Текст книги "Пандемия любви"

– Лена, вы всё помните?

Она едва заметно кивнула и снова посмотрела на него. Получилось только одним глазом.

– Пить…о-чу…

Он немедленно поднялся, подошёл к столу и вернулся с белым керамическим поильником. Слегка приподняв её голову, кое-как пристроил носик между разбитыми губами, и она с трудом сделала мелкий глоток, потом ещё один и ещё. Коновалов улыбнулся, поставил поильник на тумбочку у кровати и сказал:

– Не бойтесь. Вы у меня в клинике. Всё хорошо. Вы скоро поправитесь. И вообще… вам никогда больше не придётся бояться, я вам обещаю.

Лена нахмурилась и закрыла глаза. Откуда ему знать? Ему ничего не известно про неё и Макса. А когда узнает, не станет говорить с ней так ласково и касаться руки. Макс, он свой, а она чужачка, неудачница и обуза. Как он вообще попал сюда?

– Не волнуйтесь, – повторил он, – у нас ещё будет много времени поговорить об этом, а сегодня вам лучше поспать, чтобы выздороветь скорее. Вам больно?

Лена слегка кивнула.

– Голова кружится?

Она снова кивнула чуть-чуть и замерла.

– Ничего, всё пройдёт. Потерпите немного. Завтра будет лучше.

Он говорил с ней как с ребёнком, и ей было неловко от своей беспомощности. Опять она вешает на него свои проблемы. Как же, должно быть, это ему надоело.

– …де…е. ор…уз. ич? – губа не слушалась, но он, видимо, понял и снова улыбнулся.

– Егор Кузьмич тоже здесь. С ним всё в порядке, не волнуйтесь. Завтра вы сможете его увидеть, а сегодня надо поспать. Я буду здесь, рядом… никуда не уйду.

Так всегда говорила мама, когда она болела в детстве. И от этого, несмотря ни на что, стало тепло и спокойно. Мама не знает, что с ней случилось. И пусть. Ей будет больно, а Лене не хотелось, чтоб маме было больно.

Он взял с тумбочки шприц и сделал ей укол, приподняв одеяло. Потом снова сел рядом и тихонько погладил её по руке. Как ей выпутаться из всей этой истории? В понедельник надо на работу, а у неё совершенно нет сил… Думать ни о чём не хотелось, веки стали тяжёлыми, и боль постепенно начала уплывать. Какое-то время она ещё чувствовала его присутствие рядом, а потом перестала, расслабилась и не услышала, как он поднялся со стула.

Коновалову так и не удалось уговорить Свету не приезжать вечером в больницу. Об этом она не желала даже слышать.

– Я же не собираюсь будить её! Но увидеть должна обязательно!

Она явилась часам к семи, как ураган пронеслась по отделению и приземлилась перед Коноваловым в ординаторской, шумно дыша и возмущаясь всему на свете. А чуть позже, побывав в палате и насмотревшись на распухшее фиолетовое лицо подруги, тихонько плакала в коридоре, по-детски уткнувшись носом в его рукав. У Коновалова и самого разрывалось сердце от Лениного вида, но всё же он кое-как ухитрился найти слова, чтобы успокоить вконец расстроенную девушку.

– Ну как она? Это очень опасно? – без конца спрашивала Света. – Глаз цел?

– Цел, – терпеливо объяснял Коновалов. – И в рёбрах нет трещин, просто сильный ушиб.

– А голова?

– И голова цела. Возможно лёгкое сотрясение. Пока не знаем. Но в любом случае это пройдёт со временем. Просто ей будет нужен уход. Какое-то время нельзя напрягать зрение.

– Я обеспечу ей любой уход! – вздёрнула подбородок Света.

– Конечно, – кивнул Коновалов, – конечно, обеспечите. И я тоже, – добавил он со значением. – Не сомневайтесь. Я уже договорился с сиделкой. Она будет при ней круглосуточно.

Света глянула на него исподлобья, явно намереваясь отпустить колкость, но потом, видимо, передумала и просто коротко кивнула. Они сидели в холле на жёлтом кожаном диване, тесно прижавшись друг к другу и молчали. Каждый думал о своём. Мимо проехала буфетчица, гремя металлической повозкой.

