Текст книги "Образование будущего. Университетский миф и структура мнений об образовании XXI века"

Рассматривая историю университетов, мы обращали внимание на идеи, которыми определяется строение этого социального института, и зависимости частей, определяемые функционированием института. Теперь надо попытаться ещё более демонстративно вынуть идеи из истории, посмотреть, как же выглядит идейная сторона университета, что делает в обществе эта машина в целом.

Рассматривая университет таким образом, мы обращаем внимание на функциональность социальной машины и смотрим на то, что она с точки зрения людей делает. Это можно назвать историей «идеи университета». Разные люди – учёные, философы, культурологи, социологи и иные – публикуют сочинения о том, чем по своей идее был университет, чем является и чем должен являться. Таких книг за сотни лет набралось много, и можно выстроить целую историю – историю идеи университета. Это будет история целей, история идеалов общественного устройства и идей о реформах и революциях.

Однако тут появляется другая опасность. Одни идеи, как мы считаем, осуществились, по ним в самом деле были построены действующие машины (идеи Гумбольдта и Шлейермахера – Берлинский университет, идеи Дьюи и Буша – американский университет). А другие остались проектами. Некий философ придумал что-то, опубликовал книгу, прочёл лекции – но это не было осуществлено. В историю литературы об идее университета это входит, а в историю самого университета как социального института – нет.

Значит, чтобы составить до какой-то степени пригодную историю университета, требуется создать список идей, на основе которых пытались выстроить этот институт, то есть убрать из списка литературы неосуществленные проекты. Потом надо во всём множестве событий, о которых мы почему-то знаем, выделить те, что относятся к этапам осуществления этих идей и характеризуют их способы работы. Так мы сможем написать историю университета, составленную из фактов, сконструированных именно для этой задачи.

Например, скромная история прилагающегося к классическому университету музея начнётся с анатомических театров, другим корешком – с парацельсовской алхимии, в силу особенностей теории Парацельса обращающей внимание именно на местную флору, откуда аптекарские огороды, ботанические сады, которые оказались затем приписаны к университетам, а иногда возникали на их основе. Это кабинеты диковин, идущие от определённых идей, которые можно отыскать в истории искусств. Это будет сложная история, в которой экзамены появляются как институт вхождения в цех нового мастера (вместе с проставлением, попойкой для членов цеха), а затем сливаются с удалённым заимствованием из Китая, системой экзаменов китайских чиновников, и этот сложный гибрид вытесняет иные формы контроля знаний и становится характерным и универсальным признаком университетского образования. Это история состава факультетов, которая по сути является аспектом истории профессий – аспектом её институализации. Это история перехода от корпоративного устройства к государственному и затем попытки обратного перехода к корпоративности.

Так можно рассмотреть сложнейшую историю немецких университетов XVIII в., которая в несколько этапов подошла к реформам Гумбольдта через стадию, например, Гёттингенского университета (подчинение корпоративности государственным задачам; создание «одомашненного» европейского интеллектуала, который своими идеями служит строительству государства – в рамках ряда: на Западе (Англия и США) интеллектуал домашний от рождения, в центре Европы – одомашнивается, на Востоке – дикий). Сюда относится социальная история относительно допуска сословий к образованию и статистика, отображающая долю населения, причастного к образованию. Завершается эта история тремя типами университетов XIX в. и рождением нового типа в XX в.

Тогда ситуацию в общих чертах можно описать как подготовку в университетах элиты государства (не обязательно «высшей», но элиты). В Англии университет (тип: колледж) создавал джентльмена (в колониальной империи – квалифицированного чиновника-управленца). Во Франции университет (тип: Эколь нормаль) делал инженера для государственной службы. В Германии университет создавал учёного, особый образовательный тип интеллектуала.

Как описывать дальнейшую историю университетов? Слишком много деталей и различий, университеты, по сути, оказываются несопоставимыми. Старые с традициями и новые, университеты, основанные в 1970-х или в 1990-х гг., с классическим образованием и с современным, делающие упор на гуманитарный аспект или на естественные науки, на компьютеры и на искусства. Китайские и японские, очень непохожие на европейские при всём разнообразии, множество форм разного генезиса в «поздних» индустриализованных странах – вроде Индии или Бразилии, с совершенно особенными проблемами. В зави симости от времени складывания института в стране университетское образова ние сталкивается с конкретным населением и поколением – многочисленным или нет (относительно), культурным или нет, знающим определённый набор языков, желающих усвоения определённой культуры или нет, с определёнными ожиданиями и идеалами.

