Текст книги "Черное сердце"

Глава 36

– Знаешь, что еще хуже положения, в котором я очутилась? Нежелание близких знать, что я думаю об этом на самом деле. – Говорит Инна, кивая на инвалидное кресло в стороне от себя.

Осчастливленный внезапным приглашением Слава дал по газам сразу же, как только она написала, сразу после того, как он довез Артема домой. Инна скинула ему сообщение с адресом своего дома, когда Артем зашел в подъезд, подписав снизу:

«Слава, это Инна. Приходи сейчас, если это возможно, а то ты так и не вернулся на работу! Я переживаю!»

Слава за всю свою жизнь столько не чувствовал, как за весь сегодняшний день. Он врубил навигатор, врубил от внезапно взорвавшегося яркими красками настроения музыку своих любимых «Simple Plan» и теперь впервые сидит перед возлюбленной на уютном диване, а не на корточках, держа вместо инъекций и шприца чашку с чаем, который им предложила очаровательная мама Инны. Такая обстановка успокоила их обоих. Стены ее уютной комнаты убаюкивали любовью дома. Не то, что ехидные стены больницы, где Инна в полной мере чувствовала свою беспомощность, а Слава уставал, как проклятый.

После того, как он рассказал о своих сегодняшних приключениях (кроме дара Артема и кроме своих переживаний о парне), настала очередь Инны говорить ему все, что налегло на душе.

– Родители боятся, – она снижает голос до шепота, – что я скажу, как меня досаждает то, что я больше не пробегусь с подружками по магазинам (не только потому, что не могу ходить, а потому что у меня их теперь просто нет). Мне больно, что я не встану на коньки, не поднимусь утром раньше мужа готовить ему завтрак. Да и сможет ли кто-нибудь обречь себя на такую ношу? Ведь это то, о чем я думаю на самом деле. Каждый день я вспоминаю свои эмоции от прокатов на льду. Каждую ночь мне снится облегающая спортивная форма, ветер в лицо, твердость коньков на ногах и… – она смолкает, словно пытаясь удержать в себе слезы, – …этот неземной полет. Невероятное, ни с чем несравнимое ощущение. Скорости. Танца. Ожидание оценок жюри. Интервью. Победы.

Слава долго слушает ее, открыв рот, не сразу осознав, что продолжает ее слушать даже после того, как Инна замолкает давно. Глаза ее будто ей не принадлежат и смотрят на то, чего он себе даже вообразить не сможет.

– Если хочется плакать над этим, лучше плачь сразу. Иначе дамба переполнится. И потоп будет просто невероятным. Он тебя снесет.

– Да нет, я не буду, прости, сколько можно плакать над одним и тем же горем? Так вот. Мне приходится делать вид, что я отношусь ко всему нормально и с каждым днем все больше загораюсь желанием жить и двигаться вперед, хотя все мои желания, весь мой внутренний огонь, вся моя настоящая любовь и страсть собирались вокруг фигурного катания. Я художник, который лишился рук по самое плечо.

– Наверное, но ты знаешь, я проучился в колледже и успел поработать в больнице, и наслушался много правдивых историй за это время. В частности о том, как во время занятия серфингом одна художница после неудачной встречи с акулой лишилась обеих рук, но продолжила рисовать. Брала карандаш в рот и рисовала. Творческие люди безудержны. У меня есть знакомые музыканты, которые, как мне кажется, если жизнь заставит, хоть ногами играть на гитаре научатся, но музыки своей не остановят.

– Понятно, но согласить, будет весьма трудновато танцевать по льду на руках.

– Ты можешь найти другой вид спорта.

– Нет. – Тяжело вздыхает Инна и это вовсе не похоже на упрямство. Слава решает, что полюбить другой спорт Инне так же просто, как ему разлюбить сокурсника. Никогда такого не было, чтобы сердце слушалось человека. – Раньше моей самой большой проблемой было опоздание на тренировку, а сейчас моя проблема – какие-то крохотные ступеньки. Я каталась на льду, это опасный спорт, не каждый этого не боится, а я делала множество сложных элементов и никогда в жизни не получала на льду серьезных травм. Сейчас же боюсь чертовых лифтов, которыми может воспользоваться даже собака.

