Текст книги "Записки о способностях"

Второй обобщающей работой, посвященной чувствам, была «Психология эмоций» Гершона Бреслава, вышедшая в 2004 году. Автор заявил своей задачей ликвидировать нехватку научной литературы о чувствах и дать, в отличие от предшественников, адекватное представление о современной научной психологии эмоций на основании новой и профильной литературы.

На деле это означает, что Бреслав подробно рассказывает, что там сказали наши старшие братья с Запада. Предположительно, о чувствах, в том числе, и о стыде. Надо отдать Гершону Моисеевичу должное, он действительно хорошо знает парней оттуда. Но что еще удивительней, он очень хорошо понимает, когда они говорят о стыде.

Эта способность русскоязычных ученых понимать своих западных учителей меня восхищает и приводит в зависть: ну, как они понимают, что все эти бесчисленные англо-, германо– и франко-говорящие ребята говорят именно о стыде? Только потому, что так переводится на русский язык употребленное иноязычным автором слово? А кем оно так переводится? Нашим русско-иностранным словарем?

Раз за разом, из книги в книгу я обращаюсь за пониманием к языковедам и прорабатываю и толковые словари, и этимологические, а надо было, наверное, обращаться за пониманием к словарям иностранных языков! Когда-то Алексей Федорович Лосев сказал, что перевод философских произведений труден для языковеда, потому что любой перевод, в сущности, это понимание, а не знание слов. Но откуда у языковедов больше понимания психологических понятий, чем у психологов?!

Именно психологи должны бы были снабдить языковедов определениями соответствующих понятий, а они делают составителей словарей крайними, как будто словарь – это истина в последней инстанции. Если психолог берется рассуждать о том, что какой-нибудь американец или немец говорит о стыде, ему стоит не переводить русским «стыд» то, что описывает иностранец, а разобрать понятие, которое тот вкладывает в соответствующее слово.

Попросту говоря, вывести признаки того явления, о котором идет речь. И исходить не из языкового совпадения, а из совпадения понятийного. Но вот таких работ Гершон Бреслав не делает и понятия не сличает. Остается принять одно: он сам лучше знает, о чем говорят на Западе. В общем, идти приходится на вере.

И идти так же как с Ильиным, опуская множество поминаний стыда в связи с кем-то из парней оттуда, пока не появится хоть какой-то намек на то, что Бреслав перешел от изложения чужих взглядов к своим. Понять, что понимает под стыдом даже русскоязычный автор, далеко не просто, поскольку они все прячутся за: этот сказал про стыд так-то, а тот – то-то…

И все же. Исходя из того, что было заявлено Бреславом в самом начале книги, я вынужден считать, что он отождествляет себя с современной психологией, так сказать, с ее передовыми частями. Поэтому, надеюсь, что не ошибусь, считая, что это его мысли, когда приведу соображения из главы «Социальные» эмоциональные явления.

«В современной психологии в группу эмоций, направленных, в основном на себя, но имеющих отношение к взаимоотношениям с другими людьми и с соответствием поведения нормам морали, то есть социальным контролем, и называемых обычно в англоязычной литературе self-conscious emotions, или «эмоции самосознавания», включают эмоциональные явления, неотъемлемо связанные с представлением о себе и о своих действиях, а также с «Я-концепцией» в социальных взаимоотношениях» (Бреслав, с.295).

Далее Бреслав заявляет, что это выражение для русского языка не очень удачное, поэтому он будет использовать более русское: «социальные эмоции». И ссылается на какую-то работу Запорожца и Неверовича, 1986 года, которую забывает поместить в список литературы…

Далее Бреслав задается прекрасным вопросом: есть ли у психологов стыд и гордость? И приводит великолепную цитату из Джозефа Кэмопса:

«Гордость, стыд, вина, смущение, зависть и ревность всегда были областью поэтов и прозаиков, но не исследователей поведения. У человека с улицы это вызывает недоумение: почему столь распространенные в человеческой жизни эмоции столь редко становятся предметом научного исследования?» (т.ж.с.296).

