Текст книги "О СССР – без ностальгии. 30–80-е годы"

18 сентября

Во вторник, 16 сентября, ходили вместо работы на овощную базу. Который год туда ходим. Та же грязь, та же неразбериха, та же бесхозяйственность. Целый час ждали, хмыкали, чесались. Затем дали работу: из склада по десятку таскать пустые мешки в машину. Мешки грязные, пропахшие не то воблой, не то какой-то костной мукой, на удивление тяжёлые и порой аж горячие. И, конечно, дых, который буквально валил интеллигентов с ног. Поработали минут 40. Снова пауза. Потом побросали немного картошки и красиво отчалили домой, тем более что не менее красиво работники ж/д угнали вагон с невыгруженной картошкой куда-то в сторону (очевидно, левую). На наши слабые протесты дошлые железнодорожники ласково говорили: «Ничего, ничего…»

29 сентября

Подготовка к отпуску идёт полным ходом. Сегодня с утра помчались (ни свет ни заря) в ЦУМ за тексасами и прочей ерундой. Тысячная толпа приезжих обложила новое здание универмага, очевидно, с ночи. Дверь распахнулась – и в неё ворвался этот хрипящий и кричащий ком людей и покатился по лестницам, разбрасывая на ходу огрызки яблок и размахивая разноцветными сумками, – узбеки, татары, украинцы, белорусы, армяне, – пожалуй, все 100 национальностей и народностей страны. Зрелище для богов!..

5 октября

Прощай, работа! Здравствуй, отпуск! Традиционные кофе с пирожным, и в половине пятого я исчез с работы. Месячный отпуск. Перерыв от машинки. Тайм-аут от комитетских физиономий. Встретились с ребёнком, купили по дороге торт «Агат» (рифма: шпагат) и поехали домой ужинать. Это был чудесный вечер. Олечка рассказывала свои стюардессные истории: один пассажир долго рвался на самолёт, не было билетов. Его наконец посадили, но так как на него не оставалось еды, ему при посадке сказали: «Садись, но только без питания». Он понял это по-своему и без сожаления зашвырнул свою авоську с продуктами с трапа на лётное поле: «Без питания – так без питания», и 8 часов до Иркутска голодал.

А потом сидели в моей комнате: Ще в кресле вязала, ребёнок в другом кресле листал «журналы с картинками», какая-то зарубежная станция передавала красиво звучащие старые мелодии, у ног тёрся кот, – и было спокойно и уютно необыкновенно.

…Подвигается мой календарь-поминальник, лирико-философский, курьёзно-серьёзный, фенологический и исторический. Если бы не работал, сделал бы его быстро, а так всё деланье идёт урывками…

Отпуск: от Адлера по побережью до Батуми

8 октября

В пять минут первого ночи поезд «Рица» рванул в ночь. Наши соседи по купе тоже ехали на отдых, но в Туапсе. Все разговоры вертелись вокруг погоды: всё ли время будет идти дождь и удастся ли подойти к морю. День был длинный и нудный, как железнодорожный состав. Были беззащитны против радио. Несгибаемый Иосиф Кобзон бесчисленное количество раз повторял про роковые отрезки времени:

 
Свистят они, как пули у виска, –
Мгновения, мгновения, мгновения…
 

Изрядную долю развлечения внёс на редкость говорливый и шустрый проводник Иван Заруцкий, который, даже подметая пол, шутил и балагурил: «Ну, что, хохлы, не хотите знаться с кацапами?!» – задирал он незнакомых людей на перроне. Себя он представлял не иначе как «Мишка-краковяк» и хмыкающему пацанёнку великодушно отдал свою форменную фуражку: «На, носи до Таганрога».

А поезд тем временем убегал всё дальше от российских полей и есенинских берёзок… «Грусть моя, ты покинь меня», – щемяще выводило радио.

9 октября

После ночи состав вырвался к морю и побежал по береговой кромке. «Хорошей погоды вам, – пожелал добрейший Заруцкий и тут же добавил: – Которой, конечно, нет».

В Адлере погода оказалась более милостивой: дождь лишь моросил… Нудное оформление в пансионате, и с помощью дежурного администратора возносимся на лифте на 13-й этаж. Бросаем вещи, моем руки и в плащах выскакиваем знакомиться с местом нашего отдыха.