Прежде чем задать свой вопрос, Слава убеждается, чтобы его голос звучал максимально презрительно и строго. Он не хотел бы, чтоб Инна была как он. Он ненавидит себя за мысли о венах. Он не хочет знать, что есть в мире еще такие же слабаки, как он.

– Ты хотела бы все бросить и умереть? Честно. Мне ты можешь признаться. Клянусь хранить священное обещание врача, хотя я и не врач. Пока.

– Ну, конечно у меня возникают такие мысли! И часто!

– Это можно понять. Но только вначале этого сложного пути, до тех пор, пока ты еще не осознала свои возможности. У тебя есть безусловная возможность опять стать счастливой. Может, нужно еще немного времени? Времени, проведенного с пользой.

Времени, проведенного со мной! В моих объятиях! С моими поцелуями! С моей заботой.

– Твоя болезнь не будет прогрессировать в худшую сторону, впереди целая жизнь – и, это будет очень даже хорошая жизнь. Большую роль играет то, кто с тобой рядом и чем заняты твои руки. – Завлекает Слава, и эти слова сами притягивают его ближе к Инне. Они создают между ними гравитацию. Сокращают расстояния между всеми близкими людьми в мире. Заклеивают трещины разбитых сердец и заполняют пространство темной пустоты. – Чтобы отойти от этих страшных желаний умереть, нужно делать что-то: сперва, довериться мне. Никакая ты не ноша. Ты девушка. Ты личность. Природа решила так, что, безусловно, мы все когда-нибудь умрем. А пока живы, мы должны сделать только одно – не прозевать свою жизнь. Выбраться можно из любой коробки с пустотой. Выбор за нами.

– Ты себе это скажи, домовенок! – подпихнув его кулачком, смеется Инна, и Слава улыбается от звука ее смеха. Самого сладкого звука на свете. Помимо этого он замечает, что, как в больнице, опять стоит на коленях перед ней. Почему его колени в компании Инны так и норовят уткнуться в пол? Между его коленями и полом какие-то особые отношения.

– Ты права. Вот ты-то и станешь тем, кто меня вытащит из дома и покажет весь Питер. Мы все будем там наверху, в конце концов. Не спеши уходить навсегда. Назад дороги не будет.

Порой Слава дает людям такие советы, которые он хотел бы получить сам.

– Спасибо. Ты единственный, кому я могу говорить то, что на уме.

– Будешь говорить, сколько хочешь. Всегда обращайся, когда захочется сдаться, я тебя буду спасать. И повторять, что ты по-прежнему привлекательная девушка. Хоть миллион раз повторять – ведь нет ничего правдивее. Родителям тяжело, они отрицают очевидное. Из-за этого ты не можешь с ними поговорить по душам, и они удивляются, что ты закрылась. А ты не можешь предоставить им возможность видеть за дверью то, что им хочется. Я понимаю.

– Ты действительно понимаешь?

– Конечно. Мы закрываемся от наших родителей, когда знаем, что так будет лучше. – Инна так внимательно всматривается в его лицо, что Слава понимает, сколько всего в нем сейчас выступило. – Чаще всего это правда. Как бы печально не было. Но мне ты можешь сказать, что угодно. Да, что угодно, лишь бы это была правда.

– К этому я все и вела. Согласна, могу. Тебе – да. – Инна упирается локтями о свои колени. Так ее лицо становится ближе, настолько же, как сегодня перед их поцелуем. – Но я боюсь, что тебе станет тяжело, и ты исчезнешь, ведь твоя помощь мне будет нужна очень часто.

– Мне не при каких условиях не станет тяжело.

– Какой же ты наивный. Думаешь, будет легко?

– Нас двое. Пойми, это не я тебя, а ты меня спасаешь! Я никогда так не поступлю с тобой и буду счастлив быть рядом. Ты не понимаешь… ох, черт, не хотел я говорить. Но видимо, придется.

– О чем?

О его первой любви. Он прижимает к стенке своего внутреннего труса и быстро, пока тот не вырвался, рассказывает ей все, что теперь знает Артем. Более того, Слава называет имя этого молодого человека. И признается, почему так хочет быть с Инной. Эта любовь ворвалась в его вселенную внезапно, способная излечить его после стресса прошлых отношений.

