Текст книги "Герои, почитание героев и героическое в истории"

Тем не менее, о Передовой Либерал, я не могу еще на некоторое время обещать тебе никакой «Новой Религии». Правду сказать, я не думаю, чтобы на нее была хоть малейшая надежда! Не выслушает ли искренний читатель, в виде заключения этой части книги, несколько беглых замечаний по этому поводу?

Искренние читатели не могли встретить за последнее время человека, который был бы менее склонен вмешиваться в их Тридцать Девять¹⁰⁴ или иные Церковные Пункты, с помощью коих они, как кажется, весьма беспомощно стараются создать для себя какую-нибудь не очень непонятную гипотезу об этой Вселенной и собственном Существовании в ней. Суеверие, мой друг, далеко от меня. Фанатизм по отношению к какому бы то ни было Fanum¹⁰⁵, которое могло бы появиться в ближайшем будущем на нашей Земле, далек от меня. Церковные Пункты, несомненно, суть ценные для того, кто их принимает. И в наши времена надо быть терпимым ко многим странным «Пунктам» и ко многим, еще более странным, «Не-пунктам». Последние рекламируют себя повсюду весьма нелепым образом, – так что многочисленные высокие столбы для реклам и сомнительные разбитые горшки с клейстером мешают подчас мирным прогулкам!

Представьте себе, однако, человека, который советует своим собратьям-людям верить в Бога для того, чтобы ослабел Чартизм и Манчестерские Рабочие могли приняться мирно ткать! Такая мысль еще более нелепа, чем какой бы то ни было столб для реклам, когда-либо виденный на общественном гулянье! Мой друг! Если ты когда-нибудь придешь к тому, чтобы верить в Бога, ты найдешь, что в сравнении с этим совершенно ничтожны всякий Чартизм, Манчестерское восстание, Парламентское бессилие, Министерство Уиндбега¹⁰⁶, самые дикие Общественные Смуты, гибель от огня всей нашей Планеты. Братья, эта Планета, думается мне, лишь незаметная песчинка на материке Бытия. Жалкие временные интересы этой Планеты, твои интересы здесь и мои интересы, – когда я пристально смотрю на это вечное Море Света и Море Пламени с его вечными интересами, – уменьшаются буквально до Ничто. Моя речь об этом есть на некоторое время – молчание. Я столь же мало могу думать, будто Млечный путь и Звездные системы были созданы для того, чтобы направлять маленькие рыбачьи лодки, – сколь думать, будто Религия проповедуется для того, чтобы сохранить возможность существования Полицейских. О, мой передовой Либеральный Друг, этот новый второй прогресс, старание «выдумать Бога», – чрезвычайно странен! Якобинизм, развернувшийся в Сен-Симонизм, обещает бесчисленные благодеяния; но сам он может вызвать слезы даже у Стоика! Что до меня, то так как за последние шесть месяцев сюда прибыло, из различных частей света, около двенадцати или тринадцати Новых религий, в тяжелых Пакетах, по большей части нефранкированных, то я предписал моему неоцененному другу Почтальону больше мне их не доставлять, если плата превосходит пенни.

Генрих Эссекский, сражаясь в единоборстве на острове посреди Темзы, «близ Редингского Аббатства», имел религию. Но было ли это в силу того, что он видел вооруженный Призрак святого Эдмунда «на краю небосклона», грозно на него взирающий? Имело ли это внутренне вообще какое-нибудь отношение к его религии? Религией Генриха Эссекского был Внутренний Свет или Нравственное Сознание его собственной души, как это и доселе даруется душам всех людей, и этот Внутренний Свет сиял здесь «сквозь умственную и иные среды», производя «Призраки», Кирхеровские зрительные Образы¹⁰⁷ и т. д. смотря по обстоятельствам! И так бывает со всеми людьми.

