Текст книги "Образование будущего. Университетский миф и структура мнений об образовании XXI века"

Конечно, очень трудно понять, о чём идёт речь. Дело в том, что привыкли думать о уже готовых мифах, о тех, что есть. И тогда думают: ну вот есть… то есть их нет, но считается, что есть… славянские мифы. Какие-нибудь там Дажьбог, Марена и Крышень… Причём тут университет? И совсем нет привычки думать о несложенных мифах. Можно понимать так: мечта – это особый вид воображения, это самостоятельное создание новых образов, направленных на будущую деятельность. И вот делать мечты умения нет. Есть умение комбинаторно работать с элементами мифов и аналитически разлагать готовые мифы на признаки, а вот складывать мифы умения нет.

И поэтому возникают совершенно нелепые непонимания сказанного. Почему для России важно иметь университетский миф? Зачем это? Почему связь именно с университетом? Ну там лес, леший, богатыри, цари – ладно. А при чём тут университет? Что русского в университете?

Откуда берётся такое непонимание? Тут понимание такое, что сказанное выше – это попытка связать университет с русской языческой почвой. То есть ничего другого, кроме богатырей, змеев горынычей и леших, не приходит в голову. Но здесь о совершенно других вещах речь. Это не миф про змеев и богатырей, это миф, который даёт возможность для русских хоть какого-то будущего. Мифы растут из будущего, а не из прошлого. В прошлом остаются только их кости-сказки.

Для нашего будущего идеал бескорыстных усилий для приобретения положительных знаний – очень важен. В этом мифе речь идёт о способности понимания, совершенно непривычной для современной культуры и необходимой для будущего: не-аналитического понимания. В этом мифе разрабатывается идеал сообщества, имеющего культурные цели (а не экономические или политические). Бескорыстного и не служащего ни одной имеющейся идеологии. Идея бескорыстия близка русскому человеку. А вот идея бескорыстного знания – пока не близка, и может быть идеалом: научиться мыслить бескорыстное знание. Порыв к знанию не как к ступеньке, а как к абсолютной ценности. Это обучение создавать новые культурные формы – не экономические и не государственные, в чём уже давно тренируются, а новые культурные формы. Это специфическое сочленение именно русских достоинств и способностей с русскими недоработками и долгами. Это миф, который сейчас могут взять себе только русские, если не возьмут – он не будет использован.

Когда появляется мифосказатель и сказывает миф, то потом очень многим кажется, что они всегда так думали и знали даже, и вот только наконец слова подыскались. Так что пока мифа нет – кажется, что ничего общего между Россией и университетом нет. А когда миф появляется – оказывается, что связь есть и всегда была.

Положительных, вызывающих симпатию и возможных для России мифов не так много. То есть этот миф русского университета – один из немногих возможных. Никакой необходимости обладать этим мифом нет, то есть эту возможность можно упустить. Это было бы досадно, не так много осталось возможностей создать что-то позитивное относительно образа России. И этот миф никакая другая культура осуществить не может, если его не создать, просто не будет такого мифа.

Одно из возможных непониманий связано с соотношением такого мифа – и современности, укоренённой в прошлом. Россия мыслится как страна с сильными тенденциями к централизации и деспотии, и мыслить, исходя из её прошлого, какую-то плюралистичную среду странствующих из города в город студентов и преподавателей – невозможно.

Относительно этого непонимания надо сказать, что тут неверно понимается соотношение идеи и реальности. Дело не в том, что реальность логически подводит к развёртыванию какой-то идеи, и для идеи русского университета нужна особенная демократически-плюралистическая реальность, на которой только и может распуститься столь хрупкий цветок. Идеи не следуют из жизни, они предшествуют ей.

Этот миф об университете не может быть схвачен ни одной другой культурой, а русской – может. Насколько история России приготовила страну к этому мифу – совсем другой вопрос. В общем, для реализации идеи не готова никакая реальность. Смысл идеи как раз в том, чтобы воплотиться в неготовую реальность, в противном случае это просто логическая необходимость.