– Так ты гей? – переспрашивает Инна, лицо которой во время Славкиной проповеди поменялось небывалое количество раз. Она то ужасалась, то ухмылялась, то удивлялась. Столько же раз она сглатывала и столько же раз гладила его по волосам, хотя на этот раз он вовсе не плакал.

А потом в нем срабатывает очередной механизм смелости, один из тех, о которых он раньше не подозревал.

– Я – Слава Логвин. У меня было много девочек и мало ощущений. В колледже я как обухом по голове влюбился в сокурсника. Все ощущения возникли только с ним. Да, мне было хорошо. Я был счастлив. Я любил. Но сейчас, после тяжелого периода нашего расставания, клин клином вышибает вот эта хорошенькая девочка, которую я не отпущу от себя, потому что знаю, что наш сегодняшний поцелуй подарил ей столько же счастья, сколько и мне. Если она сомневается хоть в чем-нибудь… я могу повторить сеанс. Более того, я могу с ней целоваться целыми днями. Все, что меня сегодня оторвало от ее сладких губ – это задача помочь другу. Я бы ее так и целовал в том кабинете до следующего раза, когда там предскажут очередной конец света.

– Ты будешь терпеть кучу неудобств, каждый день преодолевать препятствия вместе со мной, и тем самым прозеваешь собственную жизнь. Ты даже врачом не стал, хотя достоин этого! Почему на пике своей юности тебя угораздило влюбиться в больную девушку? Ухаживать за мной – тяжелая работа.

– Без тебя мне намного тяжелее.

– А если ты сам заболеешь, что я буду делать?

– Ты недооцениваешь свои способности. – Вздыхает Слава. Судя по этому словесному дуэлю – да, с Инной будет непросто. Он едва сдерживается стереть пот со своего лба. – Пожалуйста, будь моей. – Шепчет он, обессиленный спором. – Я поделился с тобой самым сокровенным, и сам не понимаю, как осмелился. Даже мой Артем только сегодня об этом узнал. Тем более, в твоей жизни все равно кто-то появится, и я буду жалеть, что не я на его месте. И вот тогда я заболею. Снова. Помоги, Инна. Я боюсь этим вирусом болеть. Мне хватило с ним.

– Странно. Раньше я и не сомневалась, что у меня всегда кто-нибудь будет. А когда это случилось, оказалось, что я совсем одна.

– Эта инвалидность не причина убежать от тебя. Тут дело в другом, в том, что друзья твои были бумажными. Им было нужно от тебя что-то другое, только не ты. А казалось бы, что? У тебя потрясающий ум, удивительный талант, доброе сердце и большая душа. Что при всех этих данных они любили в тебе больше всего? Здоровое тело, что ли? И только? Черт. Ты послушай, насколько бредово это звучит! Какому парню нужна красивая внешняя оболочка девушки, если за ней больше ничего не стоит?

Видимо, ход собственных мыслей настолько разозлил Славу, что он захотел выплеснуть куда-нибудь свой чай. Вместо этого он выпивает его залпом, как рюмку водки, ставит чашку на пол и наконец-то берет Инну за руки.

– Знаешь, как бы мне не хотелось это отрицать, я не могу не согласиться с тобой. Ибо ты сидишь передо мной в старых джинсах и самой идиотской футболке на свете, но я чувствую, что ты на самом деле стал мне настоящим другом, ты определенно не бумажный, а наоборот самый яркий и настоящий, и это главное. Спасибо. – Осознанно благодарит Инна.

– Я очень надеюсь, что в скором времени смогу рассчитывать на большее, чем дружба. На большее, чем… поцелуй. Хотя поцелуй, он… – Слава краснеет. Из глубины сознания выходит фотография, сделанная Артемом, и волшебство того мгновения, которое хочется повторить. Ему не приходится заканчивать, Инна договаривает за него.

– Он сам по себе был чем-то особенным?

