Текст книги "Образование будущего. Университетский миф и структура мнений об образовании XXI века"

Итак, американский университет создан как ответ на понижение общего культурного уровня абитуриентов в демократически оформленном обществе масс. Полное обучение продлено, и тем самым стало возможным даже в социальных условиях XX в. образовывать учёных. В XXI в. ситуация вновь изменилась. Исчезло однородное общество большинства. Появилось общество меньшинств, причём все эти меньшинства разные, находятся на разных шкалах, они совсем не похожи друг на друга. В связи с этим рухнули понятия классики, общего образования и пр. В этих социальных условиях снова стало затруднительно воспроизводить учёных. Методы, выработанные XX веком, оказались недостаточными. Общество перестало быть однородным, оно стало сегментированным, и построенный американским университетом «лифт» для малограмотных стал хуже работать: слишком разнохарактерный материал поступает на вход.

В качестве ответа на социальные условия XXI в. выбрано непрерывное образование. Прежде человек мог получить высшее образование, только обладая определённым уровнем квалификации и интеллектуальных возможностей. Демократизация высшего образования привела к созданию методов обучения, менее чувствительных к разнообразию уровней студентов. Образование начинается не с некоторого квалификационного порога, а с конкретного студента; его особенности, способности и культурный уровень определяют те образовательные услуги, которые он должен получить. Именно поэтому непрерывное образование может работать со студентами разных культур, с пенсионерами, людьми разного возраста и с разными пожеланиями относительно своего образования.

Это достаточно новый социальный институт. Образование как нечто целое, единое – исчезает. Появляется образовательный пунктир, готовый подхватить человека в любой период жизни. Образовательный институт становится образовательным аспектом общества, растворяется в множестве разных институций. Социальная дифференциация выстраивается из различий внутри образования, различия между образованными и необразованными теряют в значимости, поскольку важным становится внутренние различения среди образованных. Исчезает единство, обозначаемое словом «образование». Ничего единого больше за ним стоять не будет. В этом смысле оно не будет стратообразующим.

Образование больше не является определённым этапом в жизни: молодость, студенчество… Теперь это занятие, совместимое с любым возрастом. Можно молодые годы отдать чему-то иному, например – накоплению практического опыта, а затем начать образование, можно образование прервать и затем продолжить. Можно получить образование, понять, что хотелось бы иного, и начать другое образование.

При всей этой свободе получения желаемого остаётся вопрос – насколько все эти прерванные, продолженные, непрерывные и постпенсионные образования соотносятся с образованием в старом смысле. Видимо, это совсем новый смысл. Выше говорилось, что утрачено различение профессионалов и просто специалистов – профессионалы исчезли. В том смысле, что их более невозможно отличить от прочих и эти различения в широких социальных контекстах стали незначимы. Вместо профессионалов теперь множество разных специалистов. С появлением непрерывного образования это разнообразие специалистов ещё более увеличивается и – видимо – будут возникать способы социальной сертификации разного качества. То есть всё более важными будут становиться рекомендательные системы и внешние консалтинговые службы, которые позволяют в море специалистов, получивших данное образование, отыскать того, кто может сделать работу, не нанеся существенного вреда.

Эта проблема «истинных социальных маркёров» имеет разные стороны. Продолжается и усиливается борьба против «купленных диссертаций» и дипломов. Но в чём её смысл, если дипломы по своему смыслу делятся не на истинные-заслуженные и купленные-фальшивые? Если «настоящие» дипломы подтверждают лишь фальшивое образование? Как быть работодателям, если дипломы перестают быть «рыночными сигналами»? Говоря о свободной школе, заходил разговор: следует отменить государственный контроль за программами, школы следует сделать свободными. Минус этого решения: появление людей фактически без школьного образования, поскольку будет отменена даже минимальная граница качества. Но ведь сейчас, при сохранении всех минусов государственного контроля, министерской бюрократии и подневольных программ, качества всё равно нет? Оно ничем не гарантировано. По мере обесценения рыночных сигналов – аттестатов, дипломов, кандидатских и докторских корочек, лицензий – смысл всех государственных ограничений на свободу образования утрачивается. Остаётся контроль ради контроля, просто фиксирующий подчинённое положение институтов культуры по отношению к институтам государства.

