Текст книги "Образование будущего. Университетский миф и структура мнений об образовании XXI века"

У меня сын пишет, как курица лапой, я когда с ним уроки делаю, то обращаю внимание, что их учат писать буквы как-то не по-человечески. Столько лишних и сложных закорючек, что пока он их выводит, то для самой буквы уже не остается места.

Я даже не знаю, но пишут как-то странно.

Я за то чтобы все печатали, а вместо подписи био-сканер.

Многие отмечают, как странно выглядят современные образованные люди, получившие высшее образование. Когда им приходится написать что-то от руки, вдруг проявляется совершенно детский, неумелый почерк. Удивительный контраст: солидного уже возраста специалисты, и почерк не «плохой» – именно детский, неумелый.

Конечно, причина такого странного с точки зрения предшествующей культуры положения дел – в том, что умение писать становится второстепенным, а не базовым. Точнее, прежнее умение писать распадается на два сравнительно независимых умения. Одно – грамотность, возможность составить понятный текст. Другое – чистописание, умение собственноручно написать текст. Текст всё чаще приходится набирать, а не писать, и умения, связанные с чистописанием, уходят в прошлое.

В общем, это примерно такая же перемена, которая была при замене перьевых обычных ручек на автоматические, с резервуаром чернил, и потом при замене авторучек на шариковые ручки. Каждый раз происходила порча почерка, и выученные в других условиях сетовали на недостатки каллиграфии. Видимо, это необходимая сторона смены технических средств.

Тема эта, казалось бы, совершенно невинная: у людей всего лишь плохой почерк. Однако попробуем и в этой теме отметить линию рассуждений, которой нет – то, о чём не говорят. Следовало бы изучить, с чем связан и на что влияет почерк. Давно известно, что определённые типы движений связаны с психическими процессами. Походка человека связана с его настроением и т. п. Можно полагать, что тонкие координационные движения, происходящие при письме, при ручном написании букв, связаны с развитием определённых слоев психики, определёнными психическими умениями, и распадение умения писать может оказаться связанным с некоторыми другими утратами. – На это можно возразить, что быстрый набор смсок на клавиатуре мобильного телефона и игровые навыки на компьютере создают новые классы тонкой моторики рук. И на это следовал бы ответ, что это в самом деле так – на место одного типа тонкой моторики приходит совершенно иной тип, движения при письме совсем иные, чем при быстром нажимании кнопок и фиксировании руки на мыши или джойстике. Так что как распадение письма влияет на общий фон развития психических процессов, неизвестно – дело не в том, что это приведёт к катастрофе, но мы просто не знаем, с чем это связано и к чему может привести. Может быть, умение писать влияло на некоторые особенности учеников в школе. Может быть, тонкая моторика, возникающая при письме, была согласована с развитием речи, определяла (частично) лёгкость и беглость некоторых видов речи.

Например, иногда указывается, что в популяции всегда находится довольно значительный процент дисграфиков, и привычные упражнения в начальных классах – палочки в прописях – корректировали дисграфию, так что в дальнейшем на обучении это отклонение почти не сказывалось. Причём занятия с прописями должны предшествовать обучению чтению и письму: если они проводятся с детьми, уже знающими начатки этих умений, они не оказывают влияния на скрытую дисграфию. Так это или нет – сказать трудно, важно лишь заметить, что пустяковая на первый взгляд тема плохого почерка в связи с переходом к печатанию текстов вместо написания выводит к очень неожиданным и мало изученным следствиям.

вряд ли современный человек в здравом уме станет читать Бедную Лизу

ну, просто с ней надо ознакомиться и понять, почему именно Бедная Лиза была прорывом, вехой в литературе, почему фраза «и крестьянски любить умеют» стала крылатой

зачем сегодня читать полностью толстенный роман, где 80 % (извините) воды, если можно скачать из интернета краткий вариант и выудить суть произведения?

дяденька, плохо, что люди перестали читать. Но, к примеру, школьнику сейчас сложно объяснить, что ему требуется именно читать литературу, а не довольствоваться краткой информацией о ней в интернете.

Мне говорили, что если покопаться, то можно найти что-то типа выжимки из книг. Сокращённый вариант. У меня так знакомый читал. Говорит, что неплохо. Общий смысл улавливается.

Дело вовсе не в том, что у людей плохой вкус и они соглашаются на дайджесты, лишая себя удовольствия от прочтения великолепных текстов мастеров художественного слова. Кажется, можно видеть, что ситуация иная: люди искренне не понимают, зачем читать водянистые описания природы и занудные описания, какой герой во что был одет. Дайджест ясно и кратко передаёт сюжет – а что ещё есть в произведении?

