Текст книги "Образование будущего. Университетский миф и структура мнений об образовании XXI века"

Миф о русском университете мог бы состоять в образе университета свободного, открытого, где студенты перебираются из города в город и учатся, чудаковатые профессора оказываются крупными учёными и интересными людьми, где студент от курса к курсу получает всё более сложные и безумно интересные знания, где учиться интересно и несколько опасно. В этом университете все безумно увлечены задачами познания, людские недостатки сглаживаются именно тем, что центральная цель и студентов, и профессоров – познавательная. И каждый в меру сил своей личности занимается именно познанием. В этой познавательной увлечённости неважными становятся и карьерные, и материальные интересы. Человеческая личность создаётся усилиями, которые направлены на познание — потому что не с любыми качествами характера можно одинаково хорошо познавать. И из самых разных исходных позиций люди выстраивают в себе личность учёного, исследователя. Образы этого мифа – странные, умные, бескорыстные, способные разговаривать и понимать сколь угодно странного собеседника, они умудряются сочетать скромность и умение держаться на равной ноге с кем угодно. Это сочетание идеалов познания, равенства, открытого общения и братского отношения к окружающим, и эти идеалы открываются по поводу образовательной деятельности. Это идеал всесветного познания, объединяющей истины, которая не внечеловечна, а напротив – соразмерна человеческому познанию.

Такой миф о русском университете не был бы заимствованным, скопированным, немецким. Дело ведь совершенно не в том, что он частично сходен с образом, исходящим из Средней Европы. Когда рисуется образ самурая, дело не в том, что его качество – храбрость – «такая же», как у, допустим, храбрых английских солдат. Целое определяет части; в самурае важно, что это самурай, а не сходство отдельных его качеств с образами других храбрых воинов. Не важно, что истории в аниме по большей части копируют чужие сюжеты – не более важно, чем заимствования сюжетов у Шекспира. Важно, получился ли значимый образ – или нет.

Образ германского университета невозможно прилепить к современной немецкой культуре. Если рисовать русский университет, он обязательно приобретёт ряд черт, которые невозможно отнести к другому образу. Как Хогвартс под Рязанью остался бы английским, так образ русского университета обязательно будет отличаться от университета германского. Иными будут чудачества профессоров и их характеры. Иными по настрою будут научные задачи, которые решают в таком университете. Иными будут манеры студенчества. В образе немецкого университета и его студентов – дуэли, попойки, веселье в кабачках. Если встраивать в русский университет студенчество – вряд ли там появится студенческое братство с чертами средневековой корпорации, это будет совершенно иное по духу студенчество. Вместо дуэлей и кабачков – скорее, общежитие, взаимодействие разных характеров и длинные разговоры. Хогвартс с первого взгляда распознаётся как английский колледж, поскольку замкнут, закрыт, таинствен, нельзя выйти и уйти когда захочешь, это закрытый пансион с соответствующими нравами, там важнейшая черта – граница, отделяющая всю жизнь колледжа от всего внешнего. Нельзя уйти. Нельзя выйти. Нельзя рассказать и нельзя узнать – граница непереходима, она и образует Хогвартс. Стоит убрать такую закрытость, сделать университет открытым, светлым, свободным для исследований – и это совершенно не будет похоже на образ английского университета (ещё раз напомню: речь об образе, а не о реальности). Так что и с английским, и с немецким университетом русский университет не будет схож. Это могло бы быть образом, излучаемым из русской культуры – кто бы ни рассказывал истории об этом университете.

Перехватить такой образ невозможно. Недаром образовательный сюжет довольно редко используется в других литературах. Это то, что родственно русской культуре и литературе и что можно взять, переключившись с той липкой мерзости про проституток и десантников с ментами, которую она сейчас избрала своим пастбищем. Это в самом деле не каждый сделает – отношение к высшему образованию иное в разных странах, и этот миф изначально может вырасти на нашей почве, а в другой культуре будет эклектичным, натужным. Но если его вырастить здесь и дать стилистически верные черты – он может воспроизводиться.