Разнообразие типов высшего образования, утрата университетского уровня, появление дистанционного образования и непрерывного образования выявляют характер государственного контроля над образованием: это последняя граница, сдерживающая «рынок лимонов». Свободный рынок образовательных услуг должен привести к катастрофическому падению качества образования, клиенты не способны отличать качественные услуги от халтуры, пределов падения там нет. И государственная лицензия – при всей убогости – есть последняя грань, на которой держится остаток смысла «образование». Грань эта непрерывно фальсифицируется, так что она давно уже отделяет не правду от лжи, а считается условной границей в мире фальши, отличая халтуру, маскирующуюся под что-то вменяемое, от совсем уж дикой халтуры. Образование уже разное, уже нельзя ориентироваться просто на факт диплома или лицензии – и зачем тогда ограничивать лучших, если худшие всё равно не ограничены?

Лёгкая возможность входа на очередной образовательный уровень, демократичность приёма, свобода выбора курсов ведут к ориентации на интерес. Учащиеся выбирают что хотят. Мыслимый как сфера обслуживания университет предоставляет желаемое. Образовательные учреждения зависят от числа учащихся: больше учащихся, больше аттестатов и дипломов, больше доход и рейтинг. И отсюда вытекает очередной виток сращения образования и масс-медиа. Университет и образование предстают как один из видов индустрии развлечений. Учиться интересно, это придаёт жизни смысл, это позволяет развить возможности получения удовольствий, – и образование переходит в разряд шоу. Образование перестаёт быть одной из форм занятости – оно становится чем-то средним между досугом и структурированной безработицей. Образованием можно с приятностью занять время, которое образуется при утрате работы. Конечно, такая социальная форма подразумевает соответствующие мотивации.

Образование становится модой, множество людей кидается то к юристам, то к психологам, то к китайской медицине, то к арабской алхимии. Образование стимулирует спрос, выступая с популярными лекциями, завлекает новых учащихся, расширяется – и всё это происходит по закономерностям сферы развлечений, хотя называется образованием. Медиа создают картину мира и пронизывают образование настолько сильно, что многие области потеряли собственную образовательную природу. Это просто медийные механизмы в области индустрии развлечений, для привлечения большего количества клиентов называющие себя образовательными учреждениями.

Образование уже почти стало классовым, оно определяется неравенством поступающих и воспроизводит это неравенство – образование есть действующий социальный механизм воспроизводства наследственного общественного неравенства. Образование почти стало вариантом медиа, это набор медийных программ, ориентированных на интерес клиентов, а не на задачи познания. Образование стало бизнесом, ориентированным на эффективность – разумеется, это сопровождается утратой познавательных интересов. Познавательный интерес стал для школы и университета ресурсом, а не целью. Из-за того, что клиенты верят в познание, они приносят свои деньги в образовательные учреждения. Все эти искажения образовательных социальных институтов приводят к деградации собственно образовательной функции.

Сначала было общее обязательное образование и элитное высшее. Потом высшее стало общим и функционально стало заменять старшую школу. И вот на нашей стадии… Когда высшее получают массово, это просто средство быть как все. Когда нет постоянной работы на всю жизнь, нет профессии и дела, а есть временные места работы – 5 штук за восемь лет или 8 штук за пять лет, уж как получится. Непрерывное образование – учатся пенсионеры от скуки, чтобы стало интересно, учатся сорокалетние, чтобы войти в новую профессию, учатся молодые. Учатся не все, но многие.