– Я заеду завтра после работы, – сказала наконец Света и подняла на него глаза. Коновалов понял, что она больше не сердится. И не винит его. – Что ей принести? – спросила она жалобно, одёргивая белый халат, который он вручил ей на пороге отделения.

– Пока ничего. – Он снял с головы шапочку, по-мужски смял её и засунул в карман робы. – Я скажу, когда будет можно. Вот разве что морс. – Но секунду подумав, мотнул головой. – Нет, пожалуй, от него будет щипать губу, подождём пару дней.

И снова увидел несчастное выражение на Светином лице.

– Не грустите. Давайте лучше обсудим детали.

Посоветовавшись, они решили пока не сообщать о случившемся Лениной маме, а дождаться утра. Света заглянула за ширму, где спал Егор Кузьмич, и немного посидела рядом на стуле, тревожно прислушиваясь к хриплому дыханию старика.

– Не беспокойтесь, – тронул её за плечо подошедший Коновалов, – с ним будет всё нормально. Завтра переведём в неврологию. Кости все целы, остальное пустяки. Думаю, за недельку-другую поставим его на ноги, сейчас главное – купировать обострение.

Света кивала, тихонько шмыгая носом. Её круглое детское личико осунулось, и под глазами залегли тени.

– Идёмте, – потянул её за руку Коновалов, – всё будет хорошо. Не переживайте так, наберитесь терпения. Вы собаку, кстати, забрали?

– Конечно, – кивнула девушка. – Муж сразу съездил, когда вы позвонили. Идти не хотел. Они с сыном его еле вытянули. Колбасой приманили. Сначала вроде оживился, а потом понюхал в машине, но есть не стал. Отвернулся. Переживает очень. Он Ленку так любит, что чувствует на расстоянии, если с ней что не так.

Коновалов нахмурился и покачал головой.

– Ладно, пойду я, – вздохнула девушка. – А Вова пусть пока у нас побудет, вам сейчас не до этого.

Они поднялись. Проводив Свету, он вернулся в ординаторскую и, плеснув в кружку горячего чая, устроился у окна. Мелкие струйки моросящего дождя прерывисто сбегали по стеклу. Из приоткрытой рамы тянуло сыростью. Спать не хотелось, но голова мерно гудела, и он почувствовал, как же смертельно устал сегодня. Ни о чём конкретном думать не получалось, события последних дней вплывали отрывочно, не выстраиваясь в единое целое. Он откинулся на спинку стула и прикрыл глаза.

– Вы бы прилегли, Владимир Олегович, – тихонько тронула его за плечо Наташа. Он и не заметил, как она вошла. – Зачем вдвоём-то не спать? Я присмотрю за ними, если что, сразу позову вас, обещаю.

– Я не хочу спать, – упрямо сказал Коновалов и в ту же секунду осознал, что это неправда. Поняла это и Наташа, но виду не подала и согласно кивнула.

– Вот и хорошо. Не спите. Вы просто прилягте, полежите, вам так удобнее будет. Отдохнёте немного. В отделении пока всё спокойно, так что не переживайте.

Целый день он сегодня говорил эти слова другим людям, не подозревая, что и сам нуждается в них не меньше. Оказывается, это приятно, когда тебя успокаивают.

– Ладно, – неожиданно согласился он, – я действительно, пожалуй, прилягу. Но спать не буду.

– Конечно, – радостно кивнула девушка. Ей было больно смотреть, как переживает доктор и как плохо он выглядит. Интересно, кто эти люди, что он так страдает? Прямо лица на нём нет. Наташе, конечно, было жаль девушку с распухшим глазом, но в глубине души она немного на неё сердилась. Виданное ли дело, чтоб доктор так мучился! Да ещё после ночи. Шёл бы домой, а они б уж тут за ними приглядели. Что такого случится-то? Ничего. А с утра бы уж и осмотрел их со свежими силами.

Наташа со вздохом удалилась, плотно притворив за собой дверь. Коновалов поднялся и, с трудом примостившись на узкой кушетке, укрылся курткой. Заснул он мгновенно, едва успев подумать о том, что, закрутившись, со всех дел так и не позвонил маме.

Телефон зажужжал и заворочался в его кармане где-то часа через два. Привыкший просыпаться по-военному, Коновалов немедленно спустил ноги на пол и, выудив трубку, прижал её к уху.

