Текст книги "О СССР – без ностальгии. 30–80-е годы"

1984 год – 51/52 года. Вечер Евтушенко в зале Чайковского. Кооперативный съезд в Кремлёвском дворце. Поездки: Винница, Жмеринка, Тбилиси, Гори. Отдых в Кисловодске

Начнём с романа английского писателя Джорджа Оруэлла «1984», написанного в 1949 году. Провидческая политическая и социальная утопия, об авторе и романе я написал эссе «Большой Брат рядом» и включил его в книгу «Избранное из избранного» (2015). Вот небольшие отрывочки из этого эссе:

Если Олдос Хаксли в 30-х годах в своём романе утверждал: «Свобода – это круглая пробка в квадратном мире», то Оруэлл в романе «1984» ярко рисует, как раздавлены последние остатки и крохи свободы в тоталитарном государстве, где тотально властвует Большой Брат.

Герой оруэлловского романа 39-летний Уинстон Смит, обычный человек, рядовой работник Министерства Правды в государстве Океании, задыхается в созданном мире тотальной слежки, страха предательства и мучений. Никто не ропщет, а Смит негодует. Его начальник О’Брайен презрительно говорит ему: «Если ты человек, Уинстон, то – последний человек. А наследники – мы. Ты хоть понимаешь, что ты один?»

Уинстон Смит – как последний человек эпохи гуманизма. Не случайно Оруэлл хотел назвать свой роман-памфлет «Последний человек Европы». На смену таким, как Смит, приходит новый Человек, верный исполнитель и подручный Большого Брата, не размышляющий и не рефлектирующий. Это новая генерация людей (или полулюдей) – работников, чиновников, боссов и эффективных менеджеров…

…В своём романе Оруэлл показывает, как давление и насилие способны превратить человека не просто в раба, а во всецело убеждённого сторонника системы, которая раздавливает его сапогом. И вот уже принуждение и унижение переходят в убеждение и даже восторг. Ликующие лица. Крики «Ура!» (разве нам это не знакомо?..).

Этот отрывочек из эссе Ю.Б. будем считать эпиграфом к главе о 1984 годе, что сбылось или не сбылось, но каким в реальности предстал 84-й в дневниках всего лишь одного человека, советского Уинстона Смита, как удавалось выжить рядом с громко сопевшим Старшим Братом. Итак. Дневниковые записи:

1 января

В новогоднюю ночь, когда неохотно уходит в прошлое КАБАН, когда СВИНЬЯ издаёт свой последний хрюк, а ПОРОСЁНОК – визг, тихо, неслышно появляется МЫШКА. И если читать Владимира Даля, то мышь в свою норку тащит корку. Пригляделся внимательно, увидел в её зубках театральные билеты, о которых написал строчки:

 
С миру по нитке,
Ища на авось,
Билеты на Шнитке
Достать удалось.
 
 
А вслед, вроде пенки,
Что сняли не зря, –
Концерт Евтушенки
На день января…
 

Ну, а с каким здоровьем вступаю в новый мышиный год? Все системы организма работают, мягко говоря, не чётко. То голова заболит, то зуб прихватит, то поясницу не разогнёшь, то в плечо стрельнёт, то разбитые пальцы от пишмашинки заноют и т. д. И программа наперёд:

 
…И хватит интриганства!
Не хочу ни славы, ни богатства.
По небу пронёсся и исчез мой шанс…
Ну и чёрт с ним! Я уйду в аббатство.
Буду книжки мудрые читать,
Напрягая лба литые складки.
А на мир жестокий – наплевать
На его законы и порядки…
 

Из всех новогодних ТВ-программ можно выделить только одну песню Раймонда Паулса на слова Вознесенского «Полюбите пианиста»:

 
Не спешите удивляться:
Жизнь полна импровизаций…
 

Что ж, будем импровизировать, если позволят и не помешают.

4 января

И первая импровизация – пришлось ехать на Смоленскую набережную в магазин № 13 (именно 13!) и покупать жидкие дрожжи, чтобы пить и привести в порядок кожу на спине. Господи, одни неприятности.

6 января

И ещё одно лечение – музыкой. В зале Чайковского – Шестая симфония Авета Тертеряна (1929) – первое исполнение в Союзе. Лавина нарастающих звуков. Втрое отделение – цикл песен американского композитора Джорджа Крамба, и третье – композиция Альфреда Шнитке «Жёлтый звук».

