Текст книги "Образование будущего. Университетский миф и структура мнений об образовании XXI века"

Модульные программы дают больше свободы, но свободу эту негде взять. Предполагается, что свободу ученик уже имеет сам или где-то в ином месте её возьмёт – потому что свободой является рациональный выбор модулей. А спаянные единые программы дают много меньше свободы, но зато они сами производят свободу – при освоении программы ученик получает некую систему взглядов, которая приводит его к мыслям о сравнительной ценности разных взглядов, модулей. Скажем так: пройдя единую программу, ученик готов к изучению модулей. И тогда вопрос сводится к срокам – на каком этапе образования всеобщую единую программу заменять модульной, полезна ли для всех ранняя специализация или поздняя, или вообще следует диверсифицировать этот процесс и общего ответа для всех людей не существует. Воспитание похоже на оздоровительные процедуры – не стоит давать всем поголовно одно и то же лекарство, даже если его полезность доказана для трети воспитуемых.

Эти оси связаны меж собой – разные процессы согласуются и выстраиваются в цепи. Идёт построение социальной машины с определённой функцией в обществе, устроенном из трёх сфер разных социальных механизмов, если угодно – из трёх видов законов функционирования. Свои законы поведения в культурной сфере, в экономической и в сфере право-государство. Поскольку вещи различно себя ведут, оказываясь в каждой из трёх сфер, то социальные машины, предназначенные для действий в той или иной среде, сильно отличаются. Скажем, государственные машины работают по законам бюрократии, внеличных установлений, универсальных, общеприменимых и в этом смысле создают равенство. Экономические машины работают совсем не так, подчиняясь эффективности. А культурные машины – совсем иначе, им противопоказаны поля бюрократии и эффективности, они живут в работе со свободой и авторитетом, творчестве и следовании канону. Реальная социальная машина в каждой сфере состоит из специфического для данной сферы устройства (потому что никому не нужна дешёвая и в этом смысле эффективная школа, которая ничему не учит) и в то же время устроена для функционирования в среде определённых условий иных сфер – таких-то законов и такой-то хозяйственной деятельности. В образовании стремятся иметь долю все сферы общества. Государство склонно мыслить единую программу и форму образования. Экономика мыслит категориями прибыльности. Культура может обсуждать проблемы образования как передачи знаний, создания культурных стандартов и их воспроизведения, выделения модулей, создания программ и т. п. То есть профессиональными знаниями об образовании можно обладать лишь в сфере культуры, а государство и экономика выставляют внешние по отношению к образованию критерии и цели.

Несколько тысяч лет назад человечество изобрело очень важную технологию – отделение знаний от их носителя. Сначала это было письмо, потом произошла классическая революция Гутенберга и появилась печать. Можно сказать, что этой революцией началось Новое время. Тогда следующая эпоха начинается очередной революцией, связанной с компьютерами. Прежде всего это отделение интеллектуальной деятельности от субъекта – программирование есть прежде всего отложенная интеллектуальная деятельность. И наряду с этим возникает особенная информационная среда, в которой появляются новые культурные и социальные навыки, новое поведение.

С каждым новым нарядом этой древней технологии меняются средства связи, способы передачи знаний и образования молодежи, способы воспроизводства культуры. И на новом этапе надо точно понять – что имеет смысл изменять, что только кажется устаревшим, а на деле – необходимо и незаменимо.

Сегодняшнее школьное образование столкнулось с одновременным действием ряда критических ситуаций. Это и перемена общественного строя в России, и изменение технологического фона в мире, и местные неустройства образования. Все эти разные влияния не следует путать – одно лечится деньгами, другое, напротив, деньгами совсем не лечится, для одного нужны новые кадры, для другого – новые технологии образования.

Решения в области образования могут быть успешны лишь при поддержке и понимании населения – трудно учить детей при сопротивлении родителей в масштабе страны. Потому очень важным представляется знать, что же думают люди об образовании, где они легко пойдут навстречу некоторым изменениям, а где не понимают даже самого вопроса и для них в этом месте изменения «не означены».

Нужно отыскать среди мимолетных и легковесных мнений, сменяющихся ото дня ко дню – мнения устойчивые, структуры мнений, которые сохраняются и воспроизводятся, на которые можно опираться. В этой работе предпринята попытка отыскать такие мнения относительно широкого круга проблем: обучения в школе, базового навыка чтения, высокого культурного умения быть читателем литературы.

