Текст книги "Записки о способностях"

Старая русская психология не успела развиться до состояния полноценной науки. Последние психологи, еще признававшие душу, вроде Георгия Ивановича Челпанова, жили даже при Советской власти. Но наука о душе в целом исчезает к концу девятнадцатого столетия, поглощенная естественнонаучной психофизиологией.

При этом сама эта психофизиология, существовавшая в то революционное время в виде всяческих рефлектологий, позднее будет признана самими психологами разновидностью вульгарного материализма. Что значит, что современная наука скромно признает, что рефлексология была ошибкой. Даже учение Павлова к концу двадцатого века скорее тормозило познание, чем двигало его, как признаются сами физиологи.

Но это никак не помешало современной естественной разновидности науки уничтожить науку о душе. И то, что уничтожена она была с помощью ошибки, не делает это уничтожение ошибкой в глазах современных психологов. Для них простые законы логики, вроде отрицания отрицания, не действуют, когда речь заходит о власти над миром… Впрочем, в политике всегда так, а наука, которая существует не ради познания истины, существует ради власти, то есть политики.

Старая психология с очевидностью была права не во всем. Это была слабая наука, сильно зависевшая от богословия, что, собственно, и предопределило ее уничтожение в борьбе Науки с Церковью. Зависимость от богословия делает науку догматичной, что, по сути, означает, что она теряет главный признак науки – поиск истины.

Догма предписывает исходить из веры, то есть знать ответ до исследования. Отдаваясь богословию, старые психологи знали ответы до того, как садились писать свои сочинения. Работа Юркевича, посвященная сердцу, чрезвычайно показательна в этом смысле: философ занят совсем не философским делом – он вещает и просвещает, пытаясь насаждать какое-то инородное мировоззрение. В ответ иное инородное мировоззрение – естественнонаучная физиология – уничтожает его как мыслителя.

Сама возможность такого уничтожения означает, что Юркевич, почувствовав обязательства перед государством, изменил науке и ушел в политику – в борьбу между сообществами. Одно из них было правящим, и он выступал от его имени, другое рвалось к власти. То, что рвалось, было передовым отрядом подымавшегося в России класса буржуазии, за ним было будущее. И оно победило Юркевича-политика.

Но ничего не смогло сделать с той частью его сочинений, в которой он ученый и ищет истину…

Что же можно извлечь из той части сочинений старых психологов, в которой они ищут истину о душе?

Во-первых, очевидно, что у души есть собственные способности, не соответствующие способностям тела или личности.

Во-вторых, способности эти совершенно не исследованы. И когда старая психология говорит о душевных способностях, она, в сущности, описывает устройство души и ее свойства. Но еще верней, она описывает то, как проявляется душа, воплощенная в тело, для наблюдателя.

Поскольку предмет этот совершенно не разработан, описания противоречат одно другому, одно и то же относится то к одному явлению, то к другому, собственно способности вообще не выделены, за исключением основных свойств души, названных способностью к познанию, способностью чувствовать и способностью желать.

Назвать их способностями можно, но лишь пока делаешь предварительное описание. Но как только переходишь к требованиям прикладной психологии, появляется уточняющий вопрос: можно ли эти способности развивать и улучшать?

И тут же оказывается, что изрядная часть этих «способностей» сомнительна, что означает, что называние их способностями – лишь способ говорить. Следовательно для прикладной психологии необходимо еще и еще уточнять определение того, что мы считаем способностями.

Тем не менее, само описание предмета, созданное старой психологией, ничуть не хуже и не слабей того, что, к примеру, создала современная психология под именем психологии способностей. Даже если старая психология была слаба, понятийная свалка по имени теория способностей – явный тупик. Что означает, что для дальнейшего познания все равно однажды придется ее отбросить и переписать заново.

Конечно, желательно не утерять действительных находок. Но в таком случае пересмотр надо начинать от начала, от той психологии, которая еще знала о душе и сердце, как об источнике наших чувств.

Мы где-то потеряли верный путь. Придется возвращаться и искать заново.

Часть пятая
Способность чувствования

До тех пор, пока ты остаешься в рамках богословской гипотезы о том, что есть душа, и все, что не связано с телом, делается ею, в теле человека, как в часах, которые ты разобрал и пытаешься собрать вновь, обнаруживается слишком много ненужных и непонятных деталей. Например, мозг и всяческие жилы, как назывались в старину нервы.

