Текст книги "О СССР – без ностальгии. 30–80-е годы"

1982 год – 49/50 лет. На кооперативной волне. Конец брежневского застоя. Командировка в Таллин, в марте – «Берёзки», в декабре – короткий отдых в «Лесном»

9 января

Закрутились морозы. 2 января с утра был плюс, а потом стало заверчивать, и вот уже неделю – бррр! – как холодно. Сегодня минус 22. Никак не отойду от ноябрьского гриппа, периодически распухает нос – и можно выходить на манеж в качестве клоуна.

В «Центросоюз-ревью» в третий раз вернулся Аркадий Гаврилов, не выдержав жизни на вольных хлебах. И мы с ним сразу закрутили разговор про «Петербург» Андрея Белого, Шершневича, Мандельштама, Вельтмана, – и сразу куда-то исчезло убожество нашей кооперативной конторы. Вчера пришло письмо читателя из деревни Верхний Сердак, Татария: «Всё говорим о качества, а не делаем. Особенно плох сельскохозяйственный инвентарь. Топоры не рубят, пилы не пилят…» (орфография Нурзады Муллагалиева)… Как-то в ресторане Домжура был свидетелем разговора молодых коллег: «Приезжай в гости… отдохнём… нахлещемся беленьким…»

16 января

Невольник записей. Устал. Надо бы сделать перерыв… Иногда впадаю в отчаянье, что занимаюсь чем-то не тем. А что делать? Разве я первый? Жена Булгакова вспоминала, как писатель работал над киновариантом «Ревизора»: «Как он мучился с этим. Работа над чужими мыслями из-за денег…» Но то были мысли Гоголя, а тут приходится заниматься с месивом бессмыслия, приводить в нормальный вид чужие чудовищные тексты… Ездил в Институт экономики, ловил академика Владимира Александровича Тихонова, одного из создателей агропромышленного комплекса. По коридорам института туда-сюда снуют учёные, остепенённые и нет, доктора наук, вихлястые аспиранты. И какая-то общая неразбериха, шум, гам – полное отражение положения дел в нашей экономике. У академика поразила наколка на руке: сердце (напоминание о первой любви?).

Был в мастерской у скульптора Королёва вместе с Георгием Фроловым. Сошлись три интереса, Фролов нашёл для себя золотую жилу: убитую партизанку Веру Волошину, пишет о ней и добивается, чтобы ей присвоили звание Героя Советского Союза, мол, такая же, как Зоя Космодемьянская. Вите Королёву нужна новая тема, он изнемог от серийного Ленина. Ну, а мне нужна военная публикация для журнала. Сидели втроём, толковали, выпили полбутылки водки. И мне, честно говоря, было не очень уютно в компании средненького советского скульптора и средненького советского писателя – Фролов считает себя уже писателем. Моё место рядом с Тарковским и Вознесенским, а я сижу с Королёвым и Фроловым.

23 января

Я лечу свой нос. Фомин пишет докторскую. Заостровский весь в редакционном кипении, Фишер ходит мрачный, как будто у него украли любимую канарейку. Лишь один Половик радуется жизни – книгам и лыжам… Читаю исторические и мемуарные книги ради Календаря – Блез Паскаль, Эдвард Мунк, Эммануил Казакевич, Ахматова, Зощенко, и им приходилось нести свой крест…

31 января

У Зощенко есть прелестный пассаж: «Пишешь, пишешь, а для чего пишешь – неизвестно. Читатель, небось, усмехнётся тут. А деньги, скажет…» Вот и я пишу и пишу – историю памятника ревкома на Чукотке (наваял Королёв) и «Вернуться в Россию стихами» о поэзии Георгия Иванова, Ходасевича, Минского и других поэтов. В журнале «Отчизна», где работает Фролов, главный редактор Олег Куприн предложил мне сделать материал о поэтах-эмигрантах, это уже похоже на литературоведение.