И в этой ситуации возникают личные образовательные траектории. И происходит отслоение образования от работы и профессии. То есть у человека имеется специальность. Работает он при этом не по специальности. Работает успешно, менять работу не собирается, постепенно может становиться специалистом также и в области своей работы, или как-то ещё дело складывается. И наряду с этим – со специальностью, с работой – он получает, например, ещё одно образование. Продолжает образовательную траекторию. Он учится, потом работает несколько лет, накопил денег – и идёт учиться в новую для него область, а потом пойдёт работать – с той или иной степенью совпадения с образованием. И между делом решает, в какой области ему защищать диссертацию – по экономике? или по филологии? или по праву?

Важно, что образование становится делом личным, самостоятельным. Это не участок карьерной лестницы – хотя может и такую функцию выполнять. Это не нечто обязательное для работы и зарабатывания денег, хотя может быть полезным. Это такая штука, которая по-разному нужна в разном возрасте. Кто-то находит возможным следовать давнему своему познавательному интересу. С детства мечтал… Кто-то надеется на любимую работу. Кто-то хочет не упустить возможность…

Это всё вещи понятные. Этому разнообразию соответствует разнообразие форм образования. Вот обычные школы и вузы, вот онлайн-курсы, вот всякие семинары-лекции, и ещё сто форм – с проездом от места жительства к месту получения образования и без, натри дня и на месяц, со сдачей заключительных испытаний и просто за прослушивание.

Но тут проблема. Все эти образовательные дороги можно пройти, если знать карту, если знать, чего хочешь. То есть нужно обладать информацией – о том, как устроен твой познавательный интерес. Как устроено образование – это ладно, об этом можно найти информацию в интернете, узнать о важных лекциях, о возможностях изучения того или иного предмета. Но как узнать, какой предмет тебя интересует? Можно часто видеть людей, которые коряво, сквозь незнание, пытаются сказать, что же им интересно – и они не знают самых простых обозначений своего интереса. Они не знают, чего хотят — самая обычная сейчас ситуация. Чтобы хотеть узнать, надо уже знать. Незнание своего хотения – это не только разболтанность, лень, неосознанность – это самое обычное проявление общего невежества. Надо иметь общую карту знаний, чтобы тыкать – хочу сюда. А картины мира и карты знаний – нет. Кто ж её даст…

Прежде было немного легче – существовало общее образование, и некоторые вещи были известны «из школы». Ориентирование в доступных областях знания входило в общее образование. Теперь иначе, в целом можно сказать, что любой человек может оказаться не знающим что угодно. То, что лично ты полагаешь элементарным и всем известным, – он не знает. Это теперь обыденная ситуация. Нельзя исходить из презумпции знания — ни в какой степени.

И, значит, человек не может даже понять, что же он хотел бы изучать. У него есть, допустим, жизненный интерес к чему-то, но где расположены знания об этом в древе наук – он не знает. Как это называется… Какой набор предметов ему нужен, в каком объёме, что ему нужно лишь слегка, а что следует знать обязательно… Причём, если речь не о социально-одобренной программе знаний для определённой работы, а о личном познавательном интересе – так ему же никто и не подскажет толком. Более того, он не осознаёт не только названия своего интереса, но и границ его. Он может в большинстве случаев лишь шевелить пальцами, подразумевает нечто этакое – на этом понимание собственного стремления к знанию заканчивается.

Интересно, как можно пытаться преодолеть эту ситуацию. Прежде всего, должно быть выполнено непременное условие – сильная мотивация. Без этого ничего не будет и говорить не о чем. То есть ситуация помощи с образованием предполагает, что заставлять учиться не надо, ученик сам очень хочет выучиться. Итак, ученик очень хочет. Таких на круг не более 10 % людей, на деле – процента полтора-два; прочие ничего не хотят. Как это могло бы выглядеть? Для того процента? Видимо, что-то вроде собеседований со специалистом, у которого широкое образование, знание самых разных дисциплин, так что он может посоветовать – где что лежит. Знание предметной области, знание образовательных задач и ресурсов – где можно отыскать книги, лекции, специалистов. Этот узловой «знаниевик» беседует с учеником и даёт ему рекомендации-направления – по вашему интересу надо прослушать вот этот курс, выучить вот эти книги, знать эти материалы и сходить на полгода на такой-то семинар. Что-то вроде этого. Из таких блоков этот знаниевик монтирует личную образовательную траекторию ученика.