7 января

Снова зал Чайковского.

Выступление Евгения Евтушенко

На него сбежалась «вся Москва». Женя суперпопулярен. Я сделал кое-какие наброски и кое-что приведу из них.

Евтушенко по-прежнему моден, как замшевый пиджак, кожаное пальто и куртка «Аляска». Он прост, удобен и понятен всем, от школьника до академика, от шофёра до авиаконструктора, от любителя поэзии до любителя спиртного. Его поэзия предназначена для всех. Поэзия для народа.

Вознесенский слишком усложнён и метафоричен, Ахмадулина чересчур интимно душевна (исключительно для одиноких мечтательниц), Юрий Кузнецов излишне философичен со своим тяжёлым эпосом, Кушнер – очень книжен и искромётен, Жигулин – традиционен и т. д. А Евтушенко – в самый раз: и мудр, и прост, и груб, и нежен. Он – лирик, сатирик, публицист, баталист, пейзажист. Он многолик и всеяден. Он – всё, почти Пушкин наших дней.

На сцене зала Чайковского поставлен маленький столик, покрытый синей скатертью, на ней белый термос то ли с чаем, то ли с кофе, стопка книжек и отдельных листков. И вот появляется ОН. Голубые узкие брюки, синяя рубашка-куртка с блестящими пуговицами и вшитыми молниями – нечто спортивное и полувоенное. Никаких бантов, жабо и завязанных шарфиков. Короткая стрижка. Подтянутая фигура. Слегка развинченная походка. Молодой взгляд и уверенный голос прирожденного выступальщика.

Евтушенко начинает говорить, что после съёмок «Детского сада» возвращается в поэзию. Притихший зал ловит каждое его слово.

– Буду читать вам стихи разных лет и разных направлений… Начну с маленькой поэмы «Дальняя родственница».

Евтушенко водружает на маленький носик незаметные, чеховские очки в металлической оправе, берёт листы и начинает коряво читать:

 
– Я как-то был на званом выпивоне…
 

Стихотворение мне незнакомое про какую-то тётю Марусю, которая, оказывается, не лыком шита – она учительница в Орле и знает английский язык:

 
– Интеллигенция глубинки
с трагическими сумками в руках…
 

И пошли чисто евтушенковские взрыды-обращения к совести, к душе, чистоте и правде, и всё завершается афоризмом:

 
– Духовная столица есть душа.
 

Публика восторженно гудит. В советском житье все забыли о совести и душе, а тут о ней напомнили. И все обрадовались: есть! Есть!.. Кто-то лихорадочно шарил по карманам, будто душа – это вроде засаленной трёшки, затерявшейся там…

Пока зал реагирует, поэт сглатывает слюну и пытается открыть термос. Крышка сопротивляется, и Евтушенко громко объявляет: «Ослабел… старость – не радость…» Кто-то бросился помогать ослабевшему поэту.

Евтушенко продолжает читать, то по памяти, то по своим листкам.

 
Конечно, пьёт.
Но кто сейчас не пьёт?
 

В ответ зал взрывается аплодисментами. А Евтушенко вошёл в раж, зычно-энергично читал и читал в отличие от многих поэтов, что-то мямливших и бубнящих. Поэт почти буквально набросился на взяточников и хапуг, которые всё гребут под себя. В их квартирах даже набиты книжные шкафы:

 
Стоят нечитаемые
Пастернак и Цветаева…
 

Евтушенко лихо карал работников магазинов и прилавков. Как летописец эпохи, он не может пройти равнодушно мимо злобы дня. А ещё его волнует еврейский вопрос.

 
Я всем антисемитам как еврей,
А потому я – настоящий русский.
 

Зал клокочет, кто-то утирает слёзы. «Есть же благородные русские», – думают изрядно пострадавшие евреи. «И какой это чудесный человек – Евтушенко!..»

