Текст книги "Записки о способностях"

При всем том, что наличие у нас способности испытывать чувства, очевидно, принять сходу, что это способность именно души, не просто. Это должно быть выведено строгим рассуждением из наблюдений. Старая психология однозначно говорила, что «чувствующая способность» принадлежит душе. Новая отбросила это даже без спора, просто как несущественное суеверие.

При всем том, что этот подход новой науки был политическим, то есть приемом в битве за власть над миром, а отбрасывали ради того, чтобы изгнать из нашего сознания душу, все же вопросы и сомнения остаются: вдруг это было сделано верно? В политических спорах истина не рождается, и я намерен не отбрасывать устаревшие взгляды огульно, а проверить, нет ли за ними какой-то действительности. Начну с того раздела книги Зубовского, что называется «Круг способностей чувствующих».

Существует большое искушение обойтись с учебником старой психологии, как я пользуюсь новыми учебниками: просто сходу найти то место, где Зубовский определяет, что такое чувство, и сличить это с моими понятиями. Однако этот искус коварен. Дело в том, что у меня вполне современные понятия об этом явлении, а это значит, что они рождались в рамках современного мировоззрения. Иначе говоря, это иной способ видеть мир, и я, безусловно, произведу насилие над старой психологией, если буду вырывать из нее куски и рассматривать их в рамках чуждого им мировоззрения.

Поэтому мне придется сделать попытку понять Зубовского относительно целостно. Поэтому последовательно повторю все его рассуждения о чувствах.

Итак, § 80 «Предмет и виды способностей чувствующих»:

«Человек природою, с одной стороны, телесною, а с другой – духовною, имеет теснейшую внутреннюю связь с предметами и существами всех миров, так что в них почерпает для себя силы и жизнь.

Определить степень отношения сих предметов к нам благотворного или вредного – вот главная задача чувствующей стороны человека». (Зубовский, с. 103–104).

Я ожидал чего-то вполне знакомого, вроде определения эмоции как переживания. И вдруг оказываюсь в совсем незнакомом мире, точнее, сразу в нескольких мирах, населенных различными существами. И существа эти не безразличны ко мне, они ко мне как-то относятся, а это мне важно! Почему?

Вероятно, от этого зависит моя жизнь, что можно разложить на составляющие части: выживание и качество жизни. Однако это лишь предположения.

«Но поелику определить это нельзя иначе, как ощутив наперед состояние собственной своей природы, то первую задачу чувствующей души составляет ощущение состояний как своих собственных, так и тела, с которым она соединена». (т. ж. с. 104)

Звучит, как призыв к самопознанию. Но это не так. Самопознание – произвольная деятельность, которой можно и не заниматься. А чувства рождаются непроизвольно. Значит, здесь речь идет о чем-то ином.

Ощутить состояние своей природы – явно действие привычное и естественное, причем настолько, что мы даже не замечаем, как его делаем. Самый яркий пример – обида или удовольствие. Они просто приходят, как если бы я ничего и не делал. Но я, определенно, перед этим «ощущал состояние своей природы», а затем некто снаружи оказал на меня воздействие – вредное или благотворное. И я ощутил либо обиду, либо удовольствие. Вероятно, их можно считать своего рода изменениями состояния этой самой моей природы.

Следовательно, изменение моего состояния после воздействия другого существа, определенно, вызвало к работе нечто, что оценило, как изменилось мое состояние, что значит, насколько ухудшилась либо улучшилась моя жизнь и моя способность выживать и жить хорошо.

Эта способность, определенно, – некое самоощущение, которое следит, с одной стороны за состоянием моей природы, а с другой – за «степенью воздействий» других людей. Что, в сущности, значит, за силой воздействия. Ведь я, определенно, обижаюсь тем сильней, чем сильней меня обижают.

Таким образом, орган, который мы исследуем – это некое «самоощущение». Это условное название для органа, потому что пока речь идет лишь о работе, которую он выполняет. Но я сохраню это условное название «орган самоощущения» пока не пойму, что же это такое. Сейчас гораздо важнее одно – именно его работа рождает чувства:

«Вследствие же ощущения состояний души и тела и отношения к нам предметов в душе рождаются различные чувствования» (там же)

Ожидается, что Зубовский скажет, что так рождаются чувства, но он использует странное для современного человека имя чувствований. Это не случайно и вполне разумно. Ниже это становится понятным:

«Этими тремя отправлениями определяется круг всех действий чувствующей души.

