Текст книги "Пандемия любви"

– А хочешь ходить в группу рисовать вместе с другими детками?

Он явно обрадовался и, сверкнув глазёнками, прикусил нижнюю губу.

– Хочу. У нас такой не было. Я сам рисую.

Если честно, ему нечего делать с другими детьми. Разве только со старшими. Дети его возраста рисуют в лучшем случае солнышко или цветочки, а он… Я была поражена его рисунками. Скорее бы Олег пришёл.

Как только он появился, я потащила его в комнату и сунула в руки альбом.

– Смотри.

Он долго листал, потом уставился на меня.

– Ничего себе.

– Надо или в группу или педагога искать, – сказала я.

– Лучше педагога. Только главное, чтоб он его не испортил своими рекомендациями. Это что-то редкое.

– Именно, – согласилась я. – Даже не верится.

Тем временем Серёжа отыскал в сумке айпад и устроился с ним на диване. Мы подошли и встали сзади.

Включил. Моментально нашёл YouTube. Почти не глядя открыл игру. На экране возникли монстры. Маленькие пальчики с необычайной скоростью забегали по экрану. Монстры оживились и бросились в бой. Появился герой. Обеими ручками подхватывая разные инструменты, Серёжа повёл его в атаку, гоняя по лестницам и переходам, перепрыгивая через препятствия и умело нанося удары. Монстры скукожились и бросились врассыпную.

– Убей бог, чтоб я так смог, – поражённо сказал Холмогоров. – Придётся учиться.

Тут экран погас.

– Ну вот, гаснет, – вздохнул Серёжа.

– Купим новый, – сказали мы в один голос.

* * *

На следующий день мы собрались по магазинам.

Когда я вышла из спальни, они оба стояли в коридоре, готовые к выходу.

– Ты красиво оделась, – с ходу оценил Серёжа, осмотрев меня с головы до ног. – Тебе идёт.

Холмогоров оглядел меня так, словно впервые увидел.

Серёжа подошёл поближе и потянул за руку, приглашая нагнуться. Я опустилась на корточки, и он уткнулся мне носом в шею, сделав несколько глубоких вдохов.

– Как ты хорошо пахнешь… и кольца красивые, – добавил он, проведя ладошкой по моим пальцам. – Мне нравится.

Мы застыли.

– Ошибиться нельзя, Холмогоров, – со значением сказала я.

– Я и сам подумал, – удовлетворённо хмыкнул он. – Порода.

Мы спустились вниз. Припаркованный во дворе широкий чёрный «мерс» Холмогорова произвёл на Серёжу поистине магическое впечатление.

– Круто! – воскликнул он, обегая машину со всех сторон. – Диски литые. Это наша, что ли?

– Наша, – кивнул Олег.

– Ух ты! – засиял он глазёнками. – А научишь?

– Научу.

– Ура, а Лиза умеет?

– Пока нет, – отозвался Холмогоров. – Но я научу вас обоих.

– Боюсь, со мной тебе придётся провозиться гораздо дольше, – засмеялась я. – Судя по монстрам, мои способности не идут ни в какое сравнение.

– Я уже многому научил тебя, разве нет? Так что, если придерживаться правильной методики…

– …то тогда до машины дело дойдёт не скоро, – закончила я его мысль.

Олег беззвучно рассмеялся.

– А чему ты научил её? – тут же спросил Серёжа.

– Разным очень полезным вещам.

– А меня научишь?

– Ну… – призадумался Холмогоров, – этому, пожалуй, чуть позже.

…Добравшись до торгового центра, мы прошлись по магазинам, сделав кое-какие покупки, и наконец дошли до игрушечного.

– Зайдём? – предложила я Серёже.

– Давай, – спокойно кивнул он.

Мы зашли. Холмогоров завертел головой, с интересом разглядывая изобилие неизвестных ему товаров.

– Хочешь что-нибудь? – спросил он.

– А можно? – удивился Серёжа.

– Можно, – сказал Холмогоров чуть жёстче, чем следовало. – Выбирай что хочешь.