Действительно! Почему научная психология делает науку и не интересуется тем, что нужно людям? Мое предположение: ученые просто не знают, как прокинуть мостик между своими теоретическими представлениями и действительностью, которая и есть суть прикладной работы. Впрочем, проверю по соображениям Бреслава. Если на их основании нельзя работать прикладнику, значит, современная научная психология так и не вывела действительного понятия о стыде.

Мне всегда хочется, чтобы исследователь дал определение тому понятию, которое исследует. Так проще убедиться в том, что мы говорим об одном и том же. Бреслав такого определения стыда не дает. По крайней мере, прямо. Его понятие придется выводить, выбирая подходящие высказывания, разбросанные в тексте.

До шестой главы подобных высказываний не было, поскольку Бреслав излагал историю вопроса и методы исследования. Да и далее он осторожен и предпочитает говорить от имени других ученых, но все же появляются высказывания, из которых можно понять, с чем он согласен и не согласен.

Думаю, началом можно считать рассуждение Выготского, в котором он показывает, что все, что мы относим к себе, сначала было внешним, то есть «социальным», «раньше чем стать функцией». Выготский тоже не слишком жаловал русский язык и любил говорить на простонаучье, то есть на внутреннем языке научного сообщества. Тем не менее, это не значит, что такое изложение не верно.

«Мать командует ребенку: «Помой руки!» Позже ребенок командует кукле: «Помой руки!» Затем ребенок командует уже сам себе: «Помой руки!»

Идея Выготского позволяет предположить, что истоком стыда является внешнее требование выполнения социальной нормы, которое затем становится инструментом социальной оценки, а уж затем и механизмом внутреннего контроля» (т.ж.с.297).

В сущности, это то же самое, что говорил еще Сократ, но высказанное языком научной психологии. Стыд порождается требованиями людей, значимых для ребенка. Но это противоречит тому, что показали Ушинский и Соловьев: требования людей лишь придают стыду определенное культурное прочтение, но сама способность стыдиться для этого уже должна быть.

Тем не менее, Бреслав исходит из сказанного:

«Именно происхождение социальных эмоций, связанное с интериоризацией (или интернализацией, как это чаще называется в современной литературе) социальных норм, позволяет понять болезненный характер переживаний типа смущения или стыда, которые выражают негативное отношение субъекта к реальному, потенциальному или воображаемому нарушению усвоенных социальных норм, ибо создают угрозу нашему представлению о себе и самооценке» (т.ж.с.298).

Попробую разобраться в сказанном, исходно предполагая ошибку. Почему? Именно потому, что уже не раз говорил раньше: раз академическая психология не в силах обеспечить прикладную работу, значит, в ее теории исходно содержатся ошибки в рассуждениях. Она не отражает действительности и, очень вероятно, начиная с самых оснований.

Первое: интериоризация – это именно то, что описал Выготский: создание образа чего-то внешнего, например, воздействия, которое оказывает мама, и перевод его внутрь, то есть в собственное сознание. Но не как память, а прямо, как присутствие мамы внутри меня. Мазыки называли это «Глазом соседа», хотя звучало это как «Глас соседа», потому что сосед не только все время подсматривает за мной, но еще и постоянно что-то говорит обо мне!

Если быть строгим по рассуждению, то интериоризация тех оценок и требований, которыми воздействуют на меня внешние люди, должна привести к тому, что я, совершив соответствующий поступок, хоть мысленно, начинаю оценивать себя и оказывать воздействие на себя. А у Бреслава стоит: выражают негативное отношение субъекта к реальному, потенциальному или воображаемому нарушению усвоенных социальных норм.

Ошибка рассуждения: то, что интериоризировано должно быть переносом в сознание того, что делают внешние люди, а они выражают отношение ко мне, а не к нормам. Ошибка, вроде бы, крошечная, может, даже не ошибка, а легкая неточность в выражениях. Но это Начала, то есть Принципы!

Что меняется, если мы все же примем, что эта ошибка принципиальна? Сейчас, если исходить из сказанного Бреславом, ребенок обретает стыд, как способность осуждать себя за нарушение «социальных норм». Вероятно, это облегчает ему и саму способность эти нормы усваивать. Иначе говоря, если мы осознаем, что нарушили социальную норму, нам становится стыдно.

