Текст книги "Герои, почитание героев и героическое в истории"

Если Высочества и Величества не обращают на это внимания, то, предвижу я, это само обратит на себя внимание! Время легкомыслия, неискренности, праздной болтовни и всякого рода лицедейства – прошло; настоящее время серьезно, важно. Старые, давно уже обсуждаемые вопросы, еще не разрешенные логическими рассуждениями и парламентскими законами, быстро разрешаются фактами, созерцать которые довольно жутко! И самый великий из вопросов, вопрос о Труде и Плате, который, если бы мы внимали голосу Неба, должен был бы быть поставлен поколения два или более тому назад, – не может быть отсрочен далее без того, чтобы мы не услышали голоса Земли. «Труд» действительно должен быть несколько, как говорится, «организован», – Богу известно, с какими трудностями. В настоящее время необходимо, чтобы все должное и заработанное выплачивалось человеком человеку несколько лучше. Будут ли Парламенты об этом говорить или молчать, – требовать этого от другого человека есть его вечное право, которое нельзя отнять у него без наказания и, в конце концов, даже без наказания смертью. Сколь многое должно у нас немедленно окончиться; сколь многое должно у нас немедленно начаться, пока еще есть время!

Поистине странны результаты, к которым привело нас в наши дни это предоставление всего «Платежа», быстрое закрытие Храма Бога и постепенное открытие настежь Храма Маммоны с Laissez faire и «Всякий сам за себя»! У нас есть Высшие, говорящие классы, которые «говорят» поистине так, как ранее не говорил еще ни один человек. Иссохшая пустота, безбожная низость и бесплодность их Речи могли бы сами по себе показать, какого рода Делание и практическое Управление скрываются за ней. Ибо Речь есть тот газообразный элемент, из которого сгущаются и получают образ большинство видов Практики и Деятельности, особенно все виды моральной Деятельности; какова одна, таковы будут и другие. Спускаясь затем до Немых Классов в Стокпортских подвалах и в Бастилиях по Закону о бедных, не должны ли мы признать, что и они также до сих пор беспримерны в Истории Адамова Потомства?

Жизнь никогда не была для людей Майским праздником. Во все времена участь немых миллионов, рожденных для труда, была обезображена многочисленными страданиями, несправедливостями, тяжелым бременем, отвратимым или неотвратимым; вовсе не игра, а тяжелый труд, который заставляет болеть мускулы и сердца. Люди – и не только рабы, villani, bordarii, sochemanni, но даже и герцоги, графы, короли – часто изнемогали под тяжестью жизни и говорили, в поте лица своего и души своей: смотрите, это не игра, это – суровая действительность, и спины наши уже не могут более выносить ее! Кто не знает, какие происходили иногда избиения и терзания; подавляющая, долго длящаяся, невыносимая совершалась несправедливость, пока сердце наконец не восставало в безумии и не говорило: «Eu Sachsen, nimith euer sachses! – Саксонцы! Хватайтесь же за ножи!»⁸⁸. О, вы, Саксонцы! Уже стало необходимым «заключить кое-кого под стражу», «заключить под стражу кое-каких Холопов и Трусов!» – страницы Драйасдеста полны таких подробностей.

И все-таки я позволяю себе думать, что никогда, с самого возникновения Общества, участь этих немых миллионов работников не была до того невыносима, как в дни, проходящие ныне перед нами. Не смерть, даже не голодная смерть делает человека несчастным. Много людей умерло; все люди должны умереть, – последний уход каждого из нас совершается на Огненной Колеснице Страдания. Но жить несчастным неизвестно почему, тяжко трудиться и ничего не получать; быть одиноким, без друзей, с разбитым сердцем, опутанным всеобщим холодным Laissez faire – это значит медленно умирать в течение всей жизни, в оковах глухой, мертвой, Бесконечной Несправедливости, как бы в проклятом железном чреве Фаларисова быка! Вот что является невыносимым и всегда будет невыносимо для всех людей, которых создал Господь. Удивляться ли нам Французским Революциям, Чартизму, Трехдневным восстаниям⁸⁹? Наше время, если мы внимательно обсудим его, совершенно беспримерно.

