Логвин и вдруг резко сворачивает в другую сторону. – А твоя как работа? Как твой экстрасенсорный сканер?

– Ничего классного. Не могу его вырубить.

– Давай поделись, какие подробности успел просмотреть? Ну-ка, ну-ка.

– Все, какие мне не сдались. Я столько порнографии в жизни не видел. И давай не будем об этом. Мне до этого еще никогда в жизни не было так неловко от осмотра.

– Ладно. Давай забудем. А то про меня ты тоже… такой порнографии насмотрелся одним глазком… Хотя держал меня всего лишь за руку.

– Ты этой «всего лишь рукой» такое делать умеешь… И девушкам и парням.

– Ааа, все-все, смени тему! – быстро отмахивается Слава. Артем, видимо, усмехается внутри себя, хотя очень сложно что-то прочесть в скучающем выражении лица. – Я пришел за двумя вещами.

– Первая: похвастаться, как вчера было хорошо?

– Нет. – Врет, тут же определяет Артем. Бегающие глаза Славы его забавляют. – Спросить, есть ли от папы новости? Как он?

– Ничего неизвестно, я попросил Карину позвонить, если что-то новое выяснится.

– Дай Бог, чтоб появились хорошие новости. Не накачивайся. Что бы ни случилось, я рядом. Батя у тебя сильный, он вернется. Он ведь вторую молодость обрел.

– Я и не накачен. – Отрезает Артем, думая только о том, что у него в теле нет костей из-за одной мысли о папе, и лучше ему станет, только когда ему позвонят и скажут, что отец пришел в себя. – Так, а что за вторая вещь, за которой ты пришел?

– Взять у тебя визитку для мамы. Плановый осмотр. Ее гинеколог в отпуске, я порекомендовал тебя.

– Ну, давай. Как зовут маманю?

– Татьяна Петровна. Как у тебя отчество, так что должен быстро запомнить. Спасибо. – Слава берет визитку, протянутую Артемом.

– Что-то я совсем не знаю твою мать. Расскажи о ней. Сколько ей лет?

– Тридцать девять.

– Вау. Всего лишь? Это как? – Артем расправляет ладони в недоумении.

– Она меня в пятнадцать родила. Ну, знаешь, безмозглая молодежь и все такое! Но она жила с моим отцом очень долго, а потом мы ушли, когда я учился в начальной школе. Через несколько лет она встретила своего репоголового. Егорушку Воеводина. Ну, об этом-то персонаже я малость рассказывал. Как он меня на лопатки кидал. – В голосе Славы есть зашифрованное послание о том, какой это был взрыв мозга. – Об этом «счастье» ни забыть, ни упомянуть было невозможно. Картонный персонаж из моей жизни. Кусок картонки с мышцами вместо мозга. И сердце из бетона слеплено.

– О мертвых плохо не говорят, тем более отчим подарил тебе квартиру и тачку.

– Да. И Пончика. Но он был мне обязан после всех своих унижений!

– Что он такого делал? Он пытался учить тебя самообороне, потому что переживал за тебя.

– Да что ты говоришь. А ничего, что я был волосом в его идеальном супе? Как он меня только из дома не выбросил? Однажды я с одноклассниками (с Андреем и Вовчиком), когда нам было пятнадцать, слишком задержался на вечеринке и этот идиот, который не является мне отцом, влепил мне пощечину, когда я пришел домой. А лапа у него размером с мою голову. «Мой дом, мои правила», орал. На следующий день все сделали вид, что ничего не было, вот только я ничего не забываю!

– А надо. Этого человека больше нет. – Мягко говорит Артем с уровнем воздействия: наивысший. – Где родной батя сейчас?

– Не знаю, у него другая семья. Я его совсем не помню.

Артем вдруг начинает делать то, что никогда не делал раньше – нервно грызть ноготь. И задумываться о детстве Логвина, чего тоже не делал до этой минуты ни разу.

– Слушай, о чем мы с тобой трепались три года? Ты обо мне все знаешь, а я о тебе нет.