Вот в этом и дело. Читатели, переходя к каким-то новым способам восприятия текста, просто не представляют, что из текста можно брать что-то ещё, кроме «информации». Дайджест передаёт информацию – тем самым текст оказывается избыточным по отношению к собственному краткому пересказу.

Интересно, что противоположных, опровергающих высказываний – нет. Слишком многие думают так, чтобы имело смысл по тысячному разу что-то произносить. «Детская» манера чтения, вылавливающая фабулу и пропускающая «описания» – стала восприниматься как единственно-возможная, взрослая, концентрированная на эффективности и информативности. В отношении к тексту крайний инфантилизм стал взрослой нормой: «вряд ли современный человек в здравом уме станет читать Бедную Лизу».

Итак, в сетевых разговорах представлены обе антагонистические позиции. С одной стороны, многие заявляют, что дайджест вполне заменяет оригинальное произведение для целей образования, и даже более того – дайджест заменяет это произведение и в художественных целях, и даже лучше оригинального произведения. Дайджест – улучшенное, рационализированное, экономное и оптимизированное изложение исходного полуфабриката.

Этой точке зрения противостоят защитники красоты слова, указывающие на то, что литературное произведение не исчерпывается фабулой, и изложение фабулы нельзя считать сутью литературного произведения. И тут находится точка непонимания, поскольку люди, ориентированные на естественные науки, искренне не понимают, в чём же может быть суть, кроме как в кратком и точном изложении того, что за чем происходило.

В общем, в этом повороте спора нет ничего оригинального. Это очень старый спор культуры и варварства, то есть упрощённого понимания культуры. Под влиянием разного рода факторов культура радикально упростилась, и прежде всего действовал фактор численности.

С появлением новых технических средств стал слышен голос тех масс, которые ранее не имели слова в культурном процессе. Конечно, они пришли в культуру с естественным для их позиции самым начальным пониманием. Будет происходить процесс, который шёл уже множество раз – с одной стороны, будет распадаться бывшая высокая культура, с другой – будут окультуриваться и взрослеть малокультурные массы. Ничего неожиданного в этом нет, надо только не путать появление новых технических средств с ростом возможностей культуры. В данном случае происходит как раз падение культурного уровня обсуждающих эти проблемы, и оттого так много людей, агитирующих за дайджесты.

К счастью, никаких запретов нет и дайджестов много, так что все, кто хотят, могут их получить.

Авторы ленты били в набат: «46 процентов взрослых россиян вообще не читают», – невозмутимо, как о погоде на завтра, сообщил с экрана диктор.

…культуролог Даниил Дондурей, результаты опроса приукрашены и ситуация еще хуже. «Примерно две трети россиян, а не половина, как свидетельствуют данные исследования, никогда не покупают книг и еще больше не записаны в библиотеки», – утверждает именитый аналитик.

Нередко говорят о новой неграмотности. В этой связи обычно упоминают, что сравнительно недавно была достигнута всеобщая грамотность, и вот молодые поколения опять неграмотны, что видно по чудовищным ошибкам в их текстах. Люди, обладающие культурой письма и знающие грамоту, ужасаются, встречая ошибки, по частоте своей складывающиеся в новую норму. С ошибками пишут учителя, публикуются книги, вполне серьёзные редакционные статьи в интернет-изданиях, да и в печатных изданиях тоже уже путают «не» и «ни», «-тся» и «ться». То же касается и грамматики: где теперь не пишут «по-любому».

На это отвечают, что такие периоды в развитии языка уже были, что к банальной неграмотности это никак не сводится: речь ведь идёт об ошибках в текстах очень много пишущих людей. Ошибки трудно отделить от стилистических небрежностей, от изменения языка, от складывающейся новой нормы. Возникает традиция неправильного написания – люди запоминают зрительный образ слов, написанных с ошибками, в уверенности, что их можно писать двояко. Чрезвычайная частота ошибок, а также и проникновение их в любые виды текстов, в том числе в официально принятые и парадные, способствует возникновению и поддержанию новой нормы.

Что произойдёт из этой распространяющейся малограмотности – сказать трудно. Может быть, в русском языке нарастает аналитичность грамматических конструкций. Как заметил один блоггер, субстантивированные прилагательные и причастия «не держат» субстантивности, их всё чаще заменяют сочетаниями с «пустым» существительным (не «русский», а «русский человек», не «умирающий», а «умирающий человек»). Ещё одна болезнь современного русского языка: у многих глаголов уже «не хватает сил» на прямое управление существительным или конструкцией (вместо «рассказал, что» сейчас скорее напишут «рассказал о том, что…» и т. п.). Растёт употребительность пассивных конструкций («издательствами им навязываются детективы» вместо «издательства навязывают»; ещё двадцать лет назад это звучало бы дико. Людям со старой выучкой это ещё режет слух, но большинство пользователей интернета не видит в подобных конструкциях ничего неправильного. Иногда люди уверены, что уловили направление языковых изменений и пишут «ето» и «какбэ», утверждая, что именно так через несколько лет будет выглядеть норма.

