Текст книги "Черное сердце"

Глава 43

После работы Артем планирует полежать полчасика, а затем приготовить ужин. Вообще-то ему бы хотелось провести вечер вовсе не здесь и вовсе не одному, а вместо макарон приготовить пиццу, например, но…

Иногда приходится превращаться в часы. В исправные часы, которые идут вовремя и отсчитывают, отсчитывают и отсчитывают минуты до следующей встречи…

Часы, которые висели у него в комнате, которые видел еще папа его дедушки, и которые всегда отставали от жизни, сколько не меняй батарейку и не поправляй на них стрелки – давно угодили в мусорное ведро вместе с его прошлой жизнью. Теперь его время не стоит на месте, а ноги, руки, сердце и голова всегда на положенных местах. Дар подчиняется его воли, он теперь как выключатель. Даже ход мыслей всегда в порядке, а вместо крови по жилам течет разноцветная краска. Серьезно, иногда есть момент, когда кажется, что если он случайно порежется ножом, из пальца потечет желтая, синяя, зеленая и красная гуашь, которые в детстве он спустил в унитаз, поскольку ему была нужна только черная краска.

Сейчас черный цвет ему совершенно не по вкусу. Ему не по вкусу сильные запахи духов и сигаретный дым.

Он ложится и спит часа два, потому что снится ему тот человек, которого он хочет видеть больше всех на свете, и не желает прерывать сладкий сон с ней в главной роли… Пока первым не просыпается будильник. Неужто уже на работу? Артем распахивает глаза. Сейчас по-прежнему вечер. И это всего лишь звонят в дверь.

Пришел Слава. Они часто, если не сказать всегда, ходят друг к другу без предупреждения. Они ведь братья, у которых одно жилище на двоих, и насколько бы кому-то из них не хотелось остаться в одиночестве, присутствие в квартире друга никогда не напрягает.

– Чего у тебя такая одежда мятая? – спрашивает Логвин так, словно на Артеме плетеный мешок вместо футболки. Не то, чтобы Слава за два месяца стал лучше одеваться. Его одежда по-прежнему старая и неопрятная, и он по-прежнему тормоз, потому что не добрал баллов и не поступил в этом году в университет Павлова, но это ведь он! А это – его наглый, самый красивый в мире друг, который с первого раза поступил в универ, заполучил красный диплом и благодарность в трудовую книжку, поборол чувство вины и сорвал с неба облака, когда не захотел, чтобы в его душу ливанул дождь, а потому над его головой теперь всегда сияет радуга, так что он просто не может одеться плохо, даже если спит.

– Я спал. Хорошо, что ты меня разбудил. Есть дома нечего, хотя мне-то немного надо, я живу как волк, один. Пошли на кухню. – И Артем в замедленной съемке плетется на кухню, понимая, что еда – это последнее, о чем он думает сейчас, а первое, это: какого черта ты выдернул меня из такого классного сна, Логвин?!

Коридор Славе кажется бесконечным, и есть подозрение, что когда настанет пора сесть, наконец, за стол, им обоим можно будет вручить грамоты за долгую службу и верность клятве Гиппократа. Но всего через пару минут Слава делает то, что делают все настоящие медики. Курит. Он только одного понять не может – Артем-то когда перестал быть настоящим врачом? Тем, который курит и бухает напитками покрепче.

Хм.

Он отхлебывает из стаканчика и, затянувшись, говорит:

– Есть тяжелый разговор. Не пойму я, что делать дальше.

– Я тоже хотел серьезно поговорить. Судя по твоему тону и виду, у тебя что-то случилось, так что давай первым будешь ты. Что она натворила?

– Она? А как ты узнал? Чувствуешь?

– Конечно. Да тут и магией владеть не нужно, чтоб увидеть отличие между тем счастливым Логвиным и этим, который сейчас передо мной.

Слава понурился. Бледноватое лицо превращается в грустную маску. В нем ни единого блеска. Ни процента того Славы, который улыбался так, что этой улыбке было мало одного лица.

– Инна пыталась покончить с собой. – Отвечает он, пока язык храбр для таких страшных слов.