Отправления первого рода совершаются способностию, которую мы назовем способностию ощущения отношения к нам предметов; отправления второго рода происходят в самоощущении, отправления последнего рода – в сердце» (там же)

Есть тело, есть душа и есть другие существа и предметы, которые к нам как-то относятся. От ощущения их отношения рождаются разные чувства, хотя многие из них мы могли бы назвать и ощущениями. Так ты сел на бревно, из которого торчит сучок или гвоздь, и ты испытываешь чувство боли, хотя это всего лишь ощущение. Ты хочешь есть, хочет есть тело, а ты испытываешь чувство голода. Хотя и его можно назвать ощущением.

Но вот если у тебя обида, либо любовь, это ощущением не назовешь, это только чувства.

Таким образом, оказывается, что самоощущение – это еще один орган восприятия. Возможно, состоящий из нескольких органов. Зубовский излагает эту тему несколько путано, но лучше, чем она излагается сейчас. И само определение чувства, как завершения работы некоего воспринимающего органа, содержащее в себе оценку того воздействия, которое на меня оказано, снимает все противоречия, которые так смущают психологов.

Чувства – это завершающая часть работы самоощущения, ведущая к выбору действий. Не оценив происходящее и степень его опасности или благотворности для тебя, невозможно действовать. Значит, чувства – важнейшее орудие выживания.

Все, что необходимо для их понимания и использования, как и говорил Зубовский, – это способность «ощущать собственную природу». Вот это и есть главный вопрос: о какой природе идет речь?

Старая психология исходила из того, что природа человека двойственна, соответственно, ему присущи и два вида самоощущения:

«Самоощущение обращается или к телесной природе нашей, или к духовной. В первом случае оно определяет состояние тела, а во втором – состояние души.

Самоощущение, определяющее состояние нашего тела, можно назвать самоощущением телесным, а самоощущение, открывающее состояние души, можно назвать самоощущением душевным» (Зубовский, с. 105).

В добавление к этому еще раз повторю: и то и другое самоощущение, «определив состояние тела» или души, вызывает чувства. Но чувства телесные мы вполне можем называть ощущениями, что принимается русским языком, а вот душевные чувства – только чувства.

Это легкое и для современного человека слабоуловимое различие, тем не менее, говорит о том, что речь идет о разных природах. Но что это?

Я бы сделал шаг, который Зубовский не делает: можно говорить о природе телесной и природе душевной, а можно говорить о двух телах: тели и душе. Во втором случае становится понятней, почему в русском языке существуют два способа говорить о, казалось бы, одном и том же самоощущении. Народ видел оба человеческих тела и создал для их описания особые языки. При этом, как это всегда было в развитии культуры и языка, для более сложных и тонких понятий используется язык описания уже известных вещей.

Так понятие пространства было обретено человеком раньше, чем понятие времени. И мы говорим о времени, используя пространственные понятия. Создавая механику, люди использовали язык описания человеческих тел, благодаря чему в механизмах появились колена, головки, ножки, руки. То же самое, возможно, происходило и с описанием души. Многие телесные понятия использовались и при разговоре о душах. Но были и особые понятия, которые больше подходят для души, чем для тела.

Похоже, понятие чувства, исходно обозначавшее способность воспринимать, ощущать и даже познавать, как это просматривается в словах “чуять”, “чувствительность”, стало использоваться именно как имя для восприятия душевных состояний. Но если душа – это тело, значит, неопределенное понятие «состояние» становится гораздо понятней. В сущности, оно означает жизнеспособность любого из тел.

Тела либо разрушаются, либо благоденствуют. Именно за этим следит самоощущение и именно это отмечается чувствами. Но кто деятель самоощущения? Кто этот сам, кто ощущает? Как кажется, этим деятелем должен бы быть Я сам. Но все далеко не так просто.