Перед взором раскинулось обширное плато, лежащее между морем и горами, почти без зелени, но с взметёнными вверх стеклобетонными небоскрёбами. Четыре 15-этажные «дуры» имели к тому же «окаёмку» из 3-4-этажных карликов-пансионатов. Первое ощущение: бежали из одного мегаполиса, а по иронии судьбы попали в такой же вертеп урбанизма.

С трудом согнав со своего лица туман скепсиса, отправились на первый обед. Поначалу показалось, что мы ошиблись и не туда зашли. То ли попали на республиканский слёт доярок и телятниц, то ли на всесоюзную конференцию чабанов. В двух огромных залах было черно от людей и стоял ровный гул от ударной работы челюстных мышц. То была столовая, а точнее, приёмный пункт калорий на 1670 посадочных мест, фабрика по уничтожению гороховых супов и цыплячьих ножек, завод по переработке непроваренного риса и киселя из гнилых яблок… А вечером масса гуляла… И главное, не индивидуально, а коллективно, скопом, стадом, толпой, где человек перестаёт быть самим собой и становится таким, как другие.

Как говорил Мартин Хайдеггер: «Мы наслаждаемся и развлекаемся так, как наслаждаются и развлекаются; мы читаем, смотрим, судим о произведениях литературы и искусства, как читают, смотрят и судят; мы находим возмутительным то, что считают возмутительным».

Именно такой стадный, массовый, конвейерный отдых предстал перед нами в Адлере. Будто скрытый механизм однообразно и скучно нивелировал людей, отштамповывая из них ровненькие блестящие болванки, похожие друг на друга, как близнецы. Как утверждал «датский Сократ» Серен Кьеркегор, нивелирование представляет собой «победу абстракции над индивидами».

По дороге услышали примечательный разговор. Молодой человек выговаривал спутнице: «Что ты всё талдычишь „срок“ да „срок“, словно отбываешь тюремное заключение».

12 октября

Утро мглистое. Единственный просвет – перепелиные яйца на завтрак… После схватки, не менее ожесточённой, чем за мыс Адлер, удалось позвонить в Москву. Кабинка с телефоном одна, а народа вокруг неё прорва, и всё какой-то нервный, явно не отдохнувший. В очереди одна москвичка: «А чего тут хорошего? Живём в маленьком корпусе, комната на четверых, умывальник на шестерых, бельё плохое, сушить негде, податься некуда. И цены – 120 рублей… Многие уезжают раньше срока». Нет, у нас в «Коралле» получше.

13 октября

Быстро позавтракали, оставив на столе ещё тёплые остатки биточков, а на полу – море какао. Сели на автобус «4С» и рванули в сторону Сочи.

Сочи… Здесь в конце 20-х – середине 30-х годов гуляли Ольга Кузнецова и Вера Копнина, две москвички, две одногодки, впоследствии – Безелянская и Харашвили. Они проходили мимо друг друга, не подозревая о том, что линии судеб их будущих детей неожиданным образом пересекутся…

16 октября

Поездка на озеро Рица, в Пицунду и Гагры. Экскурсовод по ходу движения автобуса: повернитесь направо – это Адлер, а теперь налево – это птицефабрика… когда-то здесь были малярийные болота, а сейчас чудесный гостеприимный край, и т. д., в том же лучезарном духе…

Шофёр умело разматывает нить дороги… И вот самый живописный участок – Юпшарский каньон длиной 8 км, ширина 28 м. «Как в кино», – обалдело вздыхаем мы… А автобус тащится дальше, как гусеница, извиваясь по карнизу, над которым с одной стороны нависает громада гор, а с другой угрожающе темнеет пропасть, зленный ад, «инферну верду»…

В Пицунде поражает прекрасный пляж, куда лучше Адлера, и даже волна тихо шелестит нам по поводу выбора: «Дураки…» Грузимся на теплоход «Агава», и сразу в памяти возникают строки Заболоцкого: «Я трогал листы эвкалипта и твёрдые перья агавы…», делаем почётный круг вокруг Пицунды и полтора часа по морской глади пилим до Гагр. Как там поют?