Никогда раньше не слышал я об Ирландской Вдове, вынужденной «доказывать свое родство смертью от тифа и заражением семнадцати человек», – чтобы говорить столь неопровержимым образом: «Вы видите! Я была ваша сестра!» Родственные отношения часто забывались, но никогда, вплоть до появления этих новейших евангелий Маммоны и Патронташа, не видел я, чтобы они отрицались столь определенно. Если о них не помнил какой-нибудь благочестивый Лорд или Law-ward, – то всегда находилась какая-нибудь благочестивая Леди (они называли ее Half-dig – Благодетельница, да будет благословенно ее прекрасное сердце!) с нежным материнским голосом и рукой, чтобы помнить о них. Всегда находился какой-нибудь благочестивый, мудрый Elder, то, что мы называем теперь Prester, Presbyter, или Priest, – Священник, чтобы напоминать об этом всем людям во имя Господа, который все создал.

Я думаю, что даже в Черной Дагомее не было это никогда забыто до пределов тифа. Мунго Парк беспомощно упал под деревом, среди Негритянской деревни, чтобы умереть, – ужасное Белое существо в глазах всех. Но у бедной Черной Женщины и ее дочери, которые в ужасе стояли над ним, все земное достояние и скопленный капитал которых заключался в одной маленькой тыквенной бутылке риса, – было сердце богаче, чем Laissez faire. Они, с царственной щедростью, сварили для него свой рис; пели ему всю ночь, усердно прядя на прялках своих хлопчатые нитки, пока он спал. «Пожалеем несчастного белого человека; у него нет матери, чтобы принести ему молока; нет сестры, чтобы смолоть ему зерна!» Бедная Благородная Черная Женщина! И ты также – Леди, разве и тебя не создал также Бог! Разве и в тебе не было также чего-то Божественного!

Гурт, прирожденный раб Седрика Саксонского⁹⁰, возбуждает большое сострадание у Драйасдеста и других. Гурт, с медным ожерельем на шее, пасущий Седриковых свиней на лесных полянах, – не есть то, что я называю образцом человеческого счастья. Но Гурт, с небесным шатром над головой, свежим воздухом, зеленой листвой и тенью вокруг себя и уверенностью, по крайней мере в ужине и в общем помещении, когда он придет домой, – Гурт кажется мне счастливым в сравнении со многими современными нам жителями Ланкашира и Бекингемшира, которые, однако, не рождены ничьими рабами! Гуртово медное ожерелье не натирало ему шеи. Седрик был достойным господином. Свиньи были Седриковы; но и Гурт также получал от них свою долю. Гурт имел невыразимое удовлетворение чувствовать себя неразрывно связанным, хотя бы посредством грубого медного ожерелья, со своими смертными братьями на этой Земле. Он имел высших себя, низших, равных. – Гурт теперь давно уже «освобожден»; он обладает тем, что называется «Свободой». Свобода, как меня уверяют, есть нечто божественное. Свобода, если она делается «Свободой умереть с голода», – не очень-то божественна⁹¹!..