– Сынок, – услышал он голос матери. – Сынок…

Он привычно помотал головой, стряхивая остатки сна.

– Мама? – спросил он, ещё не очень хорошо соображая. Однако ему показалось, что голос матери звучит как-то слишком тихо.

– Да, это я, Владик… я тебя разбудила? – Вот теперь он чётко услышал, что мама едва выговаривает слова.

– Что случилось, мама? Тебе нехорошо?

– Да нет же, нет… не мне… – Коновалову показалось, что она плачет, и испугался окончательно.

– Что происходит, мама? Ты плохо себя чувствуешь? – Он знал, что мать крайне редко обращается к нему с жалобами на здоровье, и информацию о её самочувствии обычно приходилось вытягивать клещами.

– Да всё со мной нормально, – отозвалась мама уже более обычным голосом, и у него немного отлегло от сердца.

– А что тогда?

– Это Макс. Несчастье, сынок… он… его больше нет.

– Как это нет? А где он? – Коновалов скривился, как от зубной боли, раздираемый чувствами настолько противоречивыми, что это сильно мешало ему вникнуть в суть проблемы.

Евдокия Германовна судорожно сглотнула.

– Владик, послушай же меня… Макс погиб… разбился на машине. Нам только что позвонили из милиции. Он летел на предельной скорости. Дорога мокрая… его развернуло и ударило в бетонное заграждение… боже, как страшно… ничего нельзя было сделать… В общем… – голос мамы дрогнул, – его только что увезли в морг.

Коновалов сидел как оглушённый, глядя прямо перед собой. Ну вот и всё. Он собирался убить Макса. Собирался отдать его под суд.

– Владик, ты слышишь меня? – вернул его к действительности голос матери.

– Да, мамочка, слышу, – хрипло отозвался Коновалов, – я слышу, конечно.

– Ты не позвонил мне вечером. Я волновалась. Сначала ты не подходил, я набрала в отделение, и мне сказали, что ты опять на работе. Что-то случилось?

– Я просто забыл телефон на столе в ординаторской.

– А почему ты после ночи снова в клинике? Я не знала, что и думать… Ты же знаешь, я не люблю тревожить тебя на работе. И папе никогда… А теперь вот это… ужасно. Кстати, ты узнал вчера что-нибудь о Лене?

Коновалов повёл плечами и, усевшись глубже, прижался к стене.

– Узнал, – произнёс он мрачно. – И не только узнал, мам… В этом как раз всё и дело. Ты даже не представляешь, что произошло. Она здесь. У меня в отделении. Потому и не позвонил. Извини. Не до того было. Это всё из-за него. Он едва не искалечил её. Она вся избита. Спит под уколами. Она и её старик-сосед.

– Какой старик? – ахнула Евдокия Германовна. – Что ты такое говоришь, детка? Господи, этого не может быть… я не могу поверить.

– Придётся поверить, мама. Ещё несколько часов назад я сам собирался отправить его на тот свет.

– Боже, – только и смогла вымолвить женщина. – Не может быть, чтобы всё это происходило с нами… в нашей семье… Лев Витальевич будет в ужасе. Знаешь, он сейчас поехал туда. Я опасаюсь за его сердце… напихала ему таблеток.

Коновалов провёл рукой по лбу.

– При Максе были документы, – добавила она после паузы, – но они сказали – надо на опознание… Лёвушка сразу выехал, не смог ждать до утра. Собрался и поехал. А я беспокоюсь, как он там, за рулём… в таком состоянии. Мне надо было поехать с ним. А он… не захотел меня ждать.

– Чёрт… – рыкнул Коновалов. – Чёрт… я не могу сейчас бросить дежурство. И её… она скоро проснётся. Какая больница? Сейчас позвоню, всё выясню и договорюсь, чтобы Льва Витальевича встретили. Чёртов ублюдок!

– Опомнись, сынок, человека уже нет… такая беда, – прошептала Евдокия Германовна. – Надо проявить благородство. Просто… я не могу понять, что там у них происходило, господи…

– Благородство?! Мама, оказывается, он много лет измывался над ней, держал в страхе, преследовал. Я сам пока не знаю подробностей. Мне её подруга в двух словах рассказала. У неё разбито всё лицо, она не может говорить, и глаз не открывается, синяки на теле, разодрана щека, возможно сотрясение мозга, несколько часов провела без сознания. Он её чуть не изнасиловал, порвал на ней одежду. Всё решили минуты, когда сосед возвратился из булочной. Старик сам весь больной, рука еле движется, но защитить её от Макса пытался. Что ещё я могу сказать о нём после этого? Она пряталась в коммуналке, от него пряталась, сосед вступился за неё, с больным плечом в драку полез, и вот теперь тоже в больнице.