27-го Гриша, Гаврилов и я, втроём, сбежали с работы в Музей Пушкина на выставку немецких экспрессионистов. Группа «Мост» – Кирхнер, Отто Мюллер, Эмиль Нольде, Хеккель… А ещё любопытная графика Джорджа де Кирико… Ще тоже не отстаёт и побывала на экскурсии «Цветаева в Москве». В Мерзляковском переулке к группе выскочила какая-то баба и заголосила: «Возят тут, про дуру умалишённую рассказывают, окна только застят… О людях думать надо…»

Все так и оторопели от такой всенародной любви к большому поэту России…

5 февраля

Побывал на съезде профсоюзов в зале «Россия». Выступления делегатов были неинтересные и бледные, а вот буфет роскошный (жульен с грибочками – прелесть), а груди большинства делегаток тоже вызывали восхищение. По-немецки Venusberg (гора Венеры). Как признавался Александр Бенуа, область Венеры играла большую роль в его жизни. Значит, я тоже немного Бенуа…

Ещё встречались три работника многотиражки «Советский студент», 25 лет назад мы делали первые шаги к журналистике. А теперь? Фролов весь в военных окопах, Стрижев пишет о временах года и об овощах, ну, а я бултыхаюсь в диапазоне: кооперация – литературоведение – история… Показал Стрижу свой Календарь, он в восторге: «Красота подробностей!..»

Звонил Тарковскому. У них дома грипп. Собирается поехать на Запад, ставить там фильм…

9 февраля

Русский физиолог Н. Пэрн в течение 18 лет вёл своеобразный физиологический дневник, в котором записывал свои ощущения и настроение. Он обнаружил, что, например, ясность мышления, склонность к сочинительству повышаются через 7, 14, 21, 28 дней. А ещё сексуальная восприимчивость. Отмечал он и влияние космоса на самочувствие человека, например, сердечные боли учащаются при пересечении Землёй межпланетного магнитного поля и т. д.

14 февраля

Провёл интервью с академиком Тихоновым – типичная учёная абракадабра, туман учёных дефиниций. Посидел часа два, и заломило голову. Переключился на «Литературку». Статья Чупринина «Оживляж». На смену пуританским прежним годам в литературе появились игривости, когда женщина не только трудится на производстве, но и во время встречи с мужчиной «скидывает», «сбрасывает», «стаскивает» с себя бельё. «Ольга стащила платье… и, отчаянно крикнув: „Нагишом будем! Стесняться некого!“ – скинула трусы» (цитата из журнала «Волга», 9-1981).

У современного итальянского писателя Итало Кальвино читатель приходит в магазин и мысленно классифицирует всё выставленное на полках: «Книги, Которые Ты Можешь Не Читать; Книги, Сделанные Для Другого Употребления, Нежели Чтение; Книги Уже Прочитанные. Хотя При Этом Не Было Даже Необходимости Раскрывать Их, Поскольку Они Принадлежат К Категории Уже Прочитанного Ещё До Того, Как Ты Начал Их Читать…»

В последнее время я стараюсь читать лишь то, что мне интересно и ново, в частности, под углом зрения Календаря, новые имена, повороты судьбы, любопытные высказывания и т. д. К примеру, недавно проштудированные воспоминания Авдотьи Панаевой, книгу Божовича о западных режиссёрах, «Мой путь и мои песни» Мориса Шевалье, второй том Бенуа и прочее собирание колосьев на культурной ниве…

27 февраля

В среду, 24-го, только и разговоры про катастрофу в метро на станции «Авиамоторная». Тысяча слухов и четыре строки в «Вечёрке». Живём в закрытом, почти секретном обществе…

Чествовали 80-летнего Семёна Васильевича Потапова у него дома. Я боялся воспоминаний («Белых знал не по книгам, а встречался с ними лицом в лице…») и направил его память в русло встреч со Сталиным. В 1946 году Потапова (а он был первым замом министра заготовок) вместе с министром Двинским вызывали на заседание Политбюро по поводу того, как поднять сельское хозяйство. Микоян накануне их инструктировал: говорите только кратко и по делу, вы же не Маяковские… С томлением в коленях Потапов, рассказывал он, вошёл в кабинет заседаний. Члены Политбюро сидели за столом, а Сталин всё время ходил и курил свою трубку. Маленького роста, рябой, уже не рыжеватый, а седой. Вопросы задавал со знанием предмета… Вождь работал с 10–11 часов утра до 18, потом большой обед, а дальше с 21 часа вечера и до 4 часов утра. И так работали все министры…

Потапову – 80, а я иду к своему 50-летию. Когда Борису Слуцкому исполнилось 50, то он написал простое и суровое стихотворение:

 
Кончилось мое ещё,
Началось моё уже.
Как моё уже – тоще,
на последнем рубеже.
Все начала кончил я.
Начинается конец.
Он тяжёлый, как свинец,
но правдивый. Без вранья.
 

