Текст книги "Записки о способностях"

Что бы ни происходило в этом мире, должно быть то, с чем это происходит. Даже для способностей должна быть некая среда или природа, в которой они содержатся. Лучше, если это тело, пусть тонкое. У эмоций тоже должен быть хозяин.

Что касается физиологов, то у них может быть только один ответ на все вопросы: тело. Но даже они выдумали способ обходить сложности и придумали организм. Психологи не могли принять тело, потому что в таком случае у их науки пропадает предмет, и она становится не нужна. Поэтому они выдумали много нового.

Итак, психологи не хотят, чтобы эмоциями считались «телесные реакции» на внешние раздражители, они считают, что эмоция – вещь не телесная, это явления психики. Что такое психика наших психологов, лучше и не знать! Эта свалка пострашней, чем понятие чувства или эмоции. Определений множество, но если придирчиво их разобрать, итогом окажется работа мозга…

Круг замкнулся, мы опять приходим к тому, что эмоции – вещь телесная. Тогда почему бы так и не сказать? Очевидно, что-то сильно смущает наших психологов в том, что эмоции телесны. Определение за определением психологических словарей старается мягко намекнуть, что эмоции принадлежат не телу.

В 1985 году Петровский и Ярошевский вслед за Леонтьевым определяют собственником эмоций все того же странного «субъекта»:

«Эмоции (от лат. Emoveo – потрясаю, волную) – психическое отражение в форме непосредственного пристрастного переживания жизненного смысла явлений и ситуаций, обусловленного отношением их объективных свойств к потребностям субъекта».

Очень марксистское определение, из тех, что понять нельзя, а запомнить не удается. Мастера творили! Эмоция – это пристрастное переживание… Почему бы просто не сказать, что эмоции – это эмоциональное переживание? Еще раз, эмоции – это переживания, возникающие из-за отношения происходящего к потребностям субъекта. Меня, наверное.

А что такое переживания? Зная психологов, я заранее понимаю, в какую задницу посадили себя эти мастера обделаться. Ищу в том же словаре:

«Переживание (в психологии) – любое испытываемое субъектом эмоционально окрашенное состояние…». Там дальше еще куча бреда, но мне и этого хватит: эмоции – это эмоционально окрашенные состояния!

Эмоционально окрашенные состояния чего? Тела? Психики? Субъекта?!

Вопрос, на который просто необходимо дать ответ, если ты психолог, но на который ответ давать нельзя, если ты хочешь остаться среди психологов. Поэтому настоящие психологи его избегают. Или придумывают такие ответы, чтобы никто не мог заметить, что они этот вопрос обошли. И чем дальше, тем тоньше и изощренней. Вот как выкручивается в этом случае Большой психологический словарь Зинченко и Мещерякова в 2003 году:

«Эмоции (от лат. emovere – волновать, возбуждать) – особый класс психических процессов и состояний (человека и животных), связанных с инстинктами, потребностями, мотивами и отражающих в форме непосредственного переживания (удовлетворения, радости, страха и т. д.) значимость действующих на индивида явлений и ситуаций для осуществления его жизнедеятельности».

Это творение Мещерякова дорогого стоит. Так сказать, плод вековых усилий сказать так, чтобы не могли придраться, поскольку не за что зацепиться. Учтены все мнения, все вписано в гладкие речевые обороты, знаки препинания, опять же, стоят на правильных местах!

Одно плохо, все предыдущие определения тоже давали перевод с латыни и французского каких-то разных слов, но все они в итоге оказывались одним и тем же: волновать, потрясать, возбуждать. А что волновать? Мещеряков, умница, догадался подстелить соломки: человека и животных! Вот молодец! Стало быть, и эмоции принадлежат человеку и животным! А что, прекрасный ответ для психолога! А то я уже начал подозревать, что речь идет о рыбах и двигателях внутреннего сгорания.

Что же такое эмоция? Эмоция – это и процесс и состояние психики. Так сказать, и по дороге и не по дороге, и одетым и не одетым, но обязательно с подарком и без подарка! Во я попал в мифологические времена!