Сознательное отвращение и нетерпимость к Сумасбродству, к Низости, Глупости, Трусости и ко всему этому сорту вещей глубоко живет в некоторых людях. Еще глубже в других живет бессознательное отвращение и нетерпимость, причем благодетельные Высшие Силы наделяют их теми мужественными стремлениями, энергией, тем так называемым эгоизмом, которые им соответствуют. Таковы все Победители, Римляне, Норманны, Русские, Индо-Англичане; Основатели того, что мы называем Аристократиями. И разве, по правде, они не имеют наиболее «божественного права» основывать их, будучи сами истинно по-гречески Достойнейшими, Лучшими и вообще побеждая смутную толпу худших или по крайней мере очевидно дурных? Я думаю, что их божественное право, которое обсуждалось и было признано в наивысшем, известном мне Судилище, законно! Класс людей, против которых часто ужасно вопит Драйасдест, в нем тем не менее благодетельная Природа часто нуждалась и будет – увы! – опять нуждаться. Если сквозь стократ жалкий скептицизм, тривиализм и конституционную паутину Драйасдеста ты бросишь взгляд на Вильгельма Завоевателя, Танкреда д’Отвилля и т. п., – разве ты не увидишь ясно некоторых грубых очертаний истинного, Богом поставленного Короля? Его призвал на престол не Поборник Англии, запрятанный в цинк, а вся Природа и Вселенная! Совершенно необходимо, чтобы он взошел на него. Природа не желает, чтобы ее бедные Саксонские дети погибали от столбняка, ожирения и других болезней. Поэтому она приглашает сурового Правителя и целый ряд Правителей, – сама Природа приглашает сурового, но благодетельного, постоянного Домашнего Врача и заботится для него даже о соответствующем вознаграждении! Драйасдест жалобно разглагольствует о Гируорде и Болотистых графствах. Судьба графа Вальтефа, Йоркшир и Север, обращенные в пепел⁹², – все это, несомненно, достойно оплакивания.

Но даже Драйасдест сообщает мне один факт: «И ребенок мог бы пронести, в царствование Вильгельма, из конца в конец Англии кошелек с золотом». Мой ученый друг, это – факт, который перевешивает тысячу других! Сбрось твою конституционную, сентиментальную и другую паутину, посмотри глаза в глаза, если у тебя есть еще глаза, этому громадному, тяжеловесному Вильгельму Незаконнорожденному! Ты увидишь человека самой огненной проницательности, твердого львиного сердца, в которого боги вложили, так сказать, в рамке из дуба и железа, душу «гениального человека»! Ты принимаешь это за ничто! Я принимаю это за нечто громадное! Бешенства было достаточно у этого Вильгельма Завоевателя, достаточно бешенства в нужных случаях, – и тем не менее главным элементом в нем, как и во всех подобных людях, был не пылающий огонь, а ясный освещающий свет. Огонь и Свет перемешиваются странным образом; и в конечном счете я нахожу даже, что они – различные формы помянутой, в высокой степени божественной «элементарной субстанции» в нашем мире; и это стоит отметить в наши дни. Существенным элементом этого Завоевателя было прежде всего ясное, как солнце, различение того, что действительно есть «нечто» в Божьем мире. Это, в конце концов, означает немалый запас «Справедливости» и «Добродетелей». Соответствие тому, что Творец признал благом для творения, ведь это, полагаю я, есть именно Справедливость и еще кое-какие Добродетели!

Думаешь ли ты, что Вильгельм Завоеватель стал бы терпеть разглагольствования в течение десяти лет, разглагольствования в течение часа о допустимости убивать Хлопчатобумажных фабрикантов куропачьими Хлебными законами? Я думаю, он не был человеком, которого можно было бы разбудить ночью одними только сумасшедшими причитаниями! «Помоги нам разводить еще успешнее куропаток! Придуши Плегсона, который ткет рубашки!» – «Par la Splendeur de Dieu!»⁹³. Думаешь ли ты, что Вильгельм Завоеватель, в наше время, имея по одну руку Вождей Промышленности, вооруженных Паровыми машинами, а по другую – Вождей Праздности, вооруженных Джо-Мантоновскими ружьями, – усомнился бы, которые из них действительно лучше? Которые заслуживают, чтобы их придушили, и которые нет?