– Тогда меч. Как у Славки. Он мне не давал.

Мы привычно переглянулись. За это время мы только и делали, что переглядывались, уже ничему не удивляясь.

– Может быть, этот? – предложил Олег.

– Не, лучше вон тот, – рассудительно заметил Серёжа. – Этот быстро сломается, он ненадёжный.

Холмогоров внимательно рассмотрел пластмассовый меч, явно пытаясь оценить его рабочие качества, но, видимо, за неимением должной информации, к определённым выводам не пришёл, поэтому с уважением положил его на место.

Прихватив нужный меч, мы продолжили путешествие вдоль полок. Серёжа спокойно осматривал игрушки, но руками ничего трогал.

– А ещё что ты любишь? – спросила я.

– «Lego», – ответил он. – И человека-паука. У меня нет.

После некоторых обсуждений мы выбрали искомое и двинулись дальше.

– А машинки? – вспомнила я. – Ты же любишь машины.

– Люблю, – согласился Серёжа. – Но у меня уже ведь есть одна.

– Это не страшно, – сказал Холмогоров, и мне снова не понравились модуляции его голоса. – Ты можешь выбрать ещё.

Малыш явно обрадовался и, сделав шаг вперёд, внимательно обвёл глазами полку.

– Тогда грузовик. Вот этот, «мазда». У него кузов поднимается. У меня был грузовик, но дядя Витя наступил на него, и он сломался.

Холмогоров провёл рукой по подбородку.

– Можно было купить новый, – буркнул он себе под нос. Серёжа посмотрел на него виновато.

– Я копилку разбил, но там не хватило. И дядя Витя сказал, чтоб я отдал маме. Они в магазин пошли.

– А мячик хочешь? – быстро спросила я, не зная, куда девать глаза.

– В мячик дома нельзя, – вздохнул Серёжа.

Мы привычно переглянулись.

– Ничего, поиграем на улице. Вот этот хочешь?

– Ух ты, футбольный… – поднял он бровки, – такого даже у Володьки нет. У меня только надувной был, но потом его гвоздём проткнули.

– И другого мячика у тебя не было? – снова не то спросил, не то констатировал Холмогоров, поворачиваясь к Серёже.

– Нет, не было, – покачал он головой, – но мне на день рождения обещали. Только это ещё не скоро.

– Отлично, – раздельно произнёс Олег, и я тут же шагнула вперёд, незаметно пихнув его локтем в бок.

– А пистолет возьмём? – живо поинтересовалась я.

– Только с пульками. Я не буду в окно, честно, – пообещал он.

…Накупив всякой всячины, включая айпад, мы присели отдохнуть на скамейке у торгового центра, наблюдая, как Серёжа катается с горки на детской игровой площадке. Он стремительно съезжал вниз, снова быстро забираясь по лесенке, и перелезая через пластиковые загородки так легко, словно их и не было, потом снова спускался и немедленно устремлялся вверх.

Я задумалась. Интересно, каково это быть родителями гениального ребёнка? А он гениальный? Не знаю. Во всяком случае, довольно необычный. Не ожидала встретить в ребёнке подобные качества.

– Надо что-то делать с детским садом, – вздохнула я. – Люди по три года в очереди стоят. Только сначала придётся решить с пропиской. Ко мне не пропишут, только к тебе. А это значит, что детский сад будет в другом районе. И поликлиника. Здесь же Филатовка.

– Ну, кстати, и там, в Козихинском, тоже Филатовка районная, я сам в ней вырос. Но, тем не менее, следует ускорить вопрос с поиском квартиры. Ты давай как-то поторопись.

– Хорошо. Будем с Серёжей ходить на просмотры, – кисло сказала я.

– Что-то не слышу особой радости в твоём голосе, – отозвался Холмогоров, задумчиво качая ногой. – А что касается сада, устроим пока в коммерческий, не проблема. Не забивай себе голову, я всё решу.

– Ну как всегда. Кто бы сомневался. Ничего иного я услышать и не ожидала.