Грустновато, если не сказать больше. Всё зависит от степени откровенности и вкуса. Можно, конечно, выразиться иначе, с изящной иронией, как Анатоль Франс: «Молодость прекрасна тем, что она может восхищаться, не понимая. Позже является желание постигнуть известное соотношение вещей, а это уже большое неудобство».

А можно и по-другому с вибрирующим юмором: «О себе я могу сказать твёрдо. Я никогда не буду высоким. И красивым, и стройным. Меня никогда не полюбит Мишель Мерсье… Я наверняка не буду руководить большим симфоническим оркестром радио и телевидения. И фильм не поставлю… Я не возьму 7 метров в длину… Просто не возьму. Ну, просто не разбегусь… Ну, даже если разбегусь. Это ничего не значит, потому что я не оторвусь… Дела… Заботы…» Михаил Жванецкий хорошо передал это возрастное ощущение того, что никогда не будет, никогда не исполнится. В силу возраста, социального положения и роковых обстоятельств. Да, ещё есть одна мелочь: талант…

Ну, и Вознесенского можно процитировать:

 
Что ты ищешь, поэт, в кочевье?
Как по свету ни колеси,
Но итоги всегда плачевны,
Даже если они хороши.
 

Вот и меня одолевает грусть накануне 50-летнего рубежа. Полтинник – это грустно.

4 марта

В ночь на 1 марта и наутро 2-го шёл пушистый чистый зимний снежок. День рождения получился зимним. А вчера дохнуло теплом и отчаянно задребезжала капель. А сегодня лил откровенный весенний дождь, и все громадные грязно-шелудивые снежные сугробы разом потекли. Солнца нет. Плюс 5. Хмарь и грязюга. Гриппозный безрадостный фон.

1 марта на работе мне подарили электрический самовар (мечта В.П.), чешские стаканы и кофейный набор «Квартет». А потом поехал в гости к Стрижеву на ул. Семашко. Конечно, расстроился из-за писательской библиотеки, старинные шкафы, книги, раритеты, – ничего подобного у меня нет. Даже есть календарь Брюса. Сюда, в квартиру Новикова-Прибоя (а Саша женат на его внучке), приходили Багрицкий, Алексей Толстой, Куйбышев… Портреты, картины – целая история, род. А у меня, как у Ивана Непомнящего, ничего нет… Саша подарил мне одну из своих книг – «Лесные травы». Меня как-то травы не очень интересуют…

На работе 2 марта было чествование, милое и глупое, типа пожеланий: «…И никаких гвоздей!» (Фомин), «Юра, вы родились удачно в день 13-й зарплаты» (Демидов), «С вашими статьями хоть на край света» (Панкратова) и т. д. Даже была импровизированная пресс-конференция, где меня спрашивали:

– Какое место занимает в твоей жизни Центросоюз?

– 28-е.

– А что на первом месте?

– Дом.

– А почему?

– А потому, что дома можно снять социальную маску и быть самим собой…

А потом с Половиком и Гавриловым отправились ко мне немного праздновать. Была симпатичная беседа, но потом Аркадий, разомлев от выпитого, спьяну спел гимн китайских добровольцев на китайском языке. Потом мы с Гришей его провожали, и Гаврилов на «Соколе» закричал: «Братцы! Куда вы меня завели, ведь это Сокольники!..» Да, парень он замечательный, но слабый по части алкоголя. А попивает, к сожалению, от полной невостребованности…

На этом приключения не кончились, нагрянули Витя Кузнецов с Таней и завалили сладким: громадная коробка печенья «Кружевница» и несколько коробок конфет, – что значит работать на кондитерской фабрике: имеем то, что сторожим… Выпили шампанского «за старшего брата», не в оруэлловском смысле, а в натуральном.

 
Юбилеи, юбилеи,
Я от вас уже шалею…
 

Но это не всё: основной сбор 6-го, в субботу.