– Ну, ты больше всех любишь трепаться. И все самое главное ты знаешь уже.

– Я тебе слово вставить не давал. Я тут начинаю смотреть на себя со стороны и узнавать много интересного. Мне казалось, я живу полной жизнью, а сам растрачиваю ее на чепуху, упуская самое важное. Надо нам с тобой… посетить модный мужской бутик. С какой-нибудь прикольной молодежной одежонкой. Подчеркнуть твое обаяние. Ни то ты такой очаровашка, а одеваешься, как… не очень уверенный в себе пацан. Хотя ты очень даже уверенный в себе пацан, стоит только твоим гормонам дать тебе пинка под зад.

Идеальные брови Славы воспаряют так высоко, что уже почти поддерживают потолок. Несколько секунд этой жизни он не верит собственным ушам. Но особенно в то, что Артем упускает из своего контекста такие слова как «чмо», «лошара» и «тормоз».

– Просто… я больше не хочу быть, как твой отчим, если не хуже. Ведь я никогда тебе машину и дом не подарю.

– Знаешь, я верю в давнишнюю теорию твоего папы, что ты не такой уж придурок, каким хочешь казаться.

– Спасибо.

– Но. Я кое-что вспомнил и хочу уточнить. Неужели у тебя было только две девушки? Это правда или ты все-таки меня на дурость проверяешь? Потому что у меня их и то было дохренище, хотя я плохо одеваюсь.

– А ты красиво раздевайся. – Подмигивает Артем и под Славой по ощущению поднимается стул, вознося его ввысь, поскольку он наконец-то чувствует, что друг его принимает. – Да, это так. Я не знаю, в чем смысл менять их. Если все нормально с одной, другая не нужна.

– Не начинаешь еще думать о женитьбе?

– Нет. Даже в мыслях не было до этого. Карина влюблена в другого, и я снова пас. А ты?

– У нас с Инной… все идет как по маслу. Я надеюсь, так будет и дальше. То есть, я надеюсь, что дальше будет еще лучше. Ты ведь… не думаешь, что предсказания, они…

– Верны на сто процентов? Нет. Вы сами устраиваете свою жизнь. Имидж только сменить, все-таки, надо, Слав, она влюбится еще сильней.

– А сейчас? Она влюблена сильно?

– Она страстно отвечала на твой поцелуй. Пригласила тебя к себе в этот же день. Несмотря на некоторые сомнения, которые вполне естественны, учитывая ее положение, она хочет быть с тобой. – Хотя эти слова несут в себе только оптимизм, Слава узнает о новом свойстве счастья: что оно кажется уже не таким счастьем, если плохо твоему другу. Он решает больше не мозолить ему глаза своей радостной улыбкой, которая сегодня вовсе не к месту в этом мрачном от горя Артема кабинете.

– Хорошо, спасибо, доктор. Закончите работу, зайдите к нам в комнату. Чай выпьем перед дорожкой. Ладно? Не оставайтесь один. – Предлагает Слава и позже, без пятнадцати минут четыре, Артем, сняв халат, тем самым открывая брюки и новую нежно-сиреневую рубашку, входит в сестринскую комнату.

Слава еще переодевается, пока другие молодые медики смотрят телек, который врубили на всю катушку и так громко ржут над ведущей с накаченной грудью и переборщившей с автозагаром, что Артему хочется уйти из дребезжащей комнаты или воткнуть в уши бананы. Вместо этого он приземляется на диван и откидывает затылок. Пока не проснется отец, он будет чувствовать себя не собой, а своим памятником. Чем больше папа лежит в коме, тем хуже, ведь его мозг постепенно умирает. От этих мыслей все внутри резиновое, и Артем забывает, как шевелить конечностями, но мастерит невозмутимый вид, чувствуя зависть ко всем, кто чувствует себя собой, тем, у кого работают руки и ноги, тем, у кого внутри кости и счастье, и кто пока не является памятником.

– Артем Петрович! – горланит Слава, плюхаясь рядом. – Доктор, вы зависли, проснитесь, хватит грустить, поехали по домам.

