Текст книги "О СССР – без ностальгии. 30–80-е годы"

29 марта

Были в концертном зале «Россия» на концерте Радмилы Караклаич. Живая, импульсивная эстрадная дива, не чета нашим вялым голосящим созданиям. Пришли домой, включили телевизор, а на экране бабушка советской эстрады Клавдия Шульженко:

 
Строчит пулемётчик,
Чтоб синий платочек
был на плечах дорогих…
 

Наши реалии и непременно с пулемётом.

1 апреля

Был на Пятницкой, и ощущение, что с радио никогда не уходил. Всё знакомые лица. Поговорил с Сашей Жетвиным, которого ещё помню со времён многотиражки в Плехановском институте, писавшего горячие и взволнованные стихи. А что сейчас: седой, измотанный мужик. Спросил его, почему до сих пор не уходишь с радио, вроде бы собирался? А он в ответ: как уйдёшь? С утра до вечера, то репортаж, то комментарий, то интервью, и упускать гонорар не хочется: деньги, как брошенный в воду якорь, – не отплывёшь! Мне Егор Исаев говорит: «Собери книгу своих стихов – издам! А мне всё некогда…»

Ремарка вослед. Так ничего и не издал подававший литературные надежды Александр Жетвин, ещё учинил какую-то семейную драму, в результате понижение в должности на р/с «Маяк», и сгорел Саша преждевременно, сломав собственную судьбу. Не он первый, не он последний… (11 октября 2018 г.)

Как хорошо, что я соскочил с этой гонорарной карусели и ушёл (а точнее: меня ушли) и начал по существу новую жизнь…

5 апреля

За турнир Гранаткина получил небольшие деньги. Стоял в длиннющей очереди среди тренеров, судей, журналистов. Удивительное дубьё, и никакой им Тарковский с «Зеркалом» и «Сталкером» не нужен. Ну, об Андрее написал материал, 16 стр. Ще прочитала и всплакнула.

– Почему слёзы?

– Тебя жалко, – ответила Ще.

Дочитал 6-й том Стефана Цвейга, и потрясло некое совпадение с жизнью Гёльдерлина, Клейста и Стендаля.

«Как и Гёльдерлину (Фридрих Гёльдерлин, 1770–1843, немецкий поэт-романтик), мне никто не мог привить твёрдость и суровость, укрепить мускулы чувства для борьбы с вечным врагом, с жизнью» – так написал Цвейг. Гёльдерлин избегал вульгарной практической деятельности, отказывался погубить себя недостойным занятием. Так и я, в сущности, отказался от карьеры. Вот почему Фомин – главный редактор, а я – всего лишь заведующий отделом журнала. Меня привлекают не встречи и общение с полезными людьми, а только свои интеллектуальные игры… Как и Гёльдерлина, меня гнетёт тоска по недосягаемой выси… The world is too brutal fame – «Мир слишком груб для меня», – говорил Гёльдерлин.

 
Я тебе, наверное, кажусь загадкой?
Правда? – Можешь быть спокоен.
Бог мне кажется такой же, –
 

писал другой цвейговский герой – Генрих фон Клейст (1777–1811), немецкий писатель-романтик, покончивший с собой вместе с возлюбленной… Цвейг так определил жизнь Клейста: «вечное бегство от пропасти и вечное стремление к глубинам». Клейста съедал «шипящий выводок страстей». Я подобно Клейсту (если не сравнивать, что сделал он и что делаю я) – «я творю только потому, что не могу перестать», – утверждал романтик из далёкого начала XIX века.

Ну, и третий – Стендаль (Анри Бейль) – лжец и мистификатор. «Вводить других в заблуждение – такова была его постоянная забава; быть честным с самим собой – такова его подлинная непреходящая страсть» (Ст. Цвейг).

«Говоря по правде, – писал Стендаль Бальзаку, – я вовсе не уверен в том, что обладаю достаточным талантом, чтобы заставить читать меня. Иной раз мне доставляет большое удовольствие писать. Вот и всё».