В зависимости от степени преклонения перед западными техникой и культурой образуются однотипные попытки подражания чужому и отбрасывания всех своих традиций вплоть до отказа пользоваться родным языком. Такие «комплексы» по поводу образования возникали множество раз в самых разных странах. Как были и примеры постепенного поглощения западного института местными обычаями (контрастный пример – Китай и Индия; в Китае шло «рабское» подражание западным образцам; в Индии долгое время не удавалось укоренить западную науку, так как выученные в Британии профессора возвращались на родину и за десятки лет общения в местной культуре утрачивали память о принципах западной науки, происходило распадение науки в недрах материнской культуры).

Действовали и другие разнообразящие факторы: относительное число преподавателей на студента, относительная мощь экономики, готовой прокормить данное число преподавателей и студентов, наличие рабочих мест для выпускников у себя и за границей, роль в международном разделении труда и многое другое. Весь этот набор факторов и условий задаёт конструктор ограничений и правил, по которым строится история университетов в данной стране и данной культуре. Сравнительный уровень жизни на родине и в некой культурной метрополии определяет направления потоков миграции, утечку или приток мозгов, распространение идей. Политическая воля управляющей элиты существенно меняет исходные данные экономического расклада (как это можно видеть в Китае или Южной Корее).

В этом гигантском разнообразии форм, местных правил, градаций, реформ, переходов и экономических условий невозможно сопоставить почти ничего. Что значит зарплата профессора? Измерять нужно не в долларах, а в уровне жизни – причём «адекватного» для профессора слоя населения, а в разных странах ожидания, то есть равнение на адекватный слой разные; в России нищие учителя 1990-х причисляли себя к среднему классу. Или другие показатели. Стипендия? Уровень знаний? В какой области? Относительно чего уровень? Относительно других выпускников иных стран? Относительно требований рынка труда в данных условиях? Число образованных людей? Относительно чего? Иногда «рейтинг» университета зависит от того, насколько активно его поддерживают выпускники, зависит от корпоративного образа и рвения жертвователей, иногда от имиджа, созданного прошлой славой, иногда от числа публикаций сотрудников: тут масса вариантов.

Чтобы хоть как-то протолкаться к этом чудовищном скопище чужих фактов, неизвестно кем и для чего собранных, едва осознанных гипотез, предрассудков, переплетающихся противоречивых тенденций, когда слабость становится силой – и играется как сила теми, кто входит в группу поддержки университета, когда сила оказывается обесцененной в результате большой игры на поле глобальной культуры – чтобы хоть что-то сделать со всем этим, можно нарисовать достаточно простую, упускающую очень многое картину, которая однако фиксирует важные общие черты.

Пропуская историю первой половины XX в., когда Европа пыталась жить по-прежнему, а американцы активно заимствовали матрицу «германского университета», когда в Великобритании были созданы целые поколения университетской жизни, обозначенных важными (но локальными) реформами – сокращая всё, что можно, увидим следующую картину.

Характеризуя в трёх словах университет XIX в.: элитарность, научность, международный характер. Для расшифровки каждого пункта характеристики следовало бы сказать очень многое, но, если кратко: на входе в университет стоял как раз демократический идеал, образование для всех, невзирая на сословия. Но на выходе университет был элитарным, поскольку образованных было мало, на них был спрос, университет был шагом вверх на социальной лестнице (как армия в первой половине истории СССР, это был социальный лифт), и потому в университет стремились, в нём оставались лучшие, университет подчёркнуто исполнял роль создания элиты. Идеалом была научность и поиск истины – как всегда, это означает, что в случае конфликта конкурирующие цели приносятся в жертву, то есть: социальной карьеры, богатства и прочего считалось необходимым достигать не в ущерб поискам истины. Образование мыслилось как универсально-международное, то, что считалось прогрессивным, быстро распространялось по разным университетам, нормальным было обучение в нескольких университетах, студентов переходили между ними, профессора часто перемещались между ними из карьерных соображений. По сути, существовала «университетская республика Европы», границы стран значили не так много. Это было по замыслу глобальное образовательное сообщество, функционирующее на просторах Европы и Северной Америки.