Я застает чувство или ощущение уже готовым и лишь использует его. Я ничего не знает о том, пуст желудок или полон. Но если тело хочет жить, оно должно сообщить мне о пустоте желудка. Тогда я начну действовать. Сообщает оно чувством голода. И я, кстати сказать, не всегда сразу замечаю эти ощущения. Значит, чувство это должно быть, чтобы я его испытал.

Или же голод вообще не проявляется в теле чувством, – он просто есть, а я однажды должен его заметить как некие особые ощущения в теле. И вот когда я замечаю эти ощущения, они и превращаются в чувство, которое я теперь могу испытывать. Как если бы именно осознавание их мною и превращало их в чувство.

Тут я пока ни в чем не уверен и лишь подбираю понятия, подходящие моим ощущениям. Тем не менее, очевидно, что должно быть нечто, какой-то орган, который и должен представить ощущение или чувство моему Я. В отношении тела все кажется довольно простым даже в первой половине девятнадцатого века:

«Нет никакого сомнения в том, что органом телесного самоощущения служит нервная система… Отсюда само собою следует, что область телесного самоощущения простирается дотоле, доколе простирается в теле человеческом нервная система: где не проходят нервы или где они лишаются чувствительности, там нет никакого ощущения вообще, там нет и самоощущения» (там же с. 105–106).

Оставляю этот предмет физиологам, как и понятие ощущений оставляю за телом. Меня гораздо больше интересует предмет психологии и собственно чувства. Хоть они и тоже произведения самоощущения, но самоощущения другого тела и произведенные другим органом.

Очевидно, что у всех тел должно быть подобие. А это значит, что у души, подобно физическому телу, должны быть свои органы. Это не значит, что у нее должны быть такие же органы, как у тела. Не такие, но органы быть должны. Иначе уподобление оказывается неверным, и тогда душа – не тело.

Но то, что душевные органы вовсе не такие, как телесные, делает этот поиск чрезвычайно сложным. Мы не знаем, что искать и как искать. Остается лишь описывать проявления души и задаваться вопросом, если душевные чувства сходны с телесными ощущениями, значит, мы это сходство видим и узнаем. А раз так, значит, мы знаем о душе гораздо больше, чем сами подозреваем. Нам просто трудно осознать собственные знания, так они привычны и естественны. Ведь мы даже не в силах разделить свои ощущения, относящиеся к телу, на телесные и душевные. Но ведь душа живет в теле и горячо переживает за его благополучие!

Значит, когда тело болеет или повреждается, болезненные ощущения испытывает и оно, и душа. Но мы этого не осознаем. Для нас все ощущения едины. Но в одном случае их поставляет нервная система, а в другом – тот орган, который эти сообщения нервной системы перерабатывает для души.

Когда выходишь из тела, ощущения оказываются настолько телесными, что тебе кажется, что ты просто сел в кровати. И лишь оказавшись парящим под потолком, ты понимаешь, что все ощущения – обман, а ты просто никогда не разделял телесные ощущения от душевных, считая их все телесными.

Чтобы понять, каким же органом производятся чувства и совершается душевное самоощущение, надо подымать культуру самонаблюдения. А для этого придется много думать, разбирая самые привычные вещи.

Что отслеживает нервная система в теле? Как говорят физиологи и психологи – некий гомеостаз, равновесие организма и окружающей среды. Что это такое? Если говорить проще – ту самую жизнеспособность тела. Разрушается оно или благоденствует, болеет или здорово. Исходя из этого, и избираются действия.

Если душа – тоже тело, она должна иметь орган, следящий за тем же самым. Но орган этот еще надо суметь разглядеть. А вот его деятельность очевидна. Мы всегда пристально наблюдаем за тем, больна наша душа или здорова.

Старые психологи тоже не обладали достаточным искусством самонаблюдения, чтобы однозначно рассмотреть органы души. Большей частью они говорят о той работе, которая этими органами производится. Если считать орган своеобразным деятелем, то описание его деятельности – это уже приближение к описанию самого органа.

Что такое орган? В греческом это слово обозначало орудие, инструмент. В анатомии или физиологии – это любая особая часть тела, которая решает свою задачу и, как говорится, морфологически выделена. То есть имеет особую форму, образ, который делает эту часть тела условно независимой от остальных. Таким образом, лучшим переводом греческого органа на русский, пожалуй, является орудие, но в значении части тела.