Понятна залу и позиция евтушенковского Галилея:

 
Учёный, сверстник Галилея,
был Галилея не глупее.
Он знал: что вертится Земля,
но у него была семья…
 

Не успели сидящие в зале Чайковского вникнуть в проблему «Человек и власть», как Евтушенко обрушивает на них лирическое признание:

 
Со мною вот что происходит:
Ко мне мой старый друг не ходит,
А ходят в праздной суете
Разнообразные не те…
 

То есть Евтушенко отражается во всех гранях собственного Я. Он даже предъявляет автохарактеристику:

 
Устоев никаких не сотрясал.
Смеялся просто над фальшивым, дутым.
Писал статьи. Доносов не писал.
И говорить старался всё, что думал…
 

Но чем больше слушаешь поэта, тем яснее понимаешь, что он не просто читает, что накопилось в душе, а наигрывает на публику. Актёрствует. Изображает. Вместо сокровенного лирического откровения предлагает рифмованный ширпотреб. Слова-кубики, фразы-кирпичи, словесные блоки…

Театр Евтушенко продолжился во втором отделении. «Мама и нейтронная бомба» и длинный утомительный монолог о «шестьдесят Явтушенок» – близких и дальних.

О своём творческом пути: «Я так завидовал всегда / тем, кто пишет непонятно… / я формалистов обожал… / но сам трусливо избежал / абракадабств и тарабарщин…» Действительно, никакой «тарабарщины» – бессмысленного и непонятного. Не Андрей Белый, не Пастернак, не Цветаева. Мало лирики. Много фельетонной публицистики. Разве нужно писать стихи о том, что советские обувщики выпускают ботинки «тяжкие, как гробы» и производят «мильонные траурные трусы». Пускай с бракоделами борются контролёры, не поэтическое дело – писать о трусах и ботинках. Но собравшиеся у Чайковского почему-то рыдали от восторга, я даже боялся, что будут бросать в воздух бюстгальтеры за отсутствием не выпускаемых ныне чепчиков. Но слава Богу – обошлось…

В конце концов Евтушенко устал и никак не мог найти в листках нужное стихотворение и заявил: «Я так запутался в собственных стихах… столько написал, что перед народом стыдно становится…»

И это стало последней каплей. Мы с Ще встали и стали пробираться к выходу. У дверей никакой толпы не наблюдалось, не было и конной милиции. Да это и понятно: ничего особенного – просто в зале Чайковского продолжался вечер популярного поэта Евгения Евтушенко.

15 января

10-го после перерыва вышел на работу. Утреннее метро – все торопятся, бегут, спотыкаются, толкают друг друга, обмениваются бранью. Все боятся опоздать – идёт андроповская борьба за дисциплину. Маленькая дочка Шахурина говорит отцу утром: «Папа, вставай, а то прогрессивки лишат…» Смышлёные дети: уже всё понимают!.. Ходят слухи, что скоро закроют 50 журналов (маленькие тиражи, дубляж и прочее), кто-то уже впадает в панику…

Для разнообразия жизни купил две пластинки с песнями Утёсова и ариетками Вертинского: я его обожал со школы и один-единственный раз видел на концерте. Неизгладимое впечатление.

 
Манит, звенит, поёт, зовёт дорога,
Ещё томит, ещё пьянит весна.
А жить уже осталось так немного,
И на висках белеет седина.
 

Ну, и так далее: «Идут, бегут, летят, спешат заботы, / И в даль туманную текут года…» Это – «Аравийская песня». Каждая песня – это новелла о жизни, к примеру, о мальчике при буфете «на мирном пароходе «Гватемала»:

 
Вас обижает мэтр за допитый коктейль,
Бьёт повар за пропавшие бисквиты, –
Что эти мелочи, когда мечты разбиты,
Когда в 12 лет уже в глазах печаль…
 

Всё это спето тихо, без всякого надрыва, с грустью приправлено немного юмором, но в целом надсадно и печально.

Если говорить о стране, то какие коктейли, какие бисквиты, в Советском Союзе идут экономические реформы, точнее, гальванизация отвергнутой в 1965 году реформы Косыгина, – об этом нам поведали на экономическом семинаре в Домжуре.

15 января

В серии «Мыслители прошлого» издали Владимира Соловьёва, с интересом прочитал. Из развлечений – чемпионат Европы по фигурному катанию. Бестемьянова и Букин показали «Русскую ярмарку» – шумную, безалаберную, вульгарную. А нас с Ще покорило безукоризненное, точное, изящное «Болеро» в исполнении английской пары Торвилл и Дин.