Чем яснее светит мой Внутренний Свет, чем менее мутна среда, чем менее он производит Призраков, – тем, конечно, я буду радостнее, а не печальнее! Размышлял ли ты, о серьезный читатель, будь ты Передовой Либерал или кто иной, о единственной цели, сущности и пользе всякой религии, прошедшей, настоящей и будущей? Она состоит в следующем. Сделать это самое Нравственное Сознание, или Внутренний Свет наш, живым и сияющим, – для чего, конечно, «Призраки» и «мутная среда» несущественны! Все религии возникали здесь для того, чтобы напоминать нам, лучше или хуже, что мы уже, лучше или хуже, знали о совершенно бесконечной разнице, которая существует между Хорошим человеком и Дурным. Заставлять нас бесконечно любить одного, презирать и избегать другого; стараться быть одним и не быть другим. «Всякая религия выражается в должном Практическом Почитании Героев». Тот, у кого душа не обмерла, никогда не останется без религии. Тот, у кого душа обмерла, свелась к суррогату соли, никогда не найдет никакой религии, хотя бы ты восстал из мертвых, чтобы проповедовать ему.

Но поистине, если люди и реформаторы ищут «религии», то это подобно тому, как если бы они искали ответа на вопрос: «Что нам делать, по-вашему?» и т. п. Они воображают, что эта религия будет также вроде Моррисоновых пилюль, которые им надо только раз проглотить – и все будет отлично. Раз вы смело проглотили Религию, Моррисоновы пилюли, то перед вами открыты все пути; вы можете заниматься вашими делами, не-делами, гоняться за деньгами, удовольствиями, дилетантствовать, качаться, гримасничать и болтать, подобно Обезьянам Мертвого Моря. Моррисоновы пилюли сделают за вас все, что нужно. Человеческие понятия очень странны!

Брат, я говорю: нет, не было и никогда не будет на всем обширном пространстве Природы никаких Пилюль или Религии подобного рода. Ни один человек не может добыть тебе их; для самих богов это невозможно. Советую тебе отказаться от Моррисона; раз навсегда оставь надежду на Универсальные Пилюли. Ни для тела, души, отдельных лиц, общества такого товара никогда не было сделано. Non extat. В сотворенной Природе его нет, не было, не будет. Лишь в пустой путанице Хаоса и в царстве Бедлама мелькает какая-то тень его, чтобы смущать и смеяться над бедными тамошними обитателями.

Обряды, Литургии, Символы, Иерархии – все это не религия; все это, будь оно мертво, как Одинизм, Фетишизм, вовсе не может убить религии! Одна только Глупость, со сколькими бы она ни была соединена обрядами, убивает религию. Разве это все еще не Мир¹⁰⁸?..

Законы Творца, были ли они возвещены в Громе Синая слуху или воображению или каким-нибудь совершенно иным путем, суть Законы Бога. Трансцендентные, вечные, повелительно требующие повиновения ото всех людей. Это, без всякого грома или с каким угодно громом, ты, если в тебе осталась еще какая-нибудь душа, должен знать как истину. Вселенная, говорю я, создана по Закону. Великая Душа Мира справедлива, а не несправедлива¹⁰⁹… Все делание на земле есть символически высказанная или исполненная молитва: Да будет на Земле воля Господа, – не воля Дьявола или воля какого-нибудь из слуг Дьявола! У него есть вера, у этого человека: вечная Путеводная звезда, которая сияет на Небе тем ярче, чем темнее становится здесь, на Земле, ночь вокруг него. Ты, если ты этого не знаешь, – что тогда все обряды, литургии, мифологии, пение месс, поворачивание вертящихся калабашей? Они как бы ничто; во многих отношениях они как бы менее чем ничто. Отрешенные от этого знания, даже наполовину от него отрешенные, они способны наполнить человека своего рода ужасом, священной невыразимой жалостью и страхом. Наиболее трагичное, что может видеть человеческое око. Пророку было сказано: «И вот, я покажу тебе еще большие мерзости: там сидят женщины, плачущие по Фаммузе»¹¹⁰. Это было крайнее в видении пророка, – тогда, как и теперь.

Обряды, Литургии, Исповедания, Синайский Гром; я более или менее знаю их историю: их возникновение, развитие, упадок и конец. Может ли гром со всех тридцати двух азимутов, повторяемый ежедневно в течение сотен лет, сделать Законы Бога для меня наиболее божественными? Брат, – нет. Может быть, я уже сделался теперь мужем и не нуждаюсь более в громе и ужасе! Может быть, я выше того, чтобы пугаться; может быть, не Страх, а уже одно только Благоговение руководит теперь мною! – Откровение, Вдохновение? Да; а твоя собственная, Богом созданная Душа, – разве ты не называешь ее «откровением»? Кто создал Тебя? Откуда Ты пришел? Голос Вечности, если ты не кощунствуешь или если ты не несчастный задушенный немой, – говорит этим твоим языком! Ты – самое последнее Порождение Природы; «Вдохновение Всемогущего» – вот что дает тебе понимание! Брат мой, брат мой!