Если принять такое значение органа, то очевидно, что орудие должно производить какие-то действия, некую работу или деятельность. Если уж быть совсем точным, то это должен делать некто, являющийся хозяином орудия. Но пока вопрос о хозяине душевных орудий я оставляю за рамками, условно обозначая его как саму душу. Есть соблазн посчитать таким хозяином Я, но если уподобление души телу верно, то мое Я не очень-то управляет действиями телесных органов. Вероятно, то же самое и с душой.

Тем не менее, описать деятельность орудия – это значит сказать об органе самое главное. После этого остается лишь найти его в теле и определить, как оно это делает. Зубовский описывает несколько видов деятельности, производимых душой. Совершенно очевидно, что хоть деятель и душа, но в ней должно быть нечто, что отвечает именно за такую способность. По крайней мере, наблюдая повторяющиеся действия или состояния, мы вполне можем говорить о наличии органа или орудия, с помощью которых это делается.

Итак, первый орган – это самоощущение души. Но самоощущение лишь свидетельствует о том, что есть внутри этого тела. Свидетельствует и подает знаки, когда нечто вызывает его тревогу. Внутри же должны быть органы.

«И душа, подобно телу, бывает в двух главных состояниях: в состоянии здоровья и состоянии болезни» (Зубовский, с.109).

Отслеживать болезнь и здоровье души – главная задача душевного самоощущения, если верить старой психологии. Возможно, это некое сужение предмета, но я пока приму такое определение. Хотя заявления старой психологии далеко не всегда надо брать на веру. К примеру, как люди не просто верующие, но в силу своих духовных должностей призванные убеждать в вере, профессора психологии нисколько не сомневались, что душевное здоровье связано исключительно с верой в Бога.

Для них это было обосновано исходным рассуждением, ставшим их мировоззрением. Мировоззрение это было теологическим, и потому запросто отметало любые естественные объяснения, если они не укладывались в принятую схему:

«Здоровье души состоит в согласном и стройном стремлении всех сил ее к одной цели, указанной Богом, а болезнь души состоит в уклонении или всех сил ее, или некоторых только от сей цели. Уклонение от цели, указанной высочайшею Волею, есть противление сей Воле, которое мы называем грехом.

Итак, болезнь души составляет грех, а здоровье – добродетель» (т.ж.).

Целью, якобы указанной Богом, богословы считали самого Бога. Пока эта установка воспринимается отдельно от всего остального, она вызывает ощущение возможности: а почему бы не считать целью мироздания – слиться со своим творцом?! Но когда рассматриваешь ее в мелочах, вроде вопроса о душевных болезнях, появляются несоответствия. Можно ли считать грехом идиотизм? Является ли клинический идиот грешником, и даже более того: может ли он быть грешником?

Христос призывал стать нищими духом. Что это значит, понять трудно, но, похоже, означает это именно такую простоту ума, какая бывает у детей и идиотов. По крайней мере, Достоевский именно так его понял. Да и юродивых, которые в изрядной своей части были людьми душевнобольными, наш народ предпочитает считать святыми. И уж точно не виноватыми в грехе.

Боюсь, что профессора и теологи несколько переумствовали, пытаясь истолковать то, что видели в окружающем мире, как волю божию. И как раз они-то и навязывали людям искусственное поведение, в сущности, насилуя ту самую Волю, о которой так пеклись. Да и то сказать – немалый искус вещать от такого Имени!

Как бы там ни было, но выведенную Зубовским формулу можно принять лишь как частную, точнее, как одну из частей чего-то большего:

«Поэтому душевным самоощущением мы определяем степень греховности нашей и степень святости» (т.ж.).

Точнее было бы сказать, что душевным самоощущением мы определяем здоровье и болезнь души, включая и степень греховности, и степень святости. Но в таком случае рождается необходимость определения святости – она явно как-то должна быть связана с душевным здоровьем. Вопрос же о связи греховности с душевными болезнями я пока оставляю открытым, но не потому, что душевная болезнь – это вовсе не грех. А потому, что мы можем сильно ошибаться в определении душевных болезней.

