Текст книги "Образование будущего. Университетский миф и структура мнений об образовании XXI века"

Интересно подумать, какое бы образование было необходимо для достижения такого статуса. Для получения интеллектуала нужно профессиональное образование, нужно завершить образование по некой специальности. То есть интеллектуалы – это специалисты, занятые в ряде «интеллектуальных» профессий. Такое образование уже есть в социуме, ничего придумывать не надо. А какое образование нужно, чтобы получить интеллигента? Кажется, для этого нужно восстановить философский факультет в университете в его средневековом значении. Или восстановить гимназию в её значении, принятом в XIX в. Кажется, там преподавали базовые высшие интеллектуальные умения.

Видимо, что-то подобное можно помыслить и в современных условиях. Сейчас философского факультета, который был бы общим для всех специальных факультетов, подготовительным для них, не существует, эта социальная машина исчезла. Но если пытаться придумать, как бы можно было создать образование, в котором получается интеллигенция, – это, видимо, было бы чем-то похожим на оживление этого старого философского факультета, хотя, наверное, с каким-то новым смыслом – ведь он должен был встроиться в современное общество. Следовало бы посмотреть, какие цели у тех, кто согласился бы получать такое интеллигентское образование, и достроить прежний философский факультет. Может быть, следовало бы добавить для нового базового умения – занятия по овладению навыками работы в сети. Получился бы аналог «золотых рук», человек, пригодный для выполнения самых разных и довольно сложных интеллектуальных работ. Сейчас такие регулярно появляются, но собственными силами, без помощи образовательных учреждений. Впрочем, готовых рабочих мест для такого образования нет, общество ведь ориентируется на специалистов. Это образование получали бы люди в своих частных целях, не для общества, а для себя.

Видимо, можно назвать: рассматривая лестницу интеллектуальных умений, мы подошли к тому, что следовало бы назвать общим образованием. Тем самым немыслимым и непредставимым общим образованием, которое уж сколько десятков лет стараются придумать и никак не получается. Общее образование – это обучение высшим элементарным интеллектуальным умениям. Эти умения всегда служат основой специального образования и никогда не изучаются специальным образом. А между тем вполне можно помыслить такое образование – и ряд упражнений, и ряд объяснений, и такое образование в самом деле было бы общим, универсальным и практичным, то есть в результате получались бы не «болтологические» умения, а вполне практические. Разумеется, умение сжать и распустить текст, умение перевода между языками и жанрами, умение объяснить – вполне положительные и используемые умения. Не говоря уже о тех высших умениях, которые подходят под представление о сверхспособности, каким оно живёт в современной цивилизации: умение создать понятия, полезные в данной ситуации, увидеть, куда развивается данная понятийная система, привести понятия в движение и увидеть жизнь идей, обеспечивающих данную область реальности – вплоть до умений типизации и свободного мышления.

Это была, по-видимому, утопия, размышления о том, как могло бы выглядеть образование, приводящее к появлению исчезнувшей социальной группы, интеллигентов, и размышление о том, как можно было бы мечтать о содержании общего универсального образования. Имеют ли эти мечтания хоть какое-то отношение к действительности? Давайте посмотрим. Сейчас распространяется массовое высшее образование, в некоторых странах высшим образованием обладают 40–60 % населения. С другой стороны, люди с таким образованием заняты на самых разных работах, разорвана связь «образование – профессия». Люди выучились, чему сочли нужным, и работают, где получилось устроиться. Люди учатся на историков, филологов и юристов, чтобы потом торговать в ларьке или быть пресс-секретарями, менеджерствовать или разбойничать иным способом.

Массовое высшее сейчас – это как раз базовое образование, но осознание нового устройства общества ещё не произошло. Социальный институт «высшее образование» поменял смысл в изменившемся обществе, но о нём думают с отставанием, его считают подобным прежнему высшему. И потому нагружают предметами «из прежней жизни». Получаются никому не нужные филологи, психологи, искусствоведы – или социологи, юристы, дизайнеры. Потому что высшее образование не мыслится без специализации, даже если данная специальность не нужна в таких невообразимых количествах. По смыслу недавно появившегося массового высшего образования (нового социального механизма) нужно неспециализированное высшее образование – с развитием неспециальных умений до более высокого уровня.