А ещё я, как и Стендаль, что-то собираю и беспрерывно делаю выписки и пометки. Чисто стендалевское качество: познать себя. Не забыть что-либо из пережитого, вычерпнуть горстями реку жизни…

11 апреля

Стендаль – далеко и высоко, а вот Саша Стрижев рядом, встречался с ним, работает в приложении к чему-то – «Приусадебное хозяйство» и шутит: «Сижу, как репа, на грядке». И откровенно: «Не хочу писать на современные темы, о передовиках труда, лучше о брюссельской капусте. Хочу оставить в душе свободную зону и заниматься тем, чем хочу…» И поэтому Стриж читает дореволюционных религиозных авторов. Плюс фенология и ботаника. Какой-то отзвук от Осипа Мандельштама:

 
Брось, Александр Сердцевич,
Чего там? – Всё равно!
Всё, Александр Герцевич,
Заверчено давно!..
 

14 апреля

В рабочий день, проведённый дома, в 20.40 закончил печатать 9 страниц эссе «Ещё раз о нём» – об Андрее Вознесенском. Некая рецензия на последние стихи поэта.

 
Торопись, моя современница,
годы сдвинутся, царства сменятся…
 

Читаешь Вознесенского, и видишь всё тот же набор тоскливо-отчаянных чувствований и эмоций на взрыде: «Что уж плачь! Открылся страшный клапан!..» Поэт весь в негодовании на серость, лишённую интеллигентской рефлексии, чеховской совестливости, жажды правды и справедливости, выражает своё неприятие тех, кто поклоняется, как богу, собственной выгоде. Часть из них, по мнению Андрея, всего лишь «молодые гномики экономики», вся эта шушера, разжиревшая на нынешних дефицитах и нехватках…

Далее я писал о том, что в творческом соревновании выразить суть современной России двух «псов России» Владимир Высоцкий победил Андрея Вознесенского.

 
Компромисс Компромиссович
Шепчет мне изнутри:
«Ну не надо капризничать,
Строчку чуть измени».
 

Это уже другой кандидат в гении, Евгений Евтушенко. В своём тексте я вспомнил и довоенное прошлое, когда в поэзии в основном преобладали труд и пафос. Машины, винты и гайки – всё стало поэтогеничным, как выразился Александр Жаров. Поменьше девочек-трусих, побольше девочек-активисток, – прозвучал призыв Наталии Сац образца 1934 года. Короче, поэты должны выполнять социальный заказ эпохи. Андрей Вознесенский – один из немногих, кто против соцзаказа. В поэме «Андрей Полисадов» он говорит напрямую:

 
Мудрость коллективная хороша методою,
но не консультируйте, как любить мне родину…
 

Вознесенский сам хочет быть пророком, «поводырём России». Очень хочет «мрачной бездны на краю», как сказал другой классик.

…Это только отдельные выдерги и пассажи из того давнего текста.

19 апреля

Как правило, каждую запись я озаглавливал. Эту так: «Неделя как неделя». И начало: эх, надо писать. Это и отрада, и психотерапия.

Писатель Александр Гладков советовал, что надо всенепременно записывать. Чем подробнее, тем лучше. Даже не заботясь о стиле. В будущем всё это не только пригодится, оно может оказаться среди непререкаемых свидетельств времени… Сегодня, в октябре 2018 года, прочитал я, что было и что волновало меня в те далёкие апрельские дни, – какая-то одна суета и мышиная возня – ничего интересного, только вычитанные слова Крития, одного из «тридцати тиранов» до нашей эры, – сказал, как припечатал:

«Иные же из смертных ищут постыдной выгоды паче нравственного благородства; таково житейское блуждание людей».

Тиран за «нравственное благородство» и против «житейского блуждания людей». Ну, а наше современное «блуждание»… 16 апреля ездил на Пленум ЦК профсоюза в Дом туриста в конце Ленинского проспекта. А 13-го – воскресник, названный «красной субботой». Газеты и радио разливаются соловьями: труд, счастье, весна!.. В апрельском номере «Воплей» – народное название «Вопросов литературы» – с интересом прочитал статью Натальи Ильиной «В кругу чтения», где она возмущается тем, как на Западе пишут о сексе, и приводит цитату героини одного романа: «Ничто не доставило ей столько радости, сколько эта высокая оценка её зада…» Ильина негодует, воспитанная на русской классике. Лиза и Лаврецкий – тургеневские персонажи – сидят на садовой скамейке, и… робкий поцелуй. «Фёдор Иванович… Что это мы с вами делаем?» – говорит Лиза. Золотые времена патриархальных отношений!..

Витя Черняк подарил свою повесть «Тропики. Утром в четыре часа…» с надписью: «Дорогому Юре Безелянскому, прекрасному доброму человеку с большим вкусом и ещё большим обаянием. С неизменной симпатией. В. Черняк». И хочется сказать по-одесски: «Он с повестью, а я – без».