22 января

В двух коллективах совместного проживания на Студенческой улице – в «СПК» и «Центросоюз-ревью» (для иностранных читателей) – происходят склоки, дрязги, подсидки, борьба за власть. Очень противно, и мы с Гришей стараемся почаще избегать всего этого и часами пропадать в книжных магазинах и в выставочных залах. На эту тему я написал строки с посвящением Григорию:

 
Горько в стойло забиваться,
На соломе жёстко спать.
Хорошо б поразвлекаться
И куда-нибудь сбежать.
Побывать на вернисаже:
Рокотов, Пуссен, Ватто.
И, поспорив, бросить в раже:
«Господи! Да всё не то!..»
Мимо
универ-
мага
– промелькнуть – пусть будет пуст! –
Посмотреть на модернягу,
Впасть в безумие искусств.
Модильяни и Гуттузо
Кирико, Шагал, Дали, –
Сразу видно: мир не узок,
Расплывается вдали.
Нет подсидок и главенства,
Анонимок и возни.
Живопись – одно блаженство,
Совершенство, чёрт возьми!
Зарядившись так озоном,
Возвращаемся назад…
Здесь отравленная зона.
Долго ли терпеть нам, брат?!.
 

«Отравленная зона, – сказал Гриша, – это ты здорово придумал!» 17-го с Половиком рванули обедать аж в Фонд мира. По дороге обратно – Пушкинский музей, а там афиша о выставке Ватто и Домье. Конечно, соблазнились и продолжили обеденное время (привет Юрию Владимировичу Андропову!). Ватто мало – лишь две картины, в основном французские художники XVIII века – Друэ, Рау, Турньер, Ланкре Ванлоо. Заодно заскочили к импрессионистам. Что-то новенькое: «Белый дом» Утрилло. На раме выгравировано «дар М. Кагановича». Интересно, сколько даровых полотен хранилось у советских сановитых особ?..

Приехал домой и с удовольствием взглянул на свои репродукции Антуана Ватто, висящие на стене, – «Обезоруженный Амур» и «Опасный сон». И на следующий день на работе, 20-го (с точным указанием времени написания – 12.45), написал следующее стихотворение:

 
На остров Цитеру отплыть бы хотел
Подальше отсюда, от всех этих дел.
Здесь зависть и подлость, измена и ложь.
От гнусностей этих бросает так в дрожь.
 
 
Отплыть бы на остров, где милый Ватто
Искал утешенье когда-то давно…
Ах, все только ищут – не могут найти,
И всем нет покоя на этом пути.
 
 
Как нет всем блаженства, а есть маета,
Гремящая в шуме одна пустота.
А остров Цитера – блаженная смерть.
Ни видеть, ни слышать,
ни знать, ни уметь.
 

Да, строки, полные оптимизма. Редкий случай: мне самому понравились. И ясно, я – не Евтушенко…

Проездом из Парижа в Москву была тётушка Эло из Тбилиси (Елена Павловна Метревели, 1917). Мы её встретили и отвезли в гостиницу Академии наук (она ведь академик). Вручила какие-то сувениры, в том числе – таблетки аспирина. Аспирин из Парижа – это нечто!..

31 января

25-го получили с Гришей гонорар и отправились обедать в Домжур. Вольница. Гуляйполе, а не работа. В январском номере «СПК» мои материалы о Приморском крае, в том числе очерк о председателе Уссурийского рабкоопа Марии Тарачевой, которая в 19 лет, во время Отечественной войны была доблестной зенитчицей и сбивала вражеские самолёты. «Любовь к своему делу, высокий профессионализм и щедрое сердце – вот что несёт по жизни коммунист Мария Николаевна Тарачева», – в заключение очерка писал я и не лукавил при этом. Действительно, Золотой трудолюбивый народ, ему только вот с властью и антидемократическим режимом не повезло…

Из Владивостока пришло благодарственное письмо «за оперативное решение вопросов публикации материалов о нашем доблестном Приморском крайпотребсоюзе. У всех нас, кто близко с Вами столкнулся, останутся самые тёплые воспоминания о чудесном человеке, деловом, энергичном – Ю. Безелянском…». И подписи из той компании, которая меня «развлекала» на острове Русский. А ещё привет от Кати Зайцевой. А это кто такая? Не могу вспомнить. Никакой близости точно не было, а была, наверное, дефицитная мужская душевность…

Это из области приятного. Но было и неприятное, затемпературили оба – я и Ще, – в субботу, 28-го, отлёживались оба. А я ещё успел прочитать три стихотворных сборничка Арсения Тарковского, Галины Гампер и Николая Тряпкина. 30-го собрался с духом и поехал на работу. В троллейбусе водитель мрачно объявил по микрофону: «Будьте внимательны: билеты стали короче!» Сплошные изменения: ассортимент товаров уже, билеты короче, а солнце социализма высоко!..