Миф формирует реальность в той же мере, что и реальность – миф. Не столь важен материал истории, как дух истории. Современный дух русской истории мог бы желать обратиться в миф о русском университете, и это нужно совсем не в развлекательных целях. Национальный миф – это совсем не обязательно сюжет из национальной истории, это миф, создаваемый в национальной культурной среде и создающий национальную культурную среду. Именно для создания национальной культурной среды нужно создание этого мифа. Именно потому его нельзя украсть и заимствовать, что он нужен русской истории – а в другой исторической реальности не приживётся.

Университетский миф состоит вовсе не в том, чтобы похвастаться лучшими в мире университетами и кого-то обмануть. Не в пропаганде русской университетской культуры с оплатой во всех странах неких рекламных кампаний. И не в том, что вокруг ситуации университета можно наплести много смешных и завлекательных сюжетов. Дело в том, что именно в России, в русской культуре такая ситуация, что она может себе самой (ну и другим, что менее важно) о себе рассказать важное – в рамках этого мифа. Он потому и не может быть украден.

Ну конечно, и в Бостоне, и в Киото, и в Найроби можно снять фильм о местной университетской жизни. Но система ценностей данной культуры будет иной – и там этот фильм не прозвучит. Каждая культура преобразует сюжет внутри своей системы ценностей и, согласно этой системе, это будет важный сюжет или сюжет третьего плана, и он получит особенные характерные черты данной культуры. Например, в американских фильмах про терроризм – давних, задолго до 11 сентября – всегда действует герой-одиночка, отставной полицейский, уборщик, таксист: «простой человек». Он оказывался вовлечён в крупное дело – несправедливость, творимую высокими государственными органами, часто ради высоких государственных интересов. И он восстаёт и спасает мир и Америку – поддерживаемый в финале всей прогрессивной общественностью. Он один выступает против системы. В американских фильмах сквозной сюжет – о террористе, который побеждает систему, даже если это антитеррористический фильм. Это такой миф США – задолго до любых реалий, и у Америки не украсть миф об антисистемном американце, американце-террористе (одиноком шерифе и т. п.). Им это важно. Это выражает уверенность, что народ (американский) сильнее системы (государственной).

И российский миф об университете не украсть никому – потому что только для России это столь важно. Только здесь есть та сущность, которую можно выразить через эти атрибуты. И важно, что через эти – потому что любая иная атрибутика: стойкость в войне, дикие казаки, бандиты-менты и пр. – она может быть завлекательной (наверное…), но не сумеет выразить нужное содержание.

Когда речь об этих «ролях», о «сюжетах», мы имеет дело с признаками чего-то, что не может быть выражено прямо. Самым наивным было бы полагать, что миф о русском университете – это идеализированный, напомаженный и приглаженный реальный университет, вот хоть Московский. Речь совершенно точно не о локальных мифах того или иного университета – не о попытке создать отдельный миф для физтеха, МИФИ и Бауманки, отдельный для МИИТа, МИХМа, МАИ, Губкинского, Тимирязевки. Выраженные в мифе признаки и характеристики указывают на нечто, что требуется высказать русской культуре, но ничего, кроме указания, они представить не могут. Можно показать на небо, имея в виду Бога. Но нельзя показать на Бога. Так что не надо путать миф о русском университете – и реальные ситуации в реальных университетах. Это совершенно не о коррупции в преподавании и не о бедности преподавателей, не о глупости студентов и не о произволе чиновников. Это – один из немногих оставшихся в культуре способов рассказать самим себе нечто, что не вызвало бы отвращения и, напротив, – могло бы захотеться этот миф воплощать.

Ещё одно непонятное место относительно этого мифа – какова его потребительская ценность. Те современные мифы, которые сейчас функционируют и принадлежат разным культурам, легко ложатся на язык потребительских ценностей: власть, секс, достаток, комфорт, здоровье. Или, как сейчас говорят, счастье, благополучие и свобода. В университете не выделяется ничего из этого. В том мифе собственная ценность: знание; есть зависимые от неё ценности: сообщество людей, преданных знанию, общение людей, обменивающихся знаниями. Этот миф годится для тех, кто предан этой ценности, и он не может зацепить множество людей, которым знания не важны, а важны – те самые власть, секс, комфорт, здоровье. Или счастье, благополучие и свобода. А таких людей большинство. Им этот миф не нужен и не может их заинтересовать.