– Да. Еще каким. – Выдыхает он, не узнавая в этом сексуальном голосе себя. Воспоминание о том, что произошло в процедурке, так ослепляет, что он почти падает в обморок. – А по поводу всего, что ты перечислила – для тебя невозможного… Ты лучше составь список всего, что ты можешь. Он окажется длиннее, и ты поймешь, как тебе повезло.

– Мне повезло, что я могу этот поцелуй снова повторить в своей жизни.

Слава облизывается.

– Хочешь?

– Конечно. Только майка твоя… она мне, правда, не нравится. Может, снимешь? – говорит Инна так, что у него проходит по позвоночнику ток, а пальцы предательски принимаются теребить ни в чем не виноватую футболку с выцветшим Микки Маусом, так уставшим от жизни на Славкином теле, что время полностью стерло с футболки его улыбку. Логвин эту футболку себе, кажется, еще в восьмом классе купил. Мама, глянув на нее, приподняла брови и сказала «Эээ… ты кушать будешь сейчас или потом?» вместо желаемого «Ты действительно будешь это носить? Ммм, если что – я тебя в капусте нашла, окей?»

Обидно было. Но сейчас Слава не в воспоминаниях и даже не в фантазии. И уж особенно не в темной пустоте. Он здесь, где его мир переполнен красками, настолько здесь, как, пожалуй, не был уже много лет с тех пор, как милый вернул его на землю и при этом оторвал от нее.

Почему жизнь – это парадокс?

Он моргает, заставляя свои глаза верить – здесь и сейчас, где Инна ожидает от него стриптиз, а ему остается только протянуть руку и схватить желаемое. Слава сглатывает и старается представить, что на плечах у него голова, а не огромный спелый помидор.

– Родители не зайдут?

Инна лишь смеется в ответ на его глупость. Ее взгляд гипнотизирует Славу, поэтому ему не удается достать смартфон, где в папке изображений «WhatsApp» уже имеется их с Инной целующееся фото. Он обязательно подарит ей частичку их потрясающего первого поцелуя, но не сейчас, когда уже выпрямляется на коленях, медленно поднимает футболку, обнажая живот, а потом стягивает ее через свою голову, и смущение сразу куда-то прячется.

Глава 37

Карина с трудом дожидается прихода Артема домой, выпивая вторую чашку капучино, чтобы поговорить обо всем, что он видел и чувствовал, но Артем приходит в восемь вечера, не говоря ни слова на целый час идет в ванну, затем молча ест, и… врубив музыку, заваливается в кровать поверх одеяла. Карина вне себя от такого поворота событий. В медицинском центре он раздразнил ее разговором, а теперь отмалчивается, как старый труп? По ощущениям ее только что закрыли в барабане стиральной машинки и включили пуск, настолько бурно в ней перемешиваются страх, любовь, ожидание, злость и любопытство.

Карина все-таки надеется на разговор перед сном, поэтому осторожно вплывает в его комнату, как жулик, и видит, что Артем то ли крепко спит, то ли делает вид. Судя по тому, что его колонки громко орут: «Хали-гали Кришна, где ты будешь завтра», Артем притворяется спящим. Увы, на этот раз приходится наступить на горло «Агате Кристи», чтобы вытрясти из друга слова. Артем настойчиво не отвечает на ее вопросы, даже в тишине.

– Баран! – бросает Карина, хлопнув дверью.

– Сделай музыку, как было! – слышится выкрик из комнаты, и тогда Карина осмеливается вернуться. На этот раз она влетает в комнату, как жулик-дилетант, то есть громко, выдавая все свои намерения, и плюхается на его кровать так, что Артем подлетает на матрасе и широко распахивает глаза.

– Чо надо?

Карина вытягивает лицо, чем рисует на нем выражение возмущения.

– Откровений экстрасенса! Между прочим, тебя трясет. Переживаешь? – спрашивает она мягче, чем вначале выглядит ее лицо, прикоснувшись к его руке. – Я тоже боюсь. Но нам надо как-то дожить до утра. Там, кто знает, папа будет снова в порядке. А пока…

– Я даже представлять не хочу, что будет теперь дальше. Иногда думаешь, лучше б не учился на медика, меньше знал бы и крепче спал. – Перебивает Артем, повернувшись в пол-оборота, чтобы посмотреть на Карину. – Папа может и год в коме пролежать – этого никто не предусмотрит. А когда выйдет из комы, не представляешь, какое долгое и тяжелое предстоит восстановление. Когда человек так долго не двигается, ему потом все свои атрофированные мышцы необходимо учить работать заново, как младенцу.