 
О море в Гаграх, о пальмы в Гаграх,
Кто побывал, тот не забудет никогда…
 

18 октября

Адлер. Парк «Южные культуры». У входа в ларёк очередь за пивом. Какие-то молодчики лениво бранятся:

– Как дам вот – у тебя усы отклеятся…

– Да?! А у тебя зубы не жмут, случайно? Могу помочь…

21 октября

Ещё одно маленькое путешествие. Леселидзе, Гантиади, Холодная речка, Гагры, Гудаута… В столовой абхазская кассирша спрашивает:

– Куда направляетесь?

– В Турцию, – не моргнув глазом, отвечаю я и вижу, как она бледнеет.

– Вай-вай, туда нельзя. Там пограничники.

– Ничего, прорвёмся, – говорю я, запасаясь шоколадом на дальнюю дорогу.

В Сухуми побывали лишь в обезьяньем питомнике и поглазели на драмтеатр имени Чанба и далее в путь. Очамчира… Зугдиди… Это не Абхазия, а районы Грузии – Гурия и Менгрелия… К вечеру добираемся до Поти. Ночёвка. Бросаем вещи и выходим на улицу, разумеется, она носит имя Ленина. Кругом как-то по-сиротски бедно и неприглядно, не город, а какая-то дыра.

22 октября

Покусанные ночью комарами, отправляемся в Батуми, по дороге заехав в Кобулети и в Зелёный Мыс. И, наконец, Батум. Местный гид с ходу начал рассказывать анекдоты:

– При сотворении мира Бог стал делить носы. Русский попросил маленький, курносый, чтобы легче было выпить сто грамм. Грузин захотел иметь кривой нос, как Кавказ. А когда очередь дошла до армянина, тот спросил: «А сколько стоит?» Бог ответил: «Бесплатно». «Ах так», – сказал армянин и попросил самый большой нос.

Знакомство с Батуми. Приятный проспект Сталина (!) и грязная улица Чавчавадзе. Ночлег в доме колхозника.

23 октября

Из Батума в Поти. По Колхиде «Икарус» летел как ошпаренный: водители нагоняли график… На Сухуми нам всем было дадено 130 минут… Снова гонка, и в какой-то момент «сели» колёса. Пока их чинили, все высыпали в ночь. Звёздное небо. Какая-то эстонка, плохо говорящая по-русски, обратилась к нам: «Смотрите, это птичий путь…» Действительно, небесный купол был разрезан звёздным млеком. В кургородок Адлер вернулись вдрызг разбитыми.

25 октября

Вышли на территорию городка… Где ты, зелёное буйство Гагр и разноцветье Батуми? Чахлые пальмочки и инвалидные кипарисы, ни беседок, ни зонтов, ни скамеек. Ходи и вой…

26 октября

Пришли к морю. Оно беспокойно и гонит пенные валы. Медтётя объясняла всем в столовой: «Купаться нельзя, но дышать полезно, там ёны…» Пошли вдыхать «ёны», а на море уже настоящая штормя-га. Штормовое крещендо продолжалось целый день. Белые барашки вскипали далеко в море и разъярённые неслись к берегу, вставали на дыбы и обрушивали на пляж тысячетонные водяные глыбы. Столбы воды перехлёстывали бетонные парапеты и в смертельной усталости замирали на железнодорожной насыпи. Зрелище бесподобное.

28 октября

Проснулись и – нет моря. Поезд. Плацкартное житье… В Ростове-на-Дону купил Ще мороженое, а себе в Харькове – газету. Ещё одна ночь – и конец железнодорожным мытарствам.

31 октября

Всё замело. Куда ни кинь – белым-бело. С утра повторил подвиг Геракла: притащил для засолки 17 кг капусты. После чего долго пытался наладить дыхание. Ездил за гонораром в Комитет, получил деньги и букет «ахов»: ах, как посвежел, ах, как отдохнул!.. Надолго ли?..

5 ноября

Ще встала рано и отправилась на работу, я тоже встал из чувства солидарности, хотя мог ещё понежиться. Кот недоумевал: так хорошо было сладко лежать, а они зачем-то встали и отправились куда-то, как будто печёнка сама не приходит в дом.