Это явное противоречие: религиозная психология слишком многого не в силах объяснить, почему закрадываются сомнения в ее истинности и появляется искушение объяснить человека иначе. К тому же, находясь в положении правящей идеологии, богословие и религиозная доктрина быстро привыкают объяснять несоответствия, так сказать, с позиций силы. Нечто вроде универсального ответа: все так и нечего лезть с вопросами.

Пытливый ум однажды отбрасывает догму и пытается найти собственное объяснение существующему. Единственное, что до этого удерживало его от поиска Древа познания, был страх наказания свыше. Но страх оказывается лишь угрозой, а наказания – исключительно делом рук человеческих. Самые обычные костры, колодки, железа и ссылки.

Как ни странно, но Церковь за века своего властвования не создала способов духовного наказания отступников и предпочитала наказывать их вполне телесно, через причинение боли и вреда плоти…

Естественная Наука очень многому научилась у своего врага. Свергнув Церковь с ее пьедестала, Наука, в действительности, вовсе не добилась права на поиск истины. Она заняла в обществе, а точнее, в государственном устройстве, место своего врага и стала одним из столпов, на которых держится государство. В сущности, Наука стала таким же правящим сообществом, как Армия, Производство и Церковь, на которых держались государства до ее появления.

Битва Науки, начавшаяся в семнадцатом столетии, а с конца восемнадцатого вылившаяся в череду кровавейших переворотов, то есть революций, в действительности, была битвой буржуазии за правящее место в обществе. Молодой класс буржуа создал свою идеологию, оправдывающую его притязания на власть, как религия оправдывала власть аристократов.

Естественная Наука была удивительно хорошо подогнана под требования буржуа, она исследовала вещественный, то есть физический мир, на предмет извлечения из него пользы, и с помощью технологии превращала эту пользу в товар и выгоду. И до сих пор Наука служит тем, кто оплачивает ее работу, а оплачивают те, кто торгует!

Конечно, Наука убеждала человечество в том, что она – единственный собственник истины, чем, кстати, нисколько не отличалась от Церкви. Разница только в том, что истина Науки – научная! Это что-то вроде знака качества. Качество ведь очень трудно определить самому, поэтому покупатель предпочитает, чтобы за него это делал кто-нибудь, кому можно доверять. И если находится кто-то, готовый взять ответственность на себя и написать на чем-то, что это хорошо, то мы будем покупать это. Качество все равно не оценить, зато так хотя бы будет виноватый…

Найти среди ученых человека, которому действительно было дело до настоящего, не так уж и просто. Чаще всего ученые люди небогатые и в силу этого весьма зависимые от своих рабочих мест. А это значит, что они обязаны выполнять государственный или общественный заказ и внимательно прислушиваться к мнению своего сообщества. Иначе им может быть отказано в месте, и уж точно ухудшатся возможности публиковаться и обучать других.

Поэтому научное сообщество чрезвычайно консервативно. По уровню приверженности обычаям и суевериям ученых можно сравнить только с крестьянами прежней России. Если уж что-то запало в научные мозги, то искоренить это из них почти невозможно, поскольку в шатком положении ученого «сумлеваться» в общепринятом опасно. Предпочтительнее веровать, даже если правящее мнение абсурдно!

Вот и отношение к мозгу и нервной системе стало символом веры научного сообщества. Раз религия не смогла объяснить назначение этого органа, значит, она неверна. Но если религия неверна, значит, права Наука! Третьего не дано, поэтому нужно срочно прибиться к одной из стай!

Допущение, что обе неправы или обе правы, людьми верующими не принимается. Мир веры – черно-белый, в силу чего, наверное, идеальный. Что означает не его совершенство, а его удаленность от жизни и действительности.

Предназначение мозга и нервной системы не было объяснено богословием, но было бы наивно доверять саморекламе Науки, что она смогла их объяснить. Все, что естествознание имеет сегодня – лишь азы и гипотезы, которые все труднее подтверждать. Безусловно, нейрофизиология немало узнала за эти полтора века о строении самой нервной системы и о ее анатомии. Более-менее понятно и то, как она работает на уровне протекания электрических разрядов. Но это и все!