Я питаю некоторое непоколебимое уважение к Вильгельму Завоевателю. Постоянный Домашний Врач, приготовленный Природой для ее любимого Английского Народа и даже получающий от нее соответствующее вознаграждение, как я сказал. Ибо он никоим образом не сознавал себя исполняющим работу Природы, этот Вильгельм, но исключительно свою собственную работу! И это вместе с тем и была его собственная работа, освещенная «par la Splendeur de Dieu!» – я говорю: необходимо добиваться от таких людей их работы, как бы трудно это ни было! Когда мир, еще не осужденный на смерть, погружается во все более глубокую Низость и Неустройство, то для Природы наступает настоятельная необходимость ввести в него свою Аристократию, своих Лучших, даже насильственным способом. Но затем, если их потомки или представители окончательно перестают быть лучшими, то бедный мир Природы снова быстро погружается в Низость, и для Природы возникает настоятельная необходимость извергнуть их из него. Отсюда Французские Революции, Хартии о пяти пунктах, Демократии и печальный список разных Etcetera⁹⁴ в наши угнетенные времена.

Какого распространения теперь достигла Демократия, как она теперь продвигается, несокрушимая, со зловещей, все возрастающей быстротой, – это легко усмотрит тот, кто откроет глаза на любую область человеческих дел. Демократия повсюду – неумолимое требование нашего времени, быстро осуществляемое. От грома Наполеоновских битв до болтовни на публичных собраниях прихожан прихода святой Марии Экс все возвещает Демократию. Замечательный муж, которого некоторые из моих читателей с удовольствием снова услышат, пишет мне следующее относительно того, что он заметил за последнее время с Вангассе в Вайснихтво⁹⁵, где наши Лондонские моды, по-видимому, чрезвычайно распространены. Итак, послушаем снова герра Тейфельсдрека⁹⁶, хотя бы это было всего несколько слов!

«Демократия – что означает – люди отчаиваются найти Героев, которые бы управляли ими, и спокойно приноравливаются к отсутствию их. Увы! И ты также, mein Lieber⁹⁷, ясно видишь, в каком она близком родстве с Атеизмом и другими печальными «измами». Тот, кто не усматривает никакого Бога, как усмотрит он Героев, эти видимые Храмы Бога? – Вместе с тем весьма странно наблюдать, с каким легкомыслием здесь, в нашей строго Консервативной Стране, люди с громкими возгласами стремятся в Демократию. Вне всякого сомнения, его Превосходительство почетный рыцарь герр Каудервельш фон Пфердефус-Квакзальбер⁹⁸, сам наш досточтимый Консервативный Премьер, и все, кроме самых толстолобых из его Партии, видят, что Демократия неизбежна, как смерть, и даже приходят в отчаяние от того, что она так долго задерживается!

Нельзя пройтись по улицам без того, чтобы не увидать, как Демократия возвещает о себе. Сам Портной сделался если не совсем Санкюлотичным, что было бы для него разорительно, то, во всяком случае, Портным, бессознательно символизирующим и предсказывающим своими ножницами царство Равенства. Каков теперь наш модный кафтан? Вещь из тончайшей ткани глубоко обдуманного покроя, с обшлагами из Мехеленских кружев, украшенная золотом, так что человек может без труда носить целое имение на своей спине? Keineswegs – никоим образом! Законы Роскоши вышли из употребления, до степени, которая никогда раньше не была видана. Наш модный кафтан есть помесь хлебного мешка с курткой ломового. Его сукно преднамеренно грубо; цвет или пятнисто-черный, как сажа, или серо-ржаво-коричневый; точнейшее приближение к Крестьянскому. А что до покроя, – если бы ты его видел! Последняя новость года, ныне истекающего, может быть определена как три мешка: большой мешок для туловища, два маленьких мешка для рук, а в качестве воротника – рубец! Первый Древний Херуск, который принялся делать себе костяною или металлическою иглою кафтан из войлока или из медвежьей шкуры, еще раньше, чем Портные возникли из Небытия, – разве он не делал того же самого? Просторный, широкий мешок для туловища, с двумя дырами, чтобы пропускать руки, – таков был его первоначальный кафтан. Скоро стало ясно, что два небольших широких мешка, или рукава, легко присоединяемые к этим дырам, были бы усовершенствованием.