Это предложение закатывает Артема в консервную банку. Он не может поехать в одинокую квартиру, где все часы остановились, как и его жизнь – на неизвестное количество мгновений, пока не проснется папа и время не пойдет своим чередом.

– К тебе поехали. – Говорит он.

– Ладно. Карина так и не звонила?

– Да не позвонит она. – Артем достает смартфон и… включает его. Брови его совершают пожалуй самое неестественное движение в мире, буквально плавая по лицу, ведь он впервые в жизни чувствует тормозом себя.

– У тебя выключен телефон? Ха, ясно, что еще никто за всю историю не смог дозвониться на выключенный мобильник.

– Все равно не позвонит. Что изменится за одни сутки? Постой, – Артем выпрямляется в три метра высотой при всех своих возможных двух метрах, – два сообщения!

Первое: «Артем, отвечай!»

Второе: «Что у тебя с телефоном? Позвони мне, срочно!»

Он дрожащими пальцами перезванивает Карине, за считанные секунды становясь все меньше, меньше и меньше, и вот он уже не шпала, а маленький гномик.

– Вырубите чертов телек! – орет на медбратьев Слава, да так, что ребят перетряхивает.

«Ух, ты!» – думает он, снова узнавая в себе кого-то новенького.

– Артем, ты куда пропал? – голос Карины как сирена в трубке, кажется, что она только что летала на метле или неслась на всей скорости с горы на санках. В ней кипятится множество самых разных эмоций, и Артем паникует, стараясь скорее узнать их природу. – Зачем выключил телефон? С тобой кое-кто хочет поговорить!

– Кто, врач? Папин врач, да? Карина! Что случилось?!

А потом родной голос растапливает в его сердце ледняки.

– Здарова, дружище. Это батя. Или как ты там меня называешь? Я жив, не переживай, бери Славку и быстро появитесь передо мной в этой палате, только без горна.

– Папа… – рука Артема дрожит, так что смартфон выскальзывает из нее, а он очень быстро весь становится соленый. Комната плывет перед глазами, его разносит в пыль, и Артем, наконец, плачет так, словно никто на него не смотрит, пока Слава подбирает трубку и слушает, ведь выглядит эта истерика именно так, словно Петр умер.

– Петр Иванович, вы, что ли?! – орет он с улыбкой, от которой его лицо сегодня уже надорвалось, когда вместо сочувствующего голоса врача он слышит слабый, заспанный голос отца Артема. – Как я рад вас слышать! Как вы себя чувствуете? Мы к вам уже летим! – а потом он с изумлением переводит взгляд на Артема, пока тот, стирая с лица водопад, кричит:

– Господи, спасибо!!! – он повторяет эту благодарность миллион раз, возвращается к своей жизни, его душе снова комфортно в двухметровом росте, который к нему вернулся, и тогда Артем превращается в самого себя – в того, кто дышит, как живой человек, не как памятник, в того, кто слышит тиканье часов и у кого есть ноги, чтобы бежать к отцу.

Глава 39

В музыкальном творчестве случаются моменты, когда музыка несется из тебя с такой скоростью, что ты едва успеваешь записывать аранжировки. Так было у Джордана. У Карины то же самое бывает со стихами. Как только медсестра, с которой она успела подружиться (девчонка узнала в ней Карину Лестер, попросила автограф и взяла у нее номер, чтобы созвониться по поводу Пети), сообщила ей радостную новость сегодня, первое, что она сделала, ошеломленная переизбытком счастья… это исписала целый тетрадный лист, и только потом, кинув ручку и запрыгнув в первые попавшиеся футболку и джинсы, выскочила из своей квартиры, куда заехала побыть в студии перед грядущими концертами, и полетела к Пете.

Когда она влетела в палату, куда его перевели из реанимации, маски на Пете уже не было. Лицо его засветилось от счастья. Карина сразу прыгнула на постель и поцеловала его вымученную, но счастливую улыбку. У нее долго не хватало слов, чтобы выразиться в форме прозы – все свои слова она оставила дома как поэзию, все это вышло случайно, и теперь ей оставалось молча чувствовать себя воспарившей, почти фантастической, как проросший сквозь землю бумажный цветок.

