Текст книги "Герои, почитание героев и героическое в истории"

IV Гороскоп

Предсказывать Будущее, управлять Настоящим не было бы так невозможно, если бы с Прошлым не обращались столь святотатственно дурно, если бы его так не отвергали и, что еще хуже, не искажали! Прошлое не может быть видимо. Прошлое, когда на него в наше время смотрят сквозь «Философскую Историю», даже не может быть невидимо. Оно ложно видимо; про него утверждают, что оно существовало и – что оно было безбожной Невозможностью. Эти ваши Нормандские Завоеватели, истинно царственные души, короли, коронованные как таковые были хищные, безумные тираны. Этот ваш Бекет был шумливый эгоист и лицемер. Он разбрызгал свой мозг по полу Кентерберийского Собора, чтобы добиться собственной выгоды, – несколько неясно, как именно! «Политика, Фанатизм» или, скажем, «Энтузиазм», даже «добросовестный Энтузиазм», – о да, конечно:

 
Пес, выгоды свои преследуя, взбесился
И человека укусил¹¹⁶!
 

Ибо, по правде, глаз видит во всем то, «видеть что он наделен средством». Безбожный век, смотря назад, на века, которые были божественными, создает образы самые удивительные, какие только возможно. В Прошлом все было бессмысленным раздором. Грубая Сила правила повсюду. Глупость, дикое Неразумие, более годное для Бедлама, чем для человеческого Мира! Благодаря этому, конечно, совершенно естественно, что подобные же качества, в новых, более блестящих одеждах, могут продолжать править и в наше время. Миллионы, зачарованные в Бастилиях Работных домов; Ирландские Вдовы, доказывающие свое родство тифом: чего вы хотите? Так было всегда и даже еще хуже. История человечества, не состояла ли она всегда в следующем – поджаривании и съедании глупого Простофильства удачливым Шарлатанством; борьбе различными оружиями хищного Шарлатана и Тирана против хищного Тирана и Шарлатана? Бога в Прошлом не было. Ничего, кроме Механики и Хаотических Животнобогов. Как может бедный «Историк-философ», для которого его собственный век совершенно безбожен, усмотреть какого-нибудь Бога в другие века?

Люди верят в Библии и не верят в них. Но изо всех Библий ужаснее всего не верить в «Библию Всеобщей Истории». Это – вечная Библия и Божья Книга, и каждый смертный, пока душа и зрение его не потухли, «может и должен собственными глазами видеть, как Перст Божий пишет в ней!» Сомневаться в этом есть неверие, которому нет подобного. Такое неверие следует наказывать если не огнем и костром, применять которые в наше время трудно, – то, во всяком случае, самым категорическим приказанием молчать, пока оно не сумеет сказать чего-нибудь более умного. К чему нарушать криками благословенное Молчание, если они могут возвещать только что-нибудь подобное? Если в Прошлом нет Божественного Разума, ничего, кроме Дьявольского Неразумия, – то пусть Прошлое будет навеки забыто. Не упоминайте о нем более. Все наши предки были повешены; зачем нам говорить о веревках?

Коротко сказать: неверно, будто люди, с тех самых пор как стали обитать на нашей Планете, жили всегда Бредом, Лицемерием, Несправедливостью или иными формами Неразумия. Неверно, будто они когда-нибудь жили или могут жить чем-нибудь иным, кроме как противоположностью всего этого. Люди должны будут снова научиться этому. Их живая История будет тогда опять Героизмом. Их писаная История – тем, чем она некогда была, – Эпосом. Да, она всегда будет таковой, или же она в существе своем есть Ничто. Будь оно написано в тысяче томов, Негероическое этих томов непрестанно спешит навстречу забвению. Действительное содержание Александрийской Библиотеки Негероического остается и в конце концов всегда выкажет себя нулем. У какого человека может быть интерес помнить это? Нет ли у всех людей, во все времена, самого живого интереса забыть это?

«Откровения», если не небесные, то адские, научат нас, что Бог есть; и тогда, если понадобится, мы без труда усмотрим, что Он всегда был! Драйасдестовское Философствование и просвещенный Скептицизм XVIII столетия, исторический и иной, проживут еще некоторое время у Физиологов как достопамятный Кошмар. Вся эта безумная эпоха с ее призрачными учениями и мертвоголовыми Философиями, «учащими на примерах» или еще как-нибудь, – сделается со временем тем, чем являются для наших Мусульманских друзей их века безбожия, – «Периодом Невежества».