– Так я и подумал. – Артем обессиливается. Слова друга как удар в промежность. Меньше всего в жизни он хочет, чтобы Славкина история любви и на этот раз написалась в жанре «трагедия».

– Я только что был у нее в больнице, это произошло ночью. Она в «Во имя жизни», ей переливание крови делали. Инна извинялась, сказала, больше не будет. Она объяснила это временным помешательством. Ей снился сон, где она каталась на льду.

Парила над ним, словно птица… – идут к Артему слова.

– Проснувшись, она отчаялась и приползла в ванну, где ее в пять утра нашел отец. Не встань он в это время в туалет – все было бы кончено. Инна рада, что ее успели спасти.

– Врет твоя Инна.

– А?

Артем понимает, что ляпнул ненужное, хотя и тихо. Он прочищает горло, пока Слава замечает, что в последнее время он даже пиво совсем не пьет. Духами тоже не увлекается. Вместо того чтоб за раз выливать на себя полтора флакона, Артем нажимает на пульверизатор всего два раза и теперь от него пахнет тонко, ненавязчиво и по-настоящему соблазнительно. Эта естественная, тонкая и ненавязчивая соблазнительность пришла к нему из другого света, раньше ее не было.

– Да нет, ничего. Что сказали медики?

– Вот они-то говорят, что ее намерения были серьезными.

– Они не могут отвечать за нее, какие бы исследования ни провели. Инна может изменить свою точку зрения в любую минуту, и ты… черт, ведь так старался! И я думал, что у тебя получилось! – развернувшись к нему всем корпусом, Артем выхватывает у него сигарету и начинает затягиваться нервно и часто. Дым льется из его носа сам по себе, а изо рта сами по себе льются слова. – Я думал, все, предсказание аннулировано. Я видел, как она улыбается, смеется! Но… ты не расстраивайся, дружище, все в твоих руках. Не доверяй ее больше предкам, отказывайся от своих ночных дежурств. Черт с деньгами, тебе дороже Инна! Не оставляй ее ночевать у них.

– Я пока не могу отказаться от смен, я обещал. Представляешь, она где-то узнала, как правильно надо резать и в каком месте. Может, она действительно заранее готовилась?

– Это нельзя утверждать наверняка.

– Можно, если ты экстрасенс. – Слава залезает в задний карман своих неряшливых джинсов и достает небольшую фотографию Инны. Артем к этому времени успевает подхватить его идею и счесть ее не весьма удачной. – Все ты знаешь. Я чувствую. Ты не хочешь говорить. – Добавляет Слава масла в огонь. Не один Артем тут видит насквозь. Затем следует мольба. – Скажи! Предупреди меня! Я готов отдать за ее жизнь свое сердце и кровь!

– Тогда ты не захочешь услышать правды.

– Я постараюсь. – Слава трясет его руку, жестом умоляя не закрываться в своем внутреннем склепе. Только не сейчас и только не с этими секретами.

Пожалуйста, пожалуйста, не забирай эти секреты с собой, отдай их мне!

Артем касается изображения пальцами одной руки, продолжая смотреть на друга. Почти касается. Его пальцы скорее порхают над фотографией, как бабочка, которая не решается на это приземлиться.

– Любой экстрасенс, сказавший, что ему все подвластно, что он видит чище всех и никогда не ошибается – всего лишь заносчивый кретин.

– Мне это неинтересно. Я хочу, чтоб ты хоть что-то попытался увидеть. Просто описывай все чувства. Если не будешь понимать сам, мы вместе разгадаем шифр. Я хочу знать, что у нее на уме сейчас и серьезны ли были ее намерения.

Артем чувствует себя заблудшим в каменном лабиринте, и чтобы выбраться, ему придется выполнить это задание. Другого выхода нет. Через несколько минут ему удается увидеть, что Инна одержима каким-то сочинением.

– Она не ведет дневник, не пишет записку. Инна что-то сочиняет, тщательно подбирая слова. Как рассказ. Она берет и пишет, потом сминает лист, начинает заново. Зачеркивает, думает. Подбирает слова. Как ты, когда писал Толе письмо.

– Толя? Какой Толя? Не слышал. Так что Инна хочет написать?