На первый взгляд кажется, что так, но тут есть особенный аспект. Не в том дело, что современные мифы – японский, британский и другие – говорят для ценностей достатка и здоровья = счастья и благополучия. Они говорят и для них, но важнее иное. Эти мифы привлекают к себе одной из самых востребованных сейчас ценностей – интересом к жизни. Это очень ценимая потребительская ценность. В этом мифе интересно и совсем не скучно – тем привлекает. Но в этом нет специфики. И боевик, и детектив, и аниме, и что угодно другое сейчас пытается сыграть на этой ценности.

Специфика в ином. Допустим, в некоем мифе идёт речь о некотором специфическом характере, об особенном человеке – а прочее в этом мифе антураж, без которого обойтись нельзя – не выявится характер. То же с Университетом. Это гнездо массы увлекательных сюжетов – там может быть секс, детектив, боевик, что угодно – стилистика держит очень многое. Но это лишь возможности, главными являются черты характеров людей, которые могут быть раскрыты в этом антураже, а в другом не могут. И в этом вот мифе о русском университете раскрываются черты, содержащие характерологическую общность, или если угодно черты особенного персонажа: человека. Которому крайне интересно жить, потому что можно узнать много нового, можно, пользуясь этими знаниями, многое сделать. И этот «заинтересованный в жизни и познании» характер раскрывается не в мифе приключения и авантюры, не в мифе-боевике, а в университетском мифе, где можно раскрыть именно познавательный аспект. И этот особенный университетский аспект, эти черты характера не могут быть жизненно представлены с иными национальными характерами. В рамках «познающего» сюжета английский характер или немецкий будут совсем другими, не из этого мифа; раскрывающий тайну английский характер познания и создающий философию немецкий характер познания – совсем другие. Именно в мифе о русском университете может быть создан особенный характер с особым отношением к познанию, с интересом к общим закономерностям, но не впадающий в философствование, заинтересованный в результате, но не падкий на тайны и бескорыстный.

Особенный оттенок «всемирных» ценностей, которые могли бы быть воплощены в этом университетском мифе, трудно передать и описать: собственно, для этого надо создать художественные произведения, в которых бы жил этот миф. Все нейтральные и описательные попытки выразить поневоле будут весьма бледными. Уже говорилось о том, что в этом мифе некоторые ценности выступают в особенном обличий. Было сказано об особенном характере познания, оно отличается бескорыстием – хотя заинтересовано в результате (если угодно – это результативное и непрактичное познание; таково различие плодотвор ности и эффективности), не падко на тайны (можно обозначить эту черту как самостоятельность, ведь тайна – это то, что заменяет собственный интерес к познанию на внешний, чужой). То есть познание в данном мифе мыслится не как угодно, это познание плодотворное и без акцента на эффективности, позна ние, не прикованное к таинственному, свободное и самостоятельное.

Другие ценности, воплощённые в университетском мифе (и в основном характере человека, героя, о котором сказывается этот миф), тоже оказываются с особенным оттенком. Например, очень высоко ценимая ценность – справедливость. Но у каждой культуры эта ценность развивается с особенным оттенком, у неё несколько разные границы и она контактирует с разным набором других, соседних ценностей. В этом мифе о русском университете тоже особенное понимание справедливости; не справедливость-возмездие, не справедливость-наказание, не справедливость-исправление, а – справедливость-милосердие. Это совершенно особенный характер понимания справедливости, связанной с глубоким пониманием людей, вовлечённых в некое действие, по поводу которого и возникает желание справедливости. Иначе это можно сказать так: немилосердная справедливость предполагает меру: равным за равное, за один проступок – одно наказание; справедливость-милосердие основано на мере разным за равное, поскольку один и тот же проступок вменяется разным людям, результирующее суждение будет разным: именно для установления справедливости разным, несправедливо было бы именно вот так различных людей подвергать вот такому равному воздаянию.