Видимо, это не подразумевает «здания», то есть аренды-парты-компьютеров. Хотя встречи, видимо, должны быть – только через сеть многого понять не удастся. Этакие консультации по прохождению образования. Этому специалисту ученик рассказывает, что он узнал и что хотел бы узнать ещё, и соответственно корректируется набор рекомендованных ему образовательных средств – то есть книг, семинаров, лекций, самостоятельных работ и пр. И – важнее – встреч с людьми. Важнее книг будут встречи, необходимые, но о которых сам желающий знать даже не догадывается – и кто же ему подскажет, кроме человека, ориентирующегося не в официальных бумажках, а в знании кто есть кто и с кем этому начинающему обязательно надо хоть пару часов поговорить.

В некоторых формах это уже есть. В университетах есть обязательные и рекомендованные наборы курсов для каждой специальности. Есть преподаватели, которые дают консультации по необходимому набору курсов. Но всё же в целом ситуация пока иная: считается, что обучающийся делает осознанный выбор, записываясь на некий курс и выбирая какую-то специализацию. И раз он этого захотел – его стараются выучить требуемой для данной специализации совокупности предметов. И преподаватель-специалист уже не влезает в личные заморочки обучаемого, хотя, может быть, обучаемый только к концу курса понял, что этого не хотел, ему было интересно другое. Прежняя университетская манера: преподаватель-специалист обеспечивает знаниями по заявке, предполагая по умолчанию, что обучаемый сделал осознанный выбор, когда записался на его курс – уже отжила своё. Нужен какой-то личный консультант, который бы входил в трудно формулируемые ощущения и невысказанные желания обучающегося.

Интересно, есть ли идеи, как это могло бы быть лучше организовано. От привычных форм нужное отличается разнообразием возможных траекторий. Консультант в вузе всё же советует относительно наличных курсов в данном вузе, он ориентирует не по желаниям спрашивающего, а по наличному выбору курсов. Нужен не вузовский консультант и не школьный учитель, который тоже будет говорить в рамках того, что есть в данной школе, а личный консультант, соотносящийся с желаниями спрашивающего, возможностями специализации и имеющимися в обществе типами занятий. Хочет человек, например, совместить науку и искусство, или есть у него желание осуществлять, допустим, какую-то социальную деятельность, которой ещё и нету – и ему может быть подготовлен набор занятий для его интереса. То есть не организация (вуз) стоит в центре и определяет, какие будут занятия, а в центре – человек с его познавательным интересом, этим и определяется, что ему будет рекомендовано.

Наряду с личными консультантами такого рода можно пожелать студентоцентричного университета. Большинство рассуждений об образовании исходит из административного устройства – какие есть программы, курсы, разработки, специализации. Но ведь понятно, что в приличной ситуации следует в центр ставить студента (учащегося) с его интересами, и тогда вся эта деятельность будет выглядеть совсем иначе. Не как поиск по каталогу готовых специализаций с наборами требований, а как проявление и развитие собственного интереса у данной личности. Это не формовка человека в «кубик», удобно размещаемый в готовых социальных формах, а напротив – создание уникальной формы человека и советы по согласованию с наличными социальными формами.