25 апреля

…А я-то думал, что получу диплом, начну работать, стану на ноги и заживу. Думал и сглатывал слюну, глядя на витрины магазинов, где висели окорока, лежала буженина, плескалась в судках живая рыба, и даже табачные киоски были забиты банками с крабами… И вот давно получен диплом, я вовсю тружусь в редакции, есть деньги, а покупать нечего: всё уплыло, растворилось, исчезло, как бриллиантовый дым в дворницкой Тихона из знаменитого романа. Сияющий социализм в отсутствие товаров и продуктов. Шаромпокатизм!..

23-го был в гостях у Черняка. Наш совместный детектив застопорился, а Витя долбит что-то другое. Его кредо: творчество – это вид добывания денег. И Витя куражится: «Ананьев, Алексеев – это такие бездари, мы ведь с тобою в сто раз их лучше!..» Черняк идёт по стопам Сергея Михалкова, который издаёт своё шеститомное собрание сочинений и вдруг узнал, что у Бориса Полевого будет десятитомник. «Как я мало написал! – воскликнул Сергей Владимирович. – А ведь Полевой по сравнению со мной форменное г…».

Н-да, без комментариев. Мне ближе скромные люди, лишённые завышенных амбиций, к примеру, художник Серебряного века Константин Сомов, его дневник мне очень понравился.

19 января 1923 года 53-летний Сомов записывал после вечера у Александра Бенуа: «…А я чувствовал себя таким старым, уродливым и мне было чрезвычайно грустно весь вечер…»

И в том же январе Сомов в дневнике: «Кончил картину „Пьеро и дама“ отвратительную!..»

За полгода до смерти, когда художнику было 69 лет: «Грызёт меня совесть: дни бегут бешеными темпами, а я, „преступник“ (для самого себя), болтаюсь, жду чего-то, ничего не предпринимаю, а мог бы ещё написать неплохие, а может быть, и мои лучшие картины! Какое отсутствие воли, энергии!» (27 декабря 1938 г.).

Сомов себя корил, а сколько он сделал! Но его грызло вечное недовольство собой…

А что я? Вместо того чтобы чирикнуть какой-нибудь рассказик и куда-нибудь его пристроить, опять долблю только для себя, для памяти, для истории. Энтузиаст-бессребреник. Нет, Черняку этого не понять: он из другого теста…

30 апреля

Что ж, продолжим Повесть тлеющих лет. Канун Первомая. Кумач есть, а праздника нет. В «Литературке» прочитал чьи-то иронические строки:

 
В нашей жизни стало пусто,
Не вернёшь себя назад.
Где вы, пирожки с капустой?
Где ты, райский аромат?..
 
 
Мне уже все двадцать с гаком,
Как летят мои года!
Не забуду сушки с маком,
Не забуду никогда.
 

На работе получил неплохие деньги – зарплата, гонорар, прогрессивка. А купить нечего: ни из одежды, ни вкусненького поесть… «Вообще я мирихлюндю…» – как писал Константин Сомов в июле 1928-го.

3 мая

По случаю праздника заработал фонтан, и я тут же сочинил:

 
Мы шли устало, еле-еле,
Ругали жизнь, судьбу, весну.
И вдруг пред нами – фонтанелли,
И мигом мы обрадовелли,
И в мыслях вмиг порозовелли,
Сказав всего лишь: «Ну и ну…»
 
 
Ушло куда-то огорченье,
Усталость, леность, утомленье,
От жизни скотской озверенье –
Всё улетело разом вмиг.
Мы наслаждались фонтанелли,
Игрой беспечною капелей,
Стихией буйной в стиле Шелли,
Прекрасным миром без вериг.
И тотчас мы успокоэлись,
И, как котята, разрезвелись.
И шаг прибавили, и слог.
То фонтанелли был урок…
 

Такая вот шутка с неологизмами, в противовес академическому фонтану Фёдора Ивановича Тютчева:

 
О смертной мысли водомёт,
О водомёт неистощимый!..
 