– Она тоже хочет добиться чего-то особенного для дорогого человека. Хочет оставить в строках всю свою любовь. Вот ее желание.

– Только не говори, что она пишет мне прощальное письмо. – Голос Славы падает в глубину, такое в нем звучит отчаяние.

– Я не уверен.

– О чем идет речь в ее рассказе?

– О птице.

– Птице?

Артем молча кивает головой, а потом специально для Славы разогревает в сковородке с маслом вкуснейшие макароны по-флотски, которые вчера готовил сам. Он выкладывает другу последнюю порцию, чтобы сразу помыть посуду.

В воздухе витает мысль, такая реальная, что ее невозможно не заметить, и Слава ловит ее, как птичку. Что она напоет в его руке? Мысль эта не несет в себе радужной перспективы, она отравлена ядом. Артем убежал от ответа! Он не все сказал! Не договорил, скрыл, перефразировал, что угодно, только не выразил чувства сполна. И в этот раз не потому, что его сканер сломался. Он исправен в совершенстве. Артем решил просто спрятать свои глаза, чтобы Слава не нашел в них сочувствия. А потом замечает, что Слава напряжен. Он напряжен, конечно, напряжен! Его девушка не хочет жить!

– Слава, успокойся. Я дал совет. Кидай смены, не своди с Инны глаз. Все будет хорошо. Стучись в нее, рвись, ломай замки на ее дверях, с такими людьми так и надо!

– Почему, Артем?

– Ну, потому что…

– Почему мои истории любви пишутся так тяжело? И у них всегда есть конец. – Последнее предложение ломает Славкин голос.

– Перестань реветь и начинай есть. Тебе нужны силы, а не бессилие. Инна в больнице. Она в безопасности. Она жива. – Артем вколачивает в него факты, как сваи, потому что по-другому уже никак, и что радует, это помогает! Его друг отпускает ситуацию и берется за вилку.

Когда звонит мобильник, Артем забывает обо всем. Его мышцы сахарятся, он расплывается в широченной улыбке только из-за того, что смотрит на дисплей, поскольку там написано самое чудесное слово, а после какое-то время стоит, отвернувшись в окно и слушая собеседника с таким ликованием, которое выдает даже его спина. Слава смотрит на его джинсы, проверяя, не мокрые ли они еще от такой радости. Артем слушает трубку так безудержно счастливо, как будто в ее динамике поют братья Самойловы сами лично, вживую, только в его честь написанную песню.

Слава долго наблюдает за этим безумием, подняв вилку с остывающими макаронами, а Артем все не может оторваться от потеющей под его ухом трубки. Он разворачивается, а вместе с ним разворачивается планета, но Артем этого не замечает, поскольку с головой ушел под воду и разговаривает с русалкой, настолько он сейчас далеко от поверхности и настолько это выглядит невероятным. Все это время он не имеет понятия о Славином присутствии. Эта чудо-беседа длится еще лет двести, а потом Артем натыкается на Славкин взгляд как на штык, и так резко выныривает, словно Логвин наставил на него дуло пистолета. В трубку из его рта сразу льются тихие «Ну, все-все-все, давай чуть позже, я тут не один, ну да, ты знаешь, ну все, пока, малыш».

Слава хмурится. Малыш? Он что, теперь гей? Как сказал бы сам Артем в такой ситуации – это что-то новенькое. И друг у него теперь новенький, он давно заметил. Настолько новенький, что Артема у него как будто бы больше и нет. Во время разговора по телефону наглец-Доронин выглядел так, что стало ясно – не только один Слава готов кому-то отдать свое сердце и кровь. Все. Это точно не он. Это пушистый розовый зайчик, который косит под Артема, даже его духи стащил.

Хм.

Слава фыркает и только потом начинает думать, вслух это сделал или как всегда. Он приступает есть макароны, Артем садится рядом. Брови его еще с минуту заняты прыжками, а потом друг бурчит:

– Приятного аппетита.

Два простых слова долго висят в воздухе. Слава не верит, что Артем сказал это так, что у него оборвалось сердце. Да не говорил он этого! Просто какая-то мысль промелькнула у него в голове. На всякий случай Слава перепроверяется.

– Ммм? – еда так и остается во рту, раздувая щеки. Он похож на обезумевшего хомячка.