Тем не менее, эмоции – это состояния и процессы психики, связанные с инстинктами, потребностями и мотивами… И еще, наверное, с рефлексами и гомеостазом! Еще раз: эмоции – психические процессы и состояния, оценивающие значимость происходящего со мной, то есть индивидом…

Моя придирка к играм с латинским происхождением психологических терминов, не случайна. Вообще-то психологам глубоко наплевать на то, что значит то или иное слово в естественном языке. Они берут слова из любых языков, чтобы создавать свой, неестественный или противоестественный язык, приписывая им собственные значения. Поэтому все эти скобки с латинскими первоисточниками – такое же вранье, как и все остальные научные термины.

Ни один психолог, приводя первоисточник, не задумывался о том, что он значит! Это всего лишь способ украсить себя стеклянными бусами или перьями, чтобы выглядеть настоящим ученым. Настоящий ученый обязательно ссылается на латынь. Так повелось со времен Мольера и Фонвизина.

А откуда они берут латынь? Да все из тех же Словарей иностранных слов, которые стряпают их научные братья-языковеды! Вот, к примеру, Мещеряков брал из «Современного словаря иностранных слов» 1992 года издания. Там статью про эмоции сочинял кандидат философских наук Р.Г.Апресян:

«Эмоция (фр. emotion, лат. emovere возбуждать, волновать) – психическое переживание, душевное волнение (гнев, страх, радость и т. д.), возникающее у человека и животного в результате воздействия на него внешних или внутренних раздражителей».

Мы ведь обычно не в силах сомневаться в словарных определениях, мы просто смотрим в словари, чтобы знать, что значит то или иное слово. Но сейчас, я думаю, читатель в состоянии задуматься: а откуда кандидат в философы Апресян взял эти определения? И ярко осознать: точно не из латинского языка! И даже не из французского! Он взял его из науки. Из тех же советских философии с психологией.

А вот про определение «Толкового словаря иностранных слов» Крысина я такого сказать не могу:

«Эмоция (фр. Emotion, лат. Emovere волновать, колебать). Чувство, душевное переживание».

Это не узнаваемо, и может быть взято лишь из словарей предшественников, с которыми и должен работать языковед. Или из тех древних текстов, где эти слова впервые появляются. Что говорят об эмоциях старые русские словари?

«Новый полный словарь иностранных слов» под редакцией Бодуэна-де-Куртенэ в 1912 году определяет эмоции не просто:

«Эмоция лат. – душевное движение или переживание, аффект; сильный подъем чувства, волнение// псих.: душевное волнение, вызванное созерцанием или воспоминанием…».

С очевидностью этот словарь тоже пытается занять ума у науки. И все же он еще гораздо ближе к естественному языку. А там эмоция в простом переводе с латыни – это душевное движение, сильный подъем чувства, волнение. И сразу вопрос: волнение кого?

В данном случае я понимаю: словарь говорит о волнении просто, по бытовому, как мы говорим, когда замечаем, что волнуемся. Но когда волнуюсь я, меня можно расспросить, что со мной происходит, что я ощущаю. А вот психолога об этом расспросить нельзя и недопустимо. Их определения не предполагают вопросов и ответов.

Вышедший на десять лет раньше «Словарь иностранных слов» Чудинова совсем прост и краток:

«Эмоция (лат) чувствование, душевные волнения».

И Даль за полвека до него тоже предельно прост. Кстати, он выводит эмоции из совсем другого латинского корня:

«Эмоция, лат. emotio, чувствование, душевное движение или переживание; сильное волнение, возбуждение, возбужденное состояние; высокий подъем чувства».

Выяснять, кто лучше знает латынь, я не буду. Этим должны заниматься профессионалы. Но вот то, что во времена, когда физиологии еще не было известно русскому человеку, эмоции переводили на русский как чувствования и душевные движения, это определенность. А это значит, что и волнения – душевные!

Нас обокрали.

Исходно были только чувства, но когда физиологи захотели забрать себе психологию, они должны были объяснить чувства, исходя из телесного устройства. А там русский язык оказался неподходящим. И вот украли латинское слово, относившееся к душевным движениям, и приписали ему вполне физиологическое значение.

Не хочу сказать, что это недопустимо. Недопустимо выкидывать душу и ее упоминания, недопустимо русским чувствам приписывать телесные значения. А вот выделить в особый предмет какие-то телесные состояния, назвать их подходящим латинским именем, и изучать в рамках физиологии или психофизиологии, вполне допустимо. Даже нужно.