Можно видеть, что в вопросах о понятии «классика» и в представлениях о целях образования отыскивается специфическая структура мнений. Мнения группируются в некий круг, между соседними мнениями можно увидеть близость, некий «логический шаг» (рис. 22, 23).

Мировоззренческие позиции людей оказываются выстроенными в круг взаимных переходов (рис. 24), между соседними позициями различия относительно невелики и можно переходить с одной мировоззренческой на другую. Но смысл каждого перехода между позициями – разный, это разнокачественные переходы. За этими картинами, отображающими структуры понятий общественного мнения, можно видеть устройство круга мировоззрений в целом. Совокупность мнений по какому-либо вопросу образует такой круг позиций, противоположные в круге позиции непримиримы и различаются по очень многим пунктам, а соседние позиции различаются противостоянием по какому-то одному смысловому параметру. Такое устройство мнений позволяет представить тот шаг, ту систему аргументации, которую следует применить, чтобы перевести сторонника одного мировоззрения на соседнюю позицию.

Помимо обнаружения такого устройства общественного мнения – присутствия в нём круга мировоззренческих позиций, проявляющего себя в совсем разных вопросах, меня удивили следующие черты мнения людей по вопросам образования: почти полное отсутствие представлений о возможном устройстве образовательных институтов; надежды на технику и отсутствие надежд на культурные и социальные решения возникающих вопросов; согласие на наследственно закреплённое неравенство общественных отношений, возникающее из неравенства образовательных траекторий.

Пожалуй, в соответствии с такой особенной конфигурацией мнений со временем может возникнуть новое общество, устроенное совсем иначе, чем то, что мы считаем привычным и как будто само собой получающимся.

Приложение

К детским вопросам, которые задают себе взрослые, относятся и такие: «Почему люди в России стали меньше читать?», «Как исправить разваливающуюся систему образования?».

Закрыть эти вопросы не составляет труда. Скажем: всегда жаловались на непочтительность молодежи и незелёность современной травы. Вопрос закрыт. Совсем другая задача – ответить на эти вопросы. Тут коротко не получится, придётся помучаться, и в лучшем случае удастся разметить поле, в котором должен обретаться ответ.

В социальном мире реально то, что о нём полагают себе люди. Многие верят, что инопланетяне коварно похищают людей, а весной надо поджигать траву. И потому на планете ежегодно тысячи людей страдают от похищения жестокими инопланетянами и возникают пожары, и другим людям приходится лечить похищенных, уговаривать их крепиться и держаться, тушить пожары и подсчитывать ущерб.

Чтение книг, наличие в обществе культурных и образованных людей, состояние школьного образования – это вопросы, которые сильно зависят от того, что думают о них люди. Сколько читать мало и сколько – много? Что именно читать надо и что – стыдно? Это уж как пожелаем, так и решим. Чтобы разобраться во всех этих вопросах о культуре и образовании, надо знать, как о них думают и говорят люди, как предстает эта реальность перед обществом.

Чтобы представлять себе, как можно изменять сферу образования, что потянется за тем или иным решением, важно знать объективную картину, реальное устройство различных общественных институтов, и важно представлять общественное мнение об этом. Ландшафт мнений может очень облегчить одни решения и крайне затруднить другие, одни преобразования будут встречены как долгожданные и даже запоздавшие, другие – как беспочвенные новации, одни законы будут казаться осмысленными, а другие – ошибочными.

Мы собираемся понять, как сейчас функционируют в обществе образовательные институты, каково состояние современной культуры. Давным-давно произошла революция Гутенберга; в обществе циркулируют массы производимых текстов, общество существенным образом зависит от появления новых текстов, их тиражирования, их доступности, умения их читать, понимать и использовать. В XV веке прежний формат общества изменился, возникло Новое время. Но революция Гутенберга не закончилась. Мы живем в ситуации очередной информационной революции.

Новые технические достижения, новые способы жизни перекраивает привычные социальные и культурные нормы. Чтобы понять эти изменения, перестроить социальные институты, надо знать общественное мнение о происходящем.

Этот ландшафт мнений можно изучать разными путями. Простой и очевидный способ – посмотреть, что же люди говорят в блогах и на форумах, высказывают сами, без всяких анкет и интервью. Для данного исследования в поиске Яндекса по блогам заданы слова: образование, литература, чтение.