Таким образом, Портняжное искусство, так сказать, опрокинулось, подобно большинству других вещей, переменило свой центр тяжести; внезапно перекувырнулось от зенита к надиру. Сам Стельц, огромным прыжком, перелетает со своего высокого пьедестала вниз, в глубины первоначальной дикости, увлекая за собой столь многое! Ибо я приглашаю тебя размыслить о том, что Портной, как верхняя крайняя пена Человеческого Общества, поистине скоро переходит, исчезает, ускользает от разбора. Но в то же время он знаменует собой многое, даже все. Верхняя исчезающая пена, он взбит с самых подонков и ото всех промежуточных слоев жидкости. Он главный, видимый для глаза вывод из того, что люди стремились делать, были обязаны и способны делать в этой области общественной жизни, то есть в символизации себя друг другу путем покрывания своих кож. Вся соль Человеческой Жизни заключается в Портном: вся ее дикая борьба в стремлении к красоте, достоинству, свободе, победе. И вдруг, остановленная Седаном и Геддерсфильдом⁹⁹, Невежеством, Глупостью, Непреодолимым Желанием и другими печальными необходимостями и законами Природы, – она приходит вот к Серой дикости Трех Мешков с рубцом!

Если сам Портной склоняется к санкюлотизму, то разве это не зловеще? Последнее божество бедного человечества само низводит себя с престола. Оно само опускает свой факел пламенем вниз, подобно Гению Сна или Смерти. Оно напоминает, что Время Портных уже прошло! – Ибо сколь ни мало рекомендуются в настоящую эпоху Законы Роскоши, тем не менее ничто не может быть яснее того, что где в действительности существуют чины, там необходимо строгое разграничение костюмов. Если когда-нибудь мы будем иметь новую Иерархию и Аристократию, действительно признанные за таковые, о чем я ежедневно молю Небеса, – то Портной снова оживет и станет, добровольно и по назначению, сознательно и бессознательно, их охраной».

Некоторые дальнейшие наблюдения того же неоцененного пера относительно наших никогда не прекращающихся изменений в модах, «постоянной кочевой и даже обезьяноподобной жажде перемен и одних только перемен» во всем устройстве нашего существования и «рокового, революционного характера», при этом выражаемого, – все это мы в настоящее время опускаем. Должно только признать, что Демократия, во всех значениях этого слова, находится в полном наступлении; она несокрушима. «Свобода» есть вещь, которую люди решили добыть себе.

Но в действительности, как я уже имел случай заметить, «свобода не быть притесняемым братом-человеком» есть необходимая, однако, одна из наиболее незначительных дробных частей Человеческой Свободы. Ни один человек тебя не притесняет, не может принудить сделать что-нибудь или принести что-нибудь, пойти или прийти без очевидной причины. Верно: ты освобожден от всех людей; но от Себя самого? Ни один человек, более мудрый, менее мудрый, не может заставить тебя прийти или уйти. А твоя собственная пустота, заблуждения, ложная жажда Денег, Наград и т. п.? Ни один человек не притесняет тебя, о свободный, независимый Плательщик налогов, но не притесняет ли тебя эта глупая кружка Портера? Ни один Сын Адама не может заставить тебя прийти или уйти; но эта бессмысленная кружка пива, она может заставить и заставляет! Ты раб – не Седрика Саксонского, но твоих собственных грубых желаний и этой вычищенной кружки питья. И ты хвастаешься своей свободой? О, круглый дурак!