Важно понимать различия. Сейчас выпускают огромные массы плохо образованных, недостаточно готовых специалистов тех специальностей, которые не нужны в таком количестве. Вместо этого можно было бы создать социальный механизм, не дающий специального образования (оно всё равно не востребовано в данной области), но позволяющий развить базовый уровень высших интеллектуальных умений: то, чему как раз не учат. Понятно, что это не старая риторика с логикой, это совсем другое обучение именно с практической направленностью. Упрощённо говоря, дело не в создании речей, а именно в практических умениях: даётся на пятнадцати страницах юридический документ, надо за пять минут прочитать и пересказать очень кратко, общепонятно самую суть. Или наоборот – дан краткий справочный текст, требуется сделать его красочным, понятным, с примерами и пояснениями, на время. Ну и перевод, и прочее. Это просто примеры, чтобы понять: не в запоминании риторических фигур дело, а во вполне практических для современного человека делах, которые много где нужны.

Эти умения могут быть освоены на очень разном уровне. Можно просто, запинаясь, выговаривать нечто, страдая от запрета говорить матом. Это – умение перевода, но на очень низком уровне. И с другой стороны человек, знающий в совершенстве пять языков, скажем, великолепно владеющий стилем, умеющий переводить красиво, литературным языком, учитывая индивидуальный стиль автора – это же совсем другое владение базовым умением перевода, это уже специализация. То же с реферированием, одно дело на уровне ленивого студента, и другое – развитое умение реферировать тексты, когда в реферате появляются иногда обобщения, пропущенные в исходном тексте. Сейчас владению базовыми высшими интеллектуальными умениями не учат нигде, предполагается, что эти умения сами как-нибудь возникнут во время специального образования. А можно помыслить достаточно востребованный социальный институт, который бы готовил именно тех, кто хорошо владеет этой группой интеллектуальных умений.

Двигаясь дальше, можно прийти к мысли о списке, хотя бы приблизительном, – сверхвысших интеллектуальных умений. Может быть, их неопределённо-большое количество, но в данную эпоху, в данной культуре, их не так уж много. Может быть, можно изобрести вменяемые способы обучаться этим умениям, повышать свой уровень в этих умениях, совсем не базовых. Можно, в общем-то, придумать даже и упражнения на этот счёт – хоть по поводу создания онтологических картин и сценариев происходившего, хоть по поводу гипотетико-дедуктивного метода, хоть по поводу экспериментального мышления и т. п. Или, например, осуществление феноменологической редукции, когда научившееся свободе мышление имеет силу отказаться от своего содержания и стать воспринимающим аппаратом, органом чувств, направленным в мир интеллекта. И, разумеется, можно представить лекционные курсы, где бы изъяснялись на этот счёт принципы и эвристики, разбирались типичные ошибки. Изредка можно отыскать курсы, претендующие на обучение такого рода умениям. Но они в самом деле редки и часто связаны со специальным образованием, а не «общим», и даются на специфическом материале специальных умений.

Чтобы было понятно, насколько эти умения важны, можно вспомнить ещё одно различие различение профессионалов и экспертов. Профессионал – это человек, классифицирующий объект практически мгновенно и интуитивно. Это, например, врач, ставящий диагноз за то время, пока пациент входит в кабинет, здоровается и садится. Происходит схватывание образа в целом, мгновенное и очень полное. В этом смысле профессионал видит иные объекты, чем обычный человек – не просто больше признаков, но ещё и те композиции признаков, которых не видит обычный, иные синдромы признаков. Такие примеры целостного видения можно отыскать в самых разных профессиях, это не только врач, это же у кого угодно – хоть у военного, хоть у жокея, шахматиста, учёного и юриста. Когда энтомолог определяет насекомых, он видит других насекомых, нежели те, что предстали бы перед взглядом не-энтомолога.