Под мрачным Атеизмом, Маммонизмом, Джо-Мантоновским Дилетантизмом, с соответствующими им Ханжеством и Идолизмом, – под всяким грязным мусором, который наполняет и почти подавляет человеческую душу, – вот где теперь религия. Вот где ее Законы, написанные если не на каменных скрижалях, то на Лазури Бесконечности, в глубине сердца Божьего Творения, верные, как Жизнь, верные, как Смерть! Я говорю: эти Законы существуют, и ты не должен ослушиваться их. Для тебя было бы лучше, если бы ты их не ослушивался. Лучше сто смертей, чем это. И к тому же за ослушание – страшные «кары», если ты еще нуждаешься в «карах». Наблюдал ли ты, о бумажный Политик, то огненное, адское явление, которое люди называют Французской Революцией? Мчащееся непредусмотренным, непрошеным, сквозь твои пустые Области Протоколов; видное издали, в блеске, но не Небесном? Десять столетий будут видеть его. Тогда были в Медоне Кожевни для человеческой кожи. И Ад, самый подлинный Ад, получил на время власть над Божьей Землею. Это самое жестокое Знамение, которое когда-либо поднималось в сотворенном Мире за последние десять столетий. Преклонимся пред ним с сердцем, пораженным ужасом и раскаянием, как пред новым гласом Бога, хотя и гневного. Да будет благословен Божий глас, ибо он истинен, и Ложь должна исчезнуть перед ним! Если бы не это сверхприродное, почти адское Знамение, – никто бы и не знал, что делать с этим злосчастным миром в наши дни. Эта достойнейшая жалости, подавленная шарлатанством, а теперь подавленная голодом поверженная Презренность и Flebile Ludibrium¹¹¹ Входящих и Исходящих, Вращающихся Калабашей, Бастилии по Закону о бедных, – кто бы мог думать, что им предназначено продолжать свое существование?

Сколько кар, брат мой! И та кара, которая заключает в себе все другие: Вечная Смерть для твоей несчастной Души, если ты уже не обращаешь внимания на другие. Вечная Смерть, говорю я, во многих смыслах, древних и новых, удовольствуемся здесь только одним из них. Вечная невозможность для тебя быть чем-нибудь иным, кроме как Химерой и быстро исчезающим, обманчивым Призраком в Божьем Творении; исчезающим быстро, чтобы никогда уже снова не появляться; зачем ему снова появляться? Тебе представлялась одна возможность, тебе никогда не представится другой. Бесконечные века будут мчаться, и ни одного тебе не будет вновь дано. Даже самая безумная, членораздельно говорящая душа, ныне существующая, не должна ли и она сказать себе: «Целую Вечность ждала я, чтобы родиться, и вот теперь целая Вечность ожидает, чтобы видеть, что я сделаю, родившись!» Это не Теология, это Арифметика. И ты понимаешь это лишь наполовину, лишь наполовину веришь в это? Увы, на берегах Мертвого Моря, по Субботам, разыгрывается Трагедия!

Но оставим «Религию». О ней, говоря по правде, гораздо выгоднее, в наши неописуемые дни, хранить молчание. Тебе не нужна «Новая Религия», и непохоже, чтобы ты мог ее себе добыть. У тебя «религии» уже сейчас больше, чем ты прилагаешь ее к делу. Ты уже сейчас знаешь десять предписанных тебе обязанностей, видишь в уме своем десять вещей, которые должны были бы быть сделаны, против одной, которую ты делаешь. Сделай одну из них; это само собой покажет тебе десять других, которые могут и должны быть сделаны. «Но моя будущая судьба?» Да, в самом деле, твоя будущая судьба! Твоя будущая судьба, в то время как ты делаешь ее главным вопросом, представляется мне в высшей степени подлежащей вопросу. Я не думаю, чтобы она могла быть хороша.

