Текст книги "Образование будущего. Университетский миф и структура мнений об образовании XXI века"

Практики, «те, кто делают дела», а не знания и не людей, могут рассматриваться с разных сторон. Нам важно, что в возникающем новом обществе – с новым типом образования, новым отношением к профессионалам, то есть к специалистам – появился новый вид практиков. Они собирают машины из людей, из специалистов. Обширную группу таких практиков называют менеджерами.

У «старых профессионалов» возникает конфликт с менеджерами, ведь профессионалы прежнего общества привыкли сами организовывать собственную работу. Однако теперь их профессиональная деятельность не является более самоценной и они включены в обширные организационные проекты – им приходится входить в такие организации не как самопланирующие единицы, а в качестве деталей, которыми управляет менеджер, собирая из профессионалов сложные социальные машины. Это ещё одно обстоятельство, различающее профессионалов и специалистов. Профессионалы были автономны, специалисты же конформны и пригодны для объединения в человекомашины.

Это – отдельное направление эволюции профессионалов. «Машины из людей», ассоциируемые то ли с рабством, то ли с бюрократией, приобретают всё большую распространённость – и замечательным образом растут вместе с «сетевыми» структурами, вроде бы увеличивающими свободу отдельного человека. Увязывая это изменение с революцией в образовании, можно видеть – массовое высшее образование поставляет множество специалистов именно для таких «человекомашин». Разумеется, это уже другие профессионалы, и конфликт профессионалов и менеджеров отойдёт в прошлое вместе с распространением «новых профессионалов», то есть специалистов. Общего образования не существует, люди не имеют возможности адекватно коммуницировать по многим проблемам, и потому эти немые детали – специалисты – просто собираются в надчеловеческие конструкции под управлением менеджеров. Управляет не общее понимание дела, а конкретные волевые воздействия менеджера.

Прежде такие человекомашины касались в основном организации физического труда. Важный этап – теперь они касаются интеллектуального труда и переплетены с отсроченной интеллектуальной деятельностью (работой компьютеров). Работа любой компьютерной программы представляет собой отсроченный результат работы интеллекта программиста. Это обычно мыслится как «искусственный интеллект», хотя по сути больше напоминает «консервы». Как книги складывают в библиотеку, чтобы лежали и ждали, пока кто-то сумеет их использовать, так подвижный ум консервируется в программе, готовый к применению. Нечто не потребляется сразу, а сохраняется и используется через некий промежуток времени, и это делается не с физическим ресурсом, а с интеллектуальной деятельностью. И вот такая отложенная интеллектуальная деятельность перевита вместе с организациями людей (социальных ролей), под управлением менеджеров сложенных в человекомашину. В результате возникает чрезвычайно сложное псевдоинтеллектуальное поведение: поведение социально-компьютерных систем.

Общество перешагнуло очередной порог сложности, и теперь даже и высшее образование не гарантирует достаточной квалификации для ответственного ведения дела. В ответ на эту проблему выдвигается очень старое решение, создаётся два типа профессионалов – с элитным образованием, способных отвечать за результат – своей или руководимой ими работы, и «новых профессионалов», специалистов, которые годятся на то, чтобы быть деталями в деятельности специалистов-менеджеров. Разумеется, как это всегда и бывает, претензии «инженеров управления» преувеличены – но сама «менеджериаль-ная революция» произошла не случайно. Она обозначает один из процессов в эволюции профессионалов, один из элементов возникающего нового общества.

Именно с появлением так образованных людей, так воспитанных, с такими вот возможностями коммуникации, со свободой, ставшей у них досугом, эти люди-инструменты встраиваются в новую проявляющуюся реальность – прозрачное общество, которое непрерывно мониторит своих членов, приглядывает, контролирует и хотело бы вычислять их социальную значимость. Это не технические средства развились до такого уровня, это люди деградировали настолько, что подобный надзор становится реальным и существенным.

Понятно, что процесс этот довольно сложный. С одной стороны, квалификационные требования на многих работах растут – и может показаться, что в обществе крайне востребованы «высоко интеллектуальные профессионалы». С другой стороны, средний уровень высшего образования падает – сверхквалификация не востребована, идет деквалификация.