8 марта

Пришлось потрудиться над столом (специально ходили на рынок), и в итоге всё получилось отменно: гости дружно заявил, что «обожрались». Кроме вина и еды, я потчевал гостей разложенными двадцатью альбомами, в которые все с громадным интересом вгрызались. Всего было с нами 17 человек: школьные друзья, родственники. И были, естественно, всякие слова и тосты. Мила заявила, что я для неё «неразгаданная тайна». Говорили про талант, про магнит, что-де притягиваю к себе людей и т. д. Но всё, как говорится, дели на два… Боря Кузнецов пытался ораторствовать, что все Кузнецовы – самородки, но всем не везёт, вот только Юра… Давидовский кричал: «Хватит болтать, давайте лучше плясать!» Ну, и так далее, в том же праздничном ключе.

Первая книга, которую начал читать на шестом десятке лет: Роберт Фальк «Беседы об искусстве. Письма. Воспоминания о художнике».

9–19 марта

Подмосковные «Берёзки».

Маленький весенний отпуск по линии Госстроя СССР. Накануне отъезда распух нос и стал каким-то клоунским. В дневнике обо всём подробно, но в книге сделаю сжатое попурри из дневниковых записей. До «Берёзок» добирались сложно: такси, электричка, автобус. Старый корпус на 5 этажей. Всё некомфортно и без письменного стола. И погода: небо мглистое без солнца. Одна радость: кислород и не надо готовить и мыть посуду. 11 марта Ще уехала на экскурсию в Марфино, а я хрюкал на кровати до упора. 12-го образовалась компания с новой работы Ще: Галя Н. и Эльвира К. Галя – та ещё штучка, молодящаяся, завистливая, жаждущая мужского общения и не любящая общих разговоров: «Я это знаю!» Эльвира – антипод, открытая, наивная, доверчивая в поисках новой религии: третьего глаза и тонкой материи. Но тем не менее весело общались и даже играли в футбол. Совершили поход в ближайшую деревню Чиверёво.

 
Как дела? – спросили в Чивирёво.
Нам ответили дружно: – Хреново!
 

А ещё ходили в Осташково, которое я переименовал в Фисташково. Юморист… Болели за фигурное катание, но, увы, Джейн Торвилл и Кристофер Дин обыграли в танцах на льду наших Бестемьянову и Букина. Так и шло время: гуляние, общение, кино, телевизор, веселие и томление. Была и живность: белочки, синички, лани. И всех забавляла Эльвира, демонстрируя упражнение по йоге. Под конец у Ще повысилось давление, и она отлёживалась. Её навестили девочки, и мне пришлось их не столько развлекать, сколько удивлять мрачными стихами Георгия Иванова:

 
Ты ещё читаешь Блока,
Ты ещё глядишь в окно,
Ты ещё не знаешь срока –
Всё неясно, всё жестоко,
Всё навек обречено…
 

И слова поэта «ты ещё не знаешь срока» мы воплотили в жизнь: за два дня до окончания срока покинули «Берёзки». Надоело. Неинтересно… В Москве догуливали отпускное время в своей ближней роще и в дальней за «Войковской».

28 марта

Вышли на работу и тут же начисто забыли про «Берёзки». Снова тихая заводь с рябью склок. В «Юности» начал читать дневник Корнея Чуковского. Мой человек! «Без писания я не понимаю жизни», – и я так же, как Корней Иванович. Из 87 лет он 70 вёл дневник. «Я боюсь ничтожных разговоров, боюсь идиллии чайного стола, боюсь подневольной, регламентированной жизни. Я бегу от неё. Но куда? Как повести иную жизнь? Деятельную, бесконечную, свободную? Как?» – это написал Корней Чуковский 2 марта 1901 года, за 31 год до моего рождения. Ну, и я спрашиваю: как?!.

В новом сборнике Вознесенского «Безотчётное», на мой взгляд, мало глубины и много выкрутасов, виртуозничает Андрей: «За что тебя, Авель? – За кафель!» или в стихотворении «Женщина перед зеркалом»:

 
Шехеразады выдохлись и Чосеры,
Ты всё причёсываешься…
 

Уверен, 99 процентов читателей спросят, а что такое «Чосеры»? А возможно, буквально единицы знакомы с английским поэтом Джефри Чосером, жившим в XIV веке, и читали его «Кентерберийские рассказы», и поэтому Вознесенский занимается метанием бисера, развлекая более себя, чем читателей.