Каждое ключевое слово тянет свои контексты. «Образование» поднимает высказывания про школу и её провалы, программы, экзамены, учебники и состав уроков, университеты, студентов и аспирантов. А почему «литература и чтение»? Потому что это базовые интеллектуальные умения. Образование есть по преимуществу работа с текстами, и всё дальнейшее обучение завязано на умение читать. Читать сейчас учат во многих семьях до школы, так что начальная школа работает с очень разными детьми – от тех, которые давно читают, и до тех, кто по-русски почти или совсем не говорит. Судьба чтения, умение беглого чтения и понимания текста – очень важные составляющие образования, и включение этого слова позволяет добраться до разговоров, многое характеризующих в устройстве образования.

У литературы как социального умения очень особенная судьба в культуре, и хотя особенностей хватает у любого предмета, но при разговорах о литературе всплывают очень разные темы. Почти любой другой предмет оказывается более специальным. Скажем, в связи с математикой всплывает преимущественно тема науки и научного прогресса. Умение читать и понимать тексты – то, что обозначается словами «литература, чтение», умение работать с книгами и большими текстовыми массивами – более фундаментальное свойство культуры и сочленено с самыми различными социальными умениями. Включение в запрос слов «чтение литература» выводит на проблемы школы, а не высшего образования, захватывает разговоры о новых навыках, а не сводится к обсуждению только проблем школы, приводит к разговорам о базовых умениях, необходимых для всякого иного обучения.

Итак, примерно 5000 высказываний классифицированы, высказывания собраны в кучки по сходству и различию в смыслах, и в результате возникает единая картина противоречивых мнений. Все говорят разное, почти никто друг с другом не согласен – но все вместе высказывают ту совокупность взглядов, с которой приходится иметь дело каждому, кто занимается проблемами образования и культуры.

Этот ландшафт мнений позволяет представить не 5, 10 или 100 мнений знакомых людей, а обратиться к тысячам мнений одновременно, наблюдать картину мира, которая свойственна нашему времени – как смотрят на образование, на чтение, на проблему классической литературы, на способы чтения, новые технические устройства чтения, мотивации чтения и образования, социальные проблемы в связи с ухудшением образования.

Всё это в мнениях людей образует горы и провалы. Иные мысли растиражированы и люди раз за разом произносят «парадоксы» – заслуженные альтернативные мнения к истинам полувековой давности. Эти «парадоксы» всё ещё считаются новыми. А другие мысли вообще не представлены – когда имеешь дело со всей картиной мнений, видно, что вот тут, если следовать логике, или смотреть на разборы в специальных исследованиях – тут возможен ещё один поворот, ещё вариант решения проблемы, но он вне поля внимания, он не обсуждается.

Едва обратившись к мнениям о чтении, литературе и образовании, мы сразу попадаем в самый центр катастрофических изменений: это не новость, что меняется культура, образование и люди, и говорят лишь о новых в данном аспекте оттенках таких революционных изменений.

Набор жалоб об утрате культурных умений очень велик. Но если исследовать, каждый случай имеет свою историю. Например, люди разговаривают о плохом почерке – повсеместно у людей страшно испортился почерк, в этом иногда видят важный симптом, это показатель распада определённой культуры. Как же так, взрослый человек, а пишет прямо как третьеклассник, это же просто бросается в глаза. Люди волнуются, обращают внимание на поколенче-скую разницу, мол, мы писали разборчиво, а сейчас-то ну совсем детские каракули выводят.

Дело в обычных жалобах, что раньше всё было лучше, а на самом деле ничего подобного? Нет, почерк в самом деле массово испортился. Причина, конечно, в том, что теперь очень много печатают на компьютере и мало пишут. Без подкрепляющегося навыка сложное умение, тонкая моторика – почерк – распадается. Люди не просто так стали писать плохо, это симптом распространения практик, вытесняющих рукописную культуру. Наверное, детский почерк у взрослых людей – симптом значительного изменения культуры, но вряд ли – культурной катастрофы.

Конечно, причина такого странного с точки зрения предшествующей культуры положения дел – в том, что умение писать становится второстепенным, а не базовым. Точнее, прежнее умение писать распадается на два сравнительно независимых умения. Одно – грамотность, возможность составить понятный текст. Другое – чистописание, умение собственноручно написать текст. Текст всё чаще приходится набирать, а не писать, и умения, связанные с чистописанием, уходят в прошлое.

В общем, это примерно такая же перемена, которая была при замене перьевых обычных ручек на автоматические, с резервуаром чернил, и потом при замене авторучек на шариковые ручки. Каждый раз происходила порча почерка, и выученные в других условиях сетовали на недостатки каллиграфии. Видимо, это необходимая сторона смены технических средств.