Ну, а как мы с Ще? Живём и даже изобрели эффективный способ глажки белья: Ще гладит, а я читаю ей вслух стихи или Календарь… Эх, всё бы ничего, но завтра на работу. И опять не принадлежать себе, с головой погружаясь в редакционные «мероприятия»…

9 мая

Ездили гулять в Серебряный Бор. Митинги у памятников. Ветераны при регалиях, пионеры навытяжку, мордашки серьёзные. Бойкая торговля бубликами. «Да они чёрствые!» – «Ничего, и такие съедите!» Обратно в троллейбусе услышали разговор участников войны: «Эх, надо было бы раздавить всю Германию!..» Да, такое мнение бытует, что надо было бы захапать всю Европу. Эдакая ненависть к иным формам бытия, мол, кругом гады и фашисты, и мы страдаем исключительно из-за них, – весёленький советский шовинизм.

Прочитал пушкинский сборник. Георгий Иванов:

 
Александр Сергеевич, вам пришлось ведь тоже
Захлебнуться горем, злиться, презирать,
Вам пришлось ведь тоже трудно умирать.
 

Что-то не пишется. Вхожу в минор, как в штопор…

11 мая

Активно занимаюсь Календарём: вношу в него то нашего Языкова, то англо-американского поэта Томаса Элиота с его трагическим ощущением бессмысленности и пустоты жизни. Вроде бы мне грех жаловаться: неделя была не пустой. Но тем не менее подспудное неудовлетворение ощущается и вылилось в строки:

 
Старый, с вислыми лохмами,
вылитый спаниель,
Жизнь превращаю в хохмы
или в дуэль.
То хохочу, как безумный,
то плачу опять навзрыд.
Не научился умно
выдерживать этот быт.
В приступе истерики
часто себя ловлю.
Вижу во сне Америку:
I love you!
В яви Фомин и Фишеры,
стон и муть.
Хочется влезть на крышу
и сигануть.
 

14 мая

У меня невесёлое настроение, а у участников слёта кооператоров со всей страны совсем иное – бодрое, приподнятое, трудовое, по крайней мере, в речах с трибуны. И я, участник слёта, как журналист «СПК», только диву давался. Выступает молодая женщина, завмаг из посёлка в Донецкой области, и делится с залом: «Мы живём с вами в замечательной стране… Придёшь домой после работы, включишь радио, а там какая-то ткачиха уже шагнула в другую пятилетку. И как же мне теперь быть? Надо за ней шагать следом!..» В зале одобрительные аплодисменты и крики: «Надо!»

Бедные зомбированные люди, отравленные сладким ядом пропаганды, они верят и трудятся, планы выполняют и перевыполняют. ЦСУ радует цифрами всю страну. Только вот на прилавках никакого оптимистического изобилия нет. Пусто. Лишь в сердце стучит гордость за великий и могущественный Советский Союз!.. Хотя, если честно, была и толика критики на слёте. Так, одна продавщица сказала: «Доярки требуют от нас скребки для коров, марлю для сцеживания молока, а ничего этого нет…» Узнаю великий Союз: космические корабли есть, а марли и скребков нет! Космос – для престижа и величия, а бинты и марли (и миллион всяких необходимых вещей) в дефиците…

А после слёта-форума был праздничный концерт в зале «Россия». Взял с собой Ще: это надо видеть и слышать, когда хор грянул: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек…» Размах, ширь, мощь. А в буфете было как при коммунизме: жульен из грибочков, бутерброды с икрой, водичка «Тархун» и т. д. У Щекастика широко раскрытые глаза, а когда я ей показывал руководителей потребительской кооперации страны, она ещё больше удивлялась: «Ну и рожи!» Рожи были откормленные, гладкие, с оттопыренными щеками…

17 мая

Подводил итоги: сделано 6 томов Календаря мировой истории, 6 томов ЮБиблии – «Человек и общество». В первой «изумрудной» дневниковой книге (1950–1989) я почему-то не упомянул свой эпохальный для себя труд, а это более тысячи машинописных страниц.

1-й том «Хорошо темперированная сонатина для флейты-пикколо и баса-кларнета», начат 14 мая, закончен 1 декабря 1973 года. Несколько эпиграфов:

«Я чувствую себя хорошо, только когда пишу» (Серен Кьеркегор).

«Великая тяжесть давила ей на сердце – тяжесть мира, лишённая смысла» (Торнтон Уайлдер. «Мост короля Людовика Святого»).

И последний, 6-й том (27 апреля – 21 июля 1975 г.). Плюс в томе Международная панорама и эссе «Северянин: поэза жизни» (сентябрь 1975 г.). И снова несколько эпиграфов, только один:

«Любая книга – могила несметного количества других книг, которые она уничтожила, вытеснив их» (Станислав Лем. «Идеальный вакуум»).