Если судорожная борьба последнего Полустолетия научила бедную, борющуюся в судорогах Европу какой-нибудь истине, то только, может быть, следующей как выводу из бесчисленных других: Европа нуждается в действительной Аристократии, Священстве, или она не может продолжать существовать. Громадная Французская Революция, Наполеонизм, затем Бурбонизм с его «тремя днями» в заключение, заканчивающийся в весьма неокончательном Луи-Филиппизме, – все это должно было бы быть поучительно! Все это могло бы научить нас, что Ложные Аристократии – невыносимы; Не-аристократии, Свобода и Равенство – невозможны; истинные Аристократии – одновременно неизбежны и нелегко достижимы.

Аристократия и Священство, Правящий Класс и Учащий Класс, оба они, иногда раздельные и стремящиеся согласоваться один с другим, иногда соединенные в одно, так что Король является Первосвященником-Королем: ни одно Общество не существовало без этих двух жизненных элементов; ни одно не будет существовать. Это лежит в самой природе человека: вы не найдете ни одной самой отдаленной деревни в самой республиканской стране мира, где бы вы не встретили, в возможности или действительности, работу этих двух сил. Человек, сколь мало бы он это ни предполагал, необходимо должен повиноваться высшим. Он – общественное существо в силу этой необходимости; иначе он не мог бы быть даже стадным существом. Он повинуется тем, кого почитает лучшими, чем он сам, более мудрыми, мужественными; и он всегда будет им повиноваться; и даже будет всегда готов и счастлив это делать.

Более Мудрые, более Мужественные, они – всегда и везде Возможная Аристократия. Во всех Обществах, достигших какого-нибудь определенного устройства, развиваются в правящий класс, Действительную Аристократию, с установленными приемами действования то, что мы называем законами и даже частными законами, привилегиями и так далее. Явление, весьма достойное замечания в нашем мире. Аристократия и Священство, говорим мы, бывают иногда соединены. Ибо поистине самые Мудрые и самые Мужественные составляют собственно только один класс. Нет мудрого мужа, которому не надо было бы прежде всего быть мужественным мужем; без этого он никогда не был бы и мудрым. Благородный Священник всегда был прежде всего благородным Aristos¹¹⁷, а в заключение – кое-чем и большим. Лютер, Нокс, Ансельм, Бекет, Аббат Самсон, Сэмюэл Джонсон, если бы они не были достаточно мужественны, каким образом могли бы они быть когда-нибудь мудры? Если, случайно или преднамеренно, эта Действительная Аристократия разделится на Два Класса, то нет сомнения, что Священнический Класс будет более почетным, высшим над другим, как правящая голова выше действующей руки. Но вот на практике более вероятным оказывается обратное устройство – знак, что в нем уже есть изъян; уже проникла трещина, которая будет расширяться и расширяться, пока не рушится все.

В Англии, да и вообще в Европе, следует сказать, эти две Возможности раскрылись в Действительность гораздо более разнообразным образом, чем можно было видеть когда-нибудь где-либо на земном шаре. Духовное Руководство, практическое Управление – плод великих сознательных забот или, лучше сказать, неизмеримых бессознательных инстинктов и потребностей людских – прочно утвердились здесь и представляют собой очень странное зрелище. Везде, в то время как столь многое было забыто, найдете вы Дворец Короля или Замок Вице-Короля, Палаты, Господские дома. От моря до моря нет ни пяди земли, которая не имела бы своего Короля, Вице-Короля, длинных соответствующих рядов Вице-Королей, Помещика, Графа, Герцога или какой там у него ни будь титул, – которому вы передали землю, чтобы он мог править на ней вами.

И что еще более трогательно, нет ни одной деревушки, где собраны бедные крестьяне, в которой тем или другим способом не было бы устроено все нужное для Прихода: крытое здание, с доходами и колокольнями; кафедра, аналой с Книгами и Уставами. Словом, возможность и строгое предписание: чтобы здесь стоял человек и говорил людям о духовных вещах. Это великолепно; даже при большом помрачении и падении это принадлежит к числу великолепнейшего и наиболее трогательного, что только можно видеть на Земле.