если у меня когда-либо был какой-либо эпиграф, то, собственно говоря, именно с него все и начиналось. То есть он мне нравился, более чем нравился, и дальше, дальше… я не помню, но потом я что-то бешено молочу по клавиатуре или машу ручкой на салфетке… в записной книжке за столиком кафе, и вот, все, оно родилось, осталось только проверить описки-ошибки. Текст готов.

Ну, науч-поп текст или научная работа, там все вообще просто, там все по схеме, только и умей подставлять нужные клише в том порядке, в каком это больше подходит по тематике работы.

Подростки хотят читать книги о сверстниках, приключенческую литературу, а издательствами им навязываются детективы, триллеры и комиксы.

Эта тема разговоров удачно дополняет рассуждения о новой неграмотности. О гибели литературы говорится очень много. Тут и столкновение дигитальной культуры с бумажной, проблема интернет-пиратства и копирайта, и рассуждения о том, что в условиях купли-продажи талантливые авторы не могут создавать талантливые произведения, и падение уровня читателей, и дурная политика издательств, и отсутствие великих воспитательных идей.

Надо сказать, что таким рассуждениям почти не возражают. Серьёзным возражением было бы указание нескольких десятков имён великих современных писателей, но на такой поворот беседы осмеливаются немногие.

Видимо, ощущение «погибла литература» порождается изменением культурной ситуации, иным функционированием привычных культурных институтов. Например, стала иначе восприниматься литературная классика (раздел 6). Произошло очередное сильнейшее расширение круга читателей – и наработанные культурные институты были разрушены. В некотором роде подобные процессы наблюдались и ранее, при появлении, скажем, разночинной литературы. Как только к литературе приходят новые слои малограмотных и малокультурных читателей, возникает естественный процесс окультуривания, появления новых писателей, рассчитанных на новую аудиторию, распадение суждений вкуса и пр. С появлением сети возникла новая грамотность, резко увеличилось число читающих, пишущих и высказывающихся о литературе людей. И потому стало радикально больше текстового мусора.

Это положение дел непосредственно связано с образованием. Многие сетуют, что в школе детей заставляют читать мёртвую литературу, которая ничего не говорит современному человеку. Пушкина предлагают заменить Пелевиным и до сломанных клавиатур спорят, можно ли читать Гарри Поттера, особенно вместо Толстого. Все эти вопросы мы ещё будем имеет возможность обсудить в разделах 5 и 6.

Дело в том, что эти произведения проходят слишком рано, в слишком нежном возрасте. Они непонятны детям.

Литература потому и скучна детям школьного возраста, что просто не по возрасту проходятся произведения.

Любовь к чтению глубоких произведений приходит с возрастом и далеко не ко всем.

…в школе сильно отталкивают от чтения книг. По программе разбираются произведения, которые ребята просто не в состоянии понять в силу возраста.

Вот почему я против преподавания в школе «Архипелага ГУЛАГ»! До него надо дорасти.

Ещё одна важная и очень часто повторяющаяся позиция в отношении книг – что многого в школе читать не надо, это вредно, читать следует намного позднее.

Собственно, с этим согласны почти все говорящие. Редко кто отстаивает необходимость чтения Толстого в школе. Обычно спорят о вещах, к основному тезису дополнительных. Например, одним жалко великую литературу.

Они говорят, что всё равно Достоевского может понять только сложившийся человек и зачем вызывать отвращение, уродовать незрелым восприятием великие романы – убрать надо Достоевского из школьной программы, а читать его тем, кто этого хочет и созрел, в возрасте уже умудрённом. Другие же жалеют не романы, а детей. Они говорят, что сами они «Войны и мира» не читали и учителя их не читали, и от того всем только хорошо, зачем же перегруженного ребёнка мучить страшными этими объёмами никому не нужных букв, лучше бы посвятить это время отдыху или полезным занятиям, а если уж в самом деле кто решит, что Толстой ему необходим, то сможет прочесть его на покое, на пенсии, например.

Конечно, позиции эти очень различны и сталкиваются в самых ожесточенных спорах. Но в главном тут все согласны – дети вполне могут почитать великую литературу потом, а в школе следует им рекомендовать нечто более эффективное, полезное, простое и увлекательное. Тут возникает новая область спора. Оказывается, то, что одни считают простым, полезным и увлекательным, для других проходит как раз по ведомству скучного, сложного и ненужного. В результате очень многие согласны, что скучную классику следует из школьной программы изъять, но нет никакого согласия в том, какой же набор книг рекомендовать к чтению.

