Текст книги "Образование будущего. Университетский миф и структура мнений об образовании XXI века"

книги меня редко «переворачивали». Уже в совсем осознанном возрасте, лет с 12-ти: Чехов, Стругацкие, Грин, Ефремов, Данин, Голсуорси, Цвейг, Фейхтвангер – они меня формировали, а не переделывали. Первый раз я почувствовала «ломку» в 17 лет, на Ремарке, я

тогда поняла, что если мальчик/парень/мужчина не будет говорить/ чувствовать/делать так, как Роберт Локамп и у него не будет таких друзей, как Отто и Ленц (ну примеееерно же), то это – не моё.

Следующая ломка произошла на декадентствующих французах XX века, но это быстро прошло – с первым замужеством, правда Аполлинера и Саган читаю до сих пор.

Чем является классика в рамках представления о саморазвитии? Классика будет представать как узловые точки совокупного опыта биографий. Люди развиваются, меняют себя, для этого ими используются разные инструменты самоизменения – определённые практики, системы действий, а также книги. Определённые литературные произведения, проходя испытания во множестве биографий, обладают известными уже свойствами – это «богатые» книги, способные многим изменить привычный взгляд на мир, помочь в саморазвитии. Система рекомендаций доводит сведения о таких узловых книгах до читателей, так что эти книги становятся классикой. По сути, классика представляется собранием таких инструментов саморазвития, пригодных в разных биографических ситуациях. Конечно, не каждая книга классики переворачивает каждого своего читателя, но именно среди этих опробованных множеством людей, проверенных инструментов больше шансов найти нужный для самоизменения, чем при хаотическом поиске в море культурных форм.

Знаете эту моду дописывать/переписывать классику литературы, добавляя зомби/вампиров/пришельцев? Ну уж очень много вокруг такого сейчас.

Рядом с представлением о классике как образце – представление о серии копий. В самом деле, в том и другом случае классика мыслится как комета: небольшое ядро и длинный хвост, тянущийся за ядром. Только в идее классики-образца внимание уделяется ядру, а в идее о классике как основе копирования – хвосту. Множество цитат, аллюзий, пародий, подражаний, заимствований создают классику в том самом смысле, в каком верна актёрская поговорка, что короля играет свита. То, что копируют, что используют как шаблон для создания вторичных произведений – то и есть классика.

В наш просвещённый век классика – это такой вид литературы, о котором слышали почти все.

Отличная история, впрочем, как и все у Решада Нури Гюнтекина. Но не стоит думать, что роман «Клеймо» только о любви, это центральная тема его сюжета, но отнюдь не единственная.

А Кристи – классика не только жанра, но литературы вообще.

Возникает представление о вложенной системе. Литература делится на жанры, а в каждом жанре есть собственный топ, образцовая литература данного жанра, предмет для подражания. Совокупность таких топовых рейтингов и есть классика всей литературы, а частный топ внутри жанра – это классика данного жанра. Тем самым на основе единой логики решается вопрос с таким трудным понятием классики. Вместо того, чтобы вводить представления о литературоведении и литературной критике, о системе единого образования с рекомендованными книгами, представления о структуре литературного вкуса, о высокой и низкой литературе – всё это заменяется представлением о тематических жанрах, не выше и не ниже один другого, как равноценны детектив и женский роман. Таких тематических жанров очень много, в каждом есть свои лучшие произведения, то есть классика, а из самых лучших собирается общая литературная классика. Куда тем самым на равных правах может входить, скажем, классический сборник анекдотов, или, если уж на то пошло, кулинарная книга.

Однако такое представление о классике внутренне логично, экономно, поскольку позволяет не опираться на сложные неформализуемые понятия. Это представление работает с вещами измеримыми – число продаж, скачивании, количество копий, тиражность. Классичность можно измерить, топ можно вычислить объективно. Таким представлением о классике пользуются рецензенты, оно широко используется в аннотациях книг – и стало массовым пониманием, которым сейчас определяется большинство употреблений данного слова.

писатель Чхартишвили/Акунин, родился в Грузии, проживает в Москве.