Разумеется, этот русский университет – это фон. Это не содержание мифа, а фон, на котором происходит действие. Сюжетный фон для чего угодно, любых поворотов; играть это должно воздухом – не прямыми действиями героев, а атмосферой. Скажем, эмигрант – из России; обычный сюжет, жизнь в другой стране, но вокруг этого эмигранта так как-то происходит… возникает область понимания. То есть через этого героя и сгущающиеся вокруг него события просвечивает фон, который создал такого героя, и этот фон узнаётся как «русский университет». Он просвечивает через личные качества этого героя, объясняя их, а на деле – демонстрируя себя. Показывая такое место, где можно поговорить и понять, быть понятым. Герой, допустим, выступает как тот, кто может понимать очень разных людей, так что это вызывает удивление у читателя, а способности этого понимания он развил – там, в том месте, откуда он пришёл в действие рассказываемой истории, в том фоне, из которого выступила эта фигура героя произведения. И это довольно особенное понимание – не «логическое», как у аналитика-детектива и не «эмоциональное», а «смысловое».

То есть сами сюжеты мифа о русском университете могут быть хоть фантастическими, хоть детективными, хоть любовными – это как в аниме, где только стиль рисовки определяет жанр, прочее – что угодно. Так и здесь – нужно создать эту атмосферу, стилистику с несколькими узнаваемыми чертами – и потом это начнет работать само, именно потому, что идеал – стремящийся распространиться, молодой, идеал учения, понимания, решения больших проблем, общения с интересными людьми. Как любой такого рода «мифический стиль» (ну, напомню ещё раз – как японские…) – это может быть и кино, и сериалы, и литература. И вокруг этого стиля можно постепенно договариваться… Там будет объединение старого и уже скучного эстетически романа воспитания с вполне современной эстетикой. Такой жанр – сможет вытянуть осмысленное принятие современности.

Можно усомниться, что такое возможно – мол, да кто же будет читать русские книги, ну вот выпускают тонны всякой фантастики, но это же дрянь и никто к этому всерьёз не относится, это всё пустые разговоры. Это понятное возражение, однако есть разные примеры. Можно вспомнить «Школу в Кармартене» Анны Коростелёвой, книгу об университете, не изданную, распространяющуюся только в сети (автор отказывается её издавать и иметь дело с издателями, просто вывешен текст в сети). И это очень многие читали, это многими и многими вспоминается. И в этой книге – удивительная атмосфера высшей школы, там почти не важен сюжет, он слегка проблёскивает и нужен лишь для того, чтобы показать этот богатейший фон – университет, чудесный, опасный, потрясающе интересный мир познания, в котором самые разные люди занимаются разгадыванием задач. И познавательное умение разгадывать даётся никак не даром, просто из-за врождённого таланта, это именно кропотливое и требующее много труда обучение, на вершине которого – совершенно магические вещи. Этот мир университета, как можно видеть, уже проступает в современной литературе. При этом – разумеется – никакой клюквы и русского духа в «Школе в Кармартене» нет. Это русский университет не потому, что там имена вроде Ивана и Марьи, не по вставленным назойливым реалиям псевдославянского характера, а именно по тому горению интереса, которым и написана книга. Если вчитаться, этот самый Кармартен (который, конечно, в Британии) – русский университет, и это опознаётся – с той же надёжностью, как Хогвартс опознавался бы под Рязанью, если б какому-то автору пришло в голову такое сделать. Так что дело совершенно не в стилизации под «национальную специфику», русский университет – это смысловое объединение и стилистическое, а не сюжетное и признаковое.

Другое возражение – что в нынешних трудных условиях ну какой может быть выход за пределы России, всё уже… Мы всё проиграли, и себя, и своё будущее. Однако можно вспомнить, что даже очень слабые образцы той или иной идеологии, если они вписаны в какой-то художественный мир – начинают иметь хождение. Например, Южная Корея воспринимается из России как удивительный образец, очередное мировое чудо, за считанные десятки лет поднявшаяся из ничего страна, с удивительной культурой и экономикой, которые сумели подняться туда, откуда Россия упала. Это пример «азиатского тигра», это «диктатура развития», это технический прогресс небывалой скорости. А из самой Южной Кореи смотрится совсем не так. В Южной Корее своя интеллигенция, у которой история особенная – они подпольно в молодости изучали Маркса, они читали роман «Мать» Горького – он ходил нелегально, в тамошнем аналоге «самиздата», они наизусть учили запрещённого у них Маяковского. Для них привычно говорить о романе «Мать» с восторгом, это одна из вершин мировой литературы, это их молодость и высокие мечты. Это тот фон, на котором и строились технологические победы – так же, как фоном наших, российских побед были диссиденты и Солженицын. Для южнокорейских интеллигентов Горький и Маяковский – это писатели, рассказывающие о пути к демократии и свободе, они строят идеалы светлого общества будущего.