– Я думала, мне долго придется сходить с ума. – Говорит она через несколько минут, чувствуя руку Пети на своей спине. – Вчера всю ночь молилась, чтоб произошло чудо. И, кажется, тот, кто включил за облаками свет, услышал меня. Тебе снилось что-нибудь? – она кладет руку на Петину грудь, а свой подбородок сверху на ладонь.

– О ночи я мало что помню. Кроме того, что я был здесь, без тебя. – Отвечает хриплый голос.

За эти несколько минут Петя рассказал, как он вчера видел свое тело со стороны, пока его оживляли прямо во дворе в машине скорой помощи и как потом лежал в реанимации, когда к нему приходили Карина и Артем. Он в подробностях смог вспомнить, о чем шла речь в их разговоре, так что Карине стало стыдно, что они здесь поссорились при нем, уверенные, что он не слышит.

– Ну, раз ты снова с нами, то и до дома осталось чуть-чуть. – Отвечает Карина, гладя его лицо подушечками пальцев. – Владлена во время следствия и судебного процесса не выпустят, он опасен. По крайней мере, я позабочусь о том, чтоб он на свободе не гулял. Переедем ко мне. И Серега к нам.

– Ему лучше?

– Намного. Сейчас врач посмотрит его, и медсестра приведет Сережу сюда. А вот Роме… стало хуже в плане его старой травмы. Операция ему нужна. В Москве.

– Ясно. У нас в больнице по таким сложным вмешательствам специалиста нет. Травматология и ортопедия более развита в первой столице. Так что, здесь Роме помогут с головой, а с бедром придется лететь в Москву. Я не в этой области специалист, но мне кажется, теперь врач ему в жесткой форме запретит заниматься футболом.

– Рома этого не переживет. – Карина поднимается на руке, расправляя спутанные волосы. – А пока я просто позабочусь о том, чтоб его тут облизывали получше. С врачами нельзя по-другому, к сожалению. Так получилось, что среди врачей я встретила очень мало людей.

– Понимаю. И я тоже, как ни странно. Рома отнесется ко всему правильно, когда сопоставит факты. Он спас Сергея, оттянув время и намерения Владлена. Если б не он…

– И не ты. Вы оба.

– Карина. – Шепчет Петя так, что ее душа парит отдельно от тела. – Опустись еще раз.

Она наклоняется для поцелуя, как вдруг в коридоре начинают сбиваться с ног люди, взрываться окна и слетать двери с петель – судя по звукам. Кто-то из персонала захотел остановить посетителя, но тот и медработника на своем пути сносит, совершенно того не замечая.

– Папа… – замерев в дверном проеме, Артем таращится на Петра, словно смотрит на него спустя двадцать лет разлуки, пытаясь узнать. Из-за плеча у него по привычке выглядывают голубые глазки Логвина, а Петр тянет к сыну здоровую руку. – Папа! – надрывается он, бросившись его обнимать. – Ты проснулся, слава богу, проснулся! Мне было так страшно! – Артем смотрит в его глаза, гладит по волосам, и не узнает свой голос, не узнает во всех этих словах себя. Они летят из него без его согласия. – Я же тебя так люблю! Тебе ведь лучше, да?

Карине приходится отскочить, иначе Артем бы ее просто опрокинул, как кеглю. Петр гладит сына по спине, обнимает всего одной слабой рукой, но все равно крепко-крепко, и наконец-то позволяет себе сказать ему все, о чем раньше только думал, не в силах выразить любовь и восхищение словами через вселенную своей боли двадцатилетней выдержки.

– Лучше. А сейчас еще больше, дружище. Ты умница. И ни в чем не виноват, только я. Я так гордился тобой и не мог сказать. Я люблю тебя больше-больше всех. И каждый раз, всегда, когда ты приходил домой с победой или без. Это все так не важно, дорогой. Я просто рад тому, что ты есть.