Очень даже возможно, что то, что мы считаем душевными болезнями, вроде того же идиотизма, в действительности, болезни телесные, но перекрывающие душе возможность проявляться сквозь тело. И тогда старая психология права: душевными болезнями является лишь то, что относится только к душе. А к ней относится лишь то, что можно называть святостью и греховностью.

И тогда без определения душевного здоровья и душевной болезни нам вообще не продвинуться ни к чему. Но создать такие определения сможет лишь тот, кто хорошо различает душу и тело, а это совсем не просто!

Зубовский излагает некую школу, позволяющую научиться этому искусству. Но изложение его становится все менее внятным, как если бы ему было трудно удерживать видение:

«Но здоровье и болезнь души, равно как здоровье и болезнь тела и известные к нам отношения предметов, производят в ней особенного еще рода состояния, которые мы называем чувствования. Душевным самоощущением наблюдаются и сии чувствования. Самоощущение, определяющее степень греховности и степень святости души, называется иначе совестию» (т.ж.).

Душевные болезнь и здоровье вызывают в нас чувства. И мы можем их видеть в себе с помощью самоощущения. Но самоощущение, очевидно, делится на несколько органов или орудий, одно из которых как раз и следит за святостью и греховностью. Это совесть. Видимо, она тоже может считаться одним из органов души.

Должно ли понимать ту последовательность утверждений, которую выстроил Зубовский, как приравнивание совести к одному из чувств? Или же чувствами являются святость и греховность? Последнее явно противоречит русскому языку. Святость и греховность – это состояния. А что такое совесть?

Доверять богословам в отношении языка трудно, они люди идеи, поэтому они, как и ученые, любят приписывать обычным словам русского языка нужные им значения. Не надо забывать и о том, что православие, как вера гречески-иудейская, прививалось в русском сознании искусственно. Поэтому перед ним стояла чрезвычайно непростая задача поиска русских соответствий греческим и еврейским понятиям.

Вот определение совести из «Полного православного богословского энциклопедического словаря» 1912 года издания:

«О существовании в человеке естественного нравственного закона непосредственно говорит каждому совесть…

Совесть имеет седалище во всех трех общеизвестных психических силах: в познании, чувствовании и воле. Самое название – «совесть» (от ведать, знать), а также обычные в разговорном языке выражения – совесть «заговорила», совесть «признает» это или «отвергает» показывают, что в совести есть элемент познания.

Ощущение, далее, в совести радости или скорби, довольства и мира или недовольства и беспокойства сродняют совесть с чувством.

Наконец, мы выражаемся: совесть «удерживает» меня от этого, или совесть «заставляет» меня сделать это, следовательно, относим совесть к воле.

Таким образом совесть есть «голос» (как обыкновенно выражаются), возникающий из своеобразного сочетания всех трех психических способностей» (Полный…,с.2085).

Впечатляющая широта взглядов и неопределенности. Вообще-то у нас все понятия особенные, но когда их не хватает, используем «как обыкновенно выражаются»…

Если совесть – это «голос», то голос чего? Души? Или же она вообще нечто самостоятельное, потому что, если уж исходить из обычного языка, то исходное выражение будет «голос совести». Это не совесть есть голос, а у совести есть голос. И этим внутренним голоском она постоянно вмешивается в мои знания о том, как надо жить и поступать.

В сущности, совесть сверяет поступки человека с неким образом. Образ этот, если не вглядываться глубоко, можно исходно определить как «естественный нравственный закон». Существует ли таковой, мы не знаем, но я готов это допустить. Однако, с психологической точки зрения, это несущественно. Почему?

Потому что, с одной стороны, человек всегда вправе избирать, следовать ли этому закону. А с другой, для действительного исследователя имеет значение не вера, а действительность. Что значит, что нравственный закон обретет право на существование в рамках моего мировоззрения так скоро, как будет обнаружен в жизни.

Пока же наблюдение показывает: человек действительно сверяет свою жизнь с неким образом, который вполне может быть нравственным законом, а может – и просто неким решением самого человека о том, как ему жить. Несоответствия тут же становятся ему видны, но воспринимается эта подсказка как некий внутренний разговор с самим собой. Именно так мы и слышим «голос совести».