Познание человека идет вперед, и наука постоянно открывает что-то такое, что раньше было неизвестно. Это новое должно получать свои имена. В том числе, и в науке о человеке. И оно получает.

Вот и особый класс состояний то ли тела, то ли психики, получил название эмоций. Я готов принять это имя, если пойму, какое понятие ему соответствует. Пока мне очевидно лишь одно: эмоции – это не какие-то физиологические состояния, как бы ни настаивал на этом академик Анохин.

Физиологические, то есть телесные изменения, безусловно, следуют за эмоциями и ими вызываются. Но эмоции – это нечто иное.

Отбросим исходное, что эмоции – это всего лишь перевод на французский наших чувств и душевных движений. Психология тоже развивается и видит, что очень часто одним и тем же именем называются разные явления. Тогда приходит необходимость развести понятия и дать им самостоятельные имена. Вот и с тем, что называлось чувствованиями в старой психологии, пришло однажды время разделить понятия.

Их разделили, выделив из чувств эмоции. Но что было понято под этим именем?

Я уже несколько раз выделял из приведенных определений суть, в которой сходятся все психологи. Проделаю это еще раз на материале размышлений Е.П.Ильина. Мне очень нравится эта работа Евгения Павловича, но его рассуждения о том, что же такое эмоция, страдают теми же слабостями, что и попытки предшественников – он не называет, кому принадлежит эмоция. Я отношу это к тому, что это начало первой главы, где делается всего лишь постановка задачи.

«Эмоциональная реакция – это специфический ответ человека и животных на те или иные обстоятельства, ситуации, затрагивающие его интересы (потребности)…

…это не просто объективно сложившаяся совокупность обстоятельств, но также ее оценка человеком, отношение к ней человека в связи с имеющимися у него потребностями, целями. Это оценка складывающейся для него обстановки, которая препятствует, не мешает или благоприятствует удовлетворению его потребностей, достижению целей.

Именно оценка является первым шагом на пути создания эмоциогенности ситуации, а не сами по себе обстоятельства» (Ильин, с.14).

Ильин не говорит, что такое эмоция, он говорит, что вызывает эмоции. Снаружи – это изменения обстоятельств, имеющих отношение к нашему выживанию. А что изнутри?

Если вглядеться, здесь нет и намека на чувства, а значит, и на душу. Зато сказано о целях и оценке.

Цели и оценки – это ведомство разума. По крайней мере, решение жизненных задач, чем и занимается разум, идет всегда как достижение каких-то целей. И всегда с применением изучения обстоятельств и их оценки.

Когда пойдет разговор о чувствах, окажется, что в них очень много схожего с эмоциями. Но это и не случайно, ведь когда-то эмоции и чувства воспринимались как одно и то же. Однако разум, определенно, использует эти орудия: изучение, оценку и решение задачи для достижения цели.

Общее с чувствами начинается там, где мы поймем, что цели, стоящие перед разумом, ставятся душой, для которой они – желания или позывы. Работа разума, в сущности, зеркальна движениям души. Они всего лишь по разную сторону поверхности воды. Душа парит над ней, а разум, как лишенная крыльев рыбка, следует за душой под водой, обеспечивая ей возможность выжить в этом теле…

Я оставляю эмоции с тем рабочим определением, что мне удобно: эмоции – это вполне разумная оценка происходящего с телом в отношении возможности достичь поставленных мною в этой жизни целей, в первую очередь, его выживания. Оценка эта происходит так быстро, что самого разума мы при этом не замечаем. И так важна, что переводит тело в иное физиологическое состояние, обеспечивающее выживание.

Безусловно, я не только не охватил всех научных мнений об этом предмете, но и сам предмет. Думаю, после даже краткого знакомства с чувствами, выяснится, что от моего понятия о чувствах надо отсечь еще части и передать их куда-то. Вероятно, тогда мое понятие об эмоциях, а точнее, о разумных состояниях оценки условий выживания, расширится.

Так же, предполагаю, однажды придется разбираться с тем, каким образом работает разум, если одни и те же мысли о том, как мне преодолевать какие-то помехи, в случае, если я думаю о помехе отдаленно, не вызывают телесных изменений, а если помеха непосредственно рядом, мгновенно вспыхивают «физиологическими реакциями».