– Ты… перебираешь худшую версию.

– Зато ты у нас, как всегда, оптимистка. Полный стакан, кусок пирога, апрельский дождь или что там у тебя? – Отвернувшись, палит Артем. – Убери с меня свою руку!

– Ладно. Ммм. Артем, ты меня прости за то, что наговорила тогда утром в квартире Славы, меня занесло. Ты человек, и хороший человек, и образованный, и настоящий. Ты врач, а это святое дело. – Артем фыркает, вспоминая, какой ненавистью Карина прожигала все и всех, трубя на весь остров «я ненавижу врачей!!!» – Просто тебе нужен кусочек счастья. Если ты не встретил свою судьбу, значит, настоящая любовь еще впереди. Ты поймешь это, когда увидишь ее, потому что сразу почувствуешь себя по-другому. Как я с твоим отцом. Я чувствую себя необычно рядом с ним, я будто состою из заряженных частиц, я под возбуждением, но и в то же время мне очень комфортно, как в тапочках-зайчиках. Он разговаривает со мной так, будто я не из рода неформалов. Заставляет меня улыбаться и смеяться, и я смеюсь, смеюсь так, будто ничего о боли не знаю. Твой папа… может заменить мне кого угодно. Я запала на него уже очень давно и боюсь потерять. Может, я уже потеряла, а не знаю.

Сердце Артема ноет так, что ему хочется застонать, но он закусывает губу.

«Замолкни!» – хочется крикнуть. Когда он пришел домой, изношенный, как летняя шина, он понял, что этот вечер совершенно не подходит для обещанного разговора. Факт того, что у него не получилось проникнуть в голову папы, зато удалось ко всем остальным, ранит его ножом несправедливости. Когда они ехали в машине Логвина сегодня, Артем уловил только одно видение о здоровье отца: он пережил остановку сердца и дыхания. Несколько минут папа был мертв. Несколько минут этой жизни Артем был совершенно один, у него не было семьи, никакой-никакой семьи.

И у него больше не было папы.

Всем кажется, что мы взрослые, пока не случается беда с родителями. Тогда мы ощущаем себя такими маленькими, что не понимаем, как нас не давят под своими подошвами прохожие.

Пусть она замолчит до утра. Придумай что-нибудь! Выгони ее!

– Ты не имела права приплетать в тот разговор мое детство. Что ты знаешь о моем детстве?

– То, что ты, как последняя сволочь, издевался над своим же близнецом, а потом заплатил за это.

– За что ты заплатила, когда потеряла ребенка? И не только его, кстати. – Гнусно замечает Артем, описывая ее глазами, на мгновение повернув голову. Даже хорошо, что она так сорвалась. Теперь она не пристанет к нему с разговором до утра.

Карина никогда не думала, что можно влепить такую пощечину, не касаясь человека и пальцем. У Артема это здоровски получается, он обладает всеми боевыми приемами. Но видимо, и она опять не удержала своих кулаков у себя в карманах и нанесла ему запрещенный удар.

– Слушай, я понимаю, что тебе нехорошо, но подонком-то быть не надо.

– Неприятно слушать? Тогда не заставляй меня все это испытывать. В том числе и то, что я, возможно, больше папу никогда не увижу! Каждого человека можно задеть. Только зачем?

– Не знаю. Спроси у себя. Ты эксперт в этом неблагодарном деле.

Карина хотела наладить контакт, но между ними произошло короткое замыкание, настолько же неожиданно, насколько оно обычно и происходит в физике. Она полночи не могла заснуть, напротив как Артем храпел за стенкой до шести утра. Карина не смогла отдохнуть, думая о том, что Пете в это время могло стать хуже в больнице. Она лежала на двух больших подушках, наблюдая за мрачным небом. Черные и серые облака прикрывали идеально круглую луну. Контуры рваных облаков – ярко-белые. Ночное небо выглядело так, словно Богу тоже не спалось, и он включил ночник. Тогда Карина достала из своей сумочки икону и бормотала молитву, пользуясь случаем.