Так что, в общем, не столь важно, кажется ли, что на российскую культуру с ожиданием смотрят или кажется, что на неё никто не смотрит, – это совершенно не важно. Если будет надо – скачают, издадут хоть нелегально, прочитают и немодное, переведут сами – лишь бы было. Важно, что «смысловом пространстве», в «мире мифов» есть место для мифа о таком русском университете. Важно, что это не занятая ячейка, именно такой по духу университет не может быть ни английским, ни французским, ни немецким, ни американским. Если написать желаемый университет, руководствуясь духом русской культуры – то не важно, как зовут героя, Джон или Педро, и действие может происходить где угодно: это всё равно будет узнаваемый русский университет.

Итак, смысл мифа о русском университете в том, что в России пока ещё существуют условия для сложения такого мифа (его пока нет), и это могло бы быть весьма важным. Миф – это ценность, имеющая социальную привлекательность, это источник целей. Этот самый мифический русский университет, которого нет, но который мог бы быть, – то место, где в первую очередь интересно было б учиться, это было бы захватывающее приключение учёбы… Ну, примерно так, как это описано у Роулинг насчёт Хогвартса – не черты школы волшебников, они совсем иные, а именно то захватывающее дух чувство – тут можно выучиться магии!

Почему русский: есть основания полагать, что в других цивилизационных регионах возникновение такого мифа уже невозможно. А здесь – ещё может быть. Может, конечно, и не быть. Посмотрите, как мечтают в Америке об университете – эти мечты показаны в одном из предшествующих разделов («американский предпринимательский университет»; ещё об этом в нижеследующем разделе «проектируемое будущее американского университета»). Там представления об идеале совсем иные, там это будет большой, богатый, успешный университет, в котором есть место самым разным студентам, и показано, что не отличные их способности и тяга к познанию характерны для местных студентов, а именно число и разнообразие, они, если угодно, все – негодные, но вот как их много, и вот даже такие… и такие… и вот такие… – все находят здесь место, все могут обучаться и находят интересные курсы, и потом так или иначе устраиваются в жизни, находят для своих слабостей и чудачеств место в жизни. Это совсем иное содержание идеала, это другая история. Если попытаться сказать миф американского университета, это будет миф принятия: пафос этого мифа в разнообразии тех, кого университет принимает, он способен вместить и дать место всем – слабым, негодным, непринятым – они найдут в этом американском университете общую для них среду, в которой смогут устроиться и жить такими, каковы они есть. Это – место в конце пути, то, куда все приходят. Миф о русском университете обратный – это не конец разнообразия. А его начало. Если в том же стиле сказать о русском университете, как только что было сказано об американском – это будет так: это миф рождения. В этом университете помогают оформиться и родиться всему разнообразию, здесь из более одинаковых делают более разных, помогают подняться на уровень вверх и этим движением оформить разнообразие судеб. Отсюда исходят разные – в разные стороны. Здесь не укрывают разных в общем убежище, а воспитывают разных, чтобы они могли выйти в мир за воротами университета. Эти мифы об-ратны в отношении разнообразия – при том, что оба мифа, в некотором смысле – о разнообразии (что связано с характером времени; в наше время расцветает разнообразие и что с ним делать – проблема). Именно поэтому миф о русском университете и нельзя украсть – в других культурах иные идеалы, и если целенаправленно складывать миф в иной культуре, получится что-то другое. Другой университет.

Что такого именно в России, что может существовать такой миф? Почему реально существующие идеальные образы высшего образования – тот же Хогвартс – не являются проявлениями этого мифа, а несуществующие идеальные образы должны отчего-то приписываться именно России, вовсе не первой университетской стране мира? Университетов в ней не так много, места они в международных рейтингах занимают совсем не первые.

Для ответа надо ещё раз напомнить, что речь идёт о мифе, а не о проекте. Речь совершенно не о том, что университетская культура нынешней России развилась более чем где бы то ни было и сейчас первой перейдёт в какое-то новое качество, – совершенно не так. Надо смотреть не только на то, что развито в данной культуре, но и на то, чего она жаждет, чего ей не хватает, чего у неё нет. Русская культура очень озабочена знанием, положительным знанием, настоящим, неиллюзорным. Социальный институт, который предназначен вырабатывать такое настоящее знание о мире и людях – имеет огромный авторитет и востребован. Тут сплетаются пренебрежение богатством, недоверие к официальной власти, поиски правды: тут не логика достижения («мы уже многое сделали в этом направлении – сейчас мы поднимемся ещё на ступень»), а логика боли: «нам, именно нам вот без этого – ну никак, потому что без этого очень больно и нет сил терпеть».