Вот исходное понимание стыда современной научной психологией.

А что будет, если принять, что ребенок стыдится за себя?

Простая и очевидная вещь: ему плевать на нормы, но он теперь всегда знает, за какой чертой ему будет больно! Норма – лишь мета, лишь знак, показывающий, где кончается отведенная людям полоса пространства, дорога человеков. Шаг вправо, шаг влево – расстрел, начинающийся с предупреждений общественного мнения.

Дурак развивает слух, чтобы слышать, как на него кричат люди, умный – некое скрытое чутье, которое позволяет ему определять границы человеческого существования. Расстрел этот, конечно, условный, всего лишь изгнание из сообщества. Но если подходить к этому мифологически, считая сообщества мирами, то изгнание из мира, переход в мир иной, это и есть наказание смертью.

У общества свои миры, стало быть, и смерть в нем своя.

Столь же очевидно, что это смерть лишь одного из тел, а именно того, которым мы живем в обществе. Стало быть, личности. Кстати, а как можно личностью перейти в мир иной? С телом все понятно, его зарывают в землю. А что с личностью? Народная мифология описала и это, причем, очень сходно с похоронами тела. Народ говорит об этой смерти: провалиться мне на этом месте!

Бреслав очень бережно расходует собственные мысли и, высказав эти исходные понятия, снова встает в одну шеренгу с корифеями мировой психологии, но творческую мысль скрыть нельзя, и она прорывается у него снова, когда заходит речь о сравнительных исследованиях стыда и вины. Там он не выдерживает и высказывается по поводу мыслей некоего Tangney:

«Стыд чаще включает ощущение «все на меня смотрят» и чрезвычайную озабоченность мнением других по данному поводу. Как у Грибоедова в финале «Горе от ума»: «Ах, боже мой! Что станет говорить княгиня Марья Алексеевна?»» (т.ж.с.312).

Дальше он снова ныряет в общий строй, но уже не может скрыть, что речь идет о личности:

«При стыде больше хочется спрятаться и меньше хочется сознаваться в содеянном, по сравнению с чувством вины (Lindsay-Hartz). При использовании полупроективных методик «Если бы можно было сделать все по-новому», описания стыда более часто включают утверждения об отмене определенных характеристик своей личности, в то время как описания вины боле часто включают утверждения об отмене определенных характеристик поведения (Tangney).

Также достаточно однородны данные о различиях этих эмоциональных явлений в плане их мотивационных последствий. Стыд актуализирует мотивацию избегания и прекращения социального контакта («хочется провалиться под землю»), в то время как чувство вины не ослабляет мотивы конструктивного социального контакта и усиливает мотивы действий по коррекции неблагоприятной для других ситуации (Ferguson)» (т.ж.с.312-3).

Теперь я знаю, что Фергюсоны и Тангни ни черта не умеют говорить ни по-русски, ни о психологии. И вся эта наукообразная галиматья не стоит пары строк из Пушкина и Грибоедова и одного образного русского выражения.

За этим: «хочется провалиться сквозь землю со стыда», – тысячелетия наблюдений за тем, как действует стыд и как устроено то тело, на которое он воздействует. Там целый мир, путь к которому перекрыт огромным облаком мути, то есть того, что вызывает смущение и смятение умов.

Но к простоте и ясности русского языка еще надо суметь добраться…

Начну с того, что в старославянском языке стыд писался так же, как и холод – студ. Отсюда и студеный, и студный – позорный или срамной. Христианство наложило свой отпечаток на наш язык, поэтому иногда студ мог, как и срам, означать собственно половые органы.

При этом существовала определенная мифология человека и его тел, связанная со стихиями. Срезневский приводит в «Словаре древнерусского языка» такой пример из Изборника 1073 года:

«Студенъство – холод: – Тело же убо человече от четыръ состав глаголем создано, имать бо от огня теплоту, от воздуха же студеньство».