7 ноября

В магазине за прилавком между хлебными котлетами и не отмытыми грязными яйцами стоял дед и вспоминал былые времена: «Раньше в праздники работать было одно удовольствие: семужку режешь, лососинушку, колбаску хорошую… И покупатель был другой: живой, энергичный, с прибауткам. А сейчас стоят – спят на ходу…»

…В обед выпили водочки и снова крутили Высоцкого. Русский бард натягивал нервы, как струны, и в отчаянном надрыве пел:

 
Вдоль обрыва, да над пропастью, по самому краю
Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю.
Что-то воздуха мне мало,
Ветер пью, туман глотаю,
Чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю…
 

9 ноября

Нерабочий день, и после прогулки взялись за альбомы. Клеили в четыре руки и две попы (очерёдно подпрыгивали на стуле, положив туда альбомы). Удовольствия больше, чем от самого отпуска. А вечером приезжал ребёнок. Стюардесса. Крепко поднавернула и с удовольствием рассказывала о полётах, о том, как ей понравились аэропорты в Будапеште и в Праге, о 3-этажных «небоскрёбах» Улан-Батора, о грязных аратах, о том, как везла Германа Титова («а он маленький-маленький, толстый-толстый») и т. д. Про марки и форинты, тугрики и кроны. Не тратит, собирает. «Надёжная, как весь гражданский флот».

11 ноября

Театр им. Ермоловой. «Играем Стринберга» (Август Стринберг «Пляска смерти», переработка Фридриха Дюрренматта). Пожалуй, впервые сидел в первом ряду и всё видел крупным планом: лица, слёзы, стекающий пот, подымающуюся пыль со сцены…

Публика сидела молча и, по-моему, была ошарашена необычным действием. Философский текст был явно не по зубам. Слова актёров падали в зал и, не находя обратной связи, уходили под землю. Зрители реагировали лишь на знакомые им бытовые вещи (измена, ярость) и тогда даже повизгивали от удовольствия, а всё философское, непонятное пропускали мимо ушей. Они не понимали трагикомичность всех жизненных усилий (это ведь не «вперёд, заре навстречу…»). Неприемлемы слова Курта, что «жизнь беспощадна». Что страсти и зло бушуют не только в маленьких квартирах, но и в большом мире. «Только масштабы другие», – утверждает всё тот же главный персонаж Курт.

22 ноября

Попытка ответить на некоторые вопросы анкеты Тургенева. Ваша любимая добродетель? – Доброта и деликатность. Любимые вами качества у мужчины? – Решительность и твёрдость слова. Ваше любимое занятие? – Работать дома. Отличительная черта вашего характера? – Раб своего настроения. Ваши любимые цвета и цветы? – Голубой, незабудки. Кто ваш любимый герой в истории? – Наполеон. Кто ваш любимый герой в романе? – Дон Кихот, Швейк, Остап Бендер. К чему больше всего питаете отвращение? – К грубости, лицемерию, фальши… Какой ваш любимый девиз? – Английская поговорка «Донт трабл… т. д.». В переводе: «Не тревожьте тревоги, пока тревоги не потревожат вас сами».

25 декабря

Гляжу на людей – много, действительно, способных. А чего они добились? Чем заняты? Все в какой-то дурацкой суете. А время идёт, всем перевалило за сорок. И старость потихоньку подкрадывается. И что делать дальше? Как приблизиться к своим мечтам? Лично я не вижу никаких путей к достижению, и от этого тошно. Но смотришь вокруг, видишь кусочек голубого неба, подскрипывает под ногами снежок, бежит, смешно подпрыгивая, собачонка, – и вроде хорошо. Надо жить, а не думать, фантазировать, рассуждать. Надо, как я услышал когда-то давно в пионерлагере от одного мальчика: «Наш закон – пить и жрать». А не рефлектировать. И плевать, плевать с большой горы вниз…

Комментарий. Что сказать спустя годы? Типичная советская безнадёга. Нет творческой свободы. Всё перекрыто, занято, схвачено, и нет возможности заявить о себе. Да ещё вопрос, с какой темой? Художественно очертить советский образ жизни? Но мне хватало и радио-восхищений. А хотелось иного: обжигающей правды, запредельной откровенности, перейти за запретные флажки. Но тут полный стоп. Как говорят в народе: «Да кто же тебе это даст?..» Разумеется, нет. Отсюда и тоскливое сидение на бережку, смотрение на стремнину и мечтание о золотой рыбке. Так было в 70–80-х годах.