Хотели тут попасть на спектакль «Взрослая дочь молодого человека» – не попали. Взамен купили книгу «Культура эпохи Возрождения и Реформации», – эстетствуем, так сказать.

25-го был на Совете Центросоюза в гостинице «Турист». Сидел рядом с Хачатуровым, – чисто инерционная дружба. В фойе столкнулся с Колей Котелевским, бывшим плехановским комсомольским секретарём, ныне – подымай выше! – работником ЦК партии. «Ты всё с бородой ходишь?» – спросил он меня, и тут Хача подсуетился: «Это наш кооперативный Хемингуэй».

Маленькая ремарка. Тогда я ещё ничего практически не опубликовал, хотя и написал много. Но пройдут два десятилетия, и начнут выходить мои книги. В одной из них я поместил очерк-эссе о Хемингуэе. А поэт Евгений Рейн при встрече в ЦДЛ, увидев меня, оповестил всех: «Наш Д’Аламбер пришёл!» Имея в виду, что Д’Аламбер и Дидро вместе редактировали «Энциклопедию». В какой-то степени я, действительно, энциклопедист (пишу обо всех и обо всём), но следует иметь в виду, что Жан Лерон Д’Аламбер был не только философом-просветителем, но ещё математиком и механиком, а уж я никакой не математик и не механик… (3 июля 2010 г.)

3 апреля

«На что уходит жизнь?!» – воскликнул в одном из стихотворений Евтушенко. На что? Меня наградили значком «Отличник потребительской кооперации», значит, с точки зрения общества (или отрасли, где я работаю) я тружусь хорошо и вношу свой вклад. Но этот вклад мне до лампочки. Я чувствую, что моё предназначение иное, и поэтому я упорно долблю свой Календарь мировой истории. Это – настоящее, но за это значков и орденов не дают, тем более что это делается вопреки цензуре и всяких табу.

В редакции появился новый сотрудник, международник Юрий Владимирович Медведев, работавший в конце 50-х годов ответственным секретарём иностранной комиссии Союза писателей. Рассказывал, как один из председателей – Сергей Михалков иногда заглядывал в дверь комиссии и спрашивал: «Никто никому не набил морду? Никто никого не трахнул?.. Ну, тогда я пошёл. Мне некогда…» Ну, фрукт!..

31 марта с утра бегал по магазинам, стоял в очереди среди тех, о которых писал Зощенко: «Мы люди низменные, не имеющие особого интереса к различным явлениям природы, кроме выдачи продуктов питания…» Потом клеил футбольные вырезки, – накопилось!.. А затем с Ще пошли в Пушкинский музей на выставку новых поступлений. Отстояли 40 минут в очереди. В итоге не «ах», но всё же интересно. Две маленькие картины Яна Брейгеля Бархатного, «Луизиана» американца Рональда Голдена, подсвечник Сальвадора Дали, «Жанровая сцена» Бориса Григорьева (о нём знаю лишь по книгам Бенуа и Фалька), три акварели Филонова. Постояли у «Женской головы» Тышлера, полюбовались «Обнажённой перед зеркалом» Конашевича. А вот женщины в ранних работах Пименова раздражили – толстомордые, толстозадые, тупые…

11 апреля

Жизнь идёт: громыхает, как телега, плавно проплывает, как теплоход, и стремительно проносится, как реактивный самолёт, – и всё это как-то одновременно: и тягуче медленно, и жутко быстро. В марте ушли из жизни долгожители: Мариэтта Шагинян, Леонид Утёсов, маршал Чуйков…

Тут в «Вопросах литературы» прочитал о судьбе Андрея Белого. Как он метался! Как постоянно захлёстывала его штормовая волна замыслов, как он жаловался на жизнь – «Будь у меня деньги и простор времени…». Как всё это мне созвучно! Меня тоже тяготят планы, а выполнять их, реализовать я никак не могу. Хожу, а в голове рождаются сюжеты, пишутся рассказы, слышатся яростные споры героев… А вот сесть и написать – никак не получается. «Да, время какое-то рваное, – говорил Половик, – час тут, час там, а надо всё отбросить, сесть, подумать…» Григорий давно на всех махнул рукой: он не творец, не создатель, он – только потребитель, интеллектуальный гедонист, развлекатель при телевизоре и книгах. Я успеваю что-то и писать, но всё равно это мало…