В сущности, воз и ныне там.

Пора остановиться, потрясти головой и начать пересмотр.

Конечно, это пустой призыв для тех, кто бьется за место в сообществе и государстве. Но для тех, кто хотел бы действительно познать себя и этот мир, другого пути нет.

Лично мое мнение таково: исходные народные представления, заимствованные богословием, были очень во многом верны. В них отразились многотысячелетние наблюдения народа. Что-то было ошибочным, закрепившимся в культуре как привычное объяснение. Но было и то, что давало возможность прикладной психологической работы, которой, безусловно, были и чародейство, и колдовство. Возможно, в этих искусствах было и больше, чем психологическая работа, но это за рамками моего исследования.

В данном случае меня интересует природа способностей и та среда, которая их несет. Нельзя развивать способности, чья природа неизвестна. Для их улучшения необходимо иметь возможность воздействовать на среду, к которой они относятся. Но если есть только тела, то как объяснить то, что мы называем душевными движениями? Как воздействовать в теле на то, что вызывает чувства? Да и как научиться думать, видя перед собой мозг и его нейроны?

В каком-то смысле, естественнонаучный подход оказывается агностицизмом. Создав из вещества кумир, Наука запретила сомнения, а с ними и другие пути поиска ответов. В итоге огромные сообщества ученых ищут решения там, где их, возможно, нет и не может быть.

Для меня, как для человека с определенным опытом, сомнений в том, что есть нечто и помимо тела, нет. Я допускаю, что именно это называлось душой. Но в таком случае, душа – это не светящаяся точка без протяженности. Это, определенно, тело, которое может думать и чувствовать. Без мозга!

Что же, в таком случае, делает мозг?

Что-то он, определенно, делает. Возможно, осуществляет связь души с телом и передает управление. Вероятно, и многое другое. Это бы надо исследовать, но для этого нужно сделать исходные допущения, что мозг может решать совсем иные задачи, чем принято считать. Тут слово за физиологом, который захочет сделать прорыв в своей науке.

Мой предмет – психология. И тут я могу гораздо уверенней заявить: как бы ни заманчиво было объяснять все физиологически, но стоит только прикладнику выйти из этого прокрустова ложа, как у него начинает ладиться психологическая работа. Ничто из естественнонаучных объяснений не позволяет создать прикладную психологию. Ее нет и не будет в рамках академической науки, пока она не вернет себе душу.

Но стоит только принять, что душа есть, как психолог становится чародеем!

В действительности, физиологически не объясняется в психологии почти ничего. Для работы разума, то есть для объяснения того, как мы думаем, пришлось привлечь кибернетику, которая при внимательном рассмотрении оказывается лженаукой. Но и с помощью этого шарлатана наука думать не стала доступней естественникам.

Тем более ничего не ясно с волей, желаниями, нравственностью и чувствами.

С чувствами необходимость в душе особенно очевидна.

Поэтому я начну собственное исследование способностей именно с чувств.

 
И жить торопится, и чувствовать спешит…
 

Петр Андреевич Вяземский

Пушкин сделал эту строку эпиграфом к «Евгению Онегину». Это значит, что весь «Онегин» – это попытка Пушкина раскрыть этот образ. Гению потребовался для этого целый роман!..

Почему?

Потому, что эта крошечная строка вмещает в себя целую жизнь!

Чувствовать – это в определенном смысле и значит жить. Можно жить без чувств, но тогда возникает вопрос: жизнь ли это? Можно ли посчитать, что бревно живет? Бревно – самый распространенный образ бесчувственного человека в русском языке. Другой – болван. Война христианства с язычеством велась именно как борьба с идолопоклонством под оправданием: боги ваши – бесчувственные болваны! То есть чурбаны, деревяшки с головами…

Иметь голову – еще не значит, быть человеком. Мочь думать и уметь говорить, тоже еще не весь человек. В русских пословицах есть такое шутливое наблюдение: водку пьет, морды бьет (баб берет) – как есть человек! Народ отчетливо видел разницу между телесным существованием и настоящей жизнью. Похоже, она определяется как раз способностью испытывать чувства и их глубиной.