Правда, этот Говорящий Человек в настоящую минуту страшно удалился в сторону. Он, увы, так сказать, совершенно потерял из виду настоящую точку; и тем не менее кого можно было, в конце концов, сравнить с ним? Изо всех общественных чиновников, получающих от Промышленности Современной Европы стол и квартиру, есть ли хоть один, более достойный стола, который он получает? Человек, который берется и даже делает кое-какие, хотя бы самые слабые, усилия спасать души людей! Сопоставьте его с человеком, который не берет на себя почти ничего, кроме как стрелять принадлежащих людям куропаток! Мне хотелось бы, чтобы он снова мог найти настоящую точку, этот Говорящий Человек, и держаться за нее с упорством, с энергией не на жизнь, а на смерть; ибо мы все еще нуждаемся в нем.

Задачи Речи, то есть Истины, доходящей до нас в живом голосе, даже в живом виде и как конкретный, практический пример, эти задачи, несмотря на все наши задачи Письма и Печатания, имеют вечное значение. Если б только он мог снова найти настоящую точку; снять с носа старые очки и, взглянув, увидеть, почти непосредственно около себя, что такое теперь действительный Сатана и пожирающий душу, пожирающий мир Дьявол! Первородный Грех и тому подобное очень дурно, я в этом не сомневаюсь; но очищенный Джин, мрачное Невежество, Глупость, мрачный Хлебный закон, Бастилия и компания – что это такое? Узнает ли он нового действительного Сатану, с которым должен бороться, или же он будет по-старому брюзжать сквозь свои старые очки на старых, исчезнувших Дьяволов – и не увидит настоящего, пока не почувствует его у своего собственного горла и у нашего? Вот вопрос для Вселенной! Но не будем с ним здесь возиться.

Сколь ни печально, сколь ни призрачно выглядит теперь эта самая Двойная Аристократия Учителей и Правителей, – всем людям надо знать, что задача ее есть и всегда будет благородна, в высшей степени действительна. Драйасдест, смотря только поверхностно, находится в большом заблуждении относительно этих древних Королей. Вильгельм Завоеватель, Вильгельм Руфус, или Рыжая Борода, сам Стефан Кертоз, а еще более Генрих Боклерк и наш мужественный Генрих Плантагенет! Жизнь этих людей не была хищной Борьбой. Она была доблестным Правлением, к которому лишь случайно присоединялась Борьба и должна, увы, присоединяться и теперь, хотя гораздо реже, как некоторое добавление, печальная, мешающая прибавка. Борьба была также необходима, чтобы убедиться, кто над кем имеет власть, право. Посредством долгой, упорной борьбы «не-действительность, разбитая в прах, постепенно разлетелась». Она оставила чистую действительность, факт: «Ты – сильнее меня; ты – мудрее меня; ты – король, а подданный – я» – в несколько более ясном виде.

Поистине, мы не можем достаточно налюбоваться в эти времена Аббата Самсона и Вильгельма Завоевателя, как они устроили свои Правящие Классы. В высшей степени интересно наблюдать, как искреннее с их стороны внимание к тому, что должно было быть исполнено в силу первой необходимости, привело их к способу его исполнения и с течением времени к достижению его! Никакая выдуманная Аристократия не могла бы сослужить им здесь службы; и вследствие этого они добились настоящей. Самые Мужественные люди, которые, – это надо всегда повторять и напоминать, – в общем, суть также самые Мудрые, Сильные, во всех отношениях Лучшие, были ими выбраны со значительной степенью точности. Посажены каждый на своем клочке земли, который был сперва им предоставлен, а потом постепенно и совсем отдан, чтобы они могли править им. Эти Вице-Короли, каждый на своем участке общей земли Англии, с Верховным Королем над всеми, были «Возможностью, развившейся в Действительность» поистине в удивительной степени.