– А что такого я сказал?

– Молодой человек, в этой квартире некогда жил мой друг Артем, вы не подскажете, куда он вышел? – спрашивает Логвин, когда ему удается проглотить.

– Это такой длинный тощий тип в дорогих рубашечках?

– Да, но с офигенно красивыми глазами, шикарной улыбкой и пухлыми губами. Это мой друг. Просто друг, его зовут Артем, и я поддался его обаянию в самом невинным смысле этого слова три года назад.

– Да-а???

– Как ни странно. – Слава изображает театрально-комическое изумление. – Меня захватило его чувство юмора. Где он?

Доронин-младший в принципе уже два месяца сам на себя не походит, просто Слава ощутил эти изменения наиболее сочно после разговора с «малышом». Артем стал медлительным, и не то, чтобы слушает невнимательно, но ответ идет к нему не сразу. Он стал намного меньше говорить и есть, летая где-то в облаках или катаясь по радуге, которая постоянно у него над головой. Казалось, что если сейчас с потолка рухнет черный дождь, он ничего не заметит и даже не испачкается.

– Вот только не надо загонять меня в рамки. Я уже и разным быть не могу.

– Что, по Карине больше не страдаем? Выздоровели?

– Карина? Какая Карина? Не, не слышал. – Говорит Артем, едва не заглянув в поисках под стол, и что Славу поражает сильнее, так это то, что он реально больше не знает никакой Карины и даже не интересуется знакомству с такими людьми, судя по зевку. – Ммм! Макарошки – ням-ням! Сам готовил! Точнее вода варила, а моя заслуга в том, что печку выключил вовремя.

Теперь Слава пялится так, словно у Артема вместо двух пар прекрасных глаз только один прекрасный глаз, посередине лица. Есть какой-нибудь подручный стимулятор реанимировать его наглого друга? Ибо сейчас перед ним циклоп, который разговаривает по телефону с русалками, причем беспричинно и молча смеющийся в трубку, поскольку ему там с заднего фона два легендарных рокера песню посвящают.

– Доктор, ты покурил чего-то покрепче или влюбился в кого-то еще? Расскажи, станет легче.

– Даже не знаю, как теперь сказать. У тебя и без того горе, а я… тебя своим признанием шокирую. И да, я влюбился. Покрепче, чем раньше.

Слава щурится. Признанием? Так это признание, а не новость? Или Слава не так понимает? Им срочно требуется толковый словарь. Логвин никогда не подозревал в Артеме гея, лишь вспомнил, как в первый год их знакомства спросил его на работе, целовался ли он с парнями. Представить себе не может, почему выпалил это, но он это сделал. Артем, стоящий над ним напротив стола, ел гречку, и так офигел от вопроса, что гречка дождем посыпалась из его рта Славе на голову.

– Ты влюбился в меня? – спрашивает Слава, но друг смотрит в ответ так, что он на этот раз подозревает опасность дождя из камней, а не из гречки. И причем не нечаянно. – Или в того, кто тебе читал в трубку стихи Есенина? Ты сказал «малыш». Это хоть девушка?

– А кто, по-твоему? – воспламеняется Артем.

– Тогда говори свою новость. – Беря стакан с пивом, командует Слава. Командным тоном он решает, что это новость, а не признание. Ведь: – Ничего хуже «того» признания для меня быть не может.

– Не знаю, не знаю.

– А ты проверь.

– Мою девушку зовут Таня.

– Угу. И чо?

– Логвина.

Пиво фонтанчиком плещет у Славы изо рта, и это получилось еще артистичней, чем тогда у Артема с гречкой.

– Эээ, что? – переспрашивает он севшим писклявым голосом, вытираясь полотенцем, которое сорвал с плеча Артема. – Что? – говорит он нормально.

– Я встречаюсь с твоей мамой. Это с ней я поговорил по телефону. Она рассказывала мне, что скучает и уже закупила продукты, чтоб приготовить мне мою любимую пиццу с перчиком и грибами. – Артем замолкает, понимая, что подробности ее слов предназначаются ему и только ему, не кому-то еще, не соседу и не журналисту, и уж тем более не Славке.