Оба эти процесса обозначают сложные изменения в структуре работ специалистов – появление нового поколения «человекомашин», много более продвинутых, чем простые иерархические бюрократические структуры, и нового поколения «высоких профессионалов», менеджеров. И ищутся новые слова, изобретаются термины – для тех, кто получил «массовое высшее», кто работает в составе этих человекомашин.

Представление о «среднем классе» возникло в рамках индустриального общества. К нему относились, кроме прочих, люди без капитала, но с профессиональными знаниями. У них был культурный капитал – не деньги и не средства производства, но дорогие умения, которые можно было приобрести лишь длительным образованием. Средний класс, включающий профессионалов, существовал в рамках прежнего, индустриального общества. С изменением общества исчезает и понятие «среднего класса», поскольку быстро образовываемые специалисты уже не могут составлять такую страту. Средний класс в постиндустриальном обществе возможно выделить, если просто рассматривать общество как пирамиду доходов, но качественно специалисты не выделены из общества в целом – у них нет признака старых профессионалов, длительного (и потому трудно воспроизводимого) образования, владения особой общей культурой и культурным капиталом. Специалисты постиндустриального общества все одинаковые – быстро обученные, хорошие инструменты для решения не ими сформулированных задач, и не важно, как называется данная специализация.

Потому сейчас и идут поиски слова – вокруг проявляется все отчётливее новая структура ролей социальной реальности, но пока её удаётся её назвать. Вот и выдумывают слова-кандидаты – быстро устаревающие, но каждое показывает направление, в котором хотел бы состояться смысл: «офисный планктон», «офис-самураи», клерки… Это профессии людей, обладающих «массовым высшим образованием». Теперь «обычное» высшее образование не даёт такого «культурного капитала», чтобы обладатель его мог претендовать на высокую конкурентоспособность. В конце XIX – начале XX века было совсем не так – достаточно вспомнить престиж, которым пользовались инженеры. Теперь же клерки самых различных специализаций образуют особую страту. Иногда их считают «новым рабочим классом», иногда зачисляют в «средний» – но это кусок новой реальности.

Соответственно изменяются – точнее, дифференцируются – и критерии профессионализма. В массовом обществе сложилось три критерия профессионализма. Это, во-первых, формально организованная квалификационная подготовка, наличие профессиональных знаний, подтверждённая особым сертификатом-дипломом, который выдаётся государством. Это набор умений, способность применять полученные знания в практических ситуациях. И третье – особый тип социализованности профессионала, вовлечённости его в решение общественно-важных задач. Профессионал не только обладал общественно-одобренным и утверждённым статусом, но и внутренне считал себя исполнителем задач общества (то есть у профессионала сохранялись фрагменты коллективистской этики). Эти три критерия (официальная квалификация, умелость, включённость в общественную структуру и выполнение общественных задач) проявляются в трёх существенных качествах профессионала: компетентности, корпоративности и ответственности.

Первый критерий даётся образованием, второй – работой по специальности, третий – приходит извне, либо от государства, либо контролем общества за профессией (репутация, успех). В рамках управляемой государством науки сильное государство брало на себя оценку работы профессионалов. В новом обществе, складывающемся сейчас, менее огосударствленном, больше зависящем от экономики, критерии оценки профессионалов стремятся захватить индивиды, потребители их труда, а также фирмы, управляющие их трудом. Суммация индивидуальных мнений происходит с помощью механизмов медиа. Это – коммуникативная социализация вместо государственной. И то, что возникает, можно назвать не государственной, но – коммуникативной наукой. В ней авторитеты создаются не государственными чинами и лицензиями, а различными системами рейтингов, в конечном счёте устроенных с помощью медиа-механизмов.

Платой за такую демократизацию статусов и появление не «государственно утверждённого», а нового типа «индивидуализированных» профессионалов (коммуникативно утверждённых) является снижение уровня оценки. Непрофессионалы оценивают в такой системе профессионалов – откуда следуют неизбежные искажения. Например, все привычные «игры» фундаментальной науки, все результаты, нацеленные на далёкое будущее, обесцениваются – непрофессионалы видят недалеко, судят наскоро, по первым результатам. Происходит снижение кругозора в оценке специалистов – и общество в целом становится близоруким: менее предсказуемым и слабее предсказывающим. Дальние следствия принимаемых решений более неразличимы.