Более тысячи страниц – это вам не студенческая курсовая работа, а целая кандидатская, а может быть, и докторская диссертация, но, увы, никуда не представленная и никем не оценённая. И на неё я смотрю просто, как на заочное, самостоятельное обучение на двух факультетах – филологическом и философском. Именно с этими томами ЮБиблии я шагнул через 20 лет на литературную дорогу… (13 октября 2018 г.)

25 мая

Неделя то ли пролетела, то ли прошмыгнула. Занимался материалами слёта: писал, отдавал на машинку, вычитывал и т. д. И даже написал стишата:

 
И все толковали хором:
«Какой замечательный форум!
Как прекрасно всё, замечательно,
Восхитительно так и мечтательно», –
Что закрыть бы глаза да грезить.
Только жизнь в эту грёзу не лезет.
 

А в воскресенье, 24-го, поехали глотнуть воздуха в Трёхгорку, погуляли по лесу. Ще нашла несколько трогательно распустившихся ландышей. Опять заблудились и шли по шпалам до пропущенной станции. И как всегда, что-то читал. Дочитал второй том воспоминаний царского министра Витте, повесть молодого и расхваленного Поваляева «Долгий заход солнца» – лучше бы не всходило – опять слабо…

11 июня

Стоит жуткая жара, вчера +29. Для Москвы это невыносимо: нечем дышать, взмокшая рубашка, голова в тумане, в членах – слабость. Мой идеал – Стокгольм, там сейчас +19. В Лондоне и Париже ещё лучше: +17 и 18. Жара жарой, и продолжаю читать, выписывать, что-то сочинять, Ще говорит, что я со своими книгами, бумагами и архивом похож на Скупого рыцаря:

 
Хочу себе сегодня пир устроить:
Зажгу свечу пред каждым сундуком,
И все их отопру, и стану сам
Средь них глядеть на блещущие груды.
 

14 июня

Неожиданно турпоездку в Чехословакию перенесли с июля на конец июня. Невозмутимый Кузмич в Домжуре: «Не устраивает – не поезжайте!..» А на носу слёт наставников в Минске, значит, надо ещё, как говорят, отписаться. Словом, крутёж и вертёж. И что такое жизнь? Тут в «Литературке» маститый Виктор Боков сюсюкнул:

 
Зачем живу? Вопрос излишен,
Хоть можно каждого спросить, –
Хотя б затем, чтоб горстью вишен
Девчонку эту угостить…
 

Боков сбоку припёку, тот ещё философ. Игрушечный поэт, и это не Михаил Кузмин из Серебряного века:

 
Всё можем мы. Одно лишь не дано нам:
Сойти с путей, где водит тайный рок…
 

19 июня

Командировка в Минск на слёт наставников позади. 14-го, накануне отъезда, по-своему напевал песню о том, что «этот мир придуман не нами…». Нам его придумали. С двумя работниками орготдела Центросоюза сели в поезд и покатили. Прибыли, а далее всё по-белорусски «сярдечно»: гостиница «Юбилейная», кафе «Ёлочка», деревня Малявка и т. д. Как-то получилось, что ко мне обращались очень многие, от зампреда Центросоюза Лупея (считай: замминистра): «Как вы считаете, Юрий Николаевич…» до узбечки-завмага, которая спрашивала, можно ли ей прийти на слёт в национальном костюме, – на что я ответил: «Конечно, и в тюбетейке тоже». И Диларам (так её имя) расцвела. А ещё какая-то кооператорша интимно придвинулась ко мне и на ухо шепнула: «А у нас в хозяйстве есть хорошая свиноферма…» От этой свиной интимности поклонник Камю и Сартра чуть не упал в обморок. Короче, было много смешного и забавного…

Съезд-слёт открылся 17-го. Во второй половине дня делегатов разбили по группам и повезли в районы. Я побывал в деревне Волковичи, совхозе им. Гастелло, в Боровлянах, где был торжественный то ли обед, то ли ужин с коньяком. Но возлияние на этом не кончилось, и по дороге в Минск в ресторане «Партизанский бор» состоялся главный банкет. Давно так вкусно не едал: помидорчики, капустка, огурчики – всё отборное, медовый квас, клёцки, но какие? Клёцки – мечта! И тосты-тосты, слова о дружбе и о мире. Обратно кавалькаду машин сопровождала милицейская машина с мигалкой – почти правительственный кортеж. Я ехал в машине с зампредом по кадрам Белорусского потребсоюза, который лихо запел: «Дан приказ ему на запад…» И все сидящие дружно подхватили: «Ей в другую сторону… Уходили комсомольцы на Гражданскую войну…»

Лично я думал не о Гражданской войне, а о скорейшем возвращении в Москву, а далее снова в поезд – и в Прагу вполне мирным туристом.