В этом мифе об университете особенный характер приобретает и ценность «равенство». Для разных культур равенство различно: равенство возможностей, равенство перед законом и т. п. В мифе о русском университете речь о равенстве перед познанием. Познание создаёт равенство: одинаковое образование, как уже говорилось, создаёт площадь социального равенства. И наоборот: перед познанием все равны, оно диктует скромность, иначе познание не работает.

Далее, очень важная для современного мира ценность – безопасность. Опять же, эта ценность совершенно по-разному выглядит для разных людей и разных культур. Это может быть оценка вероятностей рисков, может быть поиск гарантий, или привлечение возмездия, – самые разные варианты. В мифе о русском университете ценность «безопасность» выглядит как свобода от страха, то есть – подчёркнутый отказ от придания ценности риску. Это отказ рисковать ради красоты рискованного поступка и отказ от повышенных мер безопасности ради предотвращения риска неприятного события. Это совсем другое отношение к риску и опасности; сейчас принято оценивать вероятность, принято использовать крайне преувеличенные средства для снижения вероятности риска или, напротив, принято играть с рискованным вариантом. Обе эти полярности, связанные с риском, обесцениваются в рамках этого мифа. Ценным является отсутствие страха, а не отсутствие риска.

Отсюда, например, совсем иное отношение к игре – от компьютерной игры до игры на бирже (в этом же ряду – и игра в спорте). То есть огромный спектр действий, как серьёзных, так и развлекательных, который связан с категорией риска, выглядит совсем иначе для этого университетского мифа, основанного на ценности познания. Обесценивание риска даёт возможность увидеть риск как ложную ценность. Например, указание рационального (разумного, научного) решения сейчас обычно сопровождается пугалкой, риском нежелательных последствий, и это считается основным мотиватором следования рекомендациям науки и разума. Как в политике, так и в воспитании детей, что в экономике, что в экологии. Разумное решение прокладывает себе дорогу благодаря страху. Новая ценность бесстрашия как безрисковости обозначает ненужность такой лжи. Разумный выход привлекателен сам по себе, ложный выход сам по себе противен, и убедительная речь направлена не на запугивание рисками, а на различение разумного и неразумного, истинного и ложного.

И такая же значительная перемена относительно ценности свободы, которая столь многое определяет в современном обществе. В мифе о русском университете, где всё пронизано познавательным интересом, действия основаны на свободе – свободе познания, свободе исследования, свободе преподавания и свободе обучения – и потому свобода выглядит непривычно. Описать её привычными формулами (моя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого и пр.) – уже невозможно, потому что это несущественно и недостаточно. В самом деле – с какой стати моя свобода познания должна заканчиваться при встрече со свободой другого? Свободе человека прежде всего препятствуют его внутренние несовершенства и ограничения, и познавательная свобода в наибольшей степени озабочена противодействием внутренней тьме невежества, а не тем пустякам, которые может противопоставить свободе внешний мир. Принятие «познавательных свобод» существенно меняет сам способ, которым воспринимается свобода. В самых общих чертах: это свобода как творчество, как изобретение этических решений; это совершенно иначе рисует свободу, которая теперь прежде всего не для и не от, она прежде всего – творчество. Не «правило и нарушение правил», а изобретение правил более высокого порядка и осуществление поступков, следующих этим правилам.

Неверно предполагать, что «миф» – это что-то вроде проекта, планирование целей, – а дальше нужен бюджет и дорожка мер, которая привела бы к результату. Миф – явление совсем другого порядка. Дело не в бюджете и не в поисках, кто будет оплачивать радости познания. Не в этом дело, а в живом мифе, который в себе содержит условия осуществления: мотивацию, силу, желание жить. В мифе происходит отождествление себя с предметом, с целью, с идеалом, до такой степени, что и рад бы жить без этого, а невозможно. Однако в научном, в познавательном мифе обходится без фанатизма; происходит безусловное принятие ценностей познания, однако воля, решение заниматься именно вот этим – остаётся предметом осознанного выбора. Человек сознательно занимается своим делом, сознательно жертвует для этого дела другими возможностями – потому что ему интересно, потому что только это ценно, потому что жизнь становится осмысленной.