Эта культура очень озабочена общением. Она крайне настойчиво… фантазирует, что общение именно в русской культуре – совсем особенное, душевное, тёплое, сочувственное и близкое. Это неверно понимают, когда вправду пытаются измерить: а теплее ли русское общение? Нет, холоднее. Атмосфера в русских городах менее приветлива, чем во многих иных. (Правда, есть тонкости… Холоднее атмосфера поверхностного общения, горячее атмосфера глубокого личностного общения, к которому переходят очень охотно). Дело не в том, что есть – дело в жаждущем желании. Другие так не мечтают об общении всех со всеми, не мечтают так понять всех – они мечтают о чём-то другом. Культура требует то, чего ей не хватает. И сила требования такова, что культура вбирает это с большей силой из мечтаний, чем иная культура, этим в некоторой, небольшой мере обладающая.

Среди других связей мифа об университете именно с русской культурой – умение понимать и создавать атмосферу понимания. В других культурах может быть сильнее развито «непонимание», умение жить без чёткого понимания, «интуитивно», или напротив – культ точного знания, спокойного ясного знания, как следует поступить. А в русской существует жажда именно «атмосферы понимания», которая не описывается ни иррациональным, подземным «вдруг», ни холодным покоем готового знания. Точно такая же особенность – не готовая, не «положительная» особенность, а – скорее, жажда, востребованность – относится к умению и вкусу коллективной жизни, представлениям об атмосфере в сообществе. Сейчас общество сильнейшим образом атомизировано, но определённый стиль мотивированного знанием объединения и братства людей – братства по знанию – очень востребован. Эти вещи совсем иначе выглядят в других культурах – там этот этап, университетский, разумно рассматривается как шаг карьеры, приобретение знаний для профессии. И потому там этого мифа не будет, поэтому его нельзя украсть: там его не хотят. Бескорыстное знание, открытое и свободное – этот идеал живёт именно в России, что не означает, что он здесь осуществлён.

Аргументация идёт не от достижений, а от жажды, настоящего желания. Если настоящее – его не подделать. В других местах люди хотят другого, а вот именно такого нигде больше не захотят. Голос духовного влечения, голос этики не подделать, ему нет дела до внешних условий: нету? ну так создайте эти условия. Это этическое долженствование, желание создать нечто в мире не зависит от внешних трудностей. Выиграла позиция или проиграла, выгодно это или нет, помогают другие или мешают – не важно, следует искать средства сделать то, что лично вы считаете правильным. Если считаете нужным нечто – ничего не остаётся, только делать. Всё прочее – мякина, на которую опять же вы решаете потратить свою жизнь.

Что можно придумать, если в большом социуме, насколько можно видеть, нет оснований для такого идеала? Да мало ли, что мы, способа не найдём. Мюнхгаузен и Гумбольдт придумали такую социальную машину в начале XIX в. Это был сказочный вариант, ну не могло у них получиться, нельзя представить подконтрольную чиновничеству организацию, во внутренние дела которой чиновники не лезут и ими не управляют, а бережно сохраняют. Это сказка. Она была исполнена и полтора века работала. Общество изменилось, и эта сказка закончилась. Что же, надо строить иную социальную машину, создавать новую сказку. Вариантов-то нет.

Дело ведь не в немцах. У нас же нет цели в антикварных целях восстановить дух Германии начала XIX в. Это было бы просто дурацким занятием. Хотелось бы сделать нечто ценное в наше время и идеал немецкого университета – только компас, позволяющий подойти к сотворению нового идеала: мифа о русском университете. Идеал нужен как орудие для достижения цели. Мифы, вообще-то, только для этого и нужны. Миф – это духовное оружие, концентрирующее ценностный подход к определённым идеям и явлениям. Без такого орудия многие умы срываются, у них хватка слабая, а с мифом – прочнее можно схватиться и вытянуть неподъёмное.

Разумеется, существуют и другие мечты, и они тоже желаются на территории России. Вот есть мечта об армии. Существует много, очень много людей, которые мечтают и тоскуют об армии. Среди них и для них есть писатели-фантасты – они мечтают и создают в мечтах образ «идеальной» армии. Там ясность целей, вменяемость средств, разумность, братство, сплочённость общими испытаниями. Тяжело, но хорошо. Очень много значит честь – причём эта честь так разумно и замечательно устроена, что выражается внешними знаками различия. Число всех этих шевронов, шпал, дырочек, выпушек, железочек на разных местах тела обозначает тонкие различия количества несомой субъектом чести и её качественные особенности. Зримая иерархия является ценностью в армейском мифе. Это «офицерский» миф, есть и «солдатский» – миф чести именно личной, конкретного бойца, солдатской, простой, от чистого сердца, без прикрас, показухи и славы. Нести тяжкий труд войны вместе с товарищами и вынести этот груз. Безымянная тяжесть подвига, о котором помнят и знают только свои, немногие.