27 июня

Если в Минске была нормальная погода с прохладой плюс 16–19, то в Москве шпарит жара, под 30 градусов, а приходится всё время мотаться по делам, обливаясь потом. В Москве жарче, чем в Гаване и Дели. А тут Чехословакия, две ночи в поезде, да ещё большая группа: 35 человек, из них 26 работников АПН и 9 – со стороны, в том числе и я. Соотношение полов: 7 мужчин и 28 женщин…

Подготовил минский материал – 17 страниц. Хотел для себя что-то написать, но нет сил да и вдохновенья.

 
…Возносится ввысь вдохновенье –
Капризное в мире дитя.
А я остаюсь, сатанея,
Надеясь на хлад ноября.
 

В порядке подготовки прочитал книгу Устинова «Пражские каштаны». Бездарная книга: для пропаганды – отличная, для гонорара – хорошая, для чтения – никудышная. Этот путь не для нас!.. Мечтаю поехать на Запад с Ще, но пока это недостижимо.

Чехословакия-81. Фрагменты из путевого дневника

Третий бросок на Запад начался 29 июня, в 19.37 поезд плавно отошёл от перрона Киевского вокзала, и начался проездной балет. Купе № 6: Виктория Резвушкина (многотиражка «Ткани»), Римма Волкова (журнал «Красный крест»), Маргарита Любимова (Воениздат) и Ю.Б., скромный представитель кооперативной прессы. Сорок два часа железнодорожной тягомотины с двумя ночами. Доехали. 1 июля подкатили в Прагу. Нас встретил бородатый гид, похожий на молодого Маркса и одновременно на Карабаса-Барабаса. Гид был мрачен и краток: «Меня зовут Эмиль… По-русски я хорошо не умею… У нас модно говорить по-чешски… Сегодня вы получите номер, обед, ужин, завтра будем немного погулять…» Во всём облике Эмиля и в его голосе чувствовалось, что он не забыл подавление «Пражской весны» в 1968 году.

Неожиданная гостиница «Альбатрос» – гостиница-поплавок на берегу Влтавы. Мой напарник по номеру Саша Милевский, сотрудник «Советской культуры». В обед дали на десерт кусок пражского торта – вкуснятина!.. Во время обеда гид зачитал нарочито скрипучим голосом постановление чешского правительства о том, чего нельзя вывозить из страны: текстиль, хрусталь… Список был огромный, и по мере его оглашения у людей портился аппетит.

– А что можно? – спросил кто-то нервно.

– Не знаю, – ответил Эмиль, пряча садистскую улыбку в усы.

Он делал всё шиворот-навыворот. Вместо экскурсий неожиданно объявлял свободное время, и именно тогда, когда все магазины были закрыты. Привозил нас к музею именно в тот день, когда он был закрыт. Ну, и так далее: он иронично нам мстил за поруганную «Пражскую весну». Сама же Прага не могла не понравиться. Много готики, барокко, скульптур и декора. Зелени, парков, садов и лужаек. Прекрасна Вацлавская площадь, бело-розовая Парижская. Уникален Старый город. Памятник Яну Гусу, который гордо заявил перед костром: «Спасение стольких душ народа для меня дороже моего бренного тела».

2 июля

С утра до завтрака с Милевским совершил марш-бросок до Карлова моста с его 32 скульптурными композициями. Длина моста 520 м, ширина 10 м. Ну, а женщин в группе больше волновал не Карлов мост, а магазины «Осло» и «Парселан» (стекло и фарфор). Во второй половине дня – экскурсия на Ольшанское кладбище. Оттуда на Витковскую гору, в национальный пантеон. Рассорившись с гидом, мы самостоятельно отправились в Йозеф-район, в район еврейских синагог. Уникальное кладбище, где мраморные плиты громоздятся друг на друга, было закрыто, и поэтому не удалось увидеть надгробие знаменитого раввина Льва бен Безалеса (умер в 1609 г.), создателя глиняного Голема.