Холмогоров усмехнулся.

– Другая бы женщина радовалась, а ты…

– Я тоже радуюсь. Просто ты слишком идеален.

На твоём фоне я чувствую себя ни к чему не пригодной.

– Ну тут бы я поспорил, – возразил Холмогоров, – заинтересованно проведя кончиком пальца снизу вверх по моей ноге.

Я сделала вид, что не обратила на это внимание. Пока у него хорошее настроение, стоит попробовать.

– Кстати, мне тут в голову одна идея пришла, – подумав, решилась я, – только ты меня сразу не убивай.

– Пугаешь, – повернул он голову. – Что ещё за идея?

– Понимаешь, Олег, я вот подумала, а что если нам переехать в вашу квартиру? – бухнула я прямо без подготовки. – А Артём переедет в мою. Как раз поближе к Алинке. И вещи твои перевозить не надо будет, и с ремонтом тоже затеваться не придётся. Сколько у вас там комнат?

– Пять, – с отчётливым сожалением сказал Холмогоров и почесал подбородок. – Квартира отличная.

А я почувствовала, что, кажется, в конце туннеля забрезжил свет. Что ни говори, я здорово успела его изучить за это время. И теперь сразу поняла, что он мгновенно сделал стойку. Готова поспорить – идея ему пришлась по душе.

Холмогоров продолжал молчать, но я всей кожей улавливала исходящие от него густые волны.

– Ну ты же не хочешь менять район, – сказал он наконец.

– Я согласна, – быстро ответила я. – Все эти квартиры, что мне удалось посмотреть, они такие чужие, в них нет души. Я чувствую себя как на вокзале.

Он снова глубоко задумался.

– Чёрт, – мотнул он головой после долгой паузы. – Почему я сам-то не подумал об этом? Озадачила ты меня. Пожалуй, стоит обсудить с Артёмом.

– Я уж не говорю о том, сколько денег мы на этом сэкономим, – заторопилась я. – По-моему, им можно найти гораздо лучшее применение, особенно сейчас. Как ты думаешь?

– Мда, – вздохнул он, – идея, конечно, богатая. Не ожидал.

– Ты ведь любишь ту квартиру, правда? – спросила я, перехватывая его задумчивый взгляд.

– Честно говоря, да, – вздохнул он. – Не просто люблю. Это мой дом. И мне там очень комфортно. Так нигде не работается.

– Тогда почему же ты хотел переехать в другую? Только из-за меня?

– В общем, да.

– Только я-то совсем не хочу этого, – быстро сказала я. – Зачем нам чужая квартира? Пусть хоть один из нас будет чувствовать себя дома.

– Ты тоже почувствуешь себя там дома, я уверен, – сказал он, впервые посмотрев на меня.

– Мой дом там, где ты, Олег. А там, в той квартире, живёт твоя душа, я ведь вижу – ты тоскуешь по ней. Ты там вырос и стал таким как есть, – добавила я, прижимаясь к нему. – Так, значит, согласен?

Он обнял меня.

– Если Артём будет не против, то однозначно согласен. К счастью, он вовсе не так сентиментален, и, как ни странно, мало привязан к той квартире. Я был странник, а он домосед. Но, тем не менее, я всегда ощущал неразрывную связь с нашим домом, в то время как он относился к этому с гораздо большей лёгкостью. Он вообще ко всему относится с лёгкостью, ты же знаешь. У меня всегда было чувство, что ему не столь важно, где жить. Раньше говорил: вот женишься, и я поищу себе что-нибудь новое, подустал от этого пейзажа за окном.

– Олег, – оживилась я, – так это же замечательно. Почему ты мне раньше не говорил об этом? Меня правда воротило от этих просмотров. А твой дом буду любить, почему-то я в этом уверена. И Серёже там будет хорошо. Только вот давай дедов кабинет с собой заберём, тогда я вообще сразу себя дома почувствую. А кабинет Артёма перевезём сюда.

Холмогоров сгрёб меня в охапку.