18 февраля

В.П. всё время болеет. Её жалко, и нечем помочь, когда она, как Офелия, с седыми распущенными волосами, бьётся в надсадном кашле. А с 10 февраля начался больничный тур, 7-й по счёту. Мы с Ще то остаёмся одни, то снова с больным человеком, да и сами впадаем в какое-то нездоровье, возможно, даже чисто психологически…

А 10 февраля, после короткого пребывания у власти – 15 месяцев – ушёл из жизни Юрий Андропов, энергично взявшийся за проблемы страны, но ничего толком не успевший сделать. И вместо больного Андропова страну возглавил более больной и немощный Константин Устинович Черненко, как сказали «голоса», типичный аппаратчик и образец осторожности. Москву на время траурных дней закрыли – ни очередей, ни мешочников…

Ну, я тем временем завершил 7-ю книгу Календаря (1–18 мая).

28 февраля

Есть выражение «с собой увёл» – так вслед за Андроповым последовал ряд уходов: «великий писатель» Шолохов, маршал Батицкий, писатель Ермолинский, не совсем величина, а аргентинец Хулио Кортасар (1914), внёсший в литературу игровые мотивы – «Игра в классики». И в бисер тоже? Это – величина, бесспорно. Увы, признаюсь, я о нём читал критику, но не сами его произведения. Стоит на очереди… А вот Шолохов неплохо знаком. «Тихий Дон» – это бурлящий роман. А сам писатель частенько проявлял себя как отъявленный черносотенец, громя диссидентов. Пастернака обозвал поэтом старых дев, Даниэля и Синявского призывал поставить к стенке и расстрелять. Доживи Евгений Замятин до шолоховской поры, то Михаил Александрович непременно уничтожил бы Замятина из-за его романа «Мы». Этот роман мне дали почитать почти что тайно, я прочитал и обомлел: неужели это наше будущее и почти настоящее? Люди под номерами. Главный герой Д-503. Жёсткая система запретов и принуждений, в том числе любить и восхвалять Благодетеля. И главное: работать-работать до потери памяти. И внутри романа рассказ о «трёх отпущенниках», отпущенных на свободу и лишённых привычной работы. Замятин: «Несчастные слонялись возле привычного места труда и голодными глазами вглядывались внутрь…» Они были приучены и знали только рабский труд…

4 марта

Совпадение: в день рождения 2 марта – 52 года! – привезли из больницы В.П. Более того, даже отметили мой праздник. Ще испекла блины, и достали припрятанную баночку с красной икрой, плюс сделанное мясо, и приглашённый к нам Половик наворачивал так, что только скулы трещали. А потом подрулила его молодая жена Лена с бутылкой шампанского, и вот уже получилась маленькая компания. На десерт ликёр «Бенедиктин» и соло Лены – подвыпила и шумно выступила, ругая на чём свет стоит сидящего рядом мужа Гришу: стихи не пишет, спит отдельно, муж-заочник, что-либо сочинять и творить не хочет, все вечера проводит у телевизора, лентяй первостепенный и т. д. Мы с Ще обомлели. Гриша на следующий день извинялся: «Вроде она всегда такая нейтральная, тихая, а тут разошлась…» Да, вот тебе и жена на 15 лет моложе мужа. И вспоминается запись Ильи Ильфа: «Семейные драмы идут без репетиций».

Но что мне до проблем Гриши? – пускай разбирается сам. У меня свои проблемы: мне 52 года, больная тёща и тихо фырчащая Ще. Володя Иванов опять же потихоньку принёс мне ещё одну запретную книгу – «Приглашение на казнь» Владимира Набокова. Читал с упоением – это вам не «Годы без войны» Ананьева, это настоящее… Где вы, новые Замятины и Набоковы, чтобы показать миру вошедшую «нагишом растрёпанную действительность», как выразился Гоголь. И стихами чужими не прикроешься:

 
И кричит душа моя от боли,
И молчит мой чёрный телефон…
 

13 марта

Ждал трёх праздничных дней (8 марта плюс суббота-воскресенье), и они мгновенно пролетели. И снова «СПК»-муть. Лёня Гейман сманивает на новую работу – в Энциклопедию.