– Кошмар… – тихо произнесла мать, – это просто невероятно… неужели такое бывает?

– Бывает и не такое, – зло бросил Коновалов, который ежедневно сталкивался со смертью, потом, смягчившись, добавил: – Ради бога, не волнуйся, мамочка. Я всё улажу, всё организую. Вам не надо ни о чём заботиться. Выпей что-нибудь. Дождись Льва Витальевича, успокой его и поспите немного. Не хватало ещё и вам свалиться. Этого мне уже не вынести.

– Я чувствовала… чувствовала, что назревает какая-то беда. Не зря же приехала к тебе вчера… я так и знала.

– Не могу себе простить, мама, что допустил всё это. Я просто тупой осёл. Не понимаю, где были мои глаза? Выходит, во всём виноват я один…

– Да в чём же ты виноват, сынок? – вздохнула Евдокия Германовна. – Такое нормальному человеку и в голову прийти не может. Хотя… я чувствовала, что с Максом не всё в порядке. Что-то безумное было в его глазах в последнее время. Я же тебе вчера сказала.

– Помню. Только вчера было уже поздно, мама. Я должен был догадаться раньше. Представляешь, я и опоздал-то всего на каких-нибудь десять минут. Всего десять минут. И она была бы здорова. Я просто не могу говорить об этом, всё внутри переворачивается.

Коновалов вытянул из пачки сигарету, повертел её в руке и с досадой бросил на стол.

Мать измученно вздохнула в трубке.

– Здесь нет никакой твоей вины, Владик. Кто же мог помыслить, что случится подобное? Но… бедная девочка, что же ей пришлось пережить… Мы должны сделать всё, чтобы она поскорее забыла об этом ужасе. Мне, наверное, лучше забрать её к себе на какое-то время… окружить заботой… и вообще…

– Посмотрим, мамочка, – мотнул головой Коновалов. – Посмотрим. Я сам ещё ничего не знаю. Но в любом случае спасибо тебе. А теперь, – добавил он мягко, – я должен идти, возможно, она уже проснулась. К тому же надо позвонить в ту больницу. Решить все дела.

– Хорошо, детка, – согласилась мать. – Только держи меня в курсе. Сама я тебе надоедать не буду, а ты позвони, когда что-нибудь узнаешь, ладил?

– Обязательно, мам, не волнуйся, я буду звонить.

Евдокия Германовна дала отбой первой, а он ещё несколько секунд просидел с прижатой к уху трубкой, не в силах пошевелиться и собраться с мыслями.

* * *

Лена приподняла здоровое веко и увидела, что за окном уже совсем рассвело. Косое осеннее солнце, пробившись сквозь жалюзи, лезло в глаза. Она слегка прищурилась и увидела, как пляшут в прозрачном луче крохотные пылинки. Второй глаз по-прежнему не открывался, но было уже не так больно, когда она потрогала его рукой. А вот губа, ей показалось, распухла ещё сильнее, и шевелить получалось только половиной рта. Она попробовала приподняться, но голова закружилась, и пришлось снова опуститься на подушку.

За дверью в коридоре уборщица гремела ведром и бухала шваброй, что-то недовольно бормоча себе под нос. Слов Лена не разбирала, но по тону чувствовалось, что женщина сердится. Пусть себе сердится, а ей, Лене, надо во что бы то ни стало повернуться на бок, потому что от долгого лежания на спине затекли плечи, и дышать было трудно. А ещё очень хотелось пить. Она подобрала под себя ноги и с усилием сделала кувырок на бок. Всё прекрасно получилось, и даже было почти не больно, только слегка отдалось под рёбрами, и немного заломило шею, а в общем вполне прилично. Поильник стоял на тумбочке прямо у Лениного носа. Она ухватилась за круглую ручку и приподняла его над столом, помогая себе второй рукой. Развернув посудину носиком к себе, Лена приблизила его к лицу и легонько ткнула, стараясь попасть между распухшими губами, но слегка перестаралась и сморщилась от боли. Нащупав губы пальцами, она попробовала снова, и на сей раз получилось, носик звякнул о зубы, и она почувствовала вкус воды. Жадно глотнув, она слегка передохнула и сделала подряд ещё несколько мелких глоточков. Сразу стало легче. Но тут рука с поильником дрогнула, и Лена, испугавшись, что прольёт на одеяло, кое-как пристроила его обратно на тумбочку. На боку лежать было удобнее. Прижавшись щекой к подушке, она зажмурилась, и опухший глаз тотчас отозвался болью. Ушибленное ребро тоже противно заныло. Превозмогая боль, Лена поплотнее свернулась калачиком, вздохнула и глубоко задумалась.