Слава вытирает нос. От слез друга на его глазах тоже вырастают слезы. Артем и Петр обнимаются и оставляют позади целую вечность границы. Целая стена, воздвигаемая между ними годами, лежит в пыли. Уносятся и не возвращаются двадцать лет горя и непонимания, как старые сухие листья. Уходят прочь навсегда, как ветер, весь страх, недовольство, обида, вина и негодование. Все, что перекрывало им дыхание, в этот самый миг разбивается в ничто, остается только бесконечная любовь и она бьет ключом. Артем опускается на его грудь с никогда неизвестным чувством, будто он только что летал на метле, как Карина, когда он говорил с ней по телефону.

Эта ночь. Им обоим была нужна эта ночь. Тяжелая, бессонная, но, к сожалению, только она развязала им языки. Только она столкнула их вместе как друзей, а не как соперников. Лишь она раскрыла глаза на то, что важно, превратив их из враждующих соседей в отца и сына.

– Ты всегда удивлял меня в самых разных смыслах, но сейчас превзошел себя. – Петр хлопает сына по плечу, а потом тот садится и оборачивается, всем демонстрируя свою улыбку со слезами. Карина отвечает взаимностью, но без слез, отметив про себя, что это, пожалуй, его самая прекрасная улыбка из всех возможных. Есть в ней что-то доброе, чистое, человеческое. Карина впервые в жизни на нем такую улыбку видит. Она идет Артему больше, чем эта классная рубашка.

Слезы тут помимо Артема распустил только Славка, но и то уже скалится, потому что Артем, наконец-то, улыбается! Улыбается, как сегодня Слава улыбался в его кабинете. Так, что этой улыбке не хватает места на лице. И теперь они оба счастливы! Так быстро, уже сегодня, сегодня! И их причины для этого счастья делятся пополам, как вкуснейший шоколадный кекс.

Кардиомонитор возле Петра пиликает как оголтелый, всем показывая, как сильно бьется заполненное чувством сердце.

Слава качает головой. Слезы радости уже такие бесконтрольные, что он просто складывает на своем лице ладони, почти насухо вытирает щеки и думает, что глубина чувств этой сцены примирения, о которой он так мечтал, превзошла все его ожидания по уровню своей магии.

– Мне кажется, Петр Иванович, – говорит он, втягивая весь воздух палаты мокрым носом, – вас не удивляет поведение Артема так, как меня. Этот осел наконец-то не сдержался.

– Как и ты, козел, вчера. – Замечает Артем голосом, в котором его не узнает никто, ибо он и заплаканный и веселый и дерзкий одновременно.

– Слав, – говорит Петр, – могу я тебя попросить?

– Да. – Логвин весь поддается к его ногам, готовый выполнить любую просьбу вплоть до подарить ему свою здоровую руку.

– Выруби, пожалуйста, чертов сигнал тревоги.

– Уже!

Артем прикрывает на мгновение глаза. Его лицо высыхает очень быстро.

– Мне стало так легко…

– Потому что не надо бояться своих чувств. – Говорит ему папа. – Это не ставит под сомнение твою мужественность. Ты столько лет себя держал на цепи, и в результате превратился в злую собаку. Это ведь не ты, дружище.