Есть мечтатели свободы. Ценности свободы обычно отстаивают, поместив героя в очень зажатые, несправедливо-деспотичные условия, откуда любой шаг в сторону смотрится как добродетель. И вот такой герой поражает добровольно-скованных окружающих своей непосредственностью и умением двигаться боком в сторону, когда все пешками вперед и шашками назад. Одинокий протестант, террорист и защитник, художник и вольный сыщик, волк против роты егерей. Солнечный бунт против застывшего лунного мира ценится в мифе о свободе.

Это «положительнные» мифы. Есть и отрицательные, они действуют совсем иначе; положительные зовут строить – каждый своё. Отрицательные зовут разрушать. В России есть миф об армии и праве, есть – о свободе, и есть – об обиде. Мечтатели обиды составляют миф из обид, копят их – чтобы зарядиться энергией, позволяющей разрушить то, что было ценным. Миф обиды любит маскироваться ценностью справедливости. Но отличается тем, что ему не нужно справедливое воздаяние, заботящееся более всего о справедливости и мере. Развеивание обиды, вира и прощение – отбирают у них ресурс. Обиду. И миф обиды не нуждается в извинениях и отдарках: ему нужна только месть, причём асимметричная. Запредельная. Жгучая.

Есть разные мечтания. Они совсем не все плохи. Но дело в том, какие ценности способны выразить особенные мечты и ведут ли к значительным возможностям преобразования всей системы ценностей. Не в том дело, что армия – это плохо, и мечтать об армии не следует. Но в этот идеал одни ценности помещаются, в нём играют (вот те самые командные взаимовыручки, честь и пр.), а другие туда не помещаются и даже при насильственном внедрении чувствуют себя плохо. То есть каждая такая мечта – предопределяет типы сюжетов, возможные типы характеров и ситуаций, – каждая сюжетная рамка предопределяет ценности, которые будут выражаться. То есть ценности связаны и одни тянут за собой другие. Ухватившись за армию, вытащим один набор ценностей, одну судьбу, взявшись за свободу – другую судьбу.

И вот в сюжете «Университет» могут выражаться очень важные для России ценности, важные для России особенно и в большей степени, чем для других культур. Дело не в том, что никто, кроме армейских, чести не разумеет. Однако в иных группах сюжетов «игра в честь» возможна, но на периферии, она не выходит в центр – потому что есть более важные ценности. В армейском сюжете вполне может идти речь о свободном независимом художнике, который именно нарушением правил и устоев создаёт возможность дышать – но вот сделать центром такой персонаж нельзя, иначе он сломает жанр и не будет это армейским сюжетом.

Ещё и поэтому «университетский миф» не может быть захвачен другими культурами – вовсе не потому, что у них тех ценностей нет или они недоразвитые, а только по соотношению. Там есть более важные и центральные ценности, и «университетские» не будут играть центральную роль. В этом смысле – они там не станут мифом. А в России эти ценности – центральны. Вот играть ценности рынка, торговли, оборотистости в России не удастся. Ещё раз: не потому, что в России нет оборотливых людей и невозможно не презирать торговлю – ну конечно, очень возможно уважать сообразительных бизнесменов, но вот мифа – не получится, эти ценности расположены на периферии. А университетский миф – для России централен (не в том дело, что нет других центральных; с империей придётся плакать ещё долго – что делать, себе камень на шею… мечтать тоже надо с умом). Иные мечты ложатся на будущее тяжёлым грузом – имел дурость помечтать о чём-то – расхлёбывай. У России довольно много таких тяжких мифов, сдуру вымечтанных – которые придётся расхлёбывать.

Университетский миф очень хорош, он может служить противоядием ко многим привычным болезням российской мечты. Это не «анти-» миф. То есть он самостоятелен, а не берёт силу у противника (как миф о свободе – тот питается притеснениями, как миф о справедливости – тот питается злом несправедливого насилия и гневом). Самостоятельный миф хорош тем, что его можно излагать, не играя за противника, не усиливая его. А то ведь за свободу можно бороться «чем хуже, тем лучше» – специально усиливая противную сторону, чтобы огонь собственного противостояния был контрастней и ярче. Так с верой часто бывает, увы. А с университетским мифом нет таких подлянок – он автономный, излучает собственную силу, крайне сейчас нужную.