В связи с этим возникает вопрос: стоит ли заниматься раскрытием такой способности? Смешно даже! Вот раскрыть способность летать! Или ходить по воде! А то еще можно усыплять людей, поводя у них перед лицом пальцами! А посылать огненный шар или хотя бы невидимый удар из руки – вот это способность так способность! За такое стоит и побиться! А способность чувствовать – это же естественно, это и так уже есть. Стоит ли за это сражаться?

Работа над чувствами потребует труда и усилий. Придется уделять этому время, отрывая его от более важных и интересных дел!

Я приведу самый поэтичный кусок русской философии – начало статьи Василия Николаевича Карпова «О самопознании», написанной немного позже Пушкинского «Онегина». Он большой, но стоит того, поскольку лучше не скажешь.

«Слово, призывающее к самопознанию, однознаменательно с зовом, которым дитя, бегающее по цветистому лугу и гоняющееся за мотыльком, призывают домой. Как досаден этот зов! Как враждебен он расположению к рассеянности, привычке жить вне себя, – на распутиях богатой, разнообразно обновляющейся и как будто вечно празднующей природы!

Не лучше ли раздолье, простор, постоянная смена предметов, явлений, впечатлений, чем тесный горизонт жизни, скучное однообразие деятельности, бесконечное повторение все тех же и тех же ощущений? «Нет, рано еще домой!» – отвечает дитя на призывный голос и бежит далее и далее по роскошным коврам весны, которыми она так щедро устилает землю.

Но вот весну сменяет лето, за летом следует – осень, зима; проходит год, другой, минули десятилетия, и дитя в приятном самозабвении, переходя от одних забав к другим, достигает уже зрелого возраста. Воротиться бы домой!

Но как прекрасен свет со всеми его обаяниями, приманками, надеждами, удовольствиями! Куда ни посмотри, везде – вблизи и вдали, как будто волшебством, рисуются картины блаженства и манят к наслаждению».

О чем это? Собственно говоря, о том же, о чем Вяземский и «Евгений Онегин» – об очаровании чувств и об их власти над нами. Вся жизнь Пушкина была такой битвой гения с чувствами, которые его захлестывали и переполняли. Он завидовал тем, кто был «деревянней», кто мог справляться с чувствами. Завидовал и презирал.

Об этом десятая строфа восьмой главы «Онегина»:

 
Блажен, кто смолоду был молод,
Блажен, кто вовремя созрел,
Кто постепенно жизни холод
С летами вытерпеть сумел;
Кто странным снам не предавался,
Кто черни светской не чуждался,
Кто в двадцать лет был франт иль хват,
А в тридцать выгодно женат;
Кто в пятьдесят освободился
От частных и других долгов,
Кто славы денег и чинов
Спокойно в очередь добился,
О ком твердили целый век:
N.N. прекрасный человек.
 

Разум понимает: надо жить именно так, чтобы однажды не оказалось слишком поздно. Когда у тебя не хватает глубины, ты оказываешься приспособленцем, который выслуживает свое место в обществе спокойно и в очередь. Но ты платишь за это тем, что прожил как бревно. Когда глубина есть, чувства несут тебя, и выходом остается лишь то, что говорят про зажившихся поэтов и художников: ему надо было погибнуть в тридцать семь!

На этом рубеже легли и Байрон и Рембо. На нем же лег и Рафаэль, и Пушкин. Это сказал Высоцкий. Сам он, как и многие другие, чуть меньшего таланта, имел еще пять лет, чтобы высказать все, что принес, и ушел в сорок два. А нынешние как-то проскочили…

Поэт не должен проскакивать эти рубежи. Иначе он – не гений.

Человек самопознания должен, потому что он – не поэт. Для него старость – способ проверить свою философию. Какую философию?

Отнюдь не самопознания. Такой философии нет. Философию жизни, конечно. И жить торопится, и чувствовать спешит – это о том, как чувства правят нашей жизнью. Это о том, кто кому хозяин. И десятая строфа тоже об этом уроке.

Отнюдь не только философы проходят его. И Онегин, и Пушкин, и Высоцкий, и все карьеристы и бюрократы проходят на Земле один и тот же урок – научиться управлять своими чувствами. Христианство в своей прикладной философии потратило две тысячи лет, чтобы научить человека быть хозяином собственным чувствам.