– Ты умница, Лиза. Да и Тёмке, по идее, это должно понравиться. Им с Алиной удобно будет рядом. А работать он всегда сможет подниматься сюда… в смысле, в твою квартиру. Они такие вольнолюбивые оба, им это пойдет только на пользу. А если потом захотят, могут съехаться окончательно.

У меня словно гора с плеч свалилась. Напрасно я так долго тянула, надо было сразу поговорить с ним. Отчего я вдруг решила, что он будет против?

– Олег, ты не думай, мне тот район тоже очень нравится. И Патриаршие пруды совсем рядом. Я туда в детстве постоянно на коньках кататься бегала, а летом лебедей кормить. И школа твоя хорошая, с бассейном. Там Ленина мама работает. А Серёжа потом в ней учиться будет.

– Да, – сказал Холмогоров, хлопнув себя по коленке, – всё-таки я гениальный мужик, что женился на тебе.

* * *

…В конце сентября мы переехали.

Должна сказать, что большой совет на даче Коноваловых воспринял эту идею с таким бесконечным восторгом и так активно включился, что я, оказавшись в водовороте событий, не успевала следить за мелькающими картинками происходящего.

Алинка моментально влюбилась в Серёжу и, сама стоя на пороге собственных великих перемен, не переставала кружить вокруг него, пристально изучая малейшие проявления детского характера и задаривая подарками до такой степени, что мы в конце концов воспротивились. Нечего портить мишурой такого замечательного ребёнка.

Вернувшись в привычную обстановку, Холмогоров, сделался спокойным и вальяжным, обретя при этом черты столь восхитительные, что не любоваться им было просто невозможно. Что я и делала, с неизменным восторгом наблюдая за его львиными повадками, которые он щедро являл взорам окружающих.

Надо сказать, что квартиру эту я действительно сразу полюбила, едва впервые появилась здесь. Как человек, выросший в доме, имеющем историю и хранящем тени прежних обитателей, я сразу почувствовала эту неповторимую ауру настоящего семейного дома, с неизбывными правилами, традициями и секретами, старинными фотографиями, безделушками, картинами и, конечно, горами книг, живущих везде, куда только могут дотянуться руки, именно живущих, а не пылящихся без дела за стёклами.

Спальня Артёма, просторная и светлая, общим решением перешла по наследству Серёже, и я немедленно принялась обустраивать ее, в конце концов превратив в такое чудесное обиталище для маленького мальчишки, что Коноваловы, всем скопом придя в восторг, немедленно изъявили желание соорудить точно такую же для своих ожидаемых отпрысков.

Что же касается Тёминого кабинета, то я даже не стала менять в нём обои, они и без того выглядели достаточно строго и стильно, к тому же дедовы стеллажи, закрывающие стены с потолка до пола, особого простора для фантазии и не оставляли. Так что, воссоздав прежний кабинет практически до мельчайших подробностей, я почувствовала себя настолько дома, что временами вообще забывала о переезде в другую квартиру.

Повозиться пришлось только с кухней. Но когда наконец всё придумалось, воплотилось и преобразовалось, я испытала ни с чем не сравнимое чувство победы. Как же это, оказывается, здорово – иметь реальную возможность не ограничивать собственные фантазии, изо дня в день приводя их к осязаемому результату.

– О, женщина, – восхищённо произнёс Холмогоров, вернувшись однажды с работы, – я покорён сим величием. Готов немедленно признать собственную полнейшую ничтожность и до конца жизни смиренно воспевать твой непревзойдённый талант.

Я повисла у него на шее.

– Тебе нравится!

– Это ничего не сказать. Я повержен. Может быть, ещё хочешь переделать спальню?

– Нет, не хочу, – воспротивилась я, прижимаясь к нему ещё теснее. – Это твоя спальня, и она мне нравится. В ней есть гардеробная и ванная. Лучше всё равно не придумаешь. Пусть останется такой как есть.

– Воля твоя, – согласился Холмогоров. – Мне она тоже нравится. Во всяком случае, я не испытываю дискомфорта, приведя в неё свою жену.