То, что стало происходить особенно во второй половине XX в., можно охарактеризовать в трёх словах: массовость, коммерциализация, виртуальность. Высшее образование перестало быть университетским – появилось множество иных социальных институтов, которые также предоставляли высшее образование, граница между специализированным институтом и университетом размылась. Вместо немногих процентов населения высшее образование стало доступно большинству населения. В качестве социального лифта университет больше не работал (кроме «эффекта основателя» в самых бедных странах). Элиту университет больше не производил. Одно время считалось, что он производит средний класс, но это был временный эффект на фоне продолжающегося роста – когда вместо немногих элитных процентов высшим образованием обладали 25–30 %. Потом образование такого типа стало массовым и перестало быть характерным признаком класса. Вместо идеала научности пришёл идеал коммерческой эффективности, университеты стали оцениваться – в разных аспектах – по экономической составляющей. Соответственно изменились критерии оценки разных работ, критерии эффективности действий и реформ, направление изменений. Третье направление – распад материальной составляющей университета. Долгие века университет был не только корпорацией и госучреждением, он был ещё зданием. Однако дух победил материю, развивалось дистантное образование «по переписке», затем, с появлением компьютеров – виртуальное образование. Эти процессы ещё не завершены, можно видеть их разворачивание, однако тенденции проявились в полной мере: массовое высшее образование теперь не служит знаком принадлежности к элите, это просто условие работы менеджером торгового зала; образование воспринимается не как дар культуры, а как экономически оцениваемая образовательная услуга, и образование ушло от здания университета и личного контакта учителей и учеников, больше не воспроизводится ситуация личного ученичества (дистантно это крайне затруднено) и образование становится виртуальным даже в тех случаях, когда оно всё ещё очное.

Университет перестал быть зданием и перестал обладать каким-то единством, кроме «единства сайта». В пределе это единое окно в виртуальном мире, за которым стоит комплекс юридических документов, согласно которым те или иные люди считаются его работниками и преподавателями, считаются его студентами и выпускниками, считаются обладающими квалификационными дипломами. Понятно, что каждая характеристика не исключительна, в самом разном отношении университеты обладают инерцией, и многие только к XX в. подтягиваются к осознанию задач века XIX или по привычке выглядят как нечто, устроенное ещё по прошлым организационным правилам. Однако если выстраивать ряды фактов, отслеживать волны реформ, которые охватывают разные университеты и при этом по-разному проявляются в каждом случае, можно увидеть эти тенденции.

Эти качества – массовость, коммерциализация, виртуальность — развивались ещё в XX в., они продолжат развиваться, но эти тенденции – уже не новость. XXI в. проявляет уже иные тенденции, которые будут накладываться на прежние. Как массовость, коммерциализация и виртуальность причудливо сочетались с элитарностью, научностью и международным характером, сплетаясь в невозможные сочетания в тех странах, которые не имели этапа XIX в. и только в XX стали развивать у себя науку и её социальные институты, – так и в XXI в. будут смешиваться черты века XX и совсем новые, для XX в. не характерные.

Университет XXI в. можно охарактеризовать тремя понятиями: социальная сословность, коммерческая автономия, персональная виртуальность. Очень кратко: высшее образование как таковое больше не является важным признаком социальной личности, в частности – за счёт почти всеобщего распространения тех или иных форм такого образования; для социума высшее образование становится чем-то вроде «полного среднего» для XX века. Соответственно снижаются требования к уровню, повышаются универсалистские претензии, развиваются стандарты и пр. Это массовое высшее образование относится к региональному уровню и мыслится как привязанная к месту карьера: человек где-то рождается, поступает в ближний «университет», а потом всю жизнь работает где-то в окрестностях. С другой стороны, развивается «новое высшее образование», в котором готовится элита, но в совершенно ином по типу обществе, и это новое высшее образование, рассматриваемое как корпоративное, в самом деле создаёт нечто, что можно назвать новой сословностью – однако лишь в качестве метафоры, поскольку социальный фон совершенно иной, чем, скажем, в Европе XVII в. Это мыслится как мобильная элита, отделённая барьерами от региональных обществ. В качестве развития коммерциализации университеты переходят к состоянию корпорации – но не людей, а прежде всего финансовой составляющей, университет становится автономным институтом в мире экономики, продающим особенный тип товаров. Понятно, что «стремление к истине» в таком случае приравнивается к «слову честному, купеческому» – то есть это становится, допустим, показателем солидной торговой марки, лейблом для клиента, и правила игры вокруг такого лейбла совершенно иные, чем прежде. Виртуальность становится более развитой, по сути, каждый человек в социальной виртуальной сети создаёт себе образование – точнее, из выданных ему элементарных блоков образовательного конструктора набирает себе определённую среду, которая будет его образовывать, эта среда будет пронизана юридическими элементами, так что на выходе из такой сети он будет иметь сертификат на право владения и оперирования определёнными знаниями. Это достаточно новое состояние – скажем, можно осознать, что образование такого типа, виртуальное персональное образование, касается, по сути, не человека, а никнейма, места в социальной сети. Это совсем новая история – история виртуальной личности, не вполне совпадающей с человеком – как, впрочем, и сейчас юридическая личность не вполне совпадает с человеком. Этот персонаж может, например, включать лицензии на право использования компьютерных продуктов, которое есть у человека с таким-то дипломом и нет у другого человека, так что это образовательное различие не относится прямо к знаниям или умениям личности.