В «Лит. учёбе» рассказ о Геннадии Лысенко (1942–1978) – способный поэт и загубленный. Как написал критик: «Шёл человек в русскую поэзию, а попал в Литфонд и Бюро пропаганды…»

 
Что посеял, того не пожну, – сил не хватит, да и не успею; к этой истине, словно к вину, привыкая, сживаешься с нею…
 

Бедный Лысенко: «Я рос, как все, под красным флагом / и ненавидя, и любя…» Все мы шли под красным флагом, вот только вопрос: куда пришли? В чём разобрались? И во что окончательно поверили? Или разуверились во всём?.. «И с каждым днём разборчивей душа, / и с каждым ограниченнее выбор…» – Геннадий Лысенко, Рубцов, Шпаликов – все ушли рано. Выбились из общего потока…

Антуан Ватто (книга Германа из серии «Жизнь в искусстве») – другая историческая эпоха, но та же неудовлетворённость собою и сделанным. Горечь даже в совсем не горьких сюжетах, за праздником и весельем – некая инфернальность, неизбывность зла…

Мерзкая погода. Давящая. Очевидно, всё же парад планет влияет на бедного, маленького человека даже в могучей стране социализма. К могуществу и величию отношусь с изрядной долей скептицизма и иронии.

18 апреля

Выделю из общего потока – фильм Бергмана «Осенняя соната» (смотрел во время работы на сеансе 12.30 в кинотеатре «Призыв») и концерт сатирического ансамбля «Кохинор» в Доме архитектора. Всякие архитектурные шуточки: от барокко до барака… из-за Ховрино на Химки выплывают типовые, крупноблочные челны… Владыкино – поднатыкано… И в небо взлетели шпили – как нас за это били… и т. д. Горькие признания, что мы – не Корбюзье, что строим плохо и что с западными зодчими нам соревноваться не по плечу… И на мотив песенки Боярского и других мушкетёров: «Пока, пока по радио идёт вечерний звон…» Кстати, на работе развлекался тем, что навскидку листал синие тома Ленина. «Тошнит всех от общих фраз, – писал вождь, – они плодят бюрократизм и поощряют его… Фразы. Пожелания, всем надоевшие. Это и есть современный „комбюрократизм“» (16 марта 1922 г.). Ильич смело смотрел правде в глаза: «Дела с госаппаратом у нас до такой степени печальны, чтобы не сказать отвратительны…»

Всё это я беру в свой Календарь, или вот возмущение Хрущёва в Америке в сентябре 1959 года в Голливуде, где он увидел, как в танце девушкам приходится «задирать юбки и показывать заднее место»: «У вас это будут смотреть, а советские люди от этого зрелища отвернутся. Это порнография…»

Ремарочка. И эта «порнография» стала излюбленным зрелищем постсоветских людей. «Туда-сюда-обратно, тебе и мне приятно…» – как поётся в одной песенке. Не оценил всю глубину советских людей Никита Сергеевич, не вник в неё… (10 июля 2010 г.)

Гаврилов принёс на работу «Опавшие листья» Розанова. Просил дать домой почитать – не дал. Часа три листал 500 страниц розановского текста. «По обстоятельствам климата и истории у нас есть один „гражданский мотив“: – Служи. Не до цветочков».

Вот мы сидим и служим. Лишь отслужив, дома припадаю к пишущей машинке и бегаю по орбите собственного «я».

25 апреля

Три года назад, когда я работал на радио, я метался, был взвинчен и находился предынфарктном состоянии. Сейчас у меня состояние вялое и сонное. Барахлит здоровье: нос, левая рука, глаза…

Медведев продолжает рассказывать всякие байки. Однажды Сталин вызвал к себе журналистов и кинематографистов и учинил им разнос, что они плохо работают. Оператор-кинодокументалист Кац от страха упал в обморок. Сталин, глядя на поверженного, сказал: «А к вам, товарищ Кац, это не имеет отношения, вы как раз работаете хорошо». После слов вождя вокруг Каца сразу засуетился народ…