Сделав в уме некий расчет, Логвин превращается в памятник на колесиках. Он каменеет и отодвигается, словно от друга больше не пахнет духами. Раньше Артем такого за ним не замечал, только он раньше умел превращаться в собственное изваяние из камня. Пауза длится несколько секунд, хотя такого в принципе не может быть, ведь они отмалчиваются целую вечность и впервые в жизни их молчание заполнено напряжением. Логвин думал, что его друг изменился, а не перестал быть им вовсе! Какого черта?!

– Прошу прощения?

Закатив глаза на двести градусов, Артем решает рассказать свою историю поподробнее, иначе этот тормоз так и будет переспрашивать: что, прости, повтори, и еще раз повтори…

– В июле она пришла ко мне на прием. И я… нарушил клятву врача в пункте про «любовные дела». Я влюбился в пациентку. Мы разговаривали на приеме так долго, что обменялись телефонами, потому что я не смог так просто ее отпустить, и сперва мы только переписывались. Я не думал, что она тоже влюбилась, я хотел этого, думал о ней, но ничего не мог себе позволить, так что общался с ней, как… с твоей мамой, мы в основном только о тебе и говорили. Я заметил, что в общении с ней слова сами идут из меня, хотя и молчать с ней вовсе не страшно, я доверяю и рассказываю ей все, ну прямо как тебе! Она – это ты, только женщина. Она тоже мой друг. И я был с ней собой, но только все равно другим, кем-то, кто рассказывает ей о своем прошлом, но не является злодеем, я даже голос свой не мог узнать, и хотя не видел своего лица, я знал, что оно другое. Я вспомнил о том, кто я, потому что совсем потерял наглого себя, рискнул, и пригласил ее на свидание. Она всегда оказывалась еще красивее, чем я ее запоминал. Она рассказывала мне, каким ты был в детстве, как вы жили. Какая маленькая у вас была гостинка. Одна комнатка и все. Что вам не хватало денег, что вы продали бабушкину гостинку, когда она умерла. Тогда мама смогла выучиться на курсах, у вас стало появляться побольше денег, а потом она встретила твоего отчима и вам повезло, да, повезло, но она по-прежнему мечтала встретить настоящую любовь. Она пригласила меня домой, показывала ваши фотки. Вы были оба такие милые! Особенно в детстве. С одинаковыми глазами и бровями. С одной улыбкой на двоих. Таня рассказала о рыжем котенке, которого она тебе сшила сама из старых тряпочек. Говорила, у тебя была мечта с детства. Иметь кота. Но у нее не было денег, и она тебе его сшила. Отчим потом подарил тебе Пончика, когда ты учился в колледже. Мама сказала, что такой улыбки не видела на твоем лице ни разу в жизни! Слава… я… ты должен…

– Стоп! – орет он, вскинув руку. – Только не надо над моим бедным детством слезки проливать. – Говорит он вместо более наболевшего «Какого хрена у вас с моей матерью та же магия, что у меня с Инной? Что у меня была с Толей?!»

– Я не собирался проливать. Но Таня говорит, что…

– Хватит! – теперь он не орет, а вопит. Вопит так, что брызгает слюной. И рукой при этом плещет. Артем едва сдерживается спросить, кто этот монстр и по какому праву он съел его лучшего друга. – То, что ты с ней разговаривал обо всем этом, еще не говорит о том, что ты теперь с ней. Я не знаю, зачем она тебе это все рассказывала, если тебе и так известно, но…

– Она добавляла подробности и показывала фотки. Мы любим друг друга. Поверь, я не хотел, но… Слав. Ведь ты тоже влюблялся. И не всегда в тех, в кого ожидал. Сердце сильнее головы. Помнишь? Слава!

Слава с трудом глотает, не желая слышать и верить, что Артем использует его чувства и его прошлое, как козырную карту. Маска в лице дает трещину, и под ней ненависть. Внутри у него поднимается такой жуткий вой, что он увольняется из своего тела к чертовой матери. Еще раз нервно вытерев рот, он брезгливо отодвигает от себя пиво, пепельницу и тарелку.

У него не просто пропал аппетит. У него появилось отвращение к еде. Желудок отзывается коликами. Вся душа уже в колючках. После такой-то новости!