Облака раздвинулись. Лунный свет ослепил ее.

Утром Артем готовит завтрак и кофе – запахи проникают в полураскрытые двери спальни Петра.

– Неужели привычно после шикарной двухуровневой хаты элитного дома жить в обычной квартирке, типа этой? – спрашивает он вместо «доброе утро» или на худой конец «привет», когда Карина присоединяется к нему за столом.

– Непривычно, поскольку порой так и хочется подняться по лестнице в студию, но не хуже. Здесь с Петей я счастлива. А дома все Джордана напоминает. Вот я и не знаю, куда теперь бежать. Туда же, куда сегодня от меня мой сон убежал.

– Я этого ожидал. Тоже плохо спал.

Карина бросает на него взгляд, который отражает обострение ярости.

– Ты? Я слышала, как ты храпел! Хам. – Говорит она намного дружелюбнее, чем сверкают ее глаза. – С тобой приятнее в разных комнатах спать, я сегодня это поняла. А еще лучше в разных зданиях.

– Или в разных городах! Закрой варежку. Я тебе приготовил омлет с помидорами и колбасой. – Говорит Артем, и Карина слышит шарканье лопатки по дну сковородки. – Съешь, пожалуйста. Мне кажется, ты начинаешь набирать вес. Продолжай в том же духе. Я положу тебе, ладно?

– Не надо пока. Сядь. – Она постукивает ладонью по столу. Надо отметить, что этот жест с готовкой основательно приподнял ее дух. Его забота – приятный сюрприз, особенно учитывая то, что они, вроде бы, продолжают ругаться. Если, конечно, Артем не надумал от нее избавиться, подмешав в омлет что-нибудь поинтереснее приправы. Никто так хорошо не знает, как правильно убить человека, как врач.

Он берет свой кофе и садится. Карина замечает на нем новую рубашку. Ей кофе он тоже наливает и пододвигает чайничек со сливками.

– А ты перестанешь на меня наезжать? Ты извиняешься и тут же продолжаешь.

– Ты – не извинился ни разу! Я думала, мы друзья, а ты показал себя настоящей сволочью при мне уж в который раз.

– Мое поведение не всегда определяет меня. Еще сердце… – Артем морщится, – что-то так сильно давит.

Карина видит, он не притворяется, настолько большое неудобство временами причиняет боль в сердце.

– Это ты вчера лекарство пил? Слышала запах.

– Нет, домовой пил. А за то, что я ляпнул о ребенке – прости. Переборщил.

– О! Извинение номер один принято!

– Что, должно быть второе?

– Да их должно быть море.

– Ну… я изначально не вел учет всех своих оскорблений по отношению к тебе. Поэтому, за все мною сказанное, что тебя обидело, прости. Ты ведь знаешь, почему я такой.

– Я знаю, но надо работать над собой. Это было бы странно, если б счастливый человек развлекал себя унижением чужого человеческого достоинства. Это происходит потому, что тебя самого никогда особо не хвалили. Артем, – Карина накрывает теплой ладонью его руку, которая теребит чайную ложку. – Это не потому, что с тобой что-то не так. Помнишь, мы ведь с тобой уже мечтали, чтобы встретилась женщина, которая тебе доказала бы то, что твоя мать не захотела тебе доказывать: то, что ты замечательный человек. Любой человек важен и хорош, но только где же это будет видно, если его вот так подавлять с самого детства? Не плачь.

– Я – НЕ – ПЛАЧУ!!! – взрывается Артем, как атомный реактор. Он ненавидит, когда речи людей задевают его за живое. Рукой Карина чувствует, как он разом весь окаменел, прилагая все усилия, чтобы не показать эти позорные, не свойственные мужчинам слезы. – Почему всем вечно кажется, что я хочу заплакать?

– У людей не могут быть одинаковые галлюцинации. Ты действительно хочешь. Вот и сделай. Потому что ты переполненная бочка, которая так и потрескивает. Логвина я уже предупреждала, что с нами сделают чувства, если мы что-нибудь с ними не сделаем. Ты тоже меня за все прости. И, кстати, спасибо за завтрак!