Ибо то были грубые, сильные века, полные значительности, суровой Божьей правды, – и, во всяком случае, оболочка у них была несравненно тоньше, чем у нас. Факт быстро действовал на них, если им когда-нибудь случалось подчиниться Призраку! «Холопы и Трусы» должны были быть, до некоторой степени, «заключаемы под стражу»; или иначе мир нашел бы, что не может существовать в течение какого-нибудь года. В соответствии с этим Холопы и Трусы и были заключаемы под стражу. Трусы даже на самом троне должны были быть заключены под стражу и низведены с трона – теми способами, которые тогда существовали; самым грубым способом, если случайно не попадалось более мягкого. Несомненно, тогда было много жестокости в приемах, суровости, как и вообще правление и хирургия часто бывают суровы. Гурт, прирожденный раб Седрика, кажется, получал удары так же часто, как и свиные объедки, если нехорошо себя вел. Но Гурт принадлежал Седрику; тогда не существовало ни одного человеческого существа, которое не было бы с кем-нибудь связано. Никому не предоставлено идти своей дорогой в Бастилию или куда-нибудь еще хуже, по системе Laissez faire. Никто не был вынужден доказывать свое родство смертью от тифа! Приходят дни, когда не будет Царя во Израиле, но когда каждый человек будет сам себе царь и будет делать, что праведно в очах его; и когда зажгутся смоляные бочки в честь «Свободы», «Десятифунтового Избирательного права» и тому подобного – с значительным, в разных отношениях, эффектом!

Эта Феодальная Аристократия, говорю я, не была воображаемой. В значительной степени ее Jarls, то, что мы теперь называем Earls, Графы, были сильными в действительности столько же, сколько и в этимологии; ее Duces, Герцоги, – Вождями; ее Lords, Лорды, – Law-wards, Хранителями Закона. Они исполняли все военные и полицейские обязанности в стране, все обязанности Суда, Законодательства, даже Расширения Церкви – словом, все, что могло быть сделано в области Правления, Руководства и Покровительства. Это была Земельная Аристократия; она распоряжалась Управлением Английского Народа и получала в обмен плоды от Земли Англии. Это во многих отношениях Закон Природы, этот самый Закон Феодализма: нет истинной Аристократии, кроме Земельной. Любопытствующие приглашаются поразмышлять об этом в наши дни. Военная служба, Полиция и Суд, Расширение Церкви, вообще всякое истинное Управление и Руководство – все это было действительно исполняемо Держателями Земли в обмен за их землю. Сколь многое из этого исполняется ими теперь, исполняется кем бы то ни было?

Благие Небеса, «Laissez faire, не делайте ничего, проедайте ваше вознаграждение и спите» – это повсюду страстный, полуразумный крик нашего времени. И они не ограничиваются желанием ничего не делать, они хотят еще издавать Хлебные законы! Мы собираем Пятьдесят два миллиона со всех нас, чтобы иметь Управление или, увы, чтобы убедить себя, что мы его имеем. И «специальный налог на Землю» должен оплатить не все это, но оплатить, как я узнал, одну двадцать четвертую часть всего этого. Наш первый Чартистский Парламент, или Оливер Redivivus¹¹⁸, скажете вы, будет знать, на кого возложить новые налоги Англии! – Увы, налоги! Если вы заставите Держателей Земли оплачивать до последнего шиллинга расходы по Управлению Землей, – что из этого? Земля не может быть управляема одними только наемными Правителями. Нельзя нанять людей, чтобы управлять Землей: не по полномочию, обусловленному Биржевым Контрактом, а по полномочию, небесное происхождение которого сознается в собственном сердце, могут люди управлять Землей. Полномочие Земельной Аристократии священно, в обоих смыслах этого старинного слова. Основание, на котором оно стоит в настоящее время, может вызвать мысли иные, чем о Хлебных законах!

Но поистине «Сияние Божие», как в грубой клятве Вильгельма Завоевателя, сияло в эти старые, грубые, искренние века. Оно все более и более озаряло небесным благородством все отрасли их труда и жизни. Призраки не могли еще тогда разгуливать в одних только Портновских Нарядах. Они были по меньшей мере Призраками «на краю небосклона», начертанными на нем вечным Светом, сияющим изнутри. В высшей степени «практическое» Почитание Героев, бессознательно или полусознательно, было распространено повсюду. Какой-нибудь Монах Самсон, maximum с двумя шиллингами в кармане, мог без баллотировочного ящика быть сделан Вице-Королем, раз увидели, что он того достоин.