Тема эта, казалось бы, совершенно невинная: у людей всего лишь плохой почерк. Однако попробуем и в этой теме отметить линию рассуждений, которой нет – то, о чём не говорят. Следовало бы изучить, с чем связан и на что влияет почерк. Давно известно, что определённые типы движений связаны с психическими процессами. Походка человека связана с его настроением и т. п. Можно полагать, что тонкие координационные движения, происходящие при письме, при ручном написании букв, связаны с развитием определённых слоев психики, определёнными психическими умениями, и распадение умения писать может оказаться связанным с некоторыми другими утратами.

На это можно возразить, что быстрый набор смсок на клавиатуре мобильного телефона и игровые навыки на компьютере создают новые классы тонкой моторики рук. И на это следовал бы ответ, что это в самом деле так – на место одного типа тонкой моторики приходит совершенно иной тип, движения при письме совсем иные, чем при быстром нажимании кнопок и фиксировании руки на мыши или джойстике. Так что как распадение письма влияет на общий фон развития психических процессов, неизвестно – дело не в том, что это приведёт к катастрофе, но мы просто не знаем, с чем это связано и к чему может привести. Может быть, умение писать влияло на некоторые особенности учеников в школе. Может быть, тонкая моторика, возникающая при письме, была согласована с развитием речи, определяла (частично) лёгкость и беглость некоторых видов речи.

Например, иногда указывается, что в популяции всегда находится довольно значительный процент дисграфиков, и привычные упражнения в начальных классах – палочки в прописях – корректировали дисграфию, так что в дальнейшем на обучении это отклонение почти не сказывалось. Причём занятия с прописями должны предшествовать обучению чтению и письму: если они проводятся с детьми, уже знающими начатки этих умений, они не оказывают влияния на скрытую дисграфию. Так это или нет – сказать трудно, важно лишь заметить, что пустяковая на первый взгляд тема плохого почерка в связи с переходом к печатанию текстов вместо написания выводит к очень неожиданным и мало изученным следствиям.

Разговоры о плохом почерке – лишь одна небольшая веточка в огромном дереве сюжетов, связанных с тем, как люди рассуждают об образовании и чтении. Мир общественного мнения, как и любой особый мир – новый и неожиданный. Каждый имеет свою картину мира и хорошо знает, что связано с такой-то темой, а что – лишнее. Он находится в своем мире и убеждён, что так и есть на самом деле. Но у других иной окружающий мир, и когда приходится с ними договариваться – надо видеть, как он устроен.

Исследование странного мира, который выговаривают люди в своей совокупности, изучение ландшафта мнений, нужно для того, чтобы договариваться. Чтобы узнавать, как связаны слова, к чему приведёт какой разговор. Например, разговор о чтении приводит к классике, дайджестам и видеороликам, а также многим другим чудесным вещам.

Посмотрим на несколько ветвей дерева сюжетов таких разговоров. Мы можем представить картинку мнений в связи с новыми навыками и новыми провалами, сопутствующими информационной революции – как эти симптомы возникают в разговорах людей. Люди чаще разговаривают о проблемах, обозначенных на схеме этакими воронками – чёрными дырами, о которых так легко и удобно говорить: разрушилось то и распалось это, катастрофа, кошмар. Легко говорить об ужасном распаде и легко быть циничным по отношению к таким ужасаниям. Но интересно собрать вместе эти разрозненные кусочки мозаики (рис. 25).

Как-то так получается, что то, о чём говорят люди, разделяется на две группы – о плохом и о новом. Хотелось бы приплести сюда медиа с их страстью к скандалам и сенсациям, но мы берем именно разговоры, и оказывается, что так люди между собой и говорят: о плохом и о новом.

Одна группа высказываний связана с культурными следствиями развития компьютерных технологий. В основном это провалы, говорится о том, что плохого принесли компьютерные технологии в социальную ткань, в быт, в способы обучения. Можно было бы сказать и о том хорошем, что они принесли, но высказываются в основном о плохом. В этой группе собраны «волчьи ямы», констатации упадка и гибели прежних почтенных культурных практик. Это замечания о плохом почерке, потере грамотности, потере умения выражать свои мысли, писать и понимать тексты, гибели писательства и литературы. Обо всем этом говорят люди, рассуждая об упадке школы и современного образования – и это неслучайно. Конечно, то, что происходит с большой культурой, начинается в школе.