Вечером в отеле «Интернациональ» побывали на Пражском фольклорном вечере, гвоздь которого представление «Чёрного театра». Были какие-то конкурсы, но главное – пиво текло рекой, пльзенское пиво «Праздрой 12 градусов» – несбыточная мечта московских любителей пенного напитка. Все расковались, разошлись, взнуздались, и даже Эмиль исполнил фольклорную частушку:

 
Что же делать, бабка? Что же делать, дедка?
Спекулируй, бабка! Спекулируй, дедка!..
 

3 июля

Экскурсия по Праге. Часы у старой ратуши – 1490 год! Движущиеся фигурки – купец с денежным мешком, красавица с зеркалом, смерть с косою… Целый разыгрываемый этюд на тему «Человек и время»… Обед в ресторане «У чаши» на Боишти. Здесь под портретом императора Франца-Иосифа любил сидеть с кружечкой пива бравый Йозеф Швейк. «Самое лучшее, – говорил он, – выдавать себя за идиота!» «Или быть туристом», – добавим мы.

Далее десантировались на Лоретанской площади. Лорета – прекрасный монастырский комплекс XVII века. Далее Градчанская площадь, Пражский кремль. В нём нет величия, монументальности и державного высокомерия его московского собрата. Над дворцом президентский флаг с девизом «Пусть победит правда». Увы, чаще торжествует не правда, а сила… Громада собора святого Вита оказалась в строительных лесах, и вовнутрь собора мы не попали. Осмотр всего проходил в темпе, и Эмиль подгонял нас: «Ширше шаг!» На что одна женщина из группы взмолилась:

– Разве загнанных лошадей пристреливают?

– Ещё как! – веско ответил Эмиль, довольный своей находчивостью.

Знаменитая Золотая улочка запружена туристами. Я подошёл к одной из групп и нарочито по-иностранному спросил: «Русо?» В ответ соотечественники радостно закивали головами. Я оглядел их придирчиво и произнёс: «Фантастико!» И гордо отошёл от них, а за спиной раздалось: «Видишь, нас везде узнают… Как это приятно!»

Вечером состоялось прощание с Прагой. Снова ходили и ходили по приятным улочкам, Нерудовой и прочим. Всюду весёлые кабачки, с пивом и шумным застольем. Чехи не унывают…

4 июля

Ранний отъезд в Пльзень. В автобусе все выражали неудовольствие организацией поездки и отмечали, что это – «последний край», что хуже не бывает. Лично я был далёк от категоричности. Всё нормально, ну, а накладки – так это вся наша жизнь в накладках, ошибках и заблуждениях. От Праги до Пльзеня 88 км. Гористый рельеф. По приезду все бросились в магазин «Приор» за бокалами из богемского стекла. Тихий Пльзень вздрогнул, как от нашествия гуннов.

Пльзень – не Прага, ничего особо интересного. Собор, чумной столб. Музей пива. Чехи в год потребляют, согласно статистике, 100 литров. Популярно выражение «выпил метр пива». Оно и заметно по округлым животам.

5 июля

Ночёвка в Пльзене. Поездка в Лидице (Лидице – это чешская Хатынь), «мероприятие политическое». А из Лидице уже едем в Карловы Вары – в удивительный приятный город-курорт, в долине речки Тепла. Город многоярусный, затейливый, весь в зелени. Запах кофе, фруктов и пирожных делает и без того ароматный воздух Карловых Вар ощутимо вкусным. Во всём разлита красота, нега и сытость. Карловы Вары посещали и жили здесь Гёте и Бетховен, Гоголь и Гончаров, Тургенев и Мицкевич. А теперь резвится Резвушкина… Всё течёт, всё меняется.

Гид в Карловых Варах старается: «А вот из этого здания театра Гитлер речнил речь…» В павильоне натурального источника: «А это гейзер, в него входит половина Менделеева…». «А где другая?» – поинтересовался я. Приятно поразила набережная – вся в кустах из роз. Где-то на земле есть Ольстер и Ливан, Сальвадор и Афганистан – там льётся кровь, а тут в Чехии благодать, тишина и благоухание…

6 июля

Вечер, ночь и день в Пльзене. Осмотр классического охотничьего замка Козел. Затем нас везут в какой-то кооператив, показывают хозяйство – всё деловито и аккуратно. Застолье в местном клубе. Стол вела Хана, чешский сбитень 17 лет от роду. Соски её налитых грудей пробивали кофту навылет. Море пива. Сельский оркестр наяривал с остервенением польки и вальсы. Руководитель нашей делегации Трапезников пытался спеть «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперёд…» Но его никто не поддержал, никому не хотелось биться, «чтобы с бою взять Приморье – белой армии оплот». Хотелось мирно пить пиво с чешским неприятелем, с оплотом беззаботного веселья.