Она в больнице. Теперь ей отлично вспомнилось всё, что произошло. Утром пришла на работу… Светка велела идти домой, и… она поехала домой… квартира… а потом… Макс!!!.. Господи, что же делать?.. Он найдёт её и здесь… обязательно найдёт! Теперь не отвяжется, это точно. Похоже, он совсем спятил. Всё-таки раньше до такого не доходило… Ведь он трус и впрямую подставляться никогда не решался, так, просто пакостил втихую, нервы выматывал… но чтобы бить… насиловать… Если уж он так легко пошёл на это, видимо, знает, что теперь ей от него никуда не деться, поэтому уже не остановится. Он уверен и спокоен. Почему?

Господи, если бы Егор Кузьмич задержался ещё минут на пять… то всё! Егор Кузьмич!!! А он-то как? Что с ним?

Последнее, что Лена помнила: старик вскрикнул и упал. А больше она ничего не видела и, как очутилась в больнице, не знает. Наверное, кто-то вызвал «скорую». Может, Егор Кузьмич.

Скоро кто-нибудь сюда обязательно заглянет, и тогда можно будет спросить, а пока лучше просто полежать с закрытыми глазами, так легче…

Коновалов небрежно стянул волосы резинкой и, одёрнув мятую робу, направился по коридору на лестницу. Пристроившись у окна, нащупал в кармане смятую сигаретную пачку. Курить не хотелось, он и так изрядно злоупотреблял этим в последние дни. Бросать надо эту гадость, правильно Глотов говорит, такими темпами и сдохнуть недолго… вот разгребусь с этими делами и попробую, пожалуй… хватит травиться, надоело…

Он поднялся с подоконника, равнодушно скользнув взглядом по шагавшему мимо высокому худому мужчине, но вдруг, приглядевшись, рванулся следом, и, в два шага догнав его, крепко ухватил за локоть. Тот удивленно оглянулся, слегка притормозив, но тут же вытаращил глаза на Коновалова и потрясённо замер, широко разинув рот.

– Владька, ты что ли? Как ты тут оказался?

– Работаю я тут, да будет тебе известно. Лёвик, зараза, а ты-то что тут делаешь, хотел бы я спросить? Вот уж и впрямь, помянешь чёрта, а он тут как тут. Не поверишь, буквально в эти выходные на даче полвечера с мамой и тёзкой твоим, Львом Витальевичем, о тебе толковали. Чего только не вспомнили!

– Правда, что ли? – разулыбался мужчина. – Надо же, тыщу лет не виделись, а встретились – словно вчера расстались. Как же я рад тебя видеть, Владька! Надо же, какой ты стал… и волосы отрастил, идёт тебе очень! Жаль, что теперь мы так редко на даче бываем, не встречаемся совсем, хоть и вспоминаю частенько, и тебя, и проделки наши, такое ведь не забудешь…

– Да уж, я тоже не забыл, как же здорово, что я на тебя наткнулся, а то бы еще неизвестно когда увиделись.

– И не говори, жизнь стала такая заполошная, не то, что раньше, сплошная карусель, многих друзей из виду потерял, некогда всё, а время летит! Это ж надо – лет шесть тебя точно не видел!

– Неужели шесть? Даже не верится, и вправду как вчера…

– Знаешь, а я ведь тут, у вас, на сохранении лежу, – снова расплылся Поланский.

– Чего? – хохотнул Коновалов. – Это от кого ж ты так залетел, брат?

– От Марьяши, от кого же ещё? Представляешь, а мы ведь всё-таки поженились! Четыре года назад. Так что я теперь тоже замужняя дама, вроде тебя.