Результат совместной работы такого консультанта и обучаемого не предрешён готовыми социальными формами, не запрограммирован. Он возникает только в результате совместной работы ученика и консультанта, причём до окончания этой работы оба они не могут предвидеть результат. Итоговый образ уникален. Это не серийная штамповка, а уникальная конструкция. И тогда совсем иначе видится общество: не как ряды одинаковых инструментов-специалистов, отлитых по одному шаблону для типовых работ, а как работа уникальных людей по согласованию совместного существования. В таком обществе особенно цениться будут эти «архитекторы человеческого капитала».

В образовательном процессе всё большую роль играют изобразительные средства. Роль изображений нарастает вместе с долей формул – образуется новое единство: формула и изображение, которые вытесняют текст. Когда-то необходимым спутником образования считался плакат и обучающий рисунок мелом; потом появилось образовательное кино; потом – видеоролики и видеолекции. Но чтобы лучше понять, что же проявляется в этом наступлении изображения на текст, отчего изображения так удачно соединяются с формулами, надо обратиться не к модным роликам, а к комиксам: в комиксе можно рассмотреть некоторые существенные черты нового отношения к изобразительным средствам.

Прослеживая особенности комикса, надо держать в уме способы мышления, соответствующие явлениям, о которых идёт речь. То, что говорится в качестве характеристики явления «комикс», важно прежде всего не само по себе, а как характеристика мышления, находящего отображение в деятельности по созданию и чтению комиксов.

Комикс – последовательные изображения, располагающиеся смежно в пространстве. Изображения призваны показывать движение смысла, объединяющего комикс. Предполагается, что зритель восстанавливает движение смысла, узловые этапы которого показывает комикс. Поскольку комикс отображает лишь узловые точки движения смысла, развилки, то с точки зрения комикса кино – это очень медленный комикс, чрезмерно подробный, содержащий массу лишних кадров и деталей.

В отличие от текста, в комиксе последовательно располагаются не символы, а рисунки. То есть последовательность символов – это текст, а последовательность рисунков – комикс. С точки зрения текста, комикс – это неформализованная последовательность рисунков-символов, в которых не выделены стандартные буквы; комикс есть символическая запись неформализованными средствами. Этим отличается комикс от математики – отсутствием формализованных средств записи.

В результате комикс выглядит как последовательность стилизованных рисунков, не натуралистических, стилизованных определённым образом: как карикатуры, как утрирование смысла путём упрощения формы, как последовательность абстрактных образов, о которых ничего не известно, кроме описывающих их некоторых свойств. Форма комикса в значительной степени независима от содержания; собственно, к содержанию её привязывает лишь степень общности устройства мышления художника-комиксиста и зрителя-реципиента.

Насколько сходны художник и зритель, настолько далеко может отстоять графическая форма от содержательности. Если зритель и художник очень похожи, смысл может быть передан немногими очень абстрактными картинками, если они совсем не схожи, картинок придётся делать много и они будут в большей степени «похожи» на реальность. Чем более содержательным должно быть сообщение и чем меньше гарантий сходства художника и зрителя, тем в большей степени комикс становится пиктографией. Как абстракционизм в живописи, так и комикс есть атавистическое явление культуры.

Вместе с многими жанрами изобразительного искусства XX в. комикс выступает как нечто очень примитивное, коренящееся в древних дописьменных временах – временах примитивного рисунка. Это отголоски «наскальной живописи». Начиная с XIX в. и особенно сильно в XX в. в культуре проявились чрезвычайно архаические черты, проявляющиеся в рамках «авангарда». Это не было деградацией – поскольку не было последовательного снижения прежде достигнутых высот культуры, это было именно архаизирующим влиянием, когда художники, используя самые продвинутые технические средства, стремились по форме выражения быть как можно более архаичными – и тут рядом стоят абстракционизм и комикс.