Внутреннее пространство человеческого тела содержит в себе и жар, и холод. Вероятно, оно уже и не совсем телесное, это пространство. Или, что верней, состоит из нескольких тел, вложенных одно в другое, и какие-то из этих тел исключительно стихиальны, в отличие от плотского тела.

Отсюда множественные русские выражения, связанные с чувством любви, вроде зазнобы и жара страстей. Кроме того, стыд соседствует с мерзостью и мразью, что явно одного корня с мерзнуть.

Что же касается собственно стыда, то древнерусский язык, кроме обычных и для нас значений, вроде позора и срама, знал еще и поругание. В этом значении стыд обычно соседствует с поношением: «Студ ему бывает и поношение. XI в». Очевидно, что в прежние времена стыд применялся как сильнодействующее средство, позволяющее позорить противника.

Написание стыда как студ сохранялось до начала девятнадцатого столетия. Во всяком случае «Словарь Академии Российской» использует оба написания:

«Студ. Сл. в обыкновенном же употреблении языка: Стыд. 1) Возмущение произведенное в душе от признания совести нашей какого порочного деяния или намерения. Иметь, чувствовать стыд. Краснеть от стыда. Ввести кого в стыд. Он потерял весь стыд.

2) Позор, срам, посрамление, бесславие, бесчестие по открытии какого порочного дела. Это послужит к вашему стыду. За дурными делами следует стыд. Причинить кому чем стыд».

Очевидно, что для понимания стыда необходимо знать и что такое срам. Вообще-то, это половые органы, но именно как постыдная часть человека. Тот же словарь, в сущности, приравнивает стыд и срам друг к другу:

«Срам. Срамота. Стыд, дело достойное поношения.

Срамный. Постыдный, заслуживающий поношения.

Срамно. Постыдно, мерзко, скверно.

Посрамляю. Постыжаю, срамом покрываю. Посрамить неприятеля, соперника своего. Посрамить кого в споре».

Посрамить противника в бою или споре – вовсе не устыдить его, а победить. Это, конечно, больно и плохо, но что в этом может относиться не к горю, а к собственно стыду? Только одно: хвастовство. Пусть даже не явное, но выражающееся в горделивом, заносчивом поведении, в самоуверенности, в сущности, в наглости.

Даль говорит про наглого:

«Наглый, дерзкий, нахальный, бесстыжий… наглый человек, кто без стыда и при людях (наголо) делает зазорные вещи, требует буйно и прямо неправого».

Наглый – это тот, кому и голому не студно. Нагло – это сходно с назло, то есть ради причинения вреда или чтобы смутить других, выставить себя голым. Скорее, выставить на обозрение свой срам, чтобы все знали, что для тебя общественное мнение ничего не значит, и боялись…

Даль в середине девятнадцатого века тоже приводит обе формы слова:

«Стыд, студ – чувство или внутреннее сознание предосудительного, уничиженье, самоосужденье, раскаянье и смиренье, внутренняя исповедь перед совестью; // срам, позор, посрамленье, поругание, униженье в глазах людей; застыванье крови от унизительного скорбного чувства».

Последнее утверждение чрезвычайно любопытно, поскольку гораздо больше известны выражения: «сгореть от стыда» и «бросить от стыда в жар». И вдруг: застыванье крови! Любопытно, есть ли в русском языке другие подтверждения того, что стыд может студить? Но в жизни, точнее, в работе прикладного психолога приходится сталкиваться с тем, как люди, когда их стыдили, чувствовали оцепенение в теле, скованность…

Да и сам Даль тут же приводит пример горячего стыда: «Я со стыда сгорел». Но примеров стыда студящего у него нет. Тем не менее, все примеры использования слова стыд очень важны для выведения его полноценного понятия.

«Стыдом покрылся. Со стыдом уплелся. Стыд истинный, стыд совести, укор, угрызение совести в дурном поступке; ложный стыд, стыд суетности, тщеславия, досада, негодованье на изобличенье, на нарушенье пустых и превратных светских понятий. Прямой стыд есть признак, наружное проявленье совести».