Тогда сознавали еще, что разница между хорошим человеком и дурным человеком, – какова она всегда и есть, – неизмерима. Кто осмелился бы в те дни избрать Пандаруса Догдраута¹¹⁹ на какую-нибудь должность, в Карлтонский клуб¹²⁰, Сенат или вообще куда-нибудь. Тогда сознавали, что Архисатана, и никто другой, имеет право собственности на Пандаруса; лучше было бы не иметь никакого дела с Пандарусом, избегать соседства Пандаруса! Это и до настоящего часа – очевидный факт, хотя в настоящее время, увы, забытый факт! И я думаю, что это были сравнительно благословенные времена в своем роде. «Насилие», «война», «неустройство»; однако что такое война и сама смерть в сравнении с такою постоянной жизнью в смерти и с «миром, миром там, где нет мира»! Если только не может снова возникнуть какое-нибудь Почитание Героев в новой, соответствующей форме, то этот мир не очень-то обещает быть долго обитаемым!

Старый Ансельм, изгнанный Архиепископ Кентерберийский, один из наиболее чистых умом «гениальных людей», отправился, чтобы принести в Рим жалобу на короля Руфуса, – человека с грубыми приемами, в котором «внутренний Свет» сиял весьма тускло. Прекрасно читать, у Монаха Идмера, как народы Материка приветствовали и почитали этого Ансельма, как нигде во Франции народ не почитает теперь Жан-Жака или убийственного Вольтера; как даже Американское население не почитает теперь Шнюспеля, выдающегося Романиста¹²¹! С помощью воображения и истинной проницательности они получили самое твердое убеждение, что Благословение Божье почиет на этом Ансельме, – каково также и мое убеждение. Они теснились вокруг него, коленопреклоненные и с горящими сердцами, дабы получить его благословение, услышать его голос, увидеть свет лица его. Мое благословение да будет над ними и над ним!

Но наиболее замечателен был некий нуждающийся, или жадный, Герцог Бургундский, находившийся, будем надеяться, в стесненных обстоятельствах. Он сообразил, что, по всей вероятности, этот Английский Архиепископ, отправляясь в Рим для жалобы, должен был взять с собою некоторый запас денег, чтобы подкупать Кардиналов. Вследствие чего этот Бургундец со своей стороны решился лечь в засаду и ограбить его. «На одном открытом месте в лесу», – в каком-нибудь «лесу», который зеленел и рос восемь веков тому назад в Бургундской земле. Этот свирепый Герцог, со свирепыми вооруженными спутниками, волосатый, дикий, как Русский медведь, бросается на слабого, старого Ансельма, который едет себе на своей маленькой, спокойно идущей лошадке, сопровождаемый только Идмером и другим бедным монахом на лошадках. Он не имел с собою ни одной золотой монеты, кроме небольшого количества денег на дорогу. Закованный в железо Русский медведь выскакивает с молниеносным взглядом; а старик с седой бородой не останавливается. Он едет себе спокойно дальше и смотрит на него своими ясными, старыми, серьезными глазами, со своим почтенным, озабоченным, изборожденным от времени лицом.

Никто и ничто не должно его бояться, и он также никого и ничего сотворенного не боится. Огненные глаза Его Бургундской Светлости встречают этот ясный взор, и он быстро проникает ему в сердце. Он соображает, что, может быть, в этом слабом, бесстрашном, старом Облике есть нечто от Господа Всевышнего. Вероятно, он будет осужден, если тронет его; – что вообще ему лучше этого не делать. Он, этот грубый дикарь, опускается со своего боевого коня на колени. Он обнимает ноги старого Ансельма и также просит его благословения, приказывает своим людям сопровождать его, охранять от нападения разбойников и – под страхом ужасных наказаний! – смотреть, чтобы он был безопасен на своем пути. Per os Dei¹²², как обыкновенно восклицал Его Величество!