Однако все это – предмет науки думать, а я сейчас ищу то, что может относиться к психологии способностей. Можно ли развивать какие-то способности в связи со способностью разума оценивать условия выживания, вызывая необходимые физиологические изменения в теле?

Безусловно! И даже более того, это важнейшая тема для прикладной работы. Поэтому к ней обязательно придется вернуться. Но пока я хочу сделать общий обзор того, что называется чувствами.

Отрезав лишнее от безмерного пирога, в который психологи превратили психологию чувств и эмоций, я, безусловно, сильно облегчил свой поиск. Я отдаю себе отчет в том, что кроме способности оценивать условия выживания так, чтобы переводить тело в измененное состояние, разум производит еще целую кучу таких действий, которые ученые относят то к эмоциям, то к чувствам. Но я пока не хочу ими заниматься.

Я прямо перейду к тому, что без всяких сомнений относится любым русскоговорящим человеком к чувствам, и вырежу эту часть предмета, сократив объем остающегося до обозримых размеров. Для того же, чтобы однозначно определить, что есть чувства, а что не чувства, я уже заложил возможность для подсказки, которая не существует для естественников.

Для меня нет организмов, индивидов и субъектов, для меня есть тело, сознание и душа. Физиологические реакции, то есть реакции фюзиса – это всегда и только телесные ответы на какие-то воздействия. Причем, в отличие от наших все еще очень марксистских и бихевиористских психологов, я считаю, что внешняя среда вообще не может вызывать у тела никаких реакций своими воздействиями.

Без сознания, а значит, и разума, тело бесчувственно. Может ли у тела быть собственное сознание, это другой вопрос, как и вопрос о количестве душ. Само по себе тело – просто вещество, которое, конечно, можно мять или перекладывать, но вызвать реакцию можно лишь через сознание. Иначе говоря, любое внешнее воздействие, чтобы отразиться в теле, должно быть воспринято, понято или узнано, а затем превращено в образ действия.

Вероятно, в теле, чтобы сократить раздумья и колебания, уже встроены спусковые крючки физиологических реакций, которые ждут соответствующих образов, чтобы запустить химические и физические изменения. Это вопрос к физиологам: как получается, что такое обильное изменение телесного состояния происходит в крошечные мгновения между восприятием и действием.

Но то, что такие «спусковые крючки» в теле есть, бесспорно. И то, что это средство управления особыми состояниями тела, дает основания для работы над особыми способностями тела, тоже очевидно. Однако путь туда – только через сознание.

Сознание же – это среда, в которой обитает душа, воплощенная в тело. Испуская ее из себя, душа тем самым создает себе средство для управления тем телом, которое ей дано. С точки зрения нашей земной жизни, именно сознание должно бы быть главным предметом исследования при поиске возможности раскрывать свои способности. Но ему надо определить границы.

Взаимодействие сознания с телом вполне определенно проходит по границе нервной системы. Сознание воздействует на нее, заставляя исполнять свои образы. Значит, нижний уровень сознания сопоставим с биоэлектричеством нервной системы. А высший должен быть качественно близок вещественной оболочке души. Посередине – какое-то количество градаций, так сказать, сред или плотностей, благодаря которым оказывается возможным взаимодействие души с веществом.

Здесь таятся многочисленные возможности для разных способностей.

Но пока я оставляю сознание, как основной предмет исследования, и попытаюсь сократить объем моего понятия о сознании, отделив понятие о чувствах. А для этого я исходно принимаю определение: чувства, которые я ищу, это душевные движения или состояния. И чтобы не путать их с тем, что называют чувствами психологи, я буду называть их по старинке – сердечными чувствами.

Но сначала общее понятие о чувствах, как его отразил русский язык.

А русский язык называет чувствами очень разные вещи, что чрезвычайно расстраивает психологов. Из книги в книгу кочуют сетования, вроде этого:

«Житейское понимание слова «чувство» настолько широко, что теряет конкретное содержание. Это и обозначение ощущений («чувство боли»), и возвращение сознания после обморока («прийти в чувство»), и самооценка («чувство собственного достоинства», «чувство собственной неполноценности»), и т. п. Многофункциональное использование слова «чувство» выражается и в словах «чувствовать», «предчувствовать», «чувствительность». Так говорят «я почувствовал» вместо того, чтобы сказать «я ощутил», или «я чувствую», вместо того, чтобы сказать «я думаю» (полагаю, предвижу)».