– Да слышал уже, мама поведала. Рад за вас очень, ребята, этого следовало ожидать, ведь по-другому просто и быть не могло. Если знаешь тебя, сомневаться не приходится, рано или поздно ты всегда своего добиваешься!

– Ох, да этому столько всего предшествовало, что за пять минут и не расскажешь, никакой бутылки не хватит, – махнул рукой Поланский. – Ну вот, мы тут, короче, в гинекологии вашей пристроились, у нее здесь знакомая врач работает, беременность нашу ведёт, вот к себе в отделение и положила. А я даже и забыл, что ты в этой клинике работаешь!

– Чудеса просто, – мотнул головой Коновалов. – Знаешь, у меня теперь вообще в жизни сплошные чудеса, уже ничему не удивляюсь. Кстати, я-то теперь как раз барышня незамужняя, развёлся к чёртовой матери, расскажу как-нибудь… хоть и не до этого мне сейчас, другим голова занята. Ух, как же мне хочется посидеть с тобой, не представляешь, поговорить, как в старые времена… да недосуг, у меня тут от всего и так башка кругом.

– А что у тебя приключилось-то? – нахмурился Поланский. – Серьёзное что-нибудь? Может, помощь нужна?

– Узнаю брата Лёвика, – мотнул головой Коновалов. – Всё такой же. Помощь – это первое, что ты обычно предлагаешь. Да пока и сам не знаю, нужна ли мне помощь… тут такая каша…

– Ну расскажешь – решим. А вот разводом своим ты меня, конечно, шарахнул… слов нет. Давно развёлся?

– Да нет, всего три месяца. Только, если честно, мне сейчас вовсе не до развода, тут дела почище, брат… Нет, ты как хочешь, а я теперь с тобой так просто снова потеряться не хочу, надо-ка нам собраться, посидеть за рюмкой чая, душу отвести!

– О, да я с удовольствием… – обхватил его за плечи Поланский. – Вот увидел тебя и понял, как чертовски, оказывается, по твоей роже соскучился, так бы и заехал в ухо, как раньше… но ты ж, чёрт, теперь такой лосярой сделался, что ещё десять раз подумаешь!

Коновалов заржал, стиснув друга в своих медвежьих объятиях и чувствуя, как потихоньку отпускает сковавшее его нервное напряжение.

– Ты когда сегодня освободишься? – отсмеявшись, спросил Поланский.

– Да сам не знаю, – махнул рукой Коновалов. – Вчера с ночи, сегодня опять в день, и пока ничего другого не светит, определённо сказать не могу. Как вырвусь, позвоню обязательно. А к Марьяшке заскочу сегодня, гляну хоть, какой она стала. Пузатая уже, поди?

– Да нет пока ещё, – улыбнулся Поланский. – Мы только в начале пути. Тонус у нас, полежать велят под наблюдением, вот и слушаемся теперь, все команды выполняем, как бобики, а то как бы чего не вышло.

Коновалов с довольным видом погрозил другу пальцем.

– Вот это правильно. Врачей слушаться надо. Ну давай, брат, разбегаемся пока, может, и звякну вечером. У тебя мобильный не изменился?

– Нет. Я ж консерватор, сам знаешь, не люблю перемен. Да и домашний тот же. Ладно, давай, буду ждать, – крепко пожал протянутую ладонь Поланский и заспешил вниз по лестнице.

Дверь скрипнула и отворилась. Лена приоткрыла глаза. Он стоял в дверном проёме, с тревогой рассматривая ее лицо, но, столкнувшись с ней взглядом, немедленно расплылся в улыбке.

– Проснулись? Как вы, лучше? Голова не болит?

Он придвинул стул и уселся рядом с кроватью. Лена едва заметно пожала плечами.

– Скажите что-нибудь, – попросил он тихо.

– Что? – произнесла она одними губами.

– Вслух, Лена… пожалуйста.

Она с трудом пошевелила губами и поморщилась. Коновалов тыльной стороной ладони прикоснулся к ее лбу и слегка нахмурился. Лоб был горячий и сухой. Температура.

– Лена… вам трудно говорить, да?

Она чуть кивнула.

– Это скоро пройдёт, просто надо немного потерпеть. Вы мне верите?