Северный Один незапамятные века тому назад, хотя он и был жалким Язычником, на рассвете Времен, не учил ли он нас, что для Трусов нет и не может быть хорошей судьбы; для них не может быть никакого убежища, кроме как внизу, с Хелью, в бездне Ночи! Трусы, Холопы – те, кто жаждет Удовольствий, дрожит перед Страданием. Для этого мира и для будущего Трусы – род творений, созданных, чтобы «быть заключенными под стражу»; они ни на что другое не годны, ни на что другое не могут надеяться. Больший, чем Один, был здесь; больший, чем Один, учил нас – не большей трусости, я надеюсь! Брат мой, ты должен молить о душе; бороться с энергией не на жизнь, а на смерть, чтобы снова приобрести душу! Знай, что «религия» не Моррисоновы пилюли, извне получаемые, но пробуждение твоего собственного «я» изнутри. И прежде всего избавь меня от твоих «религий» и «новых религий» раз навсегда¹¹²! Я устал от этого больного карканья по религии Моррисоновых пилюль, по любой и каждой такой религии. Мне такой не нужно, и я знаю, что все подобные ей невозможны. Воскрешение старых литургий, уже умерших; еще более создание новых литургий, которые никогда не будут живы: как безнадежно! Столпничество, отшельнический фанатизм и факиризм; спазматическая, беспокойная рисовка и узкая, судорожная, болезненная, хотя всегда и благородная борьба – все это для меня нежелательные вещи. Все это мир некогда проделал, – когда его борода еще не отросла, как теперь!

И тем не менее существует на худой конец хоть одна Литургия, которая навеки остается неприкосновенной: именно (по примеру древних Монахов) – Молитва в Труде. И поистине Молитва, которая совершается в специальных капеллах, в установленные часы, а не живет всегда с человеком, возносясь от всякого его Труда и действия, во все моменты, освящая их, – чему она когда-нибудь служила? «Труд есть Поклонение»; да и притом в высшем смысле, в таком, что, при настоящем положении всякого «поклонения», едва ли кто может вполне раскрыть его. Кто хорошо постигнет его, тот постигнет Пророчество всех Будущих Времен; последнее Евангелие, которое заключает все остальные. Его собор – Собор Необъятности; видел ли ты его? Его купол – из звезд Млечного пути. Он выстлан зеленой мозаикой суши и океана, а вместо алтаря у него поистине Звездный престол Вечного. Его литания и псалмопение – благородные поступки, героический труд, страдание и истинные излияния сердец всех Доблестных между Сынами Человеческими. Его церковная музыка – древние Ветры и Океаны и глубоко звучащие нечленораздельные, но в высшей степени выразительные голоса Судьбы и Истории, – всегда небесные, как и в древности. Среди двух великих Безмолвий:

 
…Безмолвны
Над нами – созвездья,
Под нами – могилы!
 

Между этими двумя великими Безмолвиями разве не раздаются и не несутся, как мы сказали, в самое естественное время, но самым сверхъестественным образом все Шумы человеческие?

Я хочу поместить здесь также отрывок, в более низком стиле, из «Aesthetische Springwürreln»¹¹³ Зауэртейга. «Поклонение? – говорит он. – Прежде чем весь этот пустой шум Болтовни наполнил человеческие головы и мир лежал еще в молчании, а сердце было искренне и открыто, – многое было Поклонением! Для первобытного человека все доброе, что бы ни случилось, нисходило к нему (как это в действительности всегда и бывает) прямо от Бога. Какая бы обязанность ни выяснялась для него, ее предписывал Всевышний Бог. И в настоящий час я спрашиваю тебя: «Кто же иначе?» Для первобытного человека, в котором обитала Мысль, эта Вселенная была вся – Храм; Жизнь – вся Поклонение.