Это стремление к архаичности, примитивности отражает не закономерный ряд эволюционирующей идеи искусства, а появление в душах множества людей новых импульсов, которые извне встраиваются в эволюцию художественных форм. Редукция к древности несколько отличается от древности: архаичные формы искусства были обусловлены скудностью средств изображения, а подобные им в некоторых чертах современные псевдоархаические формы обусловлены скудостью средств восприятия. У современного человека произошло изменение в сфере восприятия и представления (об этом говорилось в разделе о медиа в начале книги), и то, каковы эти изменения в визуальной сфере, можно понять, глядя на современные изобразительные искусства, в частности – на комикс.

Изменились именно восприятия и представления, и современные способы изображения показывают, что произошло с этими невидимыми способностями. Относительно комикса важно понимать, что карикатура – не способ рисования, а способ видения. Такими способами видения являются мультфильмы разных стилей – вплоть до аниме; маска вместо портрета, кукла вместо скульптуры.

Все эти стили – карикатура, аниме, маска, кукла – это последовательно применённая ошибка чрезмерной иерархизации: идея понимается не путём созерцания её полноты и многообразия вариантов, а путём упрощения, от архетипа остается характерная черта, сюрреалистический жест, иероглиф, который считается самым ярким выражением идеи – хотя по сути в нём как раз полностью умерла данная идея. Это надгробный памятник, указывающий, какой именно была умершая идея. Можно сказать иначе: дух может быть выражен жестом, если выражающий и воспринимающий способны считать дух с жеста; если, напротив, способности выражения и восприятия деградируют, стремление к жесту духа оказывается мёртвым.

Всякий раз вместо полного восприятия идёт аналитика признаков, выделяется самый характерный признак, он гипертрофируется, абстрагируется до символа, и используется в буквальном смысле как предмет и вместо предмета изображения. Эти надгробия смыслов, последовательно расположенные, ведут память по местам, с которыми связаны смутные воспоминания. Сталкиваясь с крайней экономностью формы на каждой новой картинке, смутно ощущается идейное богатство, которое вроде бы должно соответствовать тому или иному изображению.

Облако ассоциаций, окружающее каждую карикатуру, тем больше, чем она минимальней. Читатель должен достраивать образ. Так были устроены детские игрушки: кулёк из тряпок – кукла, катушка – машина. Воображение довершает всё, как в случае минимальной детской игрушки – но средств для этого достраивания у читателя нет. Такое воображение свойственно детям, причём не позже дошкольного возраста, а современный взрослый человек такого воображения лишён и не способен достроить символ до полного образа. И человек использует символ как готовый объект, добавляя комический эффект: вместо целого действует его малый огрызок («С горла будешь, лысина?»).

Переход к карикатуре от рисунка и к комиксу от триптиха является ослаблением восприятия. На некоторых картинах можно видеть, как наряду с некой сценой нарисована тут же, рядом и ещё одна: например, прошлый поступок данного персонажа, поясняющий нынешнее положение дел (Пьеро ди Козимо, 1510, «Персей, освобождающий Андромеду»). В триптихе образ разложен на центральное семантическое звено и дополнительные к нему образы.

Эволюцию комикса можно видеть в постепенном росте популярности лубка. В Европе популярным лубок стал с начала Нового времени, обозначая революцию Гутенберга для изображений. А в современности изображения такого рода приобретают массовый характер: восприятие «среднего человека» меняется. В середине XIX в. комикс приобретает современный вид, в середине XX испытывает резкий взлёт популярности, к концу XX становится массовым и востребованным искусством.

Средний читатель-зритель современности обладает иной антропологией, чем зритель прежних эпох искусства, он слаб и не способен восходить к идее от полного её изображения, он теряется и лишён выхода на дорогу искусства. Воспитание эстетических чувств сейчас трудно представить – по крайней мере в массовом порядке. Напротив, искусство стремится обслуживать такого зрителя, каков он есть. Долгое воспитание комбинаторного и абстрактного мышления вместе с обязательным школьным образованием привели к связанным с этим изменениям восприятия: как горожанин не может ходить босым, так воспитанный современным образованием человек не может видеть полный образ. Слишком сложно, скучно, трудно.