Но мне повезло. Я дожил, дошмыгал до перемен, до перестройки и гласности, до развала СССР, до отмены цензуры, до удивительных новаций и реформ во времена Горбачёва и Ельцина. 90-е – мои золотые годы. Я вышел из тени, достал из-за стола свою хронику имён и событий, календари, собранные и отпечатанные, лежавшие в ящиках стола. И – есть такой глагол – жахнул! «Наука и жизнь», «Вечерний клуб», «Огонёк». Газеты, журналы, книги, разные каналы радио и ТВ. Приобрёл популярность и был внесён в увесистый том «Журналисты ХХ века: люди и судьбы» (2003). В разделе «Открытый финал» рядом с такими медийными лицами, как Артём Боровик, Алексей Венедиктов, Александр Кабаков, Владислав Листьев, Виктор Лошак, Елена Масюк, Николай Сванидзе и др.

Но, как говорят, не долго музыка играла. Наступил период агрессивного мракобесия. Шоу-бизнес вытеснил культуру и литературу. И я снова попал в положение «вне игры». Не формат… (14–15 февраля 2019 г.)

31 декабря

Завершается год. Оставим в старом году свою хандру и постараемся в новом быть энергичным, более хватким и более оптимистичным. Возможно ли это?..

 
Пока живу, пока дышу,
Иного счастья не прошу.
Всё уходящее, живое
Теперь ценнее стало вдвое… –
 

так писал Всеволод Рождественский (1895–1977).

«Зеркало» Андрея Тарковского

Маленькое эссе в связи с просмотром фильма Андрея Тарковского «Зеркало» не для печати, а в стол. Страничек 11,5 были написаны не сразу, а в течение нескольких дней 8–15 апреля. Вот выдержки из того текста:

«Прокат нового фильма Тарковского проходил на так называемых закрытых просмотрах для избранной публики и массовой – всего лишь в двух кинотеатрах.

Мы пошли в первый же вечер (7 апреля на сеанс в 18.45). У касс кинотеатра „Таганский“ толпа. Спрашивают билеты. Студенты, молодёжь, длинноволосые и бородатые. Интеллигенты-технари. Усталые пролетарии письменных столов и чертёжных досок. Интересуются. Необходимо заполнить душевный вакуум. Кто жаждет клубнички, кто клюнул на модное полузапретное имя.

Врубили журнал „Новости дня“: победная музыка, разлив металла, колыханье флажков в международном аэропорту, счастливые лица женщин-ударниц, – всё как полагается. Летят кадры, а в зале не смотрят на экран и переговариваются между собою. Наконец, кино-пролог закончен. И вниманием зала завладевает Андрей Тарковский. Началась обманная игра зеркал…

Кончился фильм. В зале повисла тишина, как и на картине „Андрей Рублёв“. Все молча встают и медленно, как во сне, движутся к выходу. Раздаются первые реплики. Кто-то бросает пробный шар: „А что?! Фильм серьёзный. Не пустышка какая-то. Заставляет думать…“ Отозвавшись, кто-то начинает думать, и, кажется, не получается. Лысоватый мужчина в плаще подруге: „Сорок копеек жалко!..“ Публика расходится и оглядывается на афишу кинокартины, а она перечёркнута накарябанным призывом: „Не ходите!“

Да, фильм не для массового зрителя, не для толпы. Он слишком сложен и полон разными символами. Чтобы понять фильм, необходимы не только культурный фундамент, некоторая начитанность, но и особый психологический настрой: картина трогает струны, спрятанные в глубоких уголках человеческой психики.

Федерико Феллини как-то заметил: „Я режиссёр, живущий со своей памятью“. Свой последний фильм знаменитый режиссёр так и назвал „Амаркорд“ („Я вспоминаю“). Грустная ретроспектива детства, проведённого в городе Римини. „Зеркало“ – своеобразный вызов Феллини, ад ещё с замесом из Фрейда и Достоевского.