Пиво и джин: увы, это не единственный род рабства. Ты, разгуливающий с тщеславным видом, посматривая с изящным фырканьем дилетанта и безмятежным превосходством на всякую Жизнь и на всякую Смерть. Ты мило семенишь ногами, жеманно болтая всякие жалкие глупости, и ведешь себя как бы в жалком надменном сомнамбулизме. Ты являешься «заколдованной Обезьяной» в этом Божьем мире, где ты мог бы быть человеком, если бы только тебе были дарованы соответствующие Учителя, Укротители и Полицейские с девятихвостой кошкой; называешь ли ты это «свободой»? Или вот этот, не дающий себе отдыха поклонник Маммоны, подгоняемый как бы Гальванизмом, Дьяволами и Навязчивыми Идеями! Он рано встает и поздно ложится, гоняясь за невозможным, напрягая для этого все свои способности, – как благодетельно было бы, если бы можно было путем кроткого убеждения или так называемой самой суровой тирании остановить его на безумном пути и направить на более разумный! Всякая мучительная тирания и в этом случае была бы лишь кротким «врачеванием». Страдания от нее обошлись бы дешево, ибо здоровье и жизнь при всякой цене будут дешевы, если заменят собою гальванизм и навязчивую идею.

Несомненно, между всеми путями, на которые человек может вступить, имеется, в каждый данный момент для каждого человека, один лучший путь. Это – одно дело, сделать которое, преимущественно перед всеми другими делами, было бы, в эту минуту и на этом месте, наиболее мудро, – так что, если бы его можно было убедить или заставить поступить таким образом, то он поступил бы, как мы это называем, «подобно мужу». Все люди и боги согласились бы с ним, вся Вселенная внутренне воскликнула бы ему: «Хорошо!» Его успех в таком случае был бы полным, счастье достигло бы максимума. Этот путь, иначе говоря, найти этот путь и идти по нему, есть единственно необходимое для него. Все, что двигает его здесь вперед, хотя бы это проявлялось даже в виде толчков и пинков, есть свобода. Все, что его задерживает, хотя бы это были местные выборы, собрания по частям города, приходам, избирательные бараки, громовые одобрения, реки пива, – есть рабство.

Мысль, что свобода человека состоит в том, чтобы подавать голос на выборах и говорить: «Смотрите, вот теперь и у меня тоже есть одна двадцатитысячная часть Оратора в нашей Национальной Говорильне; не будут ли ко мне благосклонны все боги?» – эта мысль есть одна из наиболее забавных! Природа тем не менее добра в настоящее время и вкладывает ее в головы многих, почти всех. В особенности же свобода, которая достигается общественным одиночеством, тем, что каждый человек стоит отдельно от другого и не имеет с ним «никакого дела», кроме наличного платежа, – это такая свобода, какую Земля редко видала. С ней Земля не будет долго возиться, как бы ты ее ни рекомендовал. Эта свобода, прежде чем она успеет долго пробыть в действии и пока еще все вокруг нее бросают кверху шапки, оказывается для Работающих Миллионов свободой умереть от недостатка питания. Для Праздных Тысяч и Единиц – увы! – еще более роковой свободой жить с недостатком труда; не иметь более серьезных обязанностей, чтобы исполнять их в этом Божьем Мире. Что должно сделаться с человеком в таком положении? Законы Земли молчат, и Законы Неба говорят голосом, который не слышен. Отсутствие труда и неискоренимая потребность в труде порождает новые, чрезвычайно странные философии жизни, новую, чрезвычайно странную практику жизни! Развивается Дилетантизм, Легкомыслие, Бобруммелизм¹⁰⁰, с прибавлением иногда случайных, полусумасшедших, протестующих взрывов Байронизма. А если через некоторое время ты вернешься к «Мертвому Морю», там совершается, как говорят наши Мусульманские друзья, весьма странный «Шабаш»¹⁰¹! Братья, после столетий Конституционного Правления, мы все еще не вполне знаем, что такое Свобода и Рабство.