Однако эксперт – это другое, это когда эти вот неуловимые целые, постигаемые мгновенно и интуитивно, могут быть высказаны развёрнуто, объяснены, иллюстрированы, сделаны понятными, соотнесены с нужными другими случаями – короче, сделано всё так, чтобы некий непрофессионал, обращающийся к эксперту, мог понять то же, что понял профессионал – тот за долю секунды, потому что потратил тридцать лет жизни, а этот – пользователь – за те десять минут, что читал заметку эксперта, аналитическую записку. Так вот, умение эксперта – это совокупность использования базовых высших интеллектуальных умений, а умения профессионала – они сверхвысшие, не базовые. И ещё момент. Профессионал знает, но изложить это знание убедительно – совсем другое дело.

Тем самым одна из сторон мифа о возможной культуре – это история об обучении разного уровня интеллектуальным умениям. Ведь возможна ситуация, когда людей выучивают яркому образному мышлению, так что человек способен даже очень формальные вопросы объяснить кратко и ярко, привлекая точные образы, то есть такие, которые «сами собой» вызывают понимание именно тех сторон сложной ситуации, которые следует понять ученику. Или умение создавать метафоры – многие пользуются метафорическим способом изложения, и часто можно видеть неуклюжие и неточные метафоры. А точная метафорика – именно одно из сверхвысших интеллектуальных умений. Или умение создавать понятия. Очень многие проблемы, которые выглядят запутанными и едва ли разрешимыми, вдруг оказываются вполне понятными и решаемыми, стоит кому-то создать именно те понятия, которые правильным образом структурируют данную область смыслов. Или умение видеть идеи. То есть не аналитически расчленять кем-то созданные идеи, а видеть движение сочетающихся понятий, обрисовывающих единую картину смысла, которого прежде никто не создавал. Сейчас такие умения приобретаются с большим трудом, личными, индивидуальными усилиями и при работе в какой-то специальной области. А было бы возможно сделать эти умения общими, обучать им в качестве общего образования.

Можно взглянуть на те мифы, которые созданы той или иной культурой в качестве собственного образа. Это – миф о себе (так надлежит видеть идеал изнутри этой страны) и в то же время миф для других – из других стран должен быть виден этот привлекательный идеал. Это не совсем ложь и даже вовсе не ложь, это лишь не то, что соответствует настоящему положению дел. Это идеал, призыв: мы мечтаем сделать вот это, смотрите, какая прекрасная мечта! И через призму этого идеала надлежит воспринимать усилия страны: всё то, хорошее и плохое, что она делает, направлено к этому вот идеалу.

Таким мифом является «город на холме», идеал США, очень привлекательный как изнутри страны, так и извне. И другие культуры тоже излучают «образы себя», стараясь показать, как следует на них смотреть, как увидеть их красоту. Это не относится к «истине», оценивать такие идеалы как «неправдивые» – немногого стоит. Ну конечно, это не то, что есть (хотя часто говорится так, будто это уже есть). Это цель – и как цель это уже представлено. Например, можно посмотреть на очень яркий образ Японии, который она про себя распространяет – там и ниндзя, и самураи, и гибель Японии, и многое другое, частью существующее, частью никогда не существовавшее. Вместе это складывается в очень привлекательный образ, который видят из других стран и на который ориентируются также многие внутри страны, когда мыслят о собственной культуре. Или можно взглянуть на английские мифы, те мифы, где должна быть тайна (не загадка и не неизвестность, а – тайна; «тайна» – это собственно английский смысл), где должен быть клуб (не команда, артель, собрание или семинар) и должно быть сокровище, великая цель, которой следует закрытый клуб. Именно поэтому «Властелин колец» – это гарантированно английский миф. Именно настолько английский, что его нельзя украсть – какие бы имена и обычаи не подставлялись в историю, насколько бы они ни была сказочной, это всегда будет английский миф. Потому что любая история о тайном ордене хранителей сокровища, соединенных клятвой нерасторжимой, идущих через мир и творящих своё великое дело – это английская история.