Ссоры Руфуса с Ансельмом, Генриха с Бекетом не лишены назидательности и для нас. В сущности, это были великие ссоры. Ибо если допустить, что Ансельм был полон божественного благословения, он никоим образом не совмещал в себе всех форм божественного благословения. Существовали совершенно иные формы, о которых он даже и не грезил, и Вильгельм Рыжая Борода бессознательно был их представителем и глашатаем. По правде, если бы этот божественный Ансельм, этот божественный Папа Григорий были свободны в своих поступках, то последствия этого были бы весьма замечательны. Наш Западный мир обратился бы в Европейский Тибет с одним Великим Ламой, восседающим в Риме, и нашей единственно почетной обязанностью было бы служить обедни по целым дням и ночам, – что ни малейшим образом не подходило бы для нас. Высшие Силы соизволили иначе.

Это было, как если бы Король Рыжая Борода бессознательно сказал, обращаясь к Ансельму, Бекету и другим: «Ваше Высокопреподобие, ваша Теория Вселенной не может быть оспариваема ни человеком, ни дьяволом. До глубины сердца чувствуем мы, что то божественное, что вы называете Матерью-Церковью, наполняет весь доселе известный мир. И в ней есть, и должно быть, все наше спасение и все наше желание. И тем не менее посмотрите: хотя это еще – невысказанная тайна, тем не менее – мир обширнее, чем кто-нибудь из нас думает, Ваше Высокопреподобие! Посмотрите: есть еще много неизмеримо священного в том, что вы называете Язычеством, Мирским! Вообще я смутно, но очень твердо чувствую, что не могу согласиться с вами. Западный Тибет и постоянное служение обеден, – нет! Я, так сказать, в ожидании; я чреват не знаю чем, но несомненно, чем-то весьма отличным от этого! Я, per os Dei, я ношу в себе Манчестерскую Хлопчатобумажную торговлю, Бирмингемскую торговлю Железом, Американскую Республику, Индийскую Империю, Паровые Машины и Шекспировы Драмы; и я не могу разрешиться, Ваше Высокопреподобие!»

И соответственно с этим и было постановлено; и Саксонец Бекет потерял свою жизнь в Кентерберийском Соборе, подобно тому как Шотландец Уоллес на Тауэр-Хилле¹²³ и как вообще должен это делать всякий благородный муж и мученик. Не понапрасну, нет; но из-за чего-то божественного, иного, чем он сам рассчитывал. Мы расстанемся теперь с этими жестокими органическими, но ограниченными Феодальными Веками и робко взглянем в необъятные Промышленные Века, до сих пор совершенно неорганические и в совершенном состоянии слизи, отчаянно стремящиеся отвердеть в какой-нибудь организм!

Так как наш Эпос теперь есть Орудие и Человек, то более чем когда-либо, невозможно предсказывать Будущее. Безграничное Будущее предустановлено и даже уже существует, хотя и невидимо, тая в своих Хранилищах Тьмы «радость и горе». Но и высочайший человеческий ум не может заранее изобразить многое из грядущего – соединенный ум и усилия Всех Людей во всех будущих поколениях, только они постепенно изобразят его и очертят и оформят в видимый факт! И как бы мы ни напрягали сюда наше зрение, наивысшее усилие ума открывает только брезжащий свет, малую тропу в его темные, необъятные Глубины. Лишь крупные очертания неясно светятся перед взором, и луч пророчества потухает уже на коротком расстоянии. Но не должны ли мы сказать здесь, как и всегда: довлеет дневи злоба его¹²⁴! Упорядочить все Будущее не наша задача, а только упорядочить добросовестно малую часть его, согласно правилам, уже известным. Вероятно, можно каждому из нас, если только он спросит с подобающей серьезностью, вполне уяснить себе, что он со своей стороны должен делать. И пусть он это от всего сердца и делает, и продолжает делать. Окончательный вывод предоставим, как это в действительности всегда и происходило, Уму более Высокому, чем наш.

Одно большое «очертание», или даже два, сумеют, может быть, в настоящем положении дела представить себе заранее многие серьезные читатели – и извлечь отсюда некоторое руководство. Одно предсказание, или даже два, уже возможны. Ибо Древо жизни Иггдрасиль, во всех его новых проявлениях, есть то же самое, древнее, как мир, Древо жизни, найдя в нем элемент или элементы, текущие от самых корней в Царстве Хели, источнике Мимира¹²⁵ и Трех Норн, или Времен, вплоть до настоящего часа, наши собственные сердца, – мы заключаем, что так это будет продолжаться и впредь. В собственной душе человека сокрыто Вечное: он может прочитать там кое-что о вечном, если захочет посмотреть! Он уже знает то, что будет продолжаться, и то, чего никакими средствами и приемами нельзя побудить продолжаться.