Говорят также об органах чувств, хотя очевидно, что речь идет об органах ощущений, об анализаторах. С другой стороны, говорят об «острых ощущениях», хотя ясно, что речь идет об эмоции страха.

Однако понятие «чувство» смешивается не только с ощущениями, но и с интеллектуальными процессами и состояниями человека. Например, у К.Д.Ушинского в его труде «Человек как предмет воспитания» подробно рассматриваются такие «умственные чувства», как чувство сходства и различия, чувство умственного напряжения, чувство ожидания, чувство неожиданности, чувство обмана, чувство сомнения (нерешительности), чувство уверенности, чувство непримиримого контраста, чувство успеха.

К сожалению, это имеет место не только в прошлом, но и сейчас» (Ильин, с.293).

Это восклицание Е.П.Ильина очень ценно. Мало того, что он охватил все поле языковых значений понятия «чувство», но он и четко разделил его на четыре разных предмета исследований: чувства органов ощущений, интеллектуальные чувства, собственно чувства или сердечные чувства, которые им прямо не названы, и все остальные странности.

Странности эти, в действительности шире, чем описанные в начальных строках: и возвращение сознания после обморока («прийти в чувство»), и самооценка («чувство собственного достоинства», «чувство собственной неполноценности»), и т. п. Многофункциональное использование слова «чувство» выражается и в словах «чувствовать», «предчувствовать», «чувствительность».

Часть из того, что описано Ушинским, лишь условно относится к «интеллектуальным» чувствам, то есть к способностям разума. Все спуталось, все смешалось, как доме Облонских! Смешались в кучу кони, люди, и залпы тысячи орудий слились в протяжный гул… Никакого порядка, никакой ясности!

Как тут не высказать сожаление!

А между тем, все вовсе не так уж и плохо. Даже более того, именно тут, на мой взгляд, и появляется возможность для познания. Эта чудесная картина, нарисованная Ильиным ярче всех его предшественников, чудовищна, если воспринимать ее плоско. Как если бы кусочки пазла лежали на поверхности листа. Они явно между собой не складываются, и общую картину никогда не собрать!

А какую общую картину, собственно говоря, хотят собрать психологи?

Они об этом умалчивают, но существует негласный договор сообщества психологов – отстоять свой предмет и так сохранить психологию, как науку. Не в том смысле, что это способ изучать психе, а в том, чтобы было такое сообщество, имеющее доступ к государственному финансированию и соответствующее место в обществе.

Для этого психология, как сообщество, должна поддерживать еще один негласный договор в рамках большого сообщества Науки, как она существует сейчас: предмет настоящей, то есть признанной государством, науки должен быть естественным. В случае психологии, как одной из наук о человеке, он должен быть телом. И только телом. Это тот договор, который можно считать проклятием, и заключается он, как вы помните, с дьяволом и на крови.

Благодаря ему, ученый, как Фауст, получает множество возможностей в этой жизни, но душу должен продать. Те, кто на это не соглашался, ушли в лагеря и были репрессированы, так что разговор о крови и проданной душе вполне уместен.

Нынешние, которые как-то уцелели, этой крови не хотят. Кровь при таких договорах сообществ не всегда проливают, иногда ее пьют, чаще портят. Естественно, тому, кто мешает сообществу хорошо жить за государственный счет. Сообщества вообще не любят таких, кто о себе слишком высокого мнения и выбивается из ряда, хоть под предлогом поиска истины! Он что, хочет этим сказать, что умней остальных?!

Поэтому пазл о чувствах собирается психологами не просто на листе, а на плоскости тела. Собирается давно, и никак туда не вмещается. Похоже, задача не плоская, и, судя по количеству попыток, в плоскости она вообще не решается.

Следовательно, стоит сделать попытку решить ее в объеме. Просто принять, что на стену этой пещеры падают тени не от одного предмета. Их отбрасывают разные вещи, стоящие одна за другой. В итоге, одни кусочки с именем чувство не складываются с другими. Они просто относятся к разным картинам.