Да, печальный факт для современной России – классик современной российской литературы – грузин. И что смешно – некого и поставить рядом из современных литераторов.

С другой стороны, классику воспринимают как набор образцов для формирования национальной культуры. Развиваясь, национальная культура выделяет классику, и она помогает новым поколениям воспитываться в качестве настоящих членов данной нации. Соответственно, в рамках этого представления есть все оттенки взглядов на нацию и национализм. Это может восприниматься как социальная манипуляция, проект образованных слоев, направленный на отделение от какой-то другой литературы, совокупности текстов. Такое понимание чаще встречается у профессиональных политологов, у обычных читателей его практически нет. Это может быть уверенность, что нация равна национальной культуре, а не крови, и кто владеет языком, культурными кодами, знает и любит национальную классику – тот и относится к данной нации. Таким образом, классика выступает критерием национальной принадлежности – тонкое её знание и любовь к ней свидетельствуют об идентификации человека.

Наконец, классика может пониматься и в рамках кровных связей, кровного родства. В этом смысле приходится объяснять исключения, возникает запутанная конспирология, призванная объяснить и увязать черты текстов какого-то автора с составом его родственных связей.

Но во всех этих вариантах, мягче или настойчивее, проводится идея, что классика – это не просто сама по себе увлекательная литература, это не просто искусство, это – критерий национальной самоидентификации, а развитие вкуса к классической литературе – способ формирования будущего нации.

В литературе я ненавижу классику, так как она далекая и мертвая, она не передает реалий сегодняшнего дня и слава богу, что настало время, когда можно читать то, что нравится. Эльчин Сафарли – это тот, чей стиль мне близок, я наслаждаюсь этим автором, его легко читать и хочется, чтобы произведение не заканчивалось, хотя многие критикуют его, значит он не заставляет быть равнодушным, равнодушие хуже смерти

Классик-то он классик. И Европе русскую литературу показал. Даже явил, можно сказать. Но это так давно было… Тягомотина. Не могу читать.

Пройти испытание светом под силу не всем сердцам, даже если ночью они бились в агонии страсти. Какая роль отведена времени? Есть ли срок гарантии у настоящей любви и бывает ли любовь ненастоящая? Что такое любовь понимают немногие, а объяснить могут единицы. Верить ли классикам литературы, которые преподносят это так ясно и приторно, что начинаешь вообще сомневаться, что такое бывает и что любовь вообще существует.

Но школьное образование поставляет и иное понятие классики: классика – то, что заставляют учить в школе. Книги скучные, непонятные, неинтересные, те, которые читают только насильно.

Возникает противопоставление ярких, современных, интересных книг, которые понравились читателю, и устаревшей, неумелой литературы-классики. Классику рассматривают как насильно навязанную, докучную литературу, что-то официозное, связанное то ли с неумением школьных чиновников найти в самом деле интересные книги, то ли с давлением государства. В общем, какие-то косные и лишённые элементарного вкуса силы заставляют людей читать плохие книги.

В этом случае классика приобретает негативные коннотации, хорошую книгу классикой называть неправильно – это может связать её со всем известной скучной литературой. В этом случае приходится носителям такого взгляда изобретать другие слова, чтобы обозначить собственное понимание классики как чего-то, достойного обязательного чтения.

Настоятельная необходимость читать некий набор книг (для формирования нации, для вхождения в культурную элиту, из-за любой внешней цели) необходимо влечёт за собой появление симметричного отрицательного взгляда – когда классикой считают плохие, занудные книги.

грубо говоря все авторы (за исключением детских) пишут для взрослых адекватных людей, и везде есть что почерпнуть.