Российская высшая школа была частью германо-русской науки XIX в. и осуществляла ряд реформ, который был необходим с точки зрения идеалов этой машины, «германского университета», с местными особенностями – сильная зависимость от государства, редукция «машины университета» в пользу госструктур и бюрократии. Вместо второго (из рассматриваемых) этапа, университета XX в., было совсем иное явление – образование несколько специфического советского университета, который в идейном плане был переходом от германского университета к Эколь Нормаль – под сильнейшим государственным контролем выращивались не учёные, а специалисты («инженеры»), те их разновидности, которые государство считало необходимым выращивать. С катастрофой 90-х произошло дальнейшее изменение – традиции науки XIX в., ещё не выветрившиеся из сознания (целевых установок) учёных России, не до конца забыты, новые идеалы «винтиков» советского государства (параллельно – «удовлетворение любопытства за государственный счёт» – так идеал винтика виден из личности) не до конца проникли в массовое сознание, и на этом фоне недоукоренённых традиций – падение статуса относительно других слоев общества, закрытие социальных лестниц и возникновение совсем новых целей личного развития в социуме. На этом фоне современные российские университеты пытаются хоть как-то встроиться в кажущиеся им современными тренды развития западных университетов конца XX в., хотя уже и эти идеалы несколько уступают на Западе иным, и совсем иначе выглядят идеалы образования, скажем, в Китае.

Новое общество XXI в. складывается непривычным для взгляда из XX в. образом. XX век, время «легальных идеологий», время большинства и демократии, привык видеть мир определённым образом. Например, для XX в. интуиция культуры связана с национальным государством: восходя к власти, формат национального государства поощряет разработку идеологемы «национальной культуры», в которую входят многочисленные составляющие, от национальной религии и до определённого типа университета, воспроизводящего национальную элиту. Такой университет умирает, как умирает и национальное государство. Иного понимания культуры из этой традиции получить невозможно.

Но есть и другие традиции, исходя из которых можно смотреть совсем иным образом: и государственно-правовой аспект общества, и экономический, и культурный являются равноправными аспектами общественного целого. Любого общественного целого. Каждый из аспектов необходим для выживания общества. В обществе из трёх аспектов, трёх красок сплетаются социальные институты, выполняющие необходимые для общества функции. Эти аспекты общества соединены в человеке, каждый человек объединяет в себе все три аспекта общества: ему для жизни нужны все эти функции. В общественное устройство вносятся искажения, когда какой-то аспект включён в социальный институт неправомерным образом. Так искажается здравоохранение, институт культуры, когда туда проникают юридизирующая бюрократия из правового аспекта или коммерческий подход из экономического. В этом случае следует перестроить социальный институт, снизив влияние искажающих факторов. Это же относится к институтам образования, и к университету. Коммерциализация образования и опутывание его бюрократическими механизмами контроля просто создают фальшивку, отвечающую внешним придуманным критериям. Действительное образование исчезает – как образование 1, то есть воспитание нормального человека, так и образование 2, воспитание специалиста, способного выполнять социальные функции. Преобразование социальных институтов, их взаимодействия и внутреннего устройства – крайне сложный процесс, на порядки сложнее, чем привычное понимание революции как процесса отбора власти. При изменении институтов ничего не надо отбирать, надо строить новые институты и реформировать прежние, для этого следует понимать, как они работают сейчас и как должны работать, чтобы общество не болело.

Университет был корпорацией в Средние века и был переделан в департамент государства в XIX в. Сейчас его постепенно переделывают в фирму, в корпорацию, отвечающую условиям современного общества – пронизанную бюрократическими формализмами коммерческую фирму. Можно видеть, что на протяжении веков Университет перебрасывают из сферы экономики в сферу государства и обратно. И под властью государства, и подчинённый рыночным правилам, университет чувствует себя плохо, то есть плохо выполняет собственную основную функцию. Чтобы университет работал, его надо построить как социальную организацию в сфере культуры.