Качества «старых» профессионалов: компетентность, корпоративность и ответственность, – неприложимы к специалистам. Ответственность они несут лишь перед менеджером за их узкие специальные результаты, а никак не перед обществом за результаты их совокупного труда. Каждый специалист делает небольшую стандартную операцию и не может отвечать за результат всей работы в целом. Специалисты не образуют корпорации – они входят в корпорацию как сотрудники (временные или постоянные), но это не корпорация специалистов одного типа, а бизнес-корпорация, фирма, в которых специалисты являются лишь инструментами для выполнения неких однотипных функций. Компетентность также неприложима к специалистам, в этом понятии подразумевается, что человек в неких рамках готов отвечать за результат и эти рамки достаточно широки, у специалиста ситуация не такая – он «по определению» умеет делать «свою» специальную операцию и столь же автоматически он не отвечает за всё, что получается с результатом и в результате его труда.

К сожалению, многие прекрасные учёные – плохие коммуникаторы, которым не хватает навыков или склонности играть роль просветителя для публики. Учёные обычно считают, что надо излагать материал, следуя нормам обработки данных, создавая модели, и ожидают, что общество примет их выводы, потому что были использованы апробированные методы научного исследования. Если научное сообщество приняло результаты работы, общество должно внимать – а не подвергать их сомнению. Но как раз в силу демократической нормы обращения с культурой популяризованные результаты научной работы подвергаются неквалифицированной критике. Научный результат, влияя на убеждения и действия людей, получает политическую природу, включается в сложный комплекс взаимодействий далеко не только научного характера. Учёные не хотят и не умеют работать в такой коммуникативной среде. Они желали бы занять роль специалистов, которые сообщают то, в чём точно уверены, а что будут делать с этим результатом – пусть решают другие.

У учёных возникает мнение, что общество тонет в пучине невежества, не способно понять даже элементарных научных результатов. У общества возникает мнение, что учёные совершенно не понимают общественных задач и желали бы нахлебничать, делая свои внутренние и непонятные операции за счёт всего прочего общества. Учёные желают создать научно грамотный электорат, действительно здоровую демократию, способную принимать рациональные решения. Только в таком обществе работа науки может быть адекватно воспринята и использована.

В связи с этим противоречием интересно, как изменилось мышление. Можно вспомнить, как эта же задача решалась прежде. При создании классического немецкого университета как раз и думали, что учёный не умеет внятно и доступно рассказать обществу о своих занятиях, и нужен специальный человек, который изложит научные знания на адекватном для понимания общества уровне. Идея Гумбольдта состояла в том, что рассказывать должен всё же учёный: обществу следует приспособиться. В этом была сила немецкого университета: слушатели были настолько мотивированы, что преодолевали трудности понимания. Это – решение XIX века. Современное решение: публика не сможет и не захочет понять учёного, это же не специалисты, и поэтому учёному следует приобрести навыки публичного политика и говорить доступно и практично. Но учёный не может таким быть – значит, нужен особый специалист, человек, обладающий навыком работать с масс-медиа, маркетолог.

Возникает противоречие: с одной стороны – быстрое накопление знаний, рост сложности системы знаний, рост специализации знаний; с другой – падение качества профессионалов, причём именно потому, что их оценивают неспециалисты, не способные отследить долговременные результаты работы.

В социуме в связи с быстрыми изменениями, возникновением новых профессий, быстрыми изменениями технологий и экономической ситуации, оказывается выгодным производить большую массу «быстрых» специалистов с тем, чтобы они, конкурируя, заняли возникающие места. Происходит усиление конкуренции по сравнению с миром пожизненных профессионалов. В том старом мире конкуренция возникала на этапе распределения после вуза, а затем профессионал встраивался в иерархию профессионалов и со временем поднимался по лестнице иерархии. В мире «коротких» подвижных специалистов – непрерывная пожизненная конкуренция: вместо постоянства профессии возникла постоянная конкуренция в рамках профессии. Возникает положительная обратная связь. Одновременно с усиленным производством «быстрых» специалистов снижается способность предсказывать изменения (растет «близорукость»). Для социума среда становится всё более непредсказуемой, что провоцирует выпуск всё более «быстрых» специалистов, способных адаптироваться к новизне. А новизна растёт по мере убыстрения специалитетов, которые всё хуже предсказывают ситуацию. Но остаются и постоянные задачи, которые быстрые специалисты могут решать лишь очень некачественно.