Далеко не все русские словари знали о совести. Ее нет у Чудинова и Стояна. Зато Даль дает прекрасное определение:

«Совесть – нравственное сознание, нравственное чутье или чувство в человеке; внутреннее сознание добра и зла; тайник души, в котором отзывается одобрение или осуждение каждого поступка; способность распознавать качество поступка; чувство, побуждающее к истине и добру, отвращающее ото лжи и зла…»

Очевидно: Даль не сомневался в том, что совесть – это чувство, что значит, один из органов самоощущения. Главным признаком чувства, что уже бесспорно, является оценка. Но самоощущение оценивает состояние тел – физического либо души. А вот совесть, похоже, потому и выделена как особое орудие или орган, что она действительно отличается, она оценивает не состояние души, а мои поступки. А оценив, меняет состояние!

Совершенно очевидно, что совесть воздействует на душу, угнетая ее, если мои поступки перестают соответствовать тому образу поведения, который я избрал. Не нравственному закону свыше, а именно избранному нравственному закону, который и есть образ поведения. Доказательством этого является наличие очень разных нравственностей у разных людей.

У кого-то совесть молчит там, где у других вопиет. Кто-то прощает себе многое, но гнетет за такое, что для других не является даже нравственным нарушением. Нравственность лишь в умах мыслителей, вроде Канта и его предшественников, была спущена человечеству свыше. В действительности, она творилась культурно-исторически. И то, что для одних народов является грехом, для других – подвиг и честь.

Это не значит, что при этом не существует какой-то высшей нравственности, нравственности тех, кто творил и учил человечество. Но она, как и воля Божия, всегда вопрос свободного выбора. Даже если она есть, человечество живет так, как это сложилось исторически. И соответственно оценивает свои поступки.

При этом совесть есть не только у людей веры. И наоборот: слишком много людей бессовестных пробираются в высшие иерархи Церкви. Любая карьера требует определенной степени бессовестности. Власть, вообще, развращает…

Совесть, безусловно, говорит со мной, и она, столь же безусловно, говорит не о состоянии тела и даже не о состоянии души. Она говорит именно о том, что называется нравственными поступками. Но что есть нравственность?

Это следующий вопрос, который требует определения. Даль вслед за русским народом связывает совесть с добром, злом, истиной и ложью. Нравственность в бытовом смысле – это нравы определенного народа. Они всегда таковы, какими их сделала борьба этого народа за выживание. Требование государства отдавать жизнь за его защиту – это пережиток той первобытной нравственности, которая возникала естественно.

Нравственность христианская не естественная и даже противо-естественная. Это выражение не хулительное, оно создано самими христианскими мыслителями и означает, что это нравственность, имеющая иной источник. Источник этот предполагается не в этом мире и вне его природы. Он – существо иного естества и иных качеств.

Наука вселила в наши души сомнение в том, что такое существо есть. Понятие «естествознание» или «естественная наука» возникли не для того, чтобы заявить предметом изучения природу, а для того, чтобы противопоставить себя врагу, который изучал нечто внеприродное и надприродное.

Но для психолога это не важно. Важнее то, что люди допускают не просто существование подобного существа, которого можно запросто придумать. Они знают, какими качествами это существо обладает. Вот это существенно!

Откуда берутся эти качества, как рождается в сознании людей убеждение, что именно эти качества, которые можно назвать нравственным идеалом, и есть действительно высшие качества?

Обычно совесть следит за соблюдением справедливости. Это чувство вполне можно вывести из задач выживания: ты несправедлив – это опасно, потому что однажды вернется возмездием. Быть может, именно это понятие развилось до требования любви, заботы и честности?

Однозначно для меня пока только одно: если у меня есть образ некоего нравственного идеала, совесть заставит ему следовать. И будет грызть меня за каждое нарушение мною же избранного способа жить, то есть образа поведения или действия. Значит, она – орган приведения действий в соответствие с избранным образом действий.

Что же касается нравственного закона или идеала, то он вне совести, он – в этом образе. Откуда берется нравственный образ и как он устроен – это иное исследование, не относящееся к чувствам. Но совесть при таком подходе определенно оказывается чувством и органом души.