Так выглядит живущий миф. При таком настрое люди ищут средства, чтобы их жизнь, их деятельность стали возможными – и отыскивают средства осуществления. Обычная жизнь вокруг выстроена совсем иначе, работа мыслится как средство для получения досуга и достатка, тем самым нечто внешнее по отношению к работе служит мотиватором. То, о чём сказано, этот живой миф, выглядит романтическим вымыслом – однако такое случается. Ясно, что это не происходит на каждом шагу, легко и обычно. Именно поэтому надо усмотреть место для мифа: он возможен не на любом месте. Нельзя произвольно ткнуть пальцем и сказать: желаю, чтобы люди с энтузиазмом, даром вот это делали. Не получится. Миф, возможность живого мифа – очень редкая возможность. Именно поэтому важно указание на то место, где может возникнуть настоящий живой миф: миф о русском университете.

Миф, по крайней мере такой миф, о котором идёт речь, создаёт новые ценности и изменяет прежние. Ценности – это не то, что написано в толстых книгах, это реальные двигатели человеческих поступков. Движение жизни людей определяется тем, какие в данную эпоху есть ценности, как они соединяются, какие бывают их вариации. На длительных промежутках времени ценности направляют историю, как постоянный фактор, меняющий направление поступков, в толчее сиюминутных отвлечений.

Выше сказаны некоторые черты этого возможного и предназначенного к созданию мифа. Особый идеал понимания, чуткий, но не пристрастный, идеал бескорыстного знания. Идеал социальной общности в культурном смысле, отделённой от других не границей высокомерия, а – познания.

Но всё же – нет ли в этом мифе хоть какого-то содержания? Да, сказано, что это фон для других историй. Сказано нечто о характере этого фона, но всё же – что за университет, есть ли у него какие-то черты, которые можно было бы ухватить?

Содержание несуществующего мифа излагать трудно, но можно попытаться. Выше был дан краткий конспект истории университета за три века. И можно видеть, на какой точке траектории развития сейчас стоит университет, можно вчувствоваться, «чего хочет» этот социальный институт – или чего хотят люди. Можно увидеть, какими параметрами должен характеризоваться идеал.

Это должен быть демократический университет с высоким входным порогом. Демократический – то есть не должно быть внешних ограничений на поступление, имущественного ценза, принадлежности к сословию – ничего. Каждый имеет право поступать. А вступительные испытания, определяющие уровень поступающих, должны быть трудными и позволяющими отобрать лучших. Тем самым университет будет «элитарным», в него будет трудно поступить и трудно учиться – и демократическим, поскольку ничто, кроме знаний и умения думать, не испытывается на вступительных испытаниях.

Это должен быть «большой» университет. То есть – может быть, он должен быть мультиуниверситетом, иметь много земли и много «кампусов», но это всё же вторичные обстоятельства. Главное – он должен иметь большое разнообразие программ, целей, возможных траекторий развития и специализации. Помимо разнообразия курсов в университете, можно пожелать большего разнообразия типов высшего образования. Не мелких лавочек, для рейтинга прикрытых словом «университет», а высших учебных заведений высокого качества, ориентированных на принципиально разные специализации. Чтобы придать этим словам конкретность: разнообразия между физикой и химией мало, тут имеется в виду разнообразие между естественной наукой и филологией, между физикой и высшим военным училищем, между семинарией и художественной академией, между математическим образованием и музыкальным. Такое разнообразие должно вмещаться – с той или иной полнотой.