Я потёрлась щекой о его подбородок.

«Жениться надо на девушке из хорошей семьи», – сказал мне как-то Борис. Он любил высокопарные фразы.

«Выходить замуж тоже следует за мужчину из хорошей семьи, – подумала я тогда в ответ на его заявление, – и именно поэтому я вовсе не собираюсь повторять подобных ошибок. Тётя Люба уже попыталась».

– О чём ты думаешь? – по обыкновению спросил Олег.

– О том, что я стала женой самого лучшего мужчины на свете.

* * *

Надо сказать, что Алинка тоже не сидела сложа руки, так что через короткое время нашими общими усилиями квартира Артёма приобрела весьма привлекательный вид. Имея в наличии стольких незаменимых помощников, мы, приложив максимум стараний, достигли довольно впечатляющего результата. Получилось действительно здорово. Мне и самой понравилось.

Приученный к ней с детства, Артём любил классику, и мы многое оставили в первозданности, обновив и улучшив лишь пространство потолка и стен, а также заменив весь текстиль, ковры и перевезя из прежней квартиры часть книг, мебели, картин и посуды. В душе я радовалась тому, что облик любимой с детства квартиры, где обитали дорогие мне люди, по сути, не сильно изменился, просто стал немного иным, посвежел и теперь словно с лёгкостью отпустил меня в новую жизнь, не мучая прошлыми воспоминаниями.

Коноваловы, впечатлившись, тоже затеяли некоторые преобразования в своём жилище. В общем, всё вышло весело и организованно. Мужики неожиданно активно сплотились, и наблюдать за этим было довольно приятно. В конце концов, ради них и старались, так что пусть радуются, думала про себя каждая из нас.

…Как-то вечером, я, уложив Серёжу, завозилась на кухне, убирая оставшуюся после ужина посуду. В квартире было тихо и довольно сумрачно, Холмогоров работал в своём кабинете; соваться к нему без особой нужды я не имела привычки и приучила к этому Серёжу, который и без того, обладая врождённой тактичностью, никогда не нарушал отцовского уединения.

Малыш уже несколько дней болел, и я немного нервничала, не сильно разбираясь в детских болезнях, но врач, пришедший вместо нашей внезапно загрипповавшей участковой, не обратил особого внимания, сославшись на симптомы обычной простуды, и я успокоилась.

Потихоньку копошась у мойки, я думала о своём, но, внезапно услышав тихую музыку, прислушалась и даже, подойдя к открытому окну, высунулась наружу, уверенная, что звуки идут оттуда. Но на улице было тихо. Вскоре я убедилась, что дальние гитарные переборы явно плывут откуда-то из глубины квартиры, и пошла на звук, постепенно добравшись до полуоткрытой двери кабинета.

«Музыку слушает», – подумала я. Тягучая мелодия, наполняя воздух, плыла так медленно и красиво, что я невольно заслушалась, прислонившись к двери, но тут вдруг отчётливо поняла, что она раздаётся отнюдь не из музыкального центра. Звук был явно не механический, а совсем живой, рукотворный и чувственный, и я, заворожённая его близостью, шагнула в комнату.

Холмогоров сидел в кресле у самой лоджии и, обнимая гитару, лениво перебирал струны. Увидев меня, он поднял голову, продолжая руками извлекать чарующие звуки, потом вдруг его пальцы забегали чуть быстрее, рождая совсем иное звучание, томительное и яркое, и наконец взорвались крещендо, обретя почти оркестровую мощь. Взорвались и стихли.

Я стояла, буквально онемев. Он молча отставил гитару в сторону и мягко откинулся на спинку кресла.

– Боже мой, Олег… какая красота… ты никогда не говорил мне, что играешь.

Он улыбнулся.

– Интеллигентный человек – это тот, кто умеет играть на баяне, но никогда не делает этого.

– Ты в своём репертуаре, – засмеялась я. – Интересно, сколько ещё ты сможешь поражать меня своими внезапно открывшимися талантами.