 
В жизнь заглянула новая леди
Со странной фамилией – Энциклопедия.
И говорит, искушает, как бес:
Питаю, мол, к вам я большой интерес…
 

Сейчас в редакции замыслили Шахматную энциклопедию и ещё что-то, нужен квалифицированный работник. Заманчиво, но если честно, я так обленился в своём журнале и отвык вкалывать за з/п, что и страшновато: одно дело – вкалывать для себя для Календаря, другое дело – на чужого дядю…

Дома по комнатам бродит В.П. Зашла в нашу комнату, а там – бог знает что: зять читает дочери стихи. И тёща нервно: «Вот вы стихи читаете, а у вас на кухне картошка кипит…» Без комментариев… В выходные немного гуляли и слушали пластинку Утёсова: «У меня есть новый патефончик…» и «Ой, лимончики, мои лимончики, / Да вы растёте на моём балкончике…» Глупость, но очаровательная… А ещё в к/т «Ленинград» смотрели «Тутси» («Милашка») американского режиссёра Сиднея Поллака. Дастин Хоффман и Джессика Ланж…

17 марта

Где-то вычитал про термин «шутэны» от слова «шут»: неприятные розыгрыши, насмешки (сегодня это называется троллинг: кого-то троллить. – 23 октября 2018 г.). В прессе лягнули Андрея Вознесенского, на Таганке сняли Юрия Любимова, и театр возглавил Губенко. В Колонном зале в связи с 60-летием «короновали» Юрия Бондарева: срочно после ухода Шолохова нужен классик отечественной литературы. Бондарев – классик. Ещё один шутэн.

20 марта

Попали на творческий концерт Михаила Жванецкого. Концерт полуофициальный-полунелегальный, афиш нет. Жванецкий читал бумаги из своего портфеля, и зал немел, а потом грохотал от хохота, слушая смелую критику «отдельных недостатков» в стране. И у многих мысль: пора этого дерзкого крамольника-сатирика брать!.. Хотя на партию и режим он не покушался, а вот на дефициты!.. «Где именно растёт гречиха?..» Гречка – острейший дефицит. «Тонкий слой интеллигенции» (выражение Жванецкого) от души гоготал… А Жванецкий поддавал жару, что надо лучше работать: «Тщательнéй, ребята!..»

27 марта

Сочинил монолог хлюпающего редактора. Вот выдержки:

Где найти бедному редактору тихое место? Чтоб не гремело, не лихорадило и не взрывалось?.. Чтоб главный редактор был тих и кроток, как лесная фиалка, и к тому же благоухал любезностью… Где, скажите мне, где? Я помчусь туда на такси, не доверяя медлительному трамваю. Я буду тщательно вытирать ноги, чтобы не наследить и не осквернить редакционный храм грязью интриг и склок… Куда попрятались такие редакции, где отлажен технологический процесс прохождения рукописей, где работают мягкие, интеллигентные люди, которые знают дело и умеют нормально разговаривать? Не бьют по голове и не пинают ногами, где, скажите, где?..

29 марта

Провожал Ще в Гродно, нет, какая-то ознакомительная, туристическая поездка от работы, в общем плацкартном вагоне… А когда поедем вместе на отдых, в путешествие? Несбыточная голубая грёза…

8 апреля

Ще вернулась 2-го полная впечатлений… Из Тбилиси прислали бандероль с книгой «Иверский свет» Вознесенского… На Щекиной работе был концерт Александра Дольского, и концерт вылился в смотрины мужа Анны Львовны… Песни Дольского вполне ничего, но до Галича, Высоцкого, Окуджавы ему как до Луны…

15 апреля

Теплынь, а у меня насморок и простуда… А В.П. начала сезон с сидения на стульчике на балконе – давно уже не выходит на улицу… Из прочитанных книг больше всего понравились эссе и биографии знаменитых людей Андре Моруа…

22 апреля

60 лет назад, 22 января 1924 года, ЦК РКП обратился к партии и народу в связи со смертью Ленина: «…Мы твёрдой ногой стоим на земле. В европейских развалинах мы являемся единственной страной, которая под властью рабочих возрождается и смело смотрит в будущее…» И вот спустя десятилетия – разваливаемся мы, а не Европа. И как разваливаемся? Со свистом, с неизжитыми пороками, недостатками и фобиями, в частности, с бытовым антисемитизмом.