На помощь искалеченному зрителю приходят новые формы искусства: комикс (манга) это живопись для слепых. Популярность этих жанров искусства указывает на признание собственной ущербности: люди не могут быть зрячими, и визуальное искусство вынуждено измениться. Комикс как живопись для слепых быстро распространяется, принимая всё новые функциональные роли.

И теперь является практически нормой использование комиксов в образовательных целях: в учебниках, в популярных книгах. Этот изобразительный язык маркирует неспособность читателей-зрителей к нормальному восприятию – и к нормальному мышлению.

Родолф Тёпфер (Rodolphe Topffer, 1799–1846), швейцарский карикатурист и педагог, в 1845 г. предложил использовать комиксы в образовательных целях. То есть практически с самого начала истории современного комикса он мыслился в том числе как средство обучения. Сейчас применение комиксов для образования настолько распространено, что во многих странах существуют государственные структуры, занимающиеся внедрением образовательных комиксов в образовательных учреждениях.

Комикс пригоден не только как дополнительное средство образования, как способ иллюстрирования. Комикс может быть и основным несущим жанром образования, вполне возможны учебники в виде комиксов. Более того. Если верно, что комикс соответствует современному способу мышления, с его деградирующими способностями восприятия и представления образов и прогрессирующими способностями комбинаторики, – можно ожидать самостоятельного мышления в виде комикса, когда сама научная мысль становится комиксом.

И это, конечно, уже случилось – помимо множества других примеров можно привести один из наиболее ярких: диаграммы Фейнмана. Правила взаимодействия элементарных частиц выводятся из диаграмм взаимодействия частиц, которые по сути являются комиксом. В этом случае та символьность, которая встроена в комикс, непосредственно работает как механизм производства выводов многих важных результатов квантовой электродинамики. В целом «метод Фейнмана» – это ментальная модель, основанная на предшествующем опыте, для передачи информации с помощью лаконичных мыслей и простого языка. Это именно комикс; свойственная комиксу символическая нагруженность используется для решения научных задач. В методе Фейнмана формулами можно заменить диаграммы (комикс), но представление в виде комикса более плодотворно, наглядно и «само» приводит к необходимым выводам.

Это прекрасный пример науки в виде комикса, но не единственный: скажем, структурные формулы в химии и представление об устройстве кода ДНК в биологии – тоже проявление мышления в виде комикса. Это вполне работает и обладает собственной убедительностью.

То, что схематика комикса естественно сочетается с учебным текстом, а потом – постепенно – заменяет текст, – совершенно не случайно. Это – эволюция в мире восприятия идей искусства. Параллельное развитие происходит в сфере науки. Имеется в виду, конечно, математизация представления об истине – которая имеет точно ту же природу. Люди, которые не способны увидеть истину иначе как формулу, должны видеть мир как комикс. Мир Платоновых идей – мир теней на стене – разумеется, это комикс. Платон говорил, что по сравнению с богатством истинного, духовного мира, наш материальный мир является всего лишь комиксом, это крайнее упрощение. Обеднев, люди не способны уже воспринимать и материальный мир, он слишком богат для их слабого восприятия, и они стремятся представить его в виде формул и комиксов, упрощённых символических форм, которые являются тенями уже не по отношению к духовному миру, а – к реальному миру. Тень тени.

Давний спор реалистов и номиналистов продолжается и в современном искусстве – и идёт теми же путями у миллиардов зрителей, что сотни лет назад у нескольких тысяч философов. А именно: у кого не хватает сил видеть полную картину, полагает, что действительной истинной является упрощённая карикатура на смысл. Ведь без изменения себя прочее недоступно. То, что видно менее развитым без изменения себя, называется объективным. То, что видно лишь прошедшим самоизменение, логично называть субъективным – поскольку видно не всем. Так ложное становится истинно существующим, а истинное становится фантазией. Кому мало дано – некуда деть даруемое.