…В „Зеркале“ отражён комплекс Эдипа: любовь-вражда мальчика Игната к отцу, любовь к матери, чувство детского страха: падающие предметы, открывающиеся двери, таинственный ветер и т. д.

В фильме отчётливо звучат чужие и свои вины, как расшифровка строк отца, Арсения Тарковского:

 
И тайная меня тревога мучит, –
Что делал я с высокою судьбою,
О, боже мой, что сделал я с собою!
 

Вот и сын, Андрей Тарковский, человек с обожжёнными нервами, чутко реагирующий на любое проявление зла в мире и погружённый к тому же в бездонную пропасть своих рефлексий и переживаний…

В „Зеркале“ Андрей анатомирует боль, одиночество, разъединённость и непонимание друг друга, тревогу и страх, которые гнетут нормального „естественного“ человека…

Фильм состоит из отрывочных разговоров, разрозненных воспоминаний, оборванных размышлений, наплывов и видений, – и всё это завораживает, но только тех, кто по-настоящему понимает, что такое жизнь, из чего она складывается. И как не вспомнить Афанасия Фета:

 
А жизни нет конца и цели нет иной,
Как только веровать в рыдающие звуки,
Тебя любить, обнять и плакать над тобой.
 

В „Зеркале“ сложная стилистика. По экрану вольно разливается „поток сознания“, о котором писал американский философ и психолог Уильям Джемс („Принципы психологии“, 1860) – жизнь состоит из переживаний и ощущений, хотений и размышлений… Одна из героинь пьесы Леонида Андреева „Екатерина Ивановна“ (1912) говорит: „Вся жизнь человека внутри, а не во внешних проявлениях“.

Вот это просвечивание изнутри и отражено в фильме „Зеркало“.

В давние века Августин признавался: „Хочу понять Бога и душу. И ничего более? Совершенно ничего“. Ту же задачу преследует и Андрей Тарковский: понять душу. Иногда он блуждает в лесу заблуждений, но упорно своим фонариком таланта высвечивает правильную дорогу. Сам поиск есть благо…

…„Зеркало“ Андрея Тарковского! Спешите увидеть! Сегодня и завтра на экранах мира – сеанс длиною в вечность. Всё по Екклесиасту:

Бывает, скажут о чём-то: смотри, это новость!

А уже было оно в веках, что прошли до нас.

Боль, страдание, воспоминание…»

Эссе об Игоре Северянине

Это было в апреле, а осенью я обратился к совершенно иному художнику, поэту Серебряного века Игорю Северянину, и написал небольшой этюд (и тоже в стол) – «Игорь Северянин: поэза жизни», 16–22 сентября 1975 года… 8 страничек с хвостиком. Вот начало этюда:

«– Игорь Северянин? Это тот, который рекламировал „Ананасы в шампанском“ и „Мороженое из сирени“?

– Да, тот… А почему бы нет? „Удивительно вкусно, искристо и остро“… Вас это возмущает? Вы не любите смешение стилей? Вы за умеренность и регламент? У вас не кипит кровь и вам не хочется попробовать жизнь на вкус? Понюхать её, пощупать, пожевать?.. А Северянин хотел. Он был молод. Полон сил и энергии. Обладал талантом поэта и был честолюбив.

Начало ХХ века. Петербург. Новая эпоха будоражит воображение:

 
Стрекот аэропланов! Беги автомобилей!
Ветропросвист экспрессов! Крылолёт буеров!
 

Машины, пришедшие из былин и сказок. Невиданные скорости. Экзотические страны. Преобразование всей жизни. Разве можно было передать её стремительный темп и удивительный аромат старыми, затёртыми и замусоленными словами и рифмами? Конечно, нет.

 
Сверкните, мысли! Рассмейтесь, грёзы!
Пускайся, муза, в экстазный пляс…
 

Северянин – это дитя своего времени, дитя нового технологического века… Его фантазии фантастичны, и он предвидел, предчувствовал скорое будущее:

 
Из Москвы – в Нагасаки,
Из Нью-Йорка – на Марс!..
 

Но этот фантаст прочно стоял на земле и любил всё радостное и земное. Гедонист. Наслаждатель жизни.