Так происходит разделение элитного и массового образования, разделение знаний – элитных долгих и массовых коротких. Идет дифференциация общества, которое становится всё более гибким и адаптивным, по мере усиления конкуренции, и всё хуже предсказывающим изменения ситуации и собственные изменения. Тем самым растёт вероятность социальной катастрофы. Поскольку это входит в нормальную картину мира, считается, что социальные катастрофы – это «нормально», то есть предвидеть и предотвратить их нельзя, и потому наращиваются опять же гибкость и адаптивность, чтобы в случае катастрофы быстрее восстановиться и повторить этот клубок стратегий.

Это соответствует известному системному решению: если не удаётся найти специфический ответ на вызов среды, если происходит деградация уровня организации и общее упрощение под влиянием неблагоприятных условий, решением является вброс всех ресурсов в размножение. Следует упросить организацию и бросить силы в плодовитость, числом «потомков» решая задачу выживания: быстрое взросление, короткий жизненный цикл, простое поведение, много потомков, кто-нибудь выживет. В случае, когда речь идёт о таком социальном институте, как наука – это девиз «publish or perish».

Тем самым противостояние оформляется между незнающим «клиентом», которым является каждый член общества вне своей специализации, и сомкнутой структурой «фирмы», производящей продукт. Одно решение приведено выше: деградация, переход на ускоренную воспроизводимость, потеря сложности строения ради эффективности. Этим путём сейчас идёт социальная реальность. Это называется потребительством – ускоренный рост потребления при снижении качества продуктов (и качества людей). Возможно иное решение. Сейчас фирмы, объединяющие специалистов, противостоят потребителям их продукта. Нужны нового типа организации, объединяющие тех, кто продукт производит, и тех, кто потребляет. Нынешняя ситуация – с разрывом: происходит обман покупателей. Ситуация с организациями этого предлагаемого типа, совместными организациями «продавцов» и «покупателей» – без такого разрыва, качество продукта не промалчивается в рыночной борьбе, а спокойно обсуждается внутри общей организации. Деградация и упрощение становятся ненужными: внутри такой организации договариваются о ценах, о количестве производимого, о качестве. Строят планы на будущее потребление и оговаривают риски.

Если же говорить о том, что есть – критерии и качества профессионализма изменяются. Больше не являются существенными компетентность, корпоративность и ответственность. Знания для специалиста по-прежнему ценны, но уходит «коллективистская зависимость» профессионалов. Профессионализм (теперь это специализация) становится индивидуальным проектом, это вклад индивида в создание жизненного проекта и разработку будущей карьеры – отсюда гибкость, лабильность, способность к смене направления специализации. Прежде был профессионализм социальной группы, сейчас – отдельного индивида. Индивид лично оплачивает свой профессионализм и пытается сообщить об этом обществу. Его профессионализм – это теперь его индивидуальный проект.

Если профессионализм – индивидуальный проект, то и знания становятся относительными (в социальном мире – речь, конечно, о нём, а не о «на самом деле», с которым имеют дело лишь немногие). Ситуация остаётся переходной, пока нынешние профессионалы (=специалисты) ещё обладают (обладали) «прежним» образованием. Образование – отставая – тоже изменяется, и вот перед нами новое образование, о котором подробнее рассказано выше – и оно более не тормозит процесс перехода профессионалов в специалисты. Во время переходного периода профессионалы, ещё выученные прежним образом, всё ещё относились к своим знаниям по прежним, «абсолютным» критериям, сожалея об «относительности», проникающей в общественные оценки. Для новых специалистов это уже нормальная ситуация. Разумеется, знания и ценность этих знаний относительны. Вместе этим общественным изменением меняется и отношение к категории «истина». Система стремится к цельности – и потому, в обществе меняется отношение к знаниям.

Если отбрасывается общественно-поддерживаемый статус профессионала (с теми неприятностями, которые с таким внешним статусом связаны) – происходит изменение и самих знаний и умений. Ведь в значительной степени общеобязательность истины институционально держится статусом профессионалов.