7 июля

С утра разговоры о купленных люстрах. Куда ни плюнешь – кругом люстроведы, люстролюбы, люстровисты и люстроманы, пришлось ответить строчками:

 
Бросались женщины в магáзин
И брали люстры на ура!
Хватали мыло, ткани, вазы
И прижимали к грудям бра.
 
 
Несли в коробках и авоськах,
Тащили в сумках и тюках.
А я один стоял со злостью
И оставался на бобах…
 

– А вы что купили? – вкрадчиво спросила одна женщина с интонациями Маты Хари.

– Ничего.

– Боже, какие у вас железные нервы!

Утром группа двинулась в Южную Моравию, через край прудов и лесов, в Брно. По пути мелькали разнообразные городки и дворцы различных стилей (Чехословакия – наглядный учебник различных влияний и разностилья).

Советские туристы, измученные перевозкой люстр, хмуро взирали по сторонам:

– Какой это город?

– Писек.

– Будем брать.

Было начало июля. До августа оставалось немного (1968 год врезан в историческую память).

Остановка в очаровательном городке Чески-Крумлов. Ещё одна остановка в городе-заповеднике Тельче. Былая красота не разрушена, а бережно и любовно сохранена, – это не Россия. Вспоминается письмо художника Василия Поленова из Парижа своему коллеге Ивану Крамскому: «Да, многоуважаемый Иван Николаевич, далеко ушла Европа вперёд, так далеко, что и бегом не догонишь, поэтому я пришёл к такому заключению, что, собственно, бежать бесполезно, а надо не унывая тихо идти да идти, хотя подчас ох как жутко приходится… Но главное, чем я тут восхищаюсь, это умение их осуществить свои силы и способности…»

В Брно нас поселили на окраине в гостинице «Воронéж» – так её представил нам Эмиль, сделав ударение на последнем слоге. Любопытно, что Брно с 1243 года именуется королевским свободным городом, – а какая свобода была у нас, в России?!.

8 июля

В Пльзене по утрам пели птички, а в Брно в утренние часы ревели автомобили. С утра экскурсия. Замок Шпильберк. Эмиль с тайным удовольствием показывает нам тюремные камеры и орудия пыток. И, мефистофельски улыбаясь, тихо говорит: «Всех бы вас тут надо бы оставить…» Далее картинная галерея и проход по городу. На улице Гагарина нам показали дом с барельефом Моцарта – здесь жил великий композитор. Моцарт и Гагарин – всё смешалось в городе Брно.

Я долго держался, а в Брно за каких-нибудь полчаса размотал 3 тысячи крон: кожаный пиджак Ще, замшевый себе и бусы из бирюзы.

9 июля

Монастырь капуцинов и поездка в Аустерлиц (чешское название Славков). Аустерлиц и Ватерлоо – места двух битв, рассвет и закат Наполеона Бонапарта. Посетили удивительный наполеоновский музей. И бесконечные разговоры о войне…

10 июля

Стала накапливаться усталость и захотелось обратно в Москву, тем более по радио поймал «Маяк», а он сообщил радостную весть о том, что «опережая график, вступил в строй четвёртый энергоблок…». Где блок, какой блок? Не так уж и важно, главное, «вступил» – сделан ещё один шаг к «сиятельным высотам» коммунизма и хватит восторгаться чешским пивом…

В 13 часов началась загрузка автобуса. Каждая женщина напоминала ту даму, которая сдавала в багаж: сундук, чемодан, саквояж… Были тут и картинки, и картонки, багет и посуда и ещё бог знает что. Короче, отоварились. Автобус накренился, как тяжёлый дредноут, фыркнул и, как ни странно, тронулся с места…

 
Уехали, и скрылось Брно,
Теперь лишь может грезиться ночами,
Как старое вино, что выпито давно,
Так город этот будет вспоминаться нами…
 

Но, кажется, так элегически был настроен лишь один я.