Например, разве не заключается Поклонение в простом Мытье? Это, может быть, одна из наиболее нравственных вещей, делать которую, при обыкновенных обстоятельствах, во власти человека. Разденься, сядь в ванну или хотя бы только в чистый колодезь или в проточный ручей – и вымойся там, и будь чист! Ты выйдешь оттуда более чистым и более хорошим человеком. Это сознание полной внешней чистоты, того, что к твоей коже больше не пристает никакое постороннее пятно несовершенства, – какими лучами оно тебя освещает в ясном, символическом влиянии, до глубины твоей души! В тебе усилилось стремление ко всевозможно хорошим вещам. Древнейшие Восточные Мудрецы с радостью и священной благодарностью так это и чувствовали, – равно как и то, что это было даром и волею Творца. Чьей же иначе? С древнейших времен на Востоке это – религиозная обязанность. И герр профессор Штраус¹¹⁴, когда я предложил ему этот вопрос, не мог отрицать, что это так еще теперь и для нас, на Западе! Когда этот темный закопченный Рабочий выходит из своей дымной фабрики, – какова первая обязанность, которую я предписал бы ему и для исполнения которой предложил бы мою помощь? Чтобы он очистил свою кожу. Может ли он молиться каким-нибудь установленным образом? Этого нельзя знать вполне, но с помощью мыла и достаточного количества воды он может вымыться. Даже тупые Англичане чувствуют что-то в этом роде; у них есть поговорка: «Кто чист, тот Богу мил»; а между тем никогда, ни в одной стране не видел я хуже вымытых рабочих людей и в климате, пропитанном самой мягкой дождевой водой, такого скудного количества бань!» Увы, Зауэртейг, у наших «рабочих людей» теперь не хватает даже картофеля, какие же «обязанности» можешь ты им предписывать?

Или бросим взгляд на Китай. Наш новый друг, тамошний Император, – это Первосвященник трехсот миллионов людей, которые все живут и работают вот уже много столетий: настолько подлинно покровительствует им Небо, и потому они должны иметь какую-нибудь «религию». Этот Император-Первосвященник действительно имеет религиозную веру в некоторые Законы Неба. Соблюдает, с религиозной ревностью, «три тысячи церемоний», данные мудрыми людьми около шестидесяти поколений тому назад, как четкий список помянутых законов, – и Небо, по-видимому, заявляет, что этот список не совершенно неточен. У него немного обрядов, у этого Первосвященника-Императора. Вероятнее всего, он думает вместе с древними Монахами, что «Труд есть Поклонение». Наиболее публичный Акт Поклонения, им совершаемый, есть, по-видимому, торжественное проведение Плугом в известный день по зеленому лону нашей Матери-Земли, когда Небеса после мертвой, черной зимы снова пробудят ее своими весенними лучами, отчетливой красной Борозды – знак, что все плуги Китая должны начинать пахоту и поклонение! Это весьма замечательно. Он, на виду у Видимых и Невидимых Сил, проводит свою отчетливую красную Борозду, говоря и молясь, в немом символизме, о столь многом, в высшей степени красноречивом!

Если спросить этого Первосвященника: «Кто сотворил его? Что станется с ним и с нами?» – то он сохранит полную достоинства сдержанность; сделает движение рукой и первосвященническими очами по неисследимой глубине Неба, «Цзинь», лазурного царства Бесконечности, как бы спрашивая: «Разве можно сомневаться, что мы сотворены вполне хорошо? Разве может что-нибудь, что дурно, случиться с нами?» – Он и его триста миллионов (это их главная «церемония») ежегодно посещают Могилы своих Отцов. Каждый – Могилу своего Отца и своей Матери; и там, одинокий, в молчании, с каким только может «поклонением» или иною мыслью, – стоит торжественно каждый. Над ним божественные Небеса в полном молчании; божественные Могилы, и эта божественнейшая Могила, в полном молчании, – под ним. Биение его собственной души, если у него есть какая-нибудь душа, лишь оно одно слышно. Поистине, это может быть своего рода поклонением! Поистине, если человек не может бросить взгляда в Вечность, смотря сквозь этот портал, – сквозь какой иной стоит ему пытаться смотреть?