– Я плакал, просто ты не видел. Не хотелось при тебе, было стыдно. Несколько месяцев я делал это дома у деда, но даже он не заметил, хотя кто знает, возможно, он всех тогда видел насквозь, включая и меня. – Произнеся это лично для Петра, Артем снова оборачивается так, чтоб его лицо видели друзья, и продолжает рассказывать для всех. Это было излияние. – Я позволял депрессии жрать себя, единственное успокоение было в рисовании, но это уже было не тем, что раньше. Раньше я рисовал веселые картины, в основном свое будущее, и состояло оно только из ярких красок. А в ту пору я нарисовал серию рисунков «Моя вина», яркие цвета мне не понадобились, и я все сжег, чтоб никто не увидел, что у меня в голове. – Душевное кровотечение Артема останавливается на его отсутствующем взгляде, когда он замолкает на секунду, вспоминая шедевр из той серии рисунков. Мальчик спрятался за деревом в темном лесу, кишащим демонами, чтобы ни один из злых духов не заметил его и не увидел, что один из своих отстал от стаи. А темным лесом был его внутренний мир. После того, что случилось с Вадимом, Артем именно таким себя и видел: демоном, злым духом, чудовищем, потому что существо, погубившее собственного близнеца, часть своей души, не может быть человеком. Чувство вины заменило его кровь. Это чувство текло двадцать лет по его венам и так будет до тех пор, пока папа не приведет хотя бы один аргумент в пользу его невиновности. – Затем, когда все зашло слишком далеко, я лет в одиннадцать сказал себе «Хватит! Я должен вернуться, я должен опять стать лучше всех и не позволю чувствам себя смыть с лица земли. Пускай они все остаются со мной, но я смогу с этим жить». И я вернулся, да, но самого главного не сделал – не помирился с папой, закрылся в себе, взял с собой вину и боль в свою новую жизнь, только замаскировав ее улыбкой, чувством юмора и духами. Я думал, что с такими чувствами можно жить. Нет. Это было невыносимо!

– Что ж. Лучше поздно, чем никогда. Я про дружбу с папой. – Говорит Слава. – Я-то все это знал. Серию рисунков только не видел, потому что ты сжег ее. С виной надо поступить так же, друг. Взять. И. Сжечь.

– Я хочу с папой вдвоем побыть. – Добавляет после Артем, не глядя на Карину и Славу. – Сходите пока к Роме и Сереже.

– Конечно. – Слава прочищает горло и обнимает Карину за талию. – Давай, пойдем, дорогая.

– Бывают такие дни, которые не выходят у тебя из памяти, как ни старайся их смыть. Позади остаются тысячи дней, которые ты не помнишь, а один из них – в мельчайших деталях. Я постоянно вспоминаю день гибели Вадима и смерти мамы. Я вспоминаю их, хочу жить, но не знаю как. А теперь в мою особенную часть памяти добавился еще один… нет, не день, на этот раз это ночь. Когда я лежал и думал, потеряю тебя или нет.

– Оставь в прошлом. Не бери с собой. Все к лучшему. – Отвечает Артему отец, когда они остаются в палате наедине. – Меня порывало кинуться к одному из них в могилу, но у меня был ты и я должен был терпеть. Мой отец говорил мне, что я еще буду счастлив, что однажды встречу еще одну любовь и проживу еще одну жизнь, и я еле сдерживался, чтоб не послать его, потому что в голове, душе, крови и сердце была только Аленка, а теперь я верю ему. Ты тоже должен мне поверить. Я неспроста говорил, что ты будешь счастлив.

Артем держит руку папы, и эта новость о скором счастье вдруг звучит для него в новой интерпретации. Новость воспевает в его груди, порождая дальнейшие планы, как к этому счастью поскорее добраться. Но он недоуменно щурится, не понимая, в чем был смысл всего произошедшего с папой сегодня и тогда! Здоровая ладонь Петра ложится на его щеку, и Артем не может вспомнить, когда прикосновение отца было до этого настолько же нежным.

– Где в этой истории смысл? Я тебя чуть не потерял. Впервые в жизни довелось представить твою смерть и понять, насколько это немыслимо. Я подумал, как же тогда пить и есть? Как работать и отдыхать? Мы редко разговаривали, но мне хватало пары слов и того, что ты есть, правда я этого слегка не замечал. Боялся быть пустым местом и гнался в попытках заполучить все возможные награды в рамочках. Кому это надо? – его шепот своей мягкостью разбавляет тишину. – Я должен просить прощения… у стольких людей! Вел себя, как дебил, веря в то, что я злодей, а значит, вести себя должен соответствующе. Я стал слишком толстокожим после того, что случилось с Вадиком и мамой. Потому что думал, ну что, – голос Артема ломается, как каждая его кость, как весь он, – что может быть больнее этого? – он вдруг опять ревет, по-настоящему, утопая в слезах.

Петр дает ему время всплыть на поверхность, а потом они снова обнимаются.