18-го пораньше ушёл с работы, чтобы выполнить некие хозяйственные функции по дому: сдал бельё в прачечную, скопившиеся бутылки и на эти жалкие денежки купил болгарское вино «Медвежья кровь». Естественно, стоял в очереди и услышал, как кто-то сзади меня, женщина средних лет, сказала другой гражданке, при этом стрельнув глазами по мне: «А евреи на Пасху пьют кровь младенцев… Мне-то хорошо, у меня детей нет…»

Я услышал и обомлел от такого махрового невежества: в столице мира и в таком образцовом городе Москве, как каждый день подчёркивает пропаганда, такая вот гнусь. Разреши завтра еврейские погромы – побегут толпою спасать Россию от жидов. Вот такие ладушки спустя 60 лет после смерти Ленина, в крови которого тоже текла еврейская кровь, но этот факт держался в архивных секретах…

В сборничке Олега Чухонцева «Слуховое окно» вычитал строки:

 
Мы пили когда-то – теперь мы посуду сдаём…
…Теперь мы трезвее и реже сидим за столом,
Где нет уже многих и мы уж не те между нами…
 

Что ещё? Продолжаю печатать свой исторический Календарь. Листал стенографический отчёт о Втором съезде РСДРП, где состоялся раскол на большевиков и меньшевиков. Съезд собирался тайно в Брюсселе и Лондоне. И сколько там было среди депутатов евреев: Цедербаум (он же Мартов), Левин (Егоров), Пиккер (Мартынов), Мошинский (Львов), Гинзбург (Кольцов), Штокман (Горский) и т. д. А скажи сегодня, что множество евреев стояли у колыбели партии и совершили революцию, то… То-то и оно.

5 мая

На горизонте появилась поездка в Чехословакию, и Ще перестала причитать: «Ничего не видим», «Никуда не ходим». На это есть причина: больная В.П. Далеко из дома не уедешь, только вот Серебряный Бор 2 мая. А уже вечером умудрился печатать Календарь под музыку пластинки с ритмами Гарфункеля и Саймона, пение Энди Вильямса и Дина Мартина, под мелодии оркестра Джеймса Ласта. И что удивительно: печатание шло хорошо: пассажи о Жорж Санд, Бакунине и Гершензоне. Развлечение интеллигентов в эпоху развитого социализма… Вера Павловна благодушно смотрит на зятя: не пьёт, не курит, не дебоширит, не сквернословит, как многие мужики, а только тикает на машинке, и называет меня «тикальщиком».

7 мая

Встали в 4 часа утра – я провожал Ще в Чехословакию… На днях повстречался с Луизой, и она рассказала о последних новостях на Иновещании. Банан по-прежнему свирепствует и бросает очки на стол: «Ну не дают работать!..» В журналистику попёрли сыновья и дочки маститых: журналистика престижна. «А ты как?» – спросила Луиза. На это я ответил: «Всё непросто, всё сложно, как сама жизнь…»

13 мая

Где-то у Шкловского вычитал: «Течёт время, как вода, смывает память». Всё верно. Чтобы не всё смыло, немного запишу. Думаю о Ще, как она там в Праге, повели ли группу в ресторан «Бебетка» или в специальный винный – «У маркизы». Какой выбор пивных: «У Фауста», «У Бонапарта» – за свободомыслие и поплатились чехи в августе 1968-го. А тут в Москву пожаловал испанский король Хуан Карлос I с королевой Софией. Вера Павловна, глядя на телеэкран, прокомментировала: «А эта королева нашей Анне в подмётки не годится!..» Я не спорил…

И ещё о высоких людях. На Кутузовском проспекте, глядя после обеда, стал свидетелем, как к дому, где жил Брежнев, подкатила чёрная «Волга», из неё вышла бывшая первая леди страны с какой-то старой напарницей, и они поменяли цветы на подставке мемориальной доски Леонида Ильича. Цветы падали, они их поднимали, и никто не пришёл на помощь, седой водитель-охранник смотрел на всё это равнодушно. В общем – «глориа мунди», как говорили древние: «Sic transit gloria mundi». 18 лет правил страной Брежнев, умер – и кому он теперь нужен?..