Иногда спор поворачивается чуть иначе. Высказывается мнение: мол, это раньше, в прежние времена, дети ещё в школе оказывались созревшими для чтения великой литературы. Это может быть связано с появлением новых доступных развлечений: раньше Толстой не конкурировал с видеоиграми; это может быть связано с изменением культурной среды: появление новых развлечений создаёт иной культурный контекст, в котором имена киноактеров оказываются более ассоциативными, чем имена персонажей «Войны и мира». Как бы то ни было, поменялась культура, вместе с ней поменялись дети – и прежняя школьная программа почти всех не устраивает.

Однако договориться об общей программе не удаётся, потому что разрушилось само понятие классики. Можно подозревать, что культурная ситуация изменилась радикальнее, чем думают радикалы. Они хотят убрать устаревший набор и заменить его современным набором. Однако современного общего набора книг просто не существует. Прежний набор школьного чтения – школьная классика – потому и существовал, что культура была иной, с механизмами ценностного ранжирования, разными родами высокой и низкой литературы, выделенной литературной классикой. Все эти институты разрушились, и спорящим не суждено договориться – нового набора обязательного для всех чтения просто не существует. Так что на деле можно бы спорить либо об оставлении прежнего набора, либо об отказе от общего набора рекомендованных книг – читают что хотят. К сожалению, эта ситуация пока не опознана говорящими и они по инерции ещё верят, что прежний набор классики можно заменить новым, что есть некие «все», которые, как и они, убеждены в общезначимости книг Роулинг, Аверченко или Тэффи.

Юлия Марчук (кстати, единственный педагог среди 186 делегатов съезда) задала аудитории вопрос: «Сколько понадобится вам на то, чтобы изучить русскую литературу XX века?». Оказывается, школьникам 11-го класса это предлагается сделать за 13 рабочих дней. То есть, если быть точным, из расчета «по три урока на писателя», что противоречит всем законам воспитания, духовного развития, здравого смысла, наконец.

А читать Войну и Мир – очень сложно, по себе знаю. Я так и не прочитала до конца. Моя учительница по литературе сама признавалась, что прочитала Войну и Мир, Преступление и Наказание только в институте, и полюбила их, а в 10 классе не хотела даже в руки брать. Их действительно надо изучать попозже.

Все зависит от преподавания, от учителя. Мы садились, разбирали каждую строчку, каждое слово, ездили на выступления поэтессы в разные университеты, смотрели различные постановки шекспировских спектаклей – так вот самое удивительное, это не то, что все мы, 16-летние оболтусы ПОНЯЛИ эту поэзию, и Шекспира, и Урсулу, и что хотели сказать они все и почему сделали это таким образом, в такой подаче – мы все, ну или ПОЧТИ все стали писать свои собственные стихи!!! даже я! по-английски!!!

Изучаю национальные стандарты по чтению для американских школ. И здесь тот же маразм, что и в России: стремясь познакомить детей с шедеврами мировой литературы, педагоги просто отвращают их от чтения.

«целевая аудитория» и что бесполезно подсовывать неподготовленному читателю слишком сложные или отвлеченные тексты.

в школе сильно отталкивают от чтения книг. По программе разбираются произведения, которые ребята просто не в состоянии понять в силу возраста. Уверена, что Анну Каренину надо читать не раньше, чем лет в 30!

Любовь к чтению глубоких произведений приходит с возрастом и далеко не ко всем.

Большинство детей (разумеется, в их числе был и я) в 6-9-х классах в принципе не способно понять фундаментальные идеи классиков русской и мировой литературы, которые они заключают в своих работах.

Много говорят о том, какие конкретно произведения следует читать на уроках литературы. Это – образ обсуждения любой конкретной темы по любому предмету. Так же (только реже в силу малодоступности предмета) говорят об изменении уроков физики, химии, биологии, математики.

Разумеется, состав представлений об «элементарных знаниях» у всех различен. Одни считают необходимым выучить одни совершенно обязательные тексты, а другие уверены, что лучше начинать с совсем иных.

Что до литературы, чтения, то тут имеется и своя специфика. Очень мощно выступает идея, что почти всё, о чём заводят речь собеседники, люди могут почитать потом. В целом, не соглашаясь в частностях и агитируя за те или иные излюбленные книги, люди соглашаются – всё важное можно прочесть потом, в зрелые годы, с большим пониманием. А в школе следует читать то, что интересно, чтобы приохотить к чтению.

Эта мысль имеет неожиданное продолжение, рассмотренное в разделе 4.

3. Новое восприятие текстов

Чтение, занимавшее ранее первое место в рейтинге любимых занятий, переместилось на третье-четвертое, уступив приоритет просмотру телевизионных программ, прослушиванию музыки, работе за компьютером.

В этом разделе речь пойдёт о новых культурных навыках, возникающих в связи с массовым пользованием компьютерами (рис. 9).