Она снова кивнула. Он легонько накрыл ладонью ее руку. Такая тонкая и прозрачная, что страшно прикасаться.

«А той скотине было не страшно бить её, причинять боль такому хрупкому телу».

Коновалов немедленно отогнал эту мысль и мягко произнёс:

– Не стану врать, первые дни будет непросто, и вам надо всё это вытерпеть. Потом пойдёте на поправку, я обещаю. Вам обязательно станет лучше, и тогда мы всё подробно обсудим. Чуть позже придёт сиделка, она будет за вами ухаживать. Пока могу сказать только одно: здесь вы в полной безопасности, никто не потревожит вас, бояться больше нечего, даю слово, и, если оно хоть что-нибудь значит для вас, я клянусь, что этот человек никогда более не причинит вам вреда. Позже я всё объясню, а сейчас серьёзные разговоры не показаны, они не пойдут на пользу. Теперь главное – отдыхать и восстанавливаться, за лечением я буду следить сам и навещать вас при первой возможности. Согласны?

Она снова кивнула, но в глазах мелькнул страх. Откуда он знает про того человека?

Коновалов снова успокаивающе коснулся ее руки.

– Я в курсе всего, Лена. Больше вам нечего бояться. Днем я здесь, позже снова зайду, а вечером мне придётся уйти, но завтра вернусь. Сиделка будет с вами круглые сутки, так что одна вы не останетесь. Вечером придёт Света. С псом всё в порядке, он пока у неё дома. Егор Кузьмич тоже здесь, уже чувствует себя лучше, мы обязательно его вылечим, об этом не волнуйтесь.

Лицо Лены, измученное и опухшее, по мере этой его тирады то прояснялось, то снова хмурилось, и он готов был отдать всю свою кровь до капли, чтобы снова увидеть ее прежней и улыбающейся. А все те слова, которые громоздились в голове, казались сейчас неуместными, несвоевременными, и произнести их он не смел, решив оставить это до лучших времён, когда она окрепнет, успокоится и сможет хотя бы отвечать ему. И вовсе незачем сейчас лезть к ней со своими чувствами. Это просто неприлично.

В течение дня он еще дважды заходил к Лене, сначала привёл сиделку, дав ей все необходимые медицинские указания, позже заглянул снова, поинтересовавшись самочувствием, и наконец собрался домой, чувствуя бесконечную усталость после тяжкого дня, прошедшего в непрерывных телефонных разговорах то с клиникой, где находилось тело Макса, то с матерью и Львом Витальевичем, совершенно раздавленными всем происходящим, то с похоронным агентством, то с больными и медсёстрами в отделении. Так что вечером, едва добравшись до квартиры, он рухнул в постель, даже не поев и не позвонив ни Лёвику, ни Глотову. Последней мыслью было то, что за всей этой кутерьмой он так и не забежал к Марьянке.

* * *

Провозившись следующие дни с похоронными делами, Коновалов умотался как собака, и теперь чувствовал себя совершенно опустошённым. Взяв три отгула и оставив вместо себя Прохорова, он целые дни обзванивал, договаривался, ездил в разные места, в душе моля бога, чтобы его «старики» перенесли всю эту кутерьму как можно легче. Он никогда, даже сам с собой, не называл свою мать этим словом, всегда считая её моложавой и подтянутой. Поэтому грустно было видеть, как осунулось и почернело её лицо, как дрожали руки, обвивающие локоть мужа, враз постаревшего, нахмуренного и сутуло стоящего у гроба.

Сегодня утром он наконец отправил их на дачу, как мог, успокоив, напичкав таблетками и заручившись словом, если что, связаться с ним при первой же необходимости. За это время он несколько раз звонил в отделение, узнавая новости и диктуя необходимые распоряжения медсёстрам и сиделке, потом снова нёсся в морг, на кладбище, в крематорий, в квартиру, в аптеку… Да куда он только не нёсся, забывая поспать и поесть, успокаивая, соболезнуя, уговаривая и поддерживая.

День стоял пасмурный, полпервого, обеденное время, в квартире никого, и бежать, кажется, уже никуда не надо.

Всё! Спать. Ни о чём не думать. Тишина. Покой. Немедленно в постель, и больше ни единого слова.

…Когда Коновалов открыл глаза, за окном уже почти стемнело.