Одно обширное и обширнейшее «очертание» могло, во всяком случае, сделаться для нас действительно ясным. «Сияние Божье», в той или другой форме, должно раскрыться также и в сердце нашего Промышленного Века. Иначе он никогда не сделается «организованным», но по-прежнему будет хаотичным, несчастным, все более расстроенным, – и должен будет погибнуть в безумном, самоубийственном распаде. Второе «очертание», или пророчество, более узкое, но также достаточно обширное, представляется не менее достоверным: будет снова Царь в Израиле; система Порядка и Управления; и каждый человек увидит себя до некоторой степени принужденным делать то, что праведно в очах Царевых. И это также можно назвать твердым элементом Будущего, ибо это также от Вечного. Но это также и от Настоящего, хотя и скрыто от большинства; и без этого не существовала никогда ни одна частица Прошлого. Действительно новая Власть, Промышленная Аристократия, подлинная, не воображаемая Аристократия, для нас необходима и бесспорна.

Но какая Аристократия! На каких новых, гораздо более сложных и более искусно выработанных условиях, чем эта старая, Феодальная, воюющая Аристократия! Ибо мы должны помнить, что наш Эпос теперь действительно уже не Оружие и Человек, а Орудие и Человек, бесконечно более обширный род Эпоса. И кроме того, мы должны помнить, что теперь люди не могут быть привязаны к людям медными ошейниками – ни малейшим образом! Эта система медных ошейников, во всех ее формах, навсегда исчезла из Европы!

Громадная Демократия, толпящаяся повсюду на улицах в своем Платье-Мешке, утвердила это нерушимо, не допуская никаких возражений! Безусловно, верно, что человек есть всегда «прирожденный раб» некоторых людей, прирожденный хозяин некоторых других людей, равный по рождению некоторым третьим, признает ли он этот факт или нет. Не является благом для него, если он не может признать этого факта. Он в хаотическом состоянии, на краю гибели, покуда не признает этого факта. Но ни один человек, отныне и впредь, не может быть рабом другого человека с помощью медного ошейника. Его надо привязывать иными, гораздо более благородными и тонкими способами. Раз навсегда он должен быть освобожден от медного ошейника; его свобода должна быть настолько же обширна, насколько обширны теперь его способности; и не будет ли он для вас гораздо более полезен в этом новом состоянии? Отпустите его с доверием как свободного – и он вернется к вам к ночи с богатой жатвой! Гурт мог только стеречь свиней; а этот построит города, покорит обширные области. Каким образом в соединении с неизбежной Демократией может существовать необходимая Власть, это, несомненно, величайший вопрос, когда-либо предложенный Человечеству! Разрешение его – дело долгих годов и веков. Года и века, кто знает, сколь сложные, – благословенные или не благословенные, сообразно с тем, будут ли они с серьезным, мужественным усилием двигаться в этом отношении вперед или, в ленивой неискренности и дилетантизме, только говорить о том, чтобы двигаться вперед. Ибо отныне необходимо или такое движение вперед, или быстрое, и все более быстрое, движение к распаду.

Важно, чтобы эта великая реформа началась; Прения о Хлебном законе и всякая иная болтовня, немного меньше чем безумные, в настоящее время далеко отлетели и предоставили бы нам свободу начать! Ибо зло уже перешло в практику, стало в высшей степени очевидно. Если оно не будет замечено и предупреждено, то самый слепой глупец почувствует его в скором времени. Много есть такого, что может ждать. Но есть также нечто, что не может ждать. Когда миллионы бодрых Рабочих Людей заключены в «Невозможность» и в Бастилии по Закону о бедных, то наступило время постараться сделать «возможными» какие-нибудь средства поладить с ними. Правительству Англии, всем членораздельно говорящим чиновникам, действительной и воображаемой Аристократии, мне и тебе, – повелительно предлагается вопрос: «Как думаете вы распорядиться этими людьми? Где найдут они сносное существование? Что станется с ними, – и с вами!»