Максим Грек, проповедовавший в России в начале шестнадцатого века, пишет об этом «Беседу души с умом… о том, откуда рождаются в нас страсти». Это обычная тема для православной отческой литературы, поэтому изложение Грека поэтично и отточено:

«Душа. Ум мой любезный! К тебе ныне обращаю обычную беседу. Не малое объемлет меня удивление, каким образом ты, будучи поставлен Создателем как бы некоторым властелином и содержа все жизненные мои силы и все, без исключения, части тела, как царь какой, владеющий укрепленным городом, или как некоторый искусный кормчий, управляешь всем телом посредством своих искуснейших умственных мановений; потом, как наездник какой, который, будучи сброшен свирепым конем, лишается победы, а часто даже и самой жизни: так и ты, будучи часто одержим какою-нибудь темною страстью, – или пагубною завистью, или гневом, или печалью, – тотчас весь приходишь в сильное смущение и страшно печалишься…» (Максим, с.37).

Чем не разворачивание строчки Вяземского и не краткое изложение того, что испытывает Онегин в итоге своей жизни?

Грек использует образ наездника, который не удержал коня. Это классический образ, идущий еще из йоги: чувства – это кони, несущие колесницу моего тела. Я – это возничий, который должен научиться с ними справляться. В этом самая суть йоги.

Собственно говоря, тексты Патанджали начинаются со вступительного стиха, приписываемого его комментатору Вьясе, в котором говорится именно об этом. Единственное, что плохо в этих строках – это творчество переводчика, который не знал русского языка и заменил страсти – «аффектами»:

«Ом, поклонение Ганеше!

Да защитит вас тот, кто, оставив свою извечную форму,

владычествует над миром, различными

способами выказывая благорасположение,

уничтоживший совокупность аффектов…» (Классическая йога, с.86).

Уничтоживший все страсти – покорил чувства и стал их хозяином. Значит, он стал хозяином самому себе!

Первая строка «Йога-сутры» Патанджали:

Итак, наставление йоге.

Пятнадцатая и шестнадцатая:

«Бесстрастие есть состояние полного преодоления у того, кто свободен от влечения к чувственным объектам и целям освященным традицией.

Оно – высшее, (когда) благодаря постижению Пуруши исчезает влечение к гуннам» (т.ж.с.93).

За века до Патанджали об этом же кричал первый учебник арийской йоги – Бхагаватгита. На поле величайшей битвы человечества, в самом начале Махабхараты, воплощенный бог и Учитель Кришна дает уроки йоги воину Арджуне. Они начинаются с того, как победить охватившие тебя чувства, которые разрушают и твое дело, и тебя самого:

«Шри-Бхагаван сказал:

Откуда в тебе возникло это малодушие в бедствии, не подобающее арийцу, лишающее (небесного) блаженства, причиняющее бесчестие, Арджуна?

Не поддавайся слабости, Партха, ибо она тебе не подобает, низменное бессилие сердца оставив, восстань, подвижник» (Бхагаватгита, с.172).

Какие важные подсказки: мало – душие, лишающее небесного блаженства! И бессилие сердца, которое уничтожает.

Одного этого достаточно, чтобы понять: способность чувствовать надо изучать. Способность управлять чувствами, способность быть им хозяином, надо осваивать и развивать. Эта задача стоит перед человечеством уже тысячелетия.

Иногда она осознается, тогда рождаются Гиты, йоги, философии самопознания. Чаще мы проходим ее неосознанно, тогда рождаются мировоззрения, оправдывающие карьеризм, приспособленчество, право предавать и быть молчаливым большинством, терпилами. Когда мы пытаемся решать эту задачу осознанно, рождаются Пушкины, Лермонтовы, Байроны, романтизм, экзистенциализм, буря и натиск…

 
Не вынесла душа поэта
Позора мелочных обид,
Восстал он против мнений света,
Один, как прежде, и убит…
 

Так кончается путь тех, кто намеренно погружается в исследование чувств и отдается им, чтобы быть верным собственной душе. Их убивают.

Путь тех, кто отдается чувствам как ребенок, бегающий по цветистому лугу страстей, кончается как путь Онегина. Их наказывают потерей счастья.

Путь тех, кто избирает познать и овладеть способностью чувствовать, кончается небесным блаженством…

Хочется верить.