я считаю, что само собой, нужно читать как можно больше классики, но это ведь не табу читать современную литературу, хотя бы для того, чтобы лично убедиться, что «книга говно», «автор мудак» (не про Паланика сейчас, а в целом)

и да, Уэлш Паланику ни капли не уступает, в его книгах секс, порно, наркотики, футбольные фанаты, мат, философия, гомосексуализм и прочее прочее, адская смесь, очень его люблю

Понятное движение мысли – назвать классикой то, что нравится. Люди отказываются от школьных обозначений и заявляют, удивляясь собственной смелости: будем называть классикой просто хорошие книги, очень хорошие книги, очень интересные. Что вызывает большой интерес у множества разных людей – то и есть классика. При желании это понимание можно распространить в поколениях, сказать, что классика – это книги, которые выдержали испытание временем и интересны людям уже очень долгое время. Но отсюда один шаг до понимания классики как образца, как насильственного чтения (раз дедам нравилось – значит, и внукам следует хотя бы познакомиться). Поэтому обычно этот аспект чтения несколькими поколениями опускают, обращая преимущественное внимание на живую сегодняшнюю реакцию.

Это – одна из нигилистических позиций, направленная не столько на формирование нового списка классики, сколько на разрушение старого. Главное в таком понимании – вымарывание из классики устаревших книг, не вызывающих интереса у данного человека, и рекомендация новых, совсем свежих, неожиданных имён, когда именно парадоксальный эффект сопоставления нового малоизвестного имени со словом «классика» и составляет эмоциональную цель высказывания. При последовательном проведении эта позиция приходит к оперированию вместо собственного интереса – индексом читаемости, тиражами, которыми определяется интерес в прошлых поколениях. Там возникают разные организационные моменты (например, тиражностью и тем самым классичностью можно управлять, попросту издавая одни книги и не издавая другие), и позиция о том, что классика – это просто те книги, которые хороши и нравятся, теряет свою ясность и остроту.

Посмотрев на разнообразие значений, которыми живёт понятие «классики», мы можем заинтересоваться функциональной ролью её в культуре. Как уже говорилось, классика используется для создания основы коммуникации, это универсальный культурный язык, который значительно сокращает издержки на установление взаимопонимания.

Люди имеют очень разный жизненный опыт, у них разные знакомства, работа. Есть элементарные темы для беседы, когда хватает общего обыденного опыта – это опыт человечности и современности. Эти две составляющие – человечность и современность – поставляют базовую способность взаимопонимания. Но для сложного разговора этого мало – очень много надо объяснять, пробиться через высочайшие стены непонимания, чтобы только на базе общего телесного и душевного устройства, наличия вокруг общих реалий пробиться к совместному пониманию сложных вопросов. Трудности такого понимания и снижает культура в виде классики – это ещё одна составляющая понимания, ещё один способ снизить барьер различий между собеседниками.

Человечность, современность и классика – три самых используемых средства для снижения трансакционных издержек общения. Насколько они высоки? Крайне трудно сказать что-то внятное, можно лишь дать очень приблизительную оценку. Видимо, в самом лучшем случае примерно 70 % общения должно состоять из «старой» информации, привычной, подтверждающей общий коммуникативный базис. Это – крайняя оценка, такой новизной обладает сообщение одного профессионала другому, сообщающему о совершенно новом обстоятельстве и открытии. В обычном общении доля старой информации стремится к 100 %. Устойчивость коммуникативного акта достигается при почти стопроцентном следовании уже известному обеим сторонам – а чем менее знакомы люди, тем меньше у них этого общего. Отсюда – каждая коммуникация требует от участников отыскать огромные доли общего смысла. Чтобы сказать друг другу хоть что-то новое, требуется во много раз больший общий культурный фон.

Но если классика исчезает, если она вырождается и прячется среди жанров, теряется её выделенность, лишь благодаря которой она и может функционировать как классика – что же приходит ей на смену? Какой институт современной культуры берёт на себя роль классики?

Конечно, может быть, никакой не берёт – это будет означать, что взаимопонимание между людьми, не связанными общим жизненным опытом (не сослуживцы, не профессионалы, владеющие общей профессией, не принадлежащие к одному кругу культурных вкусов – то есть не детективщики, не аквариумисты и т. п.) очень затруднено.

Частично так и есть: функциональная роль, которую выполняла классика, не занята, ничто иное не выполняет былых функций классики полностью. Но, кажется, всё же появился иной культурный институт, который в современном обществе берёт на себя роль, которую прежде выполняла классика.