Наш друг Первосвященник-Император милостиво, хотя и с презрением разрешает всяким Буддистам, Бонзам, Талайпонам¹¹⁵ и прочим строить кирпичные Храмы на свободных основаниях; поклоняться с каким угодно пением, бумажными фонарями, шумным гвалтом и делать ночь отвратительной, раз они находят в этом какое-нибудь утешение. Милостиво, хотя и с презрением. Он – Первосвященник более мудрый, чем думают многие! До сих пор он – единственный верховный Властитель или Священник на этой Земле, сделавший определенную систематическую попытку подойти к тому, что мы называем последним выводом из всякой религии: «Практическому Поклонению Героям» – он непрестанно, с истинной заботливостью, любым возможным путем, пересматривает и просеивает (можно сказать) все свое громадное население в поисках Мудрейших, рожденных в нем, каковыми Мудрейшими, как природными королями, эти триста миллионов людей и управляются. Небеса, по-видимому, поддерживают его до некоторой степени. Эти триста миллионов в настоящую минуту производят фарфор, кантонский чай, с неисчислимым количеством других вещей, – и борются под знаменем Неба, против Нужды, – и у них было меньше Семилетних войн, Тридцатилетних войн, Войн Французской Революции и адских битв друг с другом, чем у некоторых иных миллионов!

Даже в самой нашей несчастной, безумной Европе разве не раздавались в эти последние времена религиозные голоса – религией новой и в то же время древнейшей, совершенно неоспоримой для сердец всех людей? Я знаю тех, которые не называли и не считали себя «Пророками», совсем напротив. Но которые в действительности могли бы быть новыми мелодическими Голосами из вечного Сердца Природы, душами, навеки почтенными для всех, кто имеет душу. Французская Революция есть одно явление; поэт Гете и Германская Литература как дополнение и духовный показатель ее – другое. Так как прежний Светский, или Практический, Мир погиб в огне, то не видно ли пророчества и зари нового, Духовного Мира, родственного более благородным, обширным, новым Практическим Мирам? Жизнь Античной набожности, Античной правдивости и героизма стала снова возможной, действительно видна для большинства современных людей. Явление, которое, как оно ни бесшумно, по своему величию не может быть сравнено ни с каким другим.

«Великое событие для мира теперь, как и всегда, состоит в появлении в нем нового Мудрого Человека». Слышатся звуки – да будет вечная благодарность Небесам – новой мелодии Сфер! Они снова слышны среди бесконечно вздорных ссор и жалкого, грубого карканья того, что именуют Литературой. Они бесценны, как голос новых Божественных Псалмов! Литература, подобно старинным Собраниям Молитв первых веков, если она только «хорошо выбрана, а остальное сожжено», содержит драгоценные вещи. Ибо Литература, несмотря на все ее печатные станки, приспособления для реклам и безбрежную оглушающую пошлость, есть все-таки «Мысль Мыслящих Душ». «Священная религия», если вам нравится это слово, живет в сердце этого странного океана пены, не совсем, впрочем, пены, который мы называем Литературой, и она будет все более и более выделяться из него. Но теперь уже не как опаляющий Огонь: красный, дымящийся, опаляющий огонь очистил себя, превратившись в белый солнечный Свет. Разве Свет не выше Огня? Это тот же самый элемент, только в состоянии чистоты.

Мои разумные читатели, мы удалимся из этой части книги с размеренным словом Гете на устах. Со словом, которое, быть может, было уже воспето многими сердцами в мрачные и светлые часы. Для меня, который находит его набожным, но совершенно правдоподобным и достоверным, полным благоговения, но свободным от ханжества… Для меня, который с радостью находит в нем многое и с радостью столь многого в нем не встречает, этот маленький музыкальный отрывок величайшего Мужа Германии звучит, как строфа великой Путевой Песни или Походной Песни наших великих Тевтонских Родичей. Они шествуют, шествуют, мужественные и победоносные, сквозь нераскрытые Глубины Времени! Он называет ее Масонской Ложей, – не Псалмом или Гимном:

 
В труде Камнетеса —
Подобие Жизни;
Его постоянство —
Как дней человека
Теченье земное.
 
 
И Радость, и Горе
В Грядущем таятся;
И люди стремятся
Вперед, не боятся
Того, что в нем скрыто.
 
 
Торжествен, завешан
У цели всех смертных
Портал, и безмолвны
Над нами – созвездья.
Под нами – могилы.
 
 
В его созерцанье —
Предчувствие страха
И ужаса трепет:
Боязнь и сомненье
Смущают Храбрейших,
 
 
Но Голос здесь слышен;
То Мудрости Голос,
Миров и Столетий:
«Блюдите! Ваш выбор
И краток, и – вечен!
 
 
Здесь, в Вечном Покое,
Где все – совершенство,
Вас видят, вам, верным,
Награду готовят.
Трудитесь, надейтесь!»