Общественное восприятие знаний подстраивается под индивидуально-экспертное отношение к ним их носителей: знания становятся не «верховным идеалом», а весьма сомнительным манипулятором, который используют некоторые люди, чтобы добиться своих целей. Кто-то действует властью, кто-то – деньгами, а другие – знаниями. Это ничем не лучше и не хуже, это у них стратегия выживания в социальном мире такая. Никакого преклонения перед знаниями эта позиция, конечно, не несёт, и никакого снисхождения к носителям знаний не требует. Кому когти, кому зубы, кому панцирь – сам выбрал. И этот выбор неплох – всё же допускает проникновение в элиты. Ведь под этими элитами денежных, властвующих и знающих есть ещё массы необразованных, непрофессионалов. «Профессионал знания» продаёт свой труд иначе, чем непрофессионал. Необразованный получает фиксированную зарплату и подвергается контролю вышестоящих. Профессионал же стремится получать не зарплату, а гонорар, контролирует сам себя и умеет это делать, т. е. способен к самоконтролю. Над ним даже и начальников не нужно – он сам себя отлично проконтролирует и выполнит требуемое. В указанных менеджером границах.

Стремление к преобразованию зарплаты в гонорар – это последний рудимент давнего понимания, что культурные результаты не могут быть проданы, они могут быть только подарены, а деятель культуры не может получать «соразмерную оплату труда», он питается дарами. Подарок – это единственная форма, в которой материальные блага могут вноситься в сферу культуры. И – в чрезвычайно искажённых формах – это до сих пор живёт в хозяйственной практике современности, в виде благотворительности и фондов, поддерживающих университеты, в виде выделяемых средств из бюджета страны, и в виде гонораров, которые вместо зарплат.

Возникающее новое общество гораздо сложнее, чем прежние. Основа сложности этого нового общества – не системы сложных обрядов, не запутанные системы родственных или властных отношений. В новом обществе человеческий интеллект сплетается с отложенными результатами интеллектуальной деятельности, социальные институты сплетаются с компьютерными программами. Образуется социальная среда активной сложности, самоусложняющиеся социальные образования. Эта среда из новых, более сложных социальных образований, наследников социальных институтов прошлого, назовём их человеко-машинами.

В результате определённого воспитания люди вплетены в системы человекомашин, увеличивая сложность социальной среды. Чтобы взять этот процесс под контроль разума, следовало бы сознательно заниматься социальным конструированием. Например, активно пытаться организовать общество, о котором говорилось выше – состоящее из трёх сфер, правовой, экономической и культурной, с собственными способами действий в каждой сфере. Поддержание такого общества требует индивидуальной активности каждого человека, от деградации такое общество удерживается деятельностью индивидов. Если же такой сознательной активности к социальному строительству не прилагается, люди оказываются во власти «социальных привычек», если говорить на старинный манер, или – во власти человекомашин. Экономические, правовые и культурные механизмы захватывают людей и управляют ими. Такие деятельности включают людей как пассивные объекты, заставляя претерпевать экономические кризисы, неизбежно возникающие войны и вспышки религиозного фанатизма.

Вся эта социоэкономическая реальность скрыта определённой идеологией, производимым системой медиа особенным пониманием, которое социосисте-ма требует от индивидов для сохранения своей устойчивости. Каким образом оформлено представление о сломе старой системы профессий массового общества, о переходе к обществу нового массового и элитного образования? Это видится как завоевание свободы и демократии.

Демократическая мечта в приложении к профессионалам выглядит так. «Старые профессионалы» обладали постоянным статусом, зачастую не соответствовавшим их реальной эффективности, и этот статус был практически пожизненным. Теперь возникает новая, демократическая система оценки результатов труда специалистов. В идеале каждый посетитель-клиент специалиста оставляет отзыв о контакте в сетевом форуме, специалисту автоматически начисляется рейтинг, а со знающими его клиентами можно связаться по оставленным ими электронным адресам. Человек сам решает, к кому ему обратиться – между его решением и действием не вклинивается принудительная система статусов, утверждённая сторонними к этому взаимодействию социальными институтами. Медиа могут помочь, создавая систему обзоров по специалистам того или иного профиля, публикуя всевозможные «топы» и рейтинги лучших специалистов. Это ведь, несомненно, способствует выбору. Система профессий теперь гибкая, возникают дополнительные образовательные программы, помогающие быстро изменить специализацию – неудачливый специалист переквалифицируется в какую-то иную область.