Важно, что этот миф – хотя он может не быть «правдой» – транслируется вовсе не только специальными пропагандистскими учреждениями. В том и смысл, что искусственно созданные выдумки приходится насильно проталкивать пропагандой – и часто безуспешно. А хороший миф распространяется сам, своими силами. По всему миру смотрят фильмы Голливуда за собственные деньги, и распространяют образ Америки – своими силами. То же с образом Японии. Образ трогательной, хрупкой культуры безумно смелых людей с высочайшей внутренней самодисциплиной и гармонией, способных на трогательные жесты посреди жестокого мира распространяется вовсе не через пропаганду, а – во многом – через аниме, вполне коммерчески успешную деятельность. Это не ложь Японии о себе самой, а попытка высказать идеал, и чувствительные к идеалу сами, своими силами его воспроизводят.

Так что очень многие культуры излучают образы себя, свои идеалы. Делают они это самым разным образом. Одни вызывают к себе симпатию и действуют этой симпатией. Другие последовательно вызывают к себе антипатию в мире и движутся туда (или: оттуда…), куда указывает эта антипатия. Образы культур, излучаемые в другие культуры, обладают очень разным характером. В том и дело, что это не имеет отношения к пропаганде, это не то, что сознательно решают «объявить». Если б дело было в пропаганде, не стали бы действовать через антипатию… Классический образ культуры, которая умеет действовать через вызываемую ею симпатию – это английская культура, это Великобритания, а очень ясный пример страны, которая действует через антипатический образ – это Россия. И далее можно подбирать примеры – несколько иначе, но через симпатию действуют США и Франция, а подобно России, до некоторой степе ни через антипатию действует Германия. Это не является чьим-то решением и поэтому такие вещи трудно изменить: это работа социальных институтов, конструировать которые и работать с которыми пока не научились.

Антипатические мифы возникают не по желанию той культуры, относительно которой они сказываются. Но и не без её участия. Как любой социальный институт, такой миф складывается в силу существующих культурных условий, а уж нравится он или нет – другое дело. Например, в России очень популярен до сих пор растущий миф о жестоких 90-х годах. Это антипатический миф, он основан на антипатии к предмету, который в нём излагается. То, как реалии российской культуры и истории проявляются в зарубежной современной мифологии, прежде всего в кино – тоже антипатические мифы. Русские мафиози, скоробогачи – это антипатический образ, малограмотные и воинственные то ли бандиты, то ли солдаты… Можно видеть, что этот миф создаётся и внутри страны, и имеет международное хождение, это как раз из тех образов, которые культура страны рассказывает о себе и в которых она является самой себе. Это не внешняя «клеве та», это излучаемая самой этой культурой идея: вот мы какие.

Эти «мифы» очень различны по объёму и разноплановы. Иногда это мифы о стране в целом, а иногда – очень частные мифы. Это могут быть мифы о характере, о национальном характере, или могут быть мифы о социальных институтах. «Британский газон», например: как известно, его надо подстригать непрерывно в течение 300 лет, и тогда он приобретает особые качества. Иногда частные мифы складываются в целое «национального мифа», иногда ситуация иная и они существуют вразброд. Скажем, «гамбургский счёт» не относится к национальным мифам. Это ведь не результат чьего-то сознательного планирования.