– Пустяки.

– Нет. – Она поднимает его голову за подбородок, заставляя смотреть на себя, а не в чашку. – Это не пустяки. Ты хороший друг. И ты хороший сын.

– Да, только папа об этом ничего не знает.

– Я думаю, это не так. О нас папа знает все.

– Он узнал это не от меня! Не верится, что я – врач. Зная, что у жизни есть срок годности, я веду себя так, словно буду жить вечно. И папа – тоже.

– Ты бы хотел с ним помириться, да?

– Надо. – Отвечает Артем, наконец-то поборов слезы. А надобность помириться с отцом ему удается выразить как долг, скрыв свои истинные чувства: о том, что он просто очень сильно любит папу и хочет, чтобы он у него все еще был. – С тобой и то помирились.

– Успеешь. Давай посылать во Вселенную сигналы об этом.

– Он же психолог. Мне хотелось бы ему кое-что сказать, чтобы получить мудрый совет.

– Может, пока я смогу помочь? Скажи, если не секрет, что бы ты хотел сказать папе?

– Я – одинокий несчастный идиот. И что сделать, чтобы это исправить?

– Хм. Знаешь, где Бог спрятал счастье?

– Нет. А ты знаешь?

– Да!

– Слушай, у меня такое чувство, что вы с Богом лучшие друзья.

– А то!

– Ну и куда же он спрятал счастье?

– Внутрь человека. Это притча. Бог сказал – человек так будет занят, ища счастье вокруг, что никогда не поймет того, что счастье внутри. Жизнь одна, ты прав. И ты не знаешь, сколько нам отведено. В курсе, как надо готовиться к смерти? Надо жить счастливо. Загляни в себя поглубже, и увидишь счастье. Много ли для этого надо? Люди слишком поздно понимают, как они были счастливы, пока не случилось что-либо. И у тебя, к тому же, есть Славка Логвин, а ты говоришь, что одинок. Я с тобой согласна, ты действительно идиот. Попробуй-ка найти хоть одну причину, почему ты должен быть несчастен? Надеюсь, не обидела опять?

– Как ни странно. Спасибо тебе, звезда моя. Такой друг, как ты, есть только у твоих друзей, больше ни у кого.

– И опять тебя заносит.

– Да все со мной ясно, у меня холодное сердце. Вот и несчастен.

– Надо полюбить, Артем. Надо тебе срочно кого-то по-настоящему полюбить. За тебя это не сделает никто. Знаю, проще сказать, чем найти вторую половинку, но ты начни с друга – полюби Славу. Признаюсь, с самооценкой и стилем у него грандиозная проблема вселенского масштаба, но настоящий друг не причинит ему боль, а поможет. Так что возьми его, притащи в модный мужской бутик, а по дороге расскажи притчу о счастье. А не очередную драму о том, какое он чмо. Скажи «Чув-а-ак! Ты такой очаровашка! А одет, как ханурик!» – басом тянет Карина и на ее удивление Артем роняет на ладонь лоб и начинает смеяться. Через секунду их обоих подхватывает на эти санки, и они ржут так, будто ничего смешнее нет, просто несутся как с горки и не могут остановиться. У Карины открывается ее привычный ведьмовский смех, и от этого они оба хохочут сильнее. – Уверена, после прожитого дня Логвин будет улыбаться еще чаще. Он будет вдохновлен. – Добавляет Карина, успокоившись. На этот раз между ними вместо замыкания происходит цепная реакция, причем через этот безудержный смех, так что Карине становится классно как после полета на вертолете и в то же время неловко. Они с Артемом не имеют права так угарать, пока Петя не может даже улыбаться.

– Все-все, великий грешник прислушался к словам настоящего друга.

– Я неидеальна, как и все. Ты не опаздываешь?

– Нет, а я тебе уже надоел? Могу уехать.

– Не уезжай, давай теперь ты меня чем-нибудь успокоишь. Что ты хотел рассказать?