В другую группу сведены высказывания, обращающие внимание не на отрицательные следствия компьютера, а на то новое, что он приносит с собой. В этих разговорах рассказывается о возникновении в современной культуре того, чего раньше не было. Это не оценивается положительно – но, по крайней мере, можно удивиться, какие неожиданные следствия могут возникать в культуре при внедрении новых информационных технологий. Эти новые культурные умения могут существенно изменять ситуацию в образовании. Учить надо не тому, не так и вообще совершенно иначе, чем раньше, – полагают многие говорящие, – потому что изменились технологии, создали новую культурную и социальную среду, тем самым породив новые умения и способности у учеников, чем обусловили непригодность старой школы для новых людей.

Итак, предмет разговоров вокруг тем литературы, чтения и образования – это катастрофы культуры. Перечисляются ужасающие следствия и симптомы будущих катастроф. Одна из популярных тем – падение грамотности. Делают ошибки в самых простых словах, причём люди, работающие там, где ранее подразумевалась абсолютная грамотность. С ошибками пишут учителя, публикуются книги, вполне серьёзные редакционные статьи в Интернет-изданиях, да и в печатных изданиях тоже уже путают «не» и «ни», «-тся» и «ться». То же касается и грамматики: где теперь не пишут «по-любому». Более того, образованные люди с ужасом наблюдают ошибки у самих себя, они разучиваются грамотно писать.

На это отвечают, что такие периоды в развитии языка уже были, что к банальной неграмотности это никак не сводится: речь ведь идёт об ошибках в текстах людей, пишущих очень много. Падение грамотности и литературного вкуса сопровождается ростом числа читающих и пишущих. Действительно, пишущих стало очень много, в прежней культурной ситуации не было столь массовых практик письма. Пишут, конечно, не художественные тексты для книгоиздания, пишут смски, сообщения на форумах, заметки в твиттер, посты в блогах.

Это иной тип письма – не рукописный, а рукокнопный, это иная моторика. Это тексты, аналогичные не книгам, а письмам – они почти всегда обращены к очень узкой аудитории так или иначе знакомых людей. Грамотность – средство, которым добиваются унификации написанного для анонимизированного понимания. Незнакомый, прорываясь сквозь ошибки и опечатки, может и не сообразить, что хотел сказать автор. А знакомый – сообразит или переспросит. Грамотность личной записки, набросанной второпях, иная, нежели грамотность государственных уложений. Это письменная форма устной речи. И вот эта новая грамотность новой письменности распространяется – проникает в вольно дышащую современными языковыми нормами прессу, проникает в литературный язык, в официальную речь – и закрепляется как новая норма.

Возникает несколько разных неграмотностей. Неграмотность новых пишущих по отношению к прежней элитной грамотности, и другая неграмотность – по отношению к школьной грамотности. И неграмотность школы по отношению к сетевой грамотности. И неграмотность даже и по меркам сетевых правил. Всё множество этих непониманий и ошибок соотносит себя с разными нормами – как прилично писать в сети, как – в журнале.

Ошибки трудно отделить от стилистических небрежностей, от изменения языка, от складывающейся новой нормы. Возникает традиция неправильного написания – люди запоминают зрительный образ слов, написанных с ошибками, в уверенности, что их можно писать двояко. Чрезвычайная частота ошибок, а также и проникновение их в любые виды текстов, в том числе в официально принятые и парадные, способствует возникновению и поддержанию новой нормы.

Что произойдет из этой распространяющейся малограмотности – сказать трудно. Может быть, в русском языке нарастает аналитичность грамматических конструкций. Как заметил один блоггер, субстантивированные прилагательные и причастия «не держат» субстантивности, их всё чаще заменяют сочетаниями с «пустым» существительным (не «русский», а «русский человек», не «умирающий», а «умирающий человек»). Ещё одна болезнь современного русского языка: у многих глаголов уже «не хватает сил» на прямое управление существительным или конструкцией (вместо «рассказал, что» сейчас скорее напишут «рассказал о том, что…» и т. п.). Растёт употребительность пассивных конструкций («издательствами им навязываются детективы» вместо «издательства навязывают»; ещё двадцать лет назад это звучало бы дико. Людям со старой выучкой это ещё режет слух, но большинство пользователей Интернета не видит в подобных конструкциях ничего неправильного. Иногда люди уверены, что уловили направление языковых изменений и пишут «ето» и «какбэ», утверждая, что именно так через несколько лет будет выглядеть норма.