Теперь журнал «Отчизна»: материал о Чукотском ревкоме опубликован, а вот поэты-эмигранты не прошли, соответствующие инстанции решили, что не надо их вспоминать и пропагандировать. Георгий Иванов не пересёк советскую границу. Мне искренне жаль… На эту же тему. В редакцию нашу пришёл большой опус товарища из Днепропетровской области с любопытной припиской: «Сделайте хотя бы небольшую заметку. Это в какой-то мере компенсирует мои духовные затраты и ожидания…» Я – человек сердобольный: кое-что компенсировал…

Случайно попал в Дом дружбы на выставку итальянского графика Пиппо Гамбино. «Творчество Гамбино, – написал в проспекте Ренато Гуттузо, – делает нас свидетелями и участниками человеческой жизни со сжатыми зубами, жизни человека, который страдает, борется и не сдаётся». Это – западная позиция. А вот наша, социалистическая, вся лучезарная: «Действительность наша подобна поэме!.. ведь солнце и звёзды мы взяли в друзья». Это стихи Владислава Шохина в «ЛГ». Фальшивая социалистическая бредятина с открытым от восторга ртом.

2 мая

Англичане колошматят Фолкленды. Ирак и Иран дубасят друг друга. Абсурдный мир. А мы живём в своём, локальном мире. Первомайскую демонстрацию смотрел, лёжа на диване. Генсек совсем плох, и нас ждёт переходная эпоха… За целый день с Ще выпили бутылку «Гурджаани». Пироги. Кое-что ухваченное в магазине. И новая порция книг. Громадный том литературного наследства (изд. 1935): Письма Чаадаева, Гончарова и Победоносцева, дневник Одоевского, автобиография Константина Леонтьева – всё безумно интересно. А ещё книга о Дюрере (плохо написана), избранное Бориса Пильняка. То есть стараюсь читать только особенное и – пролетарии всех стран, извините!..

7 мая

Нет ничего лучше на свете молодой народившейся зелени и юности прелестных девичьих щёк, бархатистых и чистых, беззаботного смеха весёлых глаз. Сам был молодым, но тогда я не чувствовал прелести юных лет, и только потеряв их, понимаешь, как это здорово быть молодым. А по нынешней весне чувствую себя старым и разбитым.

 
Огорченья земные несносны,
Непосильны земные труды,
Но зато как пленительны вёсны,
Как прохладны объятья воды! –
 

писал Фёдор Сологуб. О бытовых делах умолчу. Как сказал один остряк: все жанры хороши, кроме прозы жизни. Проза жизни ужасна…

15 мая

Вечно мучающий вопрос: зачем пишу? Натура архивиста, как у Александра Гладкова, который вёл дневники всю жизнь, с юности до смерти. Фиксировал всё, был «протоколистом своего времени», вот и я такой… Фомин ввёл меня в состав редколлегии журнала, причём обставил это так, словно награждал маршальской звездой. Теперь с надбавкой 230 рублей – самый большой оклад в моей жизни. Путь Фомина – 25 лет в одном журнале, угождать начальству, лезть наверх и добиваться цели: кандидат наук (а их как собак нерезаных), возглавлять отраслевой журнал – это не для меня, а «слава только дым», к тому же какая это слава? Карьерный писк и только… На работе Наташа Лукацкая рассказывала о своём 17-летнем сыне Мише. Считает, что учёба – это потерянное время. Много времени проводит на ипподроме. Маме однажды сказал: «Ты такая тёплая, как лошадь». В Большом театре на «Иване Сусанине» пришёл в восторг, когда увидел лошадь на сцене: «Да это же Стандарт, я его расчёсывал!..»

У каждого свои удивления и сюрпризы. А я когда читаю о ком-то или конкретно кого-то, то, бывает, удивлюсь совпадению мыслей и чувств – так же мыслю и так же рефлектирую. Последнее удивление: автобиография Константина Леонтьева (1831–1891) «Моя литературная судьба» (до нас дошёл только отрывок). Интереснейшая судьба. Писатель, публицист, литературный критик. Какие надежды подавал, а вот остался без литературной славы. Почему? Сам Леонтьев отвечает на этот вопрос:

«Я нахожу теперь, что самый глубокий и блестящий ум ни к чему не ведёт, если нет судьбы свыше. Ум есть только факт, как цветок на траве, как запах хороший… Я не нахожу, чтоб другие были способнее или умнее меня; я нахожу, что Богу угодно было убить меня; и я не считаю Бисмарка во всём выше и годнее Наполеона III, я думаю только, что первому пришёл черёд по воле Божией, и больше ничего… А почему другие в лучшем положении, чем я?.. Это воля Господня… Или какие-нибудь их тайные заслуги, опять-таки перед Богом, а вовсе не умение устраиваться, как говорят…»

И далее: «Есть нечто бесконечно сильнейшее нашей воли и нашего ума, и это нечто сокрушило мою жизнь, а не мои ошибки».