Наконец, третье и самое важное. Демократичность, высокий уровень отбора, обеспечивающий элитарность, разнообразие программ – это черты, к которым уже сейчас стремятся университеты, эти части идеала вполне очевидны, их присутствие обязательно, это лучшее, до чего доработались современные университеты. Третья черта – уникальная, это то, чего современные университеты хотят делать и не умеют: общее образование. Общее образование не как набор курсов, общих для разных специализаций (то есть какая-то элементарная математика и, допустим, элементарное программирование), а универсально-общий курс, набор дисциплин, которые позволяют выйти на более высокий уровень понимания, чем и обеспечивается то общее, что желается получить от университетского образования.

Это универсально-общее образование представляет собой отдельное направление, с несколькими уровнями. То есть может быть низкий, средний, высокий уровень общего образования. Например, для массового высшего нужен, по-видимому, средний уровень общего образования, для элитного высшего – высший уровень. Разумеется, раз это общее образование, не подразумевается особенной специализации. То есть это никоим образом не специальный курс философии или специализированный курс системного мышления. Чем же это должно быть? Как можно представить себе общее образование?

Это вопрос к нашему времени. Готового ответа нет – прежний смысл утрачен, то есть простое восстановление того, что мыслилось как общее образование в XIX столетии, не актуально, это не сможет заменить общее образование для современности. Надо создать новое общее образование, прежде всего – составить представление о том, что в XXI в. имеет смысл называть общим образованием.

Что в этом направлении является нулевой ступенью? Это не столько готовое предложение, сколько начало размышлений. Надо же с чего-то начинать думать. Основу общего образования, по-видимому, должны составлять математика, история, философия, (иностранные) языки. История, насколько можно понять, никак не «всемирная», а та, что более или менее изучена и известна – нечто вроде курса «История западной цивилизации». Может быть, с выделенными курсами вроде «Истории Античности». Философия, по-видимому, должна быть курсом истории философии, опять же – западной истории философии, начиная с античности. Годится такое общее образование? Может быть, нет – но это по крайней мере вариант.

Стиль образования, по-видимому, должен быть ближе к принятому сейчас в американских и европейских университетах, а не русских: очень большая доля самостоятельных занятий, самостоятельные исследовательские работы. Доля присутственных, контактных часов относительно к часам самостоятельной работы студента – около 1:3 или 1:4. Такое построение занятий подразумевает собственные системы контроля, чтобы это не вырождалось в списывание рефератов из сети.

Такое образование подразумевает две редко совместимые установки: строгий контроль и важность личности студента. То есть знания и интенсивность занятий строго контролируются, студент вынужден затрачивать большие усилия на овладение материалом, попытки избежать работы пресекаются (отчисление). С другой стороны, целью является не функционирование университетской машины с отметками о прохождении курсов, а личность студента. Поэтому предусмотрена помощь, возможность смены специализации, дополнительные занятия – но эта помощь не может состоять в уменьшении труда по обучению. Эта помощь направлена на снижение конкурентного давления: целью образования является не отбор сильнейших студентов, наиболее приспособленных именно к данным программам и методикам, а помощь в развитии личности людей. Но, конечно, в силу известной лени эта помощь оказывается результативной лишь для тех, кто много работает и принимает усилия по самоизменению, прочие уходят из университета – не прошедшие общее образование отфильтровываются точно также, как не прошедшие специальное.

Можно ли представить какую-то совершенно иную программу общего образования? Если оставаться в горизонте прежних университетских курсов, это должны быть, как сказано, математика, история, языки. А совсем другая база общего образования – возможна?

Можно представить, что ещё одна сторона этого вымечтанного университета связана с обучением высшим интеллектуальным умениям. Может быть, люди захотят прислушаться к предложению, выдвинутому в предшествующем разделе – относительно высших элементарных интеллектуальных умений как основы для универсально-общего образования, наряду с некоторыми специальными предметами вроде языков. Университет для специалистов – и немецкий университет, и (в особенности) американский университет, замыслен как объединение специальных курсов, с прохождением обучающихся по уровням специализации для определённой профессии. В новом идеале, мифе о русском университете уровни заданы как уровни мышления, как универсальные умения познавательных операций. И помимо деления на уровни специализации тут осваивают также уровни интеллектуальны умений – высшие и сверхвысшие.