Хреновости…

– Ты мне всю жизнь сломал, этого мало? – рычит он, глядя в пустоту и не подозревая, что сам ломает кое-что светлое и большое, а именно самую настоящую и важную в своей жизни дружбу. Но он собирает всю возможную злобу мира одному себе, подавляя слезы, но подкармливая жестокость. Ему хочется сказать Артему нечто такое, что заменит плевок в лицо. Карина! Как там это делала острая на язык Карина?! Запрещенный удар, запрещенный удар… Что же она ему такое в тот раз сказала, когда Артема расшибло, будто он молнию проглотил? Слава падает духом, соображая, что у него для этого не хватит гениальности, и просто начинает поминать все «злодеяния» друга.

– Как я это сделал?

– Ты мне на первое апреля на рабочий стол голых мальчиков поставил, этого мало?

– Слава, прошу…

– Ты мне свой язык в пасть засунул, этого мало?

– Ты мне свой тоже!

– На тебя все бабы клеятся, через меня глядя как через стекло, этого мало?

– Ведь тебе это сейчас не важно!

– Зато важно тебе. Я единственный, кого ты можешь накалывать? Или есть еще идиоты?

– Постой, ты не веришь, что я встречаюсь с Таней?

– Она тебе Татьяна Петровна. – Слава, наконец, поднимается, потому что возвращается в свое тело, возвысившись над другом, который испускает стон на бредовость этого аргумента. – Я еще думаю, что же ты приготовил для меня на этот раз? А ты решил меня убить. Ты задел самое святое. Ты до матери моей дошел. Она все, что у меня есть кроме Инны. А ты надо мной вот так шутишь? Даже не учел неуместность ситуации, подразумевая случай с Инной.

– Позвони ей и спроси!

– Признаюсь. Тебе надо отдать должное. Ты умеешь шутить. Вот только я рекомендую тебе этого больше не делать, иначе кое-кто тебя сильно удивит. – Слава не срывается с цепи, его рука не взмахивается над стаканом и не проливает его. Он не бросается дверями и даже не орет, не бьет Артема и не разбивает стол напополам, но его взгляд отражает все желание стать той жестокой в словах Кариной, которая отбивается от ненавистного доктора.

Свинодоктора…

Артем не верит, что так на него смотрят глаза Славы, а слова кусают его кожу, разрывая ее до кости. Радуга над его головой растворяется, а по жилам снова течет обыкновенная кровь. Вся магия исчезла. Его любовь – груша для сноса другой жизни. Они оба вечно влюбляются не в тех людей. Их истории любви имеют конец. Их отношения с любимыми рушатся за невозможностью бытия. Артем чувствует, что ужас прошиб его не в каменном лабиринте, не в душевном склепе и не внутри детского рисунка из серии «Моя вина», а в собственной квартире с лучшим другом.

– Слава, пожалуйста. – Шепчет Артем. Право на мольбу теперь у него в кармане. – Ты больше не ты, посмотри в зеркало. Посмотри, посмотри на себя в зеркало. Оно пополам треснет, не поверив, какие злые у тебя сейчас глаза.

– Должно быть, это было твоей целью. Удалось. Тебе когда-нибудь станет меня жалко? Или я гипсокартонный? – по завершению выступления Слава идет в прихожую одеваться.

– Логвин, это нечестно! Я толерантно отреагировал на твою… космическую связь! – последние слова Артем выплевывает, а не просто говорит, и в глаза Славы помимо злости прибавляется предупреждение. Рот его при болезненном словосочетании кривится зигзагом.

– Не понимаю, о чем ты говоришь. – Предупреждает он. В лице друга он видит, что намек пойман удачно. – Я поехал домой. Я отстоял ночную и дневную смену и завтра мне очень рано вставать к Инне в больницу.

– Не уходи, иди, ложись спать у меня, какая разница? – говорит Артем его озлобленной спине. – Папина комната свободна.

– Пончик не сможет сам себя накормить.

– Да этот котоманьяк жрет на улице птиц и мышей. Логвин! Только не говори, что… – дверь громко бахает у друга за спиной, – …посылаешь меня.