– Уж прости, не даю гарантию, что успокою. Но правда, как лекарство, сначала горько, а потом лечит. Короче. У меня информация по поводу смертей Алисы и Джордана.

– Есть время рассказать все прямо сейчас? – с надеждой отзывается Карина.

Артем смотрит на наручные часы.

– Есть. – Отвечает он. Атмосфера вокруг опять напрягается, становится слишком душно, слишком тихо и слишком темно, как на даче ночью или как в гробу, словно они до этого и не смеялись вовсе.

Артем начинает свой рассказ в хронологическом порядке. Так, как к нему эта информация поступала вчера: сначала о блоге, который положил начало всех ссор между Владленом и Алисой. Дальше о том, как он обижал ее. Как она проникла в шкаф. О тайне ее смерти. И затем уже о Джордане. О том, что он все еще был рядом с Кариной после смерти. Что он вернулся тем днем домой. Признался ей в любви, жалея о том, что был трусом при жизни. Как вспомнил об их первом поцелуе на крыше, который унес его в небеса, о пузырях и шариках, о мертвых бабочках в учебнике, о резиночках, которые снимал с ее кос, о желании, которое спустил с крыши на воздушном шаре, о многом другом, что он еще наболтал (Артем надеется, он запомнил все самое важное), и наконец, о том, что Джордан хотел назвать их сына Олегом.

Спина Карины прилипла к спинке стула. Она была ошеломлена таким подробностям, о которых сама уже позабыла (например, об исчезающих с ее кос резинках), в том числе фактам, которые не были известны Артему. Например, воспоминание, граничащее с фантазией, об их первом поцелуе. Карине этот поцелуй тоже снес крышу. Он снес крышу здания, на котором они тогда стояли. Несколько раз Артему приходилось останавливаться, чтобы вытереть ей слезы или взять за руку.

– Олегом. – Она пригнулась, схватившись за голову, явно что-то вспомнила и сопоставила факты. Никого еще Артем не видел настолько сломанным с тех времен, как его отец потерял его мать и Вадима. – Да, такое у нас в разговоре мелькало. Джордан хотел стать ближе к моему отцу. Чтобы он гордился. Между ними не всегда было понимание, Джордан считал моего папу безответственным. Но все равно любил.

– Ясно, а могу я себе позволить любопытство? Как бы у мальчика было отчество? Что-то я никак не могу соединить русское имя с американским.

– Мы бы перевели имя Джордана, вот и все.

– А «Джордан» как-то переводится на русский?

– Ну, конечно. Иордан.

– Вау! Не знал.

Карина качает головой. В лице ее теперь больше счастья, чем печали, и острый камень в душе Артема раздробился. Даже сердце перестало болеть.

– Смотри-ка, – задумывается она. – Его желание сбылось. В детстве я верила, что если написать на шарике сообщение и запустить в небо, его обязательно поймает Бог, прочитает, и исполнит твое желание.

– Романтично. – Бурчит Артем и Карина слышит в его голосе что-то среднее между умилением и презрением. В нем борются две стихии. Два человека – скептик и романтик. – И еще. – Добавляет он. – Карина, по поводу факта его смерти. Я считаю…

– Нам уже не доказать причастность Владлена к убийству. Знаю. Так сказал следователь. Никто не верит, что Джордан спрыгнул, даже следователь верит мне больше, но, к сожалению, нет никаких доказательств, только уверенность друзей и видения экстрасенсов, которые к делу не пришьешь. Официально Джордан навечно останется суицидником. – У Карины сжимается горло, как под веревкой.

– Успокойся. Это не важно, это всего лишь документы. Он не делал этого. Не делал. Джордану все равно, что об этом думают люди. Ему важнее, что ты ему веришь. Карина. Джордан ушел в мир, где его давно ждет другая музыка. Мы в порядке и он успокоился. Теперь его сон будет сладким.

Кофе давно остыл. Они оба к нему почти не притронулись. И зачем только Артем критиковал ее худощавую фигурку, если они оба страдают шатким, как старый мост, аппетитом? Всего одна отрицательная мысль – и он просто сбегает, как они с Логвиным вчера с работы. Всего одно маленькое разочарование в душе – и не хочется ни пить, ни есть.