Ссылки на Бога понятны: XIX век. Вместо Бога можно подставить фатум, рок, стечение обстоятельств… Вот и я не попал в колею, без родственников, друзей, меценатов. Сам Леонтьев презирал тех, кто обивает литературные пороги редакций – «разные Аверкиевы и т. п.». Леонтьев называл себя удалённым и брезгливым человеком… Как поздний славянофил, считал главной опасностью либерализм с его «омещаниванием» быта и культуры всеобщего благополучия, проповедовал «византизм» (церковность, монархизм, сословная иерархия и т. п.). В советские годы считалось, что Леонтьев стоял «на крайнем фланге реакции».

Печальный пессимист Константин Леонтьев советовал: «Терпите! Всем лучше никогда не будет. Одним будет лучше, другим станет хуже. Такое состояние, такие колебания горести и боли – вот единственно возможная на земле гармония! И больше ничего не ждите…» (1886).

Утешил Константин Николаевич, утешил. Леонтьев прожил 60 лет, как о нём выразился один современник, пользовался «заслуженной неизвестностью». Смешно, но кто-то из современных писателей сказал мне однажды: «Вас хорошо знают в узких кругах». Н-да… (25 марта 2019 г.)

23 мая

Хожу на работу и мечтаю о блаженной пенсии, чтобы не ходить в присутственное место и не видеть людей, от которых тебя тошнит. Когда Вяземского Николай I определил на службу в Министерство финансов, князь записал в своём дневнике: «Если я мог бы со стороны увидеть себя в этой зале, одного за столом, читающего чего не понимаю и понимать не хочу!..» Гордый был князь Пётр Вяземский. В стихотворении «Негодование» (1820) признался: «Я ранее „прости“ сказал младой весне, / Весне надежд и заблуждений!..» Жил бы Вяземский в наши дни, из него сформировали бы человека политически активного, знающего дело, умеющего работать и всегда готового к защите своей родины – так сформулирована задача на съезде комсомола. И не «прости», а только «вперёд!».

17 мая в Центросоюзе состоялась встреча руководства с делегатами XIX съезда ВЛКСМ. Делегаты лихо шпарили текст по бумажке. Благодарили за заботу старших товарищей, давали клятву верности, а ещё просили помочь товарами, транспортом и всем необходимым, которого мало или совсем нет… По теле выступал комсомольский вожак Пастухов и пылал ненавистью к классовым врагам. Есть враг – есть цель, значит, всё в порядке, а товары, транспорт – это мелочь…

30 мая

Ещё один «коллега» по дневникам – Константин Паустовский: «Надо ежедневно записывать всё. Иначе дни тают, как дым, как рыжее марево». И что записывать, что 24 мая состоялся Пленум и принята Продовольственная программа – и забрезжили горизонты надежды? Боюсь, что это только «рыжее марево»: при нашей системе ничего путного в России не получится, надо менять не карты, а всю колоду. Отвратили людей от земли, и как их вернуть обратно? Нужны действительные стимулы, а не голые призывы: давай-давай. «Давали уж много раз!» – так можно перефразировать слова из какой-то оперетты (кажется, «Фиалка Монмартра»).

Как-то обедали в Домжуре славной четвёркой: Феликс Медведев, Половик, Аркадий Гаврилов и я. Книголюбы! Знатоки! Но солировал Феликс со своими историями, как был в маршальской квартире у Роберта Рождественского с окнами, выходящими на Центральный телеграф, как он встречался с Вероникой Полонской, о том, кто что собирает: Валентин Катаев, к примеру, кепки, Лев Никулин – лезвия. О том, как критик Тарасенков приходил к Эренбургу и, захлёбываясь от восторга, читал стихи Мандельштама, а потом в своих критических работах громил поэта как выразителя буржуазного сознания…