В частности, имеют хождение и образовательные мифы. Один из них – миф о германском университете, лучшем университете мира. Это бродящие по дорогам гостеприимных стран студенты, кочующие из университета в университет, это почтение к мудрым профессорам и представление о лучшей в мире науке, которая создаётся в этих университетах. Да, этот миф во многом – правда, но это и миф. В других случаях правды может быть меньше, например, в мифе о прусском учителе, который создал германскую армию. Есть и совсем выдуманные образовательные мифы – например, Хогвартс, волшебный замок из «Гарри Поттера». То, что он выдуман, совершенно не мешает ему функционировать так, как это положено такого рода мифам. Это, разумеется, английский колледж, дающий специфическое английское образование, чудесный и волшебный, уютный и переполненный загадками. Хогвартс, конечно, выступает как один из образцов образования в общественном сознании – вместе с Оксфордом и Гарвардом, Йелем и Массачусетсом. Он не реален, в него нельзя поступить, но когда идёт речь об идеалах образования – он работает вместе с ними. Зелёные газоны, мудрые профессора, отличные лаборатории и старинные библиотеки реальных университетов выстроены в особенный миф – рядом с мифом о Хогвартсе. Причём, кто бы ни писал о Хогвартсе – это может быть автор из России, книга может быть написан на русском и назначена русским читателям – всё равно Хогвартс будет образом английского университета. Именно об этом и речь – эти мифы нельзя украсть, трудно подделать и они имеют собственную логику. Сколько бы некий автор в своих целях ни повторял, что Хогвартс расположен под Рязанью – ничего не получится, он всё равно останется английским.

Такие сюжеты, такие мифы работают на определённую культуру, независимо от целей автора, использующего миф. Аниме работают на японскую культуру, даже если какое-то аниме не нравится, даже если кто-то решил подделать аниме на чужой национальной почве и даже если данное аниме рассказывает о жизни германских княжеств в начале XIX в. Никакие способы не помогут – это всё равно «японское», неотторжимое. Так и любое описание «ниндзя» работает на образ японской культуры, даже если ниндзя в данном произведении – очень неприятные герои и действуют они, например, в Латинской Америке. И образовательные мифы привязаны к определённой культуре. Университет, организованный по типу Германского университета, может быть расположен в любой стране, всё равно миф германского университета работает на немецкую культуру, как Хогвартс – на английскую.

Эти мифы относятся к прошлому – разумеется, германский университет остался в прошлом, его нельзя вписать в современность. Достаточно представить современный мир и современную Германию. А можно ли создать новый миф? Мифы ведь создаются… Фауст, дон Жуан и Летучий голландец – сравнительно молоды. Можно ли создать миф для России, который не основан на антипатии? Это трудная задача. Антипатичность встроена в мифологические образы России столь же жёстко, как симпатичность – в англофильскую мифологию о невозмутимых джентльменах, стойко переносящих трудности и умеющих достойно себя вести в любых обстоятельствах. Изменить этот основной тон мифов о культуре очень непросто.

Однако, может быть, всё же возможно. Германская культура излучала очень большое количество антипатичных мифов: глупые, хоть и умные, бессердечные и сухие зануды, неуклюжие в своих чувствах неловкие увальни, – такими выступали немцы, пока всё не перекрыл очень мощный ряд образов, связанных с фашизмом. И всё же среди этих мрачных образов есть и миф немецкого университета. Того университета, идущего ещё из старых времён германских княжеств, из реформы Гумбольдта – университета свободного, открытого, где студенты перебираются из города в город и учатся, чудаковатые профессора оказываются крупными учёными и интересными людьми, где студент от курса к курсу глубже входит в студенческое братство.

Можно ли сделать миф о русском университете? Я напомню, для такого мифа не важна «историческая правда». Миф об английском джентльмене живёт не потому, что решительно все английские мужчины обладают именно джентльменским характером. Если даже 99.99 % английских мужчин обладают иным характером – это никак не скажется на мифе. Он же не для того, чтобы по нему проверять «степень английскости», а напротив – чтобы по нему строить англичанина. Это идеал, а не исходная точка. Так и с русским университетом. Не в том дело, что русский университет с самого начала копировал немецкий и копировал во многом неудачно, что русский университет с самого начала был под сильным контролем государства и культурные задачи в нём сильно уступали государственным целям. Это – всего лишь то, что было, а речь об идеале. Поэтому вопрос должен быть другой – не «так ли всё было», а хотим ли мы, чтобы так и было?