Это поток медийных новостей. Люди используют в качестве культурного кода, помогающего обогатить коммуникативную среду (у малознакомых людей общая коммуникативная среда очень бедна) – цитаты из недавних речей политиков, заголовки новостей, персонажей и повороты сюжета недавних выпусков сериалов и т. п. То, что продуцирует медийная машина как непрерывный поток крайне быстро устаревающих новостей, используется как классика, как общая основа коммуникации.

Все функции классики этот медийный поток выполнять не может – он неустойчив (содержание непрерывно меняется), в нём трудно создавать интеллектуальные задачи разной сложности, он не имеет глубины – апеллировать к очень старым новостям нет смысла. Но часть задач классики он всё же решает, несколько уменьшая коммуникационные издержки.

Итак, мы получили некое представление, в каких значениях используется «классика», когда говорят о литературе. Теперь сопоставим полученную картину с тем, что мы получили выше относительно понятия «круг чтения». Напомню эту картинку (рис. 14).

Если мы сравним со схемой про классику и попробуем изменить эту последнюю для наибольшего согласования со схемой о круге чтения, получится следующе (рис. 15).

Некоторые пункты совпадают. Их можно использовать как опорные точки, проверяя те, что по соседству. Тогда видно, что эти схемы, основанные на разном числе высказываний, классифицированные независимо, обладают, тем не менее, общей структурой, общей логикой в организации разнообразных высказываний. Тем самым найден семантический инвариант, результаты осмысления этих двух понятий очень сходны, люди думают примерно одно и то же про эти два разные смысла – «круг чтения» и «классика».

Важно понять: люди, конечно, способны различать эти два разных смысла и видят разные слова. Но рельеф мнений, общая структура смыслов вокруг этих понятий – очень сходная, практически общая. Значит, мнения, находимые в таком эфемерном месте, как сеть, – указывают на инвариантные структуры мышления о культуре и обществе. Можно изучать, что говорят люди, и получить довольно верное представление о том, как, с их точки зрения, устроено общество – и культура.

Это сложное место, обрисуем ситуацию ещё раз. Люди, говорящие о классике и круге чтения, не знают об этом семантическом инварианте, и в этом смысле о нём не говорится в их высказываниях. Но когда исследователь группирует высказывания в классы, а затем рассматривает соотношения этих классов, возникают подобные структуры, и можно подозревать, что это подобие определяется схожестью понятий – «круг чтения» и «классика». Эти понятия можно развести, можно дать им совсем разные определения, но когда заходит разговор о книгах, самым естественным образом оказывается, что говорить о круге чтения, о том, что читаешь ты и что читают другие, это значит в том числе говорить и о классике.

Итак, оказывается, мы имеем дело не с мимолетными конфигурациями мнений, которые сегодня случайно сложились так, а завтра будут уже иными. Мы имеем дело с относительно устойчивыми инвариантами. Одна и та же семантическая структура с большей или меньшей подробностью возникает при

разговоре на сходные темы. Это не структура одиночного высказывания – то есть это не такая мысль, которая содержится в чьей-то отдельной голове. Это структура разнообразия высказанных мнений. Разные люди, собравшись вместе и делясь своим разнообразным опытом, образуют эту структуру мнений. Чем меньше будет людей и чем они будут одинаковее, тем более бедно и фрагментарно будет представлена эта структура (но всё равно эта). Чем больше будет людей и чем они разнообразнее, тем полнее и детальнее будет представлена эта структура.

7. Смысл образования. практичность и эффективность: образы идеала

Строить новую школу надо начинать с вопроса: каковы должны быть результаты образования? Какими качествами должен обладать выпускник? Что он должен уметь в жизни?

молодые современные читатели хотят читать то, что их будет захватывать, увлекать, учить жизни и поведению в этой жизни, в современной.

…для чего современному молодому человеку знать в подробностях произведения некоторых классиков?