Многие из употреблений ощущаются мною незнакомыми. Очевидно, это связано с историческими изменениями понятия стыда – они были приемлемы в девятнадцатом веке, но утрачены к нашему времени. Но, похоже, это связано не с самим стыдом, а с изменением культуры. Из нашей жизни ушло понятие светского общества, и с ним все к нему относившееся.

«Стыд, срамота наготы, или вообще чувство, которое возмущается при всяком нравственном нарушении непорочности, целомудрия и замыслов разврата. Это нравственное чувство свойственно только человеку, ни одно животное не показывает и следа его.

Стыду как совести, нравственному чувству противопоставляется бесстыдство, наглость, нахальство, бессовестность, разврат; как позору, униженью: почести, почет, честь (людская), слава. Стыд не дым, глаза не ест. От стыда некуда глаз деть, никуда глаз нельзя показать. Стыд в мешок, а сам за него скок! Стыдом умываемся. Умри, коли стыда нет!».

Читая исторические примеры бытования стыда в нашем обществе, невольно приходишь к ощущению, что прежде у общества было гораздо больше возможностей для воздействия на своих членов. Сейчас стыд далеко не так действенен. Хорошо это или плохо? Общественное мнение считает, что это признак развала общества и государства. Да и государственная машина тоже печалится по этому поводу, – люди стали менее управляемы.

Однако эти же люди стали гораздо свободней. Они способны не только иметь собственное мнение, но и свободно выражать его. Теперь ими нельзя управлять, не имея личной силы. Раньше учителя слушали потому, что так полагается. Теперь, если он в силах быть интересным. Мы не винтики, мы свободные духи, и это должно быть учитываемо всеми государственными службами, поддерживающими режим – начиная со школы и медицины.

Однако моя задача психологическая. Поэтому примеры того, как стыд действует в нашем сознании:

«Людской стыд смех, а свой смерть. В чем деду стыд, в том бабе смех. Когда сыт, так знаю стыд. Отыми Бог стыд, так будешь сыт. Стал сыт, так взял и стыд. Девичий стыд до порога, а переступила, так забыла».

Стыд явно понимается в данном случае не в том смысле, в каком его видел Владимир Соловьев. Это не стыд половой близости или половых органов. Это нечто совсем иное и к физическому телу не относящееся. Стыд в этом смысле не только личностный, но и относится исключительно к определенным правилам поведения в общежитии. При этом он явно рассматривается как некая роскошь.

Мне вспоминается народная загадка: что богатый в карман прячет, а бедный на дорогу бросает (или об дорогу бьет)? Ответ по-крестьянски прост: соплю. Чтобы сморкаться в платочек, нужен определенное понятие о том, что прилично, а значит, и о том, что приличному человеку стыдно.

Приличный человек, это не религиозный человек и не похотливый человек. Он не думает о плотском, и он не тело. Он исключительно человек общественный, и даже если он ухаживает или принимает ухаживания, мысль о плотской близости присутствует в его сознании лишь как данность телесного существования. Но сам он живет платонической любовью, чтобы перейти от нее к плотской, ему надо перейти в совсем иное состояние сознания, и сделано это будет с огорчением, поскольку чистая любовь при этом была загрязнена.

Для приличного человека плотской любви нет вообще, поскольку он – облик личности. Личность – это тело, но ее любовь совсем не такая, как у тели, то есть тела физического. Это необходимо однозначно принять и учитывать при психологической работе. Но, кажется, никем из психологов не только не описано, но даже и не называлось.

Человек – существо, обладающее несколькими телами. И каждому присущ свой стыд и своя любовь. Поскольку все эти тела существуют одновременно, создается впечатление, что человек лжив и лицемерен. Что он хочет чего-то, но скрывает это.

В действительности человек существо очень цельное. И строго последователен внутри каждого тела. Но он очень плохо знает себя и плохо управляет своими состояниями. Поэтому он может в любой миг быть выкинут из одного тела в другое, а в следующий миг переместиться обратно. Отсюда странности в проявлениях и обильная почва для стыда, как чувства недовольства собой, возникающего, когда мы ощущаем, что не соответствуем тому образу, который заявили.