На деле в обществе возрастает неравенство и постепенно складывается сословность, неравенство грозит стать наследственным. Но оформлено это мягко, без насилия и при согласии масс населения. В результате новое расслоение общества не выглядит мрачно и трагично. Каждому – своё, и всё добровольно. Опасности на пути развития такого общества видятся как временные диспропорции. Пока ещё не вполне ясно, какие области знаний и деятельности следует прочно закрепить за элитой, какие области, которые по самой их специфике нельзя отдавать в руки «коротких специалистов»-экспертов нового образца массового образования. После нескольких кризисов дефицита специалистов дело, надо полагать, наладится. Например, ещё вот только что было убеждение, что представители такой массовой профессии, как врачи, должны отправляться вместе с другими специалистами в низы общества. Но вдруг, неожиданно, в силу обстоятельств чрезвычайной силы оказалось, что это было поспешное решение и с врачами следует обходиться как-то иначе.

Этим ещё раз подчёркиваются отмеченные выше противоречия – «близорукость» общества, прогрессирующее падение качества специалистов, распадение базы «общего образования», которое только и может служить основой для коммуникации между профессионалами разных профилей и между профессионалами и непрофессионалами. Эти трудности надо решать именно на уровне образования – школьного и высшего. Именно в области образования находится решающая всё ниточка, не привлекающая особого внимания – однако только потянув за неё, можно распутать огромный узел «статусных проблем» и профессионализма. Проблемы интеграции знания, взаимоотношения профессионалов, общение с непрофессионалами, – все они выходят на проблему образования.

Отсюда и возможна мысль: стандартизация образования государственными органами, столь традиционная и принятая – безнадёжно устарела. Попытка создать «общее образование» как стандарт, сделать «базис понимания» регулируемым государственными чиновниками – это утопия прошлого типа общества. Один из неплохих вариантов – создание независимых образовательных учреждений, которые смогут вырабатывать программу и требования к ученикам, не оглядываясь на внешние стандарты – и создавая стандарты самостоятельно. Да, гарантии качества ждать не приходится – именно потому, что это качество можно только сделать, а никак не гарантировать. Но если думать о выходе – он, кажется, где-то здесь.

Этот выход сопровождается опасностью: чрезмерно тесное объединение элитного образования и экономических потенций. Как в старом, домассовом обществе элитная образованность была неправомерно сращена со структурами власти, так в становящемся обществе она неправомерно сочленена с богатством. Внутри общества, пронизанного призывами к демократии, возникает сословная структура. По мере застывания сословное устройство общества обречено на нехватку людей для любой квалифицированной работы, любые попытки реформирования общества будут раз за разом натыкаться на крайнюю ограниченность «вменяемых» и ответственных людских ресурсов – при избытке «никуда не годного» населения. Это – будущая опасность, но при снижении горизонта планирования курс всё равно взят на сословность как спасение от нынешних противоречий.

Новому устройству общества сопутствует мягкая идеологическая обработка, а также совершенно гигантские силы принуждения, которые при желании это общество может использовать. И потому при продумывании этого общества возможна только активная читательская позиция. Если это общество нравится и всё в нём в принципе устраивает – больше уже ничего нельзя сделать для понуждения мысли. Можно объявить все недостатки временными, подлежащие сбалансированному исправлению и не поверить, что некоторые серьёзнейшие проблемы встроены в самые принципы устройства этого нового общества – и они не будут исправлены при сохранении прежнего образа мыслей.

Если же общество кажется не устраивающим, его хотелось бы изменить, исправить само принципиальное устройство – надо продумывать реформы центральных, несущих элементов этого общества. Они глубже принятых систем права, глубже проблем экономики, они коренятся в устройстве культуры и оттуда определяют ход мысли, который делает неизбежным порождение снова и снова привычных экономических механизмов и применение правовых процедур. Что же можно сделать, чтобы думать как-то иначе?