Теперь обратимся к исследованию структур мнений, которые бы объяснили нам, чего люди хотят от образования. Если просматривать все многочисленные высказывания на эту тему, окажется, что все они могут быть сведены в одну большую группу – люди предпочитают практичность и эффективность. Непрактичность и неэффективность рассматриваются как отрицательные качества. По этому параметру разнообразия нет – никто с практицизмом не спорит.

Это очень интересный результат. Можно было бы предположить, что есть разные точки зрения на цель образования, что между сторонниками разных целей происходят трудные споры. А мы обнаружили согласие и единство – в рамках признания, что школа должна готовить к будущей жизни, и делать это практично и эффективно.

Но зато внутри – большое разнообразие. Ведь практичность понимать можно очень по-разному. Как практичность в деле воспитания образцовых граждан государства, послушных и патриотичных, или практичность воспитания свободных, независимых, самостоятельных личностей, или практичность создания знающих, умных учёных. Таких разных практичностей оказалось довольно много.

Найденные высказывания собрались в несколько групп, классов однотипных высказываний (рис. 16). Как и в предшествующих случаях, этот материал был организован в некую структуру согласно рассуждениям автора данного исследования. То есть тот порядок, в котором отображены разные группы, определяется логикой, которую может усмотреть аналитик, а сами группы выделяются эмпирически.

Итак, практицизм, представления об утилитарном, практическом, эффективном, могут быть очень разнообразны. Находится 12 типов высказываний, имеющих в виду разные смыслы практичности. По сути, это 12 разных целей, по отношению к которым исчисляются средства.

России предстоит выработать новую систему национального воспитания, и от верного разрешения этой задачи будет зависеть ее будущий исторический путь. Мы должны сегодня очнуться сами и увидеть живыми глазами, что происходит в России, к какому страшному обрыву её подталкивают, и вывести из гипноза страха и бездействия русских.

Есть очень важный момент. Талантливые дети рождаются не только у богатых. У нас не будет ни науки, и ни черта не будет, если для углубленного образования дети будут отбираться не по способностям, а по финансовым возможностям.

Этот закон – это катастрофа. Настоящая катастрофа.

Начнём с большой группы смыслов, которые можно объединить названием «государственный смысл». Есть несколько групп высказываний, говорящих о государственном смысле. Это, например, высказывания, утверждающие, что образование нужно для воспитания нужных государству специалистов. Говорится примерно так, что государства представляют собой организационные начала наций, субъектом высказываний часто выступает нация, но осуществление национальных целей вменяется государству. Нации рассматриваются как соперничающие, и наличие учёных и других квалифицированных специалистов нужно для выживания нации. Впрочем, нация может погибнуть и без вмешательства соперников, – видимо, существование нации трудное, нация находится на пределе, и ей необходимы наука и технологии. И вот школьное образование представляет важную ступень подготовки таких специалистов, нужных для выживания нации и государства. Получается длинная цепочка: нации нужно выжить, для этого есть государство, государству для выживания нужны наука и техника, а чтобы они были, нужна школа, которая должна готовить из населения работников в науке и технике.

Важно чётко понимать: целью для рассуждающих так выступает нация (и государство), а не люди. И если к цели можно прийти, убрав в рассуждении какое-то звено, заменив его, найдя более короткий и надёжный путь – это, конечно, следует сделать. Если, например, наука бы оказалась ненужной, то вопрос о существовании школы стоял бы совершенно иначе. В общем, есть цель выживания нации (государства), а школа – это одно из (пока) необходимых средств.

Практичным здесь считается то, что служит росту науки и технологии. Ясно, что многие единицы человеческого материала, образовываемые в такой системе, представляют собой отходы – не могут быть использованы для создания учёных. Но важно, чтобы некоторый процент обучаемых дал нужный результат и произвёл требуемую государству науку, прочие могут использоваться на подсобных работах. Школа в данном случае подобна ракете с отбрасываемыми ступенями – сама ракета должна попасть в цель, а судьба отброшенных ступеней – не вредить и по возможности быть утилизованными. Таков практицизм наукоцентричного государственного подхода.