Но где-то должен быть единый источник света, который дает нам намек на эти картины, освещая их так, что они оказываются тенями на одном листе.

Образ источника света использовался для метафорического разговора о сознании в рамках картезианской философии. У Ильина он ярче всего проявляется в выражении возвращение сознания после обморока («прийти в чувство»).

Этот способ описать работу сознания совершенно неверен, поскольку говорит не о сознании, а о сознавании или осознавании. То есть об одной из способностей сознания, а именно о его способности превращать воспринятое в знания. Хотя бы в знание о себе.

Тем не менее, в выражении «прийти в чувство» скрыта подсказка: нечто, что в пространстве этой платоновской пещеры и является творцом теней на стене, может уходить и может возвращаться. И пока его нет, я не вижу ничего, а когда оно пришло, то пришло и чувство, то есть способность воспринимать.

Но способностей воспринимать, похоже, у нас много. Думаю, столько, сколько мы имеем тел. Одна из них определенно осуществляется с помощью «органов чувств» и называется ощущением. Органы чувств телесны, значит, и эта способность относится к физическому телу или тели, как называли это в старину.

Другое тело человека – личность – в действительности есть его сознание, собранное таким образом, чтобы обеспечивать выживание в обществе. Тела – это всегда орудия выживания в определенных мирах, и личность, безусловно, подходит под это определение. Если только это верно, то у личности должна быть своя способность восприятия. Ушинский назвал ее интеллектуальным чувством.

Но лествица нисхождения духа в материю на этом не исчерпывается. Следующее тело, в котором мы воплощаемся, – это душа. И у нее, безусловно, есть свои органы восприятия, к которым относится понятие душевных или сердечных чувств.

Однако это все – восприятие! Это еще не чувства.

Чувствами они становятся для кого-то следующего, для того, кто и приходит, когда чувства возвращаются, и с кем они уходят, когда он уходит из этого тела.

Только при наличии этой вершины в той пирамиде фактов, что собрана наблюдением над восприятием и чувствами человека, можно объяснить странности в оценке и определении происходящего. В головоломке, которая разбросана на листе по имени психология чувств, присутствуют части, принадлежащие, по меньшей мере, трем телам. Но есть еще и тот, кто делает эти части чувствами.

Можно сказать, что чувствами эти восприятия становятся только при взгляде из вершины пирамиды!

Но кто может смотреть из этой вершины, которая выше души? Дух? Я? Нечто?

Как можно это определить и рассмотреть?! Ведь это так высоко, это же запредельная мечта человечества – достичь такой вершины в своем духовном росте! Как мы вообще можем судить о таких высочайших состояниях духа?

Как ни странно, запросто. Ведь я – цельное существо. И самые высокие и, как кажется, недостижимые духовные состояния, есть всего лишь часть меня, поскольку Дух всегда присутствует во мне, как и все остальное, что я не осознаю и чему даже не имею имен. Я все время есть все, из чего состою, и все, что происходит в этих моих частях, происходит во мне и мне известно. Более того, я им управляю!

Кажущаяся недоступность духовных высот объясняется тем, что мы бы хотели сбежать от собственной природы. Мы бы, в соответствии с требованиями йоги и христианства, хотели утерять телесность и быть только духовными существами. И соответственно проявляться только так.

Вот это нарушение цельности нам и недоступно. Пока мы в телах, мы проявляемся одновременно всеми своими телами. И не в силах рассмотреть то, что относится к чему-то одному. Это особенно ярко осознается, когда впервые выходишь из тела: ощущения такие, как будто ты подымаешься именно физическим телом. И лишь потом, когда висишь в пространстве, осознаешь: что эти «телесные» ощущения, оказывается, испытывает душа или, по крайней мере, то тело, в котором ты вышел из тели. Так называемый призрак.

Но до этого ты жестко уверен, что органы чувств передают тебе именно телесные ощущения!

Те, «телесные ощущения» себя, что мы знаем, чрезвычайно сложное образование, состоящее и из телесного восприятия, и из восприятия души, и, очевидно, из чего-то сверх этого. Я – это не тело, сознание, душа, дух. Я – это дух, душа, сознание, тело!

И только при таком подходе можно понять, почему язык отразил такую сложную картину нашего понятия о чувствах.