 
Вонзите штопор в упругость пробки, –
И взоры женщин не будут робки!..
Да, взоры женщин не будут робки,
И в знойной страсти завьются тропки…
 

Он ненавидел сытое и довольное мещанство, сознательно эпатировал его, дразнил своими эротически-машинными поэзами. Считал, что

 
Пора популярить изыски,
Утончиться вкусам народа.
 

До революции Игорь Северянин в стихах весь красивый. Насквозь буржуазный, сытый со своим холёным счастьем на гагачьем пуху:

 
Смеётся куртизанка. Ей вторит солнце броско.
Как хорошо в буфете пить крем-де-мандарин.
За чем же дело стало? – К буфету, чёрный кучер!
Гарсон, сымпровизируй блестящий файв-о-клок!..
 

Как гарсон, Северянин и импровизировал, и фокусничал в стихах и рифмах. И только иногда набегала тень грусти и печали:

 
Встречаются, чтоб разлучаться…
Влюбляются, чтоб разлюбить…
Мне хочется расхохотаться
И разрыдаться – и не жить!..
…В деревне хочется столицы…
В столице хочется глуши…
И всюду человечьи лица
Без человеческой души…
 

А потом революция, и всё полетело в тартарары. Северянин в 31 год оказался оторванным от России в местечке Эст-Тойла, в Эстонии… Никаких новых книг, шумных выступлений, никакой славы, а – захолустье, забытье, скудное материальное существование, эмигрантская тоска и маленькая отдушина: рыбная ловля:

 
Сам от себя – в былые дни позёра,
Любившего услад дешёвый хмель, –
Я ухожу раз в месяц на озёра,
Туда, туда – „за тридевять земель“…
 

Северянин уповал на „примиряющую воду“, но и вода не могла помочь.

 
Старый поэт… Два слова – два понятья.
Есть в первом от зимы. Второе – всё весна…
 

Освещённый военными пожарищами, практически в нищете, уже будучи безнадёжно больным, Игорь Северянин умер 20 декабря 1942 года, в возрасте 54 лет. Похоронен в Таллине, на общем кладбище. На могильном камне выбиты слова:

 
Как хороши, как свежи были розы,
Моей страной мне брошенные в гроб!
 

На мой взгляд, были бы более уместны другие слова Игоря Васильевича Лотарёва-Северянина:

 
Всё прошло, как всё проходит…»
 

Сегодня, 6 декабря 2018 года, хочу добавить, что с Игорем Северяниным, с его стихами, я прошагал всю жизнь, начиная со школы, и цитировал его стихи: «Это было у моря, где ажурная пена…», «Котик милый, деточка, встань скорей на цыпочки: / Алогубы-цветики жарко протяни…», «Ты пришла в шоколадной шаплетке…» и т. д.

Конечно, я любил и Пушкина, и Лермонтова, и Тютчева, и Фета, и Блока, и Ахматову, и многих-многих других. Но Северянин стоит особняком, это острая приправа к классической русской поэзии. Соус, горчица, да простит меня бог Аполлон за такие сравнения. Константин Фофанов посвятил Северянину строки:

 
О, Игорь, мой единственный,
Шатенный трубадур!
Люблю я твой таинственный
Лирический ажур.
 

В 90-х годах, когда настало время «можно», я вытащил многое из своего стола и стал публиковать в прессе. В каком-то номере «Вечернего клуба» в 1995 году я поместил на целую полосу «Грезофарс и трагедии Игоря Северянина». И ещё разные модификации в трёх книгах, в том числе в «99 именах Серебряного века» (2007), и там много грустного и печального. Северянин после революции:

 
С ума сойти – решить задачу:
Свобода это или мятеж?..
 
 
…Как знать: отсталость ли европья?
Передовитость россиян?
Натура ль русская – холопья?
Сплошной кошмар. Сплошной туман…
 

Вот и сегодня не рассеялось предсказанье Северянина: сплошной кошмар, сплошной туман…

Да, совсем заработался и забыл. Конечно, Игорь Северянин представлен в первом томе эмиграции – «Отчизна, дым, эмиграция» (2016) – «Брызги и осколки от шампанского».