– Всю жизнь, – привычно шевельнул он бровью.

– Мне бы вовсе не хотелось, чтоб ты соскучилась со мной.

Я опустилась на ковёр и положила голову ему на колени.

– Больше всего я боюсь того же самого.

– Не бойся, – отозвался он, заправляя мне за ухо выбившуюся прядь. – Я научился извлекать из этого инструмента только самые правильные звуки.

– Из этого? – указала я на гитару.

– Нет, из этого, – усмехнулся он, легко поднимая меня с ковра и усаживая к себе на колени.

Мы очень долго разговаривали с ним в тот вечер. Я даже не представляла, что могу так много рассказать ему и и так много услышать в ответ. Не привыкшая говорить о себе, я словно заново открывала этот путь, переставая бояться прошлого и учась получать от него удовольствие. Вероятно, он действительно был удивительным человеком, коль сумел за столь короткий срок сотворить меня такой, как желает сам, никогда при этом не давая ощутить себя полностью подвластной его воле. Постоянно чувствуя его силу, я всегда оставалась свободной. И ему это нравилось. Не имея ни малейшей необходимости самоутверждаться за мой счёт, он всегда оставлял мне выбор. Впрочем, я это уже говорила.

– Послушай, Олег, – начала вдруг я, мыслями возвращаясь к беспокоившей меня теме. – Мне кажется, что с Серёжей что-то не так. Непохоже на обычную простуду. Какой-то он слишком вялый, и лимфы опухшие. По-моему, этот врач ничего не соображает. Что это за лечение? Слишком долго ребёнок не выздоравливает. И уже какой день от горла ничего не помогает. Жалко, что наша врач болеет.

– Думаешь? – озадачился Холмогоров. – Признаться, я в этом не силён. Может, позвать кого-то другого? Хочешь, давай вызовем из платной.

– Завтра посмотрим, – кивнула я. – Но вечером мне показалось, что сегодня состояние явно ухудшилось. Вроде поел и заснул быстро, но всё равно как-то тревожно.

– Пойдём, глянем, как он там, – поднялся Олег.

– Надо было мне раньше сказать.

Я тоже встала.

– Да вроде сначала ничего такого, а теперь мне не нравится его вид. В саду сказали: это естественно, поначалу они всегда болеют. Но я чувствую – что-то не то.

– Пошли.

Мы направились в детскую.

Серёжа лежал калачиком, уткнувшись лицом в подушку, и мелко дрожал. Я испугалась. Перевернула его и положила руку на лоб.

– О господи, да он весь горит…

Холмогоров зажёг верхний свет.

– Давай градусник.

Я сунула Серёже под мышку термометр и укрыла его вторым одеялом. Он продолжал мелко дрожать и прижиматься ко мне, но не просыпался.

Красный столбик взлетел за минуту. Сорок.

Направив на него лампу, я присмотрелась внимательнее. На личике и шейке явно проступила сыпь. Я повернула его на спину и услышала, как из груди вырвался длинный хрип.

– Может, скорую? – тревожно спросил Холмогоров.

– Иди вызывай. Только детскую, вот номер, – протянула визитку я.

Машина приехала довольно быстро.

Всё это время я держала ребёнка на руках, пытаясь унять его нарастающую дрожь. Он не просыпался, но жался ко мне и дышал очень хрипло. Ещё вечером, когда я укладывала его, ничего такого не было, иначе я бы заметила. Против обыкновения, Серёжа немного куксился, но всё же поел, правда, без явной охоты, потому что глотать было больно. Я накормила его лимоном, засыпанным сахаром, и заставила съесть немного мёда.

Врач был хмур и явно не расположен с нами сюсюкаться.

– Корь.

Я ахнула. Холмогоров подошёл ближе.

– Болели? Вы оба.

– Да, – по очереди кивнули мы.

– Тогда хорошо. Водка есть? Разбавьте вполовину и несите сюда.

Олег отправился за водкой.

– Кладите ребёнка, – сказал врач. – Убирайте все одеяла. Догола раздевайте.