Отчего и появляется возможность говорить об общем универсальном образовании. Соединение высших интеллектуальных умений может рассматриваться как общее образование нового типа. Может быть, именно с таким общим образованием связана идея русского университета.

Эти черты – демократичность в поступлении, элитарность в приёме, разнообразие специализаций и наличие общего (универсального) образования, поставленного на высоком уровне – и есть содержательная характеристика этого идеала университета.

Цель университета – образовать человека знаниями, учёными занятиями, создать личность путём научения определённой деятельности, способной возвышать человека. Это «образование человека знаниями» может быть совсем разным. При определённом подходе это будет выглядеть как бюрократизация и засыхание личности, превращение её в познающий автомат. Во главу угла может быть поставлена эффективность, отчего человек перестаёт быть субъектом, учёный становится инструментом, который выполняет чужие цели.

Можно обратить внимание, как переосмысляются в соответствии с такими оттенками идеалы: разумность может выступать очень разным образом, и в современном мире разумность всё чаще понимают как эффективность. Что эффективно, то разумно, а неэффективному следует отказать в разумности – таково очень распространенное решение. Ясно, что иное понимание разумности очень сильно изменит всю атмосферу социальных институтов, организованных в соответствии с этой иначе понимаемой разумностью. Именно по характеру целей, живущих в университете, идеалы отличаются между собой, и германский университет – совершенно иной, нежели американский. Между ними есть структурные различия (двухэтажное строение американского), но важно и то, как мыслятся личности учёных – и какой получается наука. Наука как эффективный бизнес – совсем иная, чем наука как бескорыстная страсть к познанию.

И какой же предстаёт наука в мифе о русском университете? Только бескорыстной, или можно её определить более точно? – Русский университет – согласно этому мифу – среди множества возможных вариаций понимания мотивационной структуры научной деятельности, более всего развивает в человеке удивление, изумлённое восхищение. Это создаёт определённый настрой; познавательная деятельность, которую ведёт удивление, протекает иначе и получает иные результаты, чем познавательная деятельность, которую ведёт эффективность. И дело вовсе не в добавлении «пафосного слова»: это указание на конкретную характеристику. Познавательный интерес в мифе, о котором идёт рассказ, определяется не, например, любопытством (это был бы совершенно другой познавательный интерес), а – удивлением.

Содержательная сторона, практические результаты при таком познавательном интересе получаются иными. И эта познавательная деятельность, этот познавательный настрой, который ведом удивлением, согласуется с тем, что развивается в сообществе таких учёных и студентов, в русском университете: в сообществе развивается чувство сострадания. Опять же, сообщество, в котором отношения ориентированы на сострадание, сочувствие, обладает совершенно иной атмосферой, чем сообщество, определяемое конкуренцией, например, или славой.

Остаётся добавить третье слагаемое: в волевой деятельности людей, составляющих русский университет, определяющим импульсом является совесть. Если вглядеться в то, чего бы желал этот миф, каким он хотел бы быть, исходя именно из его устремлений, можно видеть, что он бы являлся соединением удивления, сострадания и совести. Эти слова произносятся не случайно. Можно отыскать и другие вполне прекрасные слова, но важно, что именно миф о русском университете, сложение такого идеала – подразумевает воспитание именно таких качеств, что образование 1 в этом университете направлено на создание в личности человека именно этого комплекса. Удивление, которое ведёт за собой мысли, познавательную деятельность; сострадание, которое окрашивает чувства, жизнь в сообществе людей; совесть, определяющая волевые действия в таком сообществе. Такой общественный организм, которым бы являлся этот университет, был бы сплетён из трёх социальных сфер; в сфере культуры он был бы ведом удивлением, в сфере экономической – сочувствием, в сфере права – совестью, то есть моральной ответственностью. Излучаясь из личных качеств, эти чувства создают определённое общественное устройство, которое не может быть создано при других господствующих чувствах.