Редакции «СПК» и «Ревью» провожали Сергея Луконина, сына поэта Михаила Луконина, на Цветной бульвар, в журнал «Наш современник». Прямо на глазах человек уходил в большую литературу. Я написал шуточные строки:

 
Признаюсь: плачу, слёзы лью –
Звезда скатилась с небосклона –
Уходит из сосед-ревью
Наш современник С. Луконин…
 

Он в литжурнал, а я помчался за очередными знаниями в библиотеку: взял монографию о Жорж Санд, воспоминания о Леониде Андрееве и Бабеле, стихи Межирова, книгу Рассадина о поэтах пушкинской поры.

Ремарка из будущего. Мне до большой литературы оставалось ждать 10 лет – первая книга «От Рюрика до Ельцина» вышла в январе 1994 года.

В «Утренней почте» по радио звучала ироническая песенка:

 
Мы купили пианино,
Сколько клавиш у него!
Мы купили пианино,
Интересно, для кого?
Папа занят, мама тоже,
Остаёмся я и дед.
Только мы играть не можем,
Потому что слуха нет…
 

17 мая

В дневник всё время влезают какие-то отдельные детали, к примеру, услышанные факты о положении торговли на Западе и у нас, что были обнародованы в Доме политпросвещения, куда я хожу по долгу службы. У нас в стране до 90% ручного труда, на Западе почти всё механизировано… А в Домжуре зав. промышленного отдела «Правды» Парфёнов жаловался, что стоят трактора, комбайны, не работают станки – нет рабочих квалифицированных рук, зато с каждым годом растёт число управленцев, чиновников – инструкции, приказы, бумаги… Беда и с руководителями: не умеют руководить. Всюду кризис, нет профессионализма…

20 мая

18-го рано утром прилетела из Праги Ще. С подарками. Мне обломилась чёрная куртка-ветровка из серии «модни новинка», и было несколько вечерних рассказов о Вацлавской площади, о Нерудовой улочке и т. д. Много радости от впечатлений и много печали от сравнений: мы живём значительно хуже чехов. Мы отстающие и нищие…

27 мая

На работе травил редакцию Фомин, вернувшись из Швейцарии с кооперативного конгресса: райское капиталистическое житьё. Но что об этом!.. Вот у нас, как сообщил встретившийся в Домжуре Феликс Медведев, готовится литературная реабилитация 20 авторов, стало быть, будут издавать. После 17 лет проволочек издали какого-то Рейна, мне неизвестного (с которым позднее мы даже слегка и подружились – с Женей Рейном, другом Бродского. – 26 октября 2018 г.).

2 июня

Теле-, радио– и газетные обещания «поднять народное благосостояние на качественно новую ступень, улучшить весь комплекс условий жизни советских людей». Слова-то какие казённые, чужие, холодные, и народ вычитывает подтекст: будет ещё хреновее!.. А я продолжаю себя занимать и отвлекать, долблю Календарь, читаю книги. Увлёкся выпусками сборников «Современная драматургия» – Валентин Азерников, Людмила Петрушевская и другие авторы, у всех – густопсовый быт, отсутствие любви, денег, товаров, одиночество, ожесточённость…

Встречались в Домжуре с Витей Черняком. Жалуется: трудно даются вольные хлеба, не всё написанное принимают, а платят и того меньше. Но свобода: «не хожу на работу, не вижу эти паскудные рожи и не вступаю с ними в контакт…» И ещё признание: «пробиться со сценарием на студию всё равно что найти кошелёк с деньгами на улице».

10 июня

Были в гостях у Куриленков, подрулили Лена Чижова и Коля Меркулов. Боже, какие они старые, с измученными лицами (себя-то мы не видим со стороны!). Отработанный человеческий материал! Да, жизнь – жестокая штука. И как спрашивал Георгий Иванов:

 
Что ж, дорогие мои современники,
Весело нам?
 

Из событий: проходил Совет Центросоюза: все республики, края и области приехали в Москву. Было занятно видеть, как Фомин обхаживал председателей потребсоюзов, как брал за руку и что-то ворковал на ушко. Блатмейстер – это точно. Мастер обделывания личных делишек: я вас прославлю в журнале, а вы уж мне… Я так не могу и категорически не хочу. Вот и другой гроссмейстер Х., бывший плехановец, сидел в президиуме в третьем ряду за затылком секретаря ЦК партии Капитонова и, кажется, от важности созерцания партийного затылка чуть ли не падал со стула. Да, я язвлю, а как иначе комментировать. Кстати говоря, очень популярны в настоящее время анекдоты о неудачнике и несмышлёныше чукче. Чукча – не национальность, а диагноз неумелости и неловкости.