– Прости, папа, я наговорил тебе много страшных слов. Ты молодой. Ты красивый. Ты будешь жить вечно.

– И ты прости. Может, я не всегда срывался, но и приятных слов ты от меня никогда не слышал, а ведь я так тобой горжусь!

Артем поднимает голову с его груди.

– Так это правда? Я не стал спрашивать при Карине со Славой. Хотел, чтоб это осталось между нами.

– Да. Я горжусь всем, чего ты добился. Так было всегда. Ну что, повторить еще раз?

– Почему же не говорил? Я старался, так ждал, что ты заметишь!

– Так хотел мне понравиться, что нечаянно собрал все медицинские грамоты и красный диплом? – Артем смеется сквозь слезы вместе с ним. – Ну, иди ко мне! – Петр прижимает его к себе, обхватив обеими руками, и Артем снова ложится на его грудь, следя за ритмом сердца. Это лучший звук на свете. Стук живого папиного сердца. – Ты ни в чем не виноват. Двадцать один год назад случилась беда. И в первую очередь с тобой. Ты не убийца. Ты мой любимый сын. Нам с тобой было тяжело без мамы. Мы такое пережили, особенно ты. Пора это прекратить.

Их сердца переполняются любовью за все годы бездействия, за все упущенные разы, за них двоих и за маму с Вадимом.

Артем успевает сегодня даже повидаться с Ромой, который тоже пришел в себя и находится вполне в здравом уме, несмотря на травму, а затем они с Кариной и Славой идут к стоянке, прочесывая территорию медицинского центра, вот только Артем ненадолго задерживается у деревьев. Территория центра похожа на дворик санатория. Тут и фонтанчики, и скамейки, и растения, и декоративные фонари. Есть даже маленькие живые елочки, которые растут вдоль специального парковочного места для машин скорой помощи, принадлежащих центру.

– Чего он завис? – спрашивает Карина Славу.

Тот пожимает плечами и губами одновременно, якобы ничего не понимает, хотя на самом деле понимает. Он понимает все, из чего состоит его друг, с которым у них одна душа на двоих. Он подходит к Артему, поднимает голову, смотря туда же, куда он, и видит это его глазами.

Артем смотрит на зеленую листву на кронах деревьев, в которых запутались золотые лучи солнца, смотрит на голубое ясное небо, безоблачное, как теперь его душа, ведь они с папой одно целое впервые в жизни. Он чувствует аромат деревьев, который раньше не замечал. Он даже не задумывался о том, сколько красивого может быть в простых вещах, что краски, которые он выбросил, не выбросил остальной мир вокруг. Он ни о чем не задумывался и не замечал, включая и то, что его мир рухнет, если умрет папа.

Слава кладет руку на его плечо, и через его пальцы прямо в тело Артема просачивается любовь еще одного близкого человека.

– Я лошара, Логвин. Оказывается, главное в жизни, чтобы папа жил. Чтобы не было вины. Это формула счастья. Я дурак, особенно в отношении Карины. Ничего это и гроша ломаного не стоит напротив папиного сердца. Он ведь всего лишь хотел быть счастливым все эти годы. Какое право я имею осуждать его за то, что он влюбился и, зная это, ставить ему подножки? Я постарался извиниться, конечно, но всех слов богатого русского языка не хватит, чтобы искупить то, как я ему смерти желал.

– Папа все понимает, он простил. И Бог простил. – С уверенностью говорит Слава. Их глаза встречаются надолго. Слава даже не верит, что Артем ему так улыбается после того, как он упомянул при нем о волшебнике на небесах, в которого он не верит.

А может, уже верит?

– Здесь так красиво, дружище. – Замечает Слава. – И снаружи и внутри.

– Ты попал в яблочко. – Говорит Артем голосом, подсказывающим, что он сейчас чувствует себя именно так.

– Я имею в виду этот центр, и то, что мечтаю здесь работать.

– Уверен? Это не тихий дневной стационар, куда люди приходят на процедуры. Здесь ты насмотришься на все.