Демократия, погоня за Свободой в этом направлении, будет идти своим полным ходом, и ее не задержать Пфердефусу-Квакзальберу или кому-нибудь из его присных. Трудящиеся Миллионы Человечества, в жизненной потребности и страстном инстинктивном желании Руководства, отбросят прочь Лже-руководство в надежде, на один час, что Не-руководство удовлетворит их; но это может быть только на один час. Притеснение человека его Мнимо-Высшими есть наименьшая часть человеческого рабства; наиболее осязаемая, но, говорю я, в конце концов, наименьшая. Пусть он свергнет такое притеснение, с ненавистью растопчет его ногами. Я его не порицаю; я жалею и хвалю его. Но раз притеснение Мнимо-Высшими окончательно свергнуто, все-таки остается для решения великая проблема: найти правительство Истинно-Высших! Увы, как найдем мы когда-нибудь ее решение, мы, несчастные, отуманенные, ошалелые, храпящие, фыркающие, забывшие Бога? Это задача на целые столетия. Мы научимся ей в волнениях, смутах, восстаниях, препятствиях; кто знает, не в пожарах ли и в отчаянии! Этот урок заключает в себе все другие уроки; изо всех уроков самый трудный, чтобы его выучить.

Одно я знаю: Обезьяны, болтающие на ветвях около Мертвого Моря, не выучили его, а болтают там и до сего дня. Нечего приходить к ним во второй раз какому-нибудь Моисею. Тысячи Моисеев были бы лишь раскрашенными Призраками, интересными Сообезьянами нового странного вида, которых они «пригласили бы на обед», с которыми были бы рады встретиться на светских вечерах. Для них голос пророчества, небесного убеждения, совершенно исчез. Они болтают себе, и Небо совершенно закрыто для них до скончания мира. Несчастные! О, что значит в сравнении с этим умереть от голода, с честными орудиями в руках, мужественными намерениями в сердце, многим, действительно исполненным тобою трудом? Ты честно покидаешь орудия; грязный, смутный хаос тяжелого труда, скудной пищи, забот, уныния и препятствий, ибо ты теперь честно покончил со всем этим. Ты ожидаешь, не совершенно безнадежно, что скажут тебе Высшие Силы, и Молчание, и Вечность.

Я знаю и другое. Этот урок должен быть выучен, – под страхом наказания! Или Англия выучит его, или Англия также перестанет существовать в числе Народов. Или Англия научится почитать своих Героев и отличать их от своих Лжегероев, Холопов, освещенных газом Гистрионов, – ценить их, как внятный голос Бога, среди всей пустой болтовни и кратковременных рыночных криков. Говорить им с преданным сердцем: «Будьте Королями, и Священниками, и Евангелием, и Руководством для нас». Или Англия будет по-прежнему поклоняться новым и все новым формам Шарлатанства и так, все равно с какими прыжками и скачками, пойдет вниз, к Отцу всех Шарлатанов. Должен ли я опасаться этого от Англии?

Несчастные, близорукие, бесчувственные смертные, зачем хотите вы поклоняться лжи и «Набитым Костюмам, созданным девятою частью человека»¹⁰²! Ведь здесь страдают не ваши кошельки, арендная плата, торговля, доходы с фабрик, как бы громко вы над ними ни плакали, – нет, не только это, но нечто гораздо более глубокое, чем это. Ваши души лежат здесь мертвые, сокрушенные под презренными Кошмарами, Атеизмами, Галлюцинациями. И они вовсе не души, а только суррогаты соли, чтобы предохранять ваши тела и их аппетиты от разложения! Ваши бумагопрядильные и трижды чудесные машины, – что такое они сами по себе, как не более обширный вид Анимализма¹⁰³? Пауки могут прясть, Бобры могут строить и выказывать сообразительность, Муравей накопляет капитал и имеет, насколько я знаю, Муравьиный банк. Если у человека нет души более высокой, чем все это, то хотя бы она добилась того, чтобы плавать по облачным путям и прясть морской песок, – то, говорю я, человек есть лишь животное, более хитрый род зверя: у него нет души, а только суррогат соли. Вследствие этого, видя себя на самом деле в числе зверей, которые погибают, он, я думаю, должен признать это, – и, следовательно, прямо и повсеместно убивать себя и, таким образом, по крайней мере мужественно покончить и со своей стороны достойным образом распрощаться с этим звериным миром!