Он вылез из-под одеяла, нашарил ногами тапочки и, усевшись удобнее, запустил пальцы в спутанную гриву. Привычно помотал головой. Выспался или нет? Да чёрт его знает, вроде выспался… А сколько вообще времени? Половина шестого. Ничего себе продрых. Ладно, пора шевелиться.

Коновалов поднялся и прошлёпал в кухню. Попугай заскакал по клетке и негромко тявкнул. Потом застыл и, мяукнув по-кошачьи, гордо расправил крылья.

– Привет, брат. Голодный? – Он приоткрыл клетку, сунул в неё огромную ручищу и, неловко выудив мисочку, налил птице воды. Затем, достав из шкафчика яркий пакетик, привычно сыпанул птичьего корма. Попугай приосанился и тихонько защёлкал клювом.

– Вот так, брат. Весёлые у нас с тобой дела, не забалуешь. – Он нагнулся и приблизил лицо к витой решётке. – Ты хоть соображаешь, что я тебе говорю?

Арсений закивал головой совсем по-человечьи и, просунув клюв между прутьями, осторожно прихватил хозяина за нос. Коновалов пальцем погладил птицу по тёплой макушке.

– Везёт тебе, сидишь тут, и никаких проблем. Пожалуй, я не отказался бы с тобой на время поменяться. Как тебе идея? Съездил бы в отделение, порешал за меня пару вопросов, полечил, покомандовал, а заодно бы ещё и девушке в любви признался. Ты умеешь девушкам в любви признаваться? – спросил он строго. – А предложение делать?

Попугай придвинулся ближе и, как собака, положил голову на широкую ладонь Коновалова.

– Вот то-то и оно. Похоже, не умеешь. А я вот раньше вроде умел, а теперь, чувствую, разучился. Заигрался я в дядюшку Тома, понимаешь? Дурака свалял. Как теперь из этого положения выбираться будем?

Как выбираться, попугай не знал, а жениться, похоже, и вовсе не собирался, и Коновалов искренне позавидовал его простому и ясному подходу к жизни.

Вздохнув, он достал телефон и набрал номер Светы. Её голос показался ему гораздо спокойнее, чем накануне, когда он, выбрав время, позвонил ей из машины и, опуская подробности, изложил всю историю с Максом. Она ахала, горюя, возмущаясь и радуясь одновременно, потом заверила его, что воскресенье обязательно проведёт с Леной, всё объяснит ей и постарается отвлечь от ненужных мыслей.

– Ну вроде дела понемногу лучше, – затараторила она, едва заслышав его голос, – я как раз только что от неё – забегала в обед, повеселела чуть-чуть, и с губой получше, уже ест понемногу, я ей котлетки мягкие сварганила и ещё пюре. Опухоль с глаза тоже вроде спадает, только синяки сильно заметны, и царапины коркой покрылись. А так получше. И настроение уже не такое мрачное. Я её убедила, что все страхи позади, и бояться больше нечего. Кивает, но как будто не верит, видимо, стресс слишком сильный, да и болит всё, никак в себя не придёт. Понимаете, – добавила она после паузы, – подобное ведь и коня свалит, а она такая… эмоциональная слишком… я вообще удивляюсь, как она всё это вынесла… поймите меня правильно… муж, потом этот… да ещё и вы…

– А что я? – устало спросил Коновалов, сомневаясь, что стоило это спрашивать.

– А вот то и вы… Ладно, – перебила она себя со вздохом, – разбирайтесь сами, не дети вроде бы. Вы взрослый человек, понимать должны. Не знаю, какие у вас там отношения, я не лезу… только она совсем не такая, чтобы… Я, конечно, понимаю, вы много для нее сделали, беспокоились… но… в общем, решайте сами… у меня прав нет вас ни к чему подталкивать… просто я за неё сильно переживаю…

– Я понял, Свет, не волнуйтесь… я не нанесу ей никакого вреда… – очень серьёзно произнёс Коновалов. – Я всё решу. Завтра появлюсь в отделении и решу. Постараюсь, по крайней мере…

– Ладно, – помолчав, вздохнула Света. – Вы простите меня… всё слишком запуталось… я уже и сама никакая… не знаю, что делать…

– Всё будет нормально, – подумав, сказал Коновалов. – А теперь расскажите, как там пёс? Успокоился?