– Как? – не выдержала я. – Ему же холодно, он трясётся весь.

– Ничего. Давайте сюда водку.

Непослушными руками я, откинув одеяла, стащила с малыша пижамку, и врач принялся энергично растирать его разбавленным пойлом, несколько раз переворачивая со спины на живот.

Меня трясло. Врач продолжал активно наносить жидкость на тело ребёнка.

– Прикрыть уже можно? – спросила я, чувствуя нарастающее отчаяние, но врач, похоже, и не думал мне сочувствовать.

– Нет. Дайте полотенце, а лучше простынку.

Я подала простыню, и он, сложив её вдвое, стал обмахивать ребёнка так сильно, что поднялся ветер.

Прикоснувшись к маленькому тельцу, я ощутила мраморный холод. Из красного он сделался совершенно белым как бумага, и лежал безучастно, словно вовсе не замечая нашего присутствия. Мне стало ещё страшнее. Вид Холмогорова тоже не прибавлял бодрости. Видимо, он чувствовал себя ничуть не лучше моего.

– Ну теперь-то хоть можно его прикрыть? – В моём голосе зазвучали истеричные нотки. – Он же совсем замёрз.

– Нет. Пусть так лежит. Продолжайте обдувать. – Врач словно и не замечал, в каком состоянии мы находимся.

– Это опасно? – замирая, спросила я – Всё всегда опасно, – пожал плечами он. – Корь – не шутки. И возможны разные осложнения. Но, тем не менее, делать надо именно так.

– А лечить чем?

– Завтра вызывайте своего врача. А пока ничем.

– Как ничем? – подался вперёд Холмогоров.

– Вот так. Ничем. Если вдруг снова поднимется температура, повторите эту процедуру. Пусть пока полежит раздетый.

– И сколько так лежать? – в ужасе спросила я.

– Увидите по состоянию. При такой температуре греть нельзя. Через какое-то время сможете прикрыть, но чем-то лёгким, лучше простыней. Это всё, – заявил врач и принялся что-то быстро писать, подложив себе на колени чемоданчик, после чего довольно ходко удалился, а я осталась стоять над ребёнком, продолжая трясущимися руками размахивать простынёй.

Через минуту Холмогоров вернулся.

– Олег, я не могу больше, чтоб он голый лежал. Мне страшно, – сказала я, чувствуя себя виноватой, что так долго не предпринимала никаких действий.

– Мне тоже, – хмуро отозвался он, присев на край постели.

– Прикрою хоть простынёй, – не выдержала я, снова сунув под мышку Серёже градусник.

Надо сказать, что через какое-то время ребёнку действительно стало чуть легче, но белизна его всё равно пугала, и я всю ночь протряслась рядом с ним, до той самой поры, пока утром Олег не вызвал врача из платной клиники и не позвонил Коновалову, проведя с ним долгую беседу, после чего, похоже, несколько успокоился.

Врачиха из клиники оказалась намного приветливее ночного гостя, но действия его одобрила, расписав дальнейшее лечение. За ночь напичкав голову интернетными страстями по поводу всяческих осложнений, Холмогоров засыпал её вопросами, но она довольно грамотно охладила его пыл, посоветовав меньше вникать в незнакомые термины. Очевидно, то же самое внушил ему и Влад, после чего наше поведение явно приняло характер более осмысленный.

…Потекли довольно тяжёлые дни. Температура по вечерам продолжала подниматься, Серёжа сильно кашлял, и снимать эти приступы удавалось с большим трудом. Я сутками не отходила от ребёнка, не позволяя ему расчёсывать красные пузырики сыпи, густо покрывающие лицо и тело, а Олег бесконечно курсировал между аптекой и магазином, после чего готовил какую-то пищу, которую мы проглатывали, не чувствуя вкуса; так что к концу недели его вид начал вызывать у меня тревогу не многим меньшую, чем Серёжин.

Но, так или иначе, мы справились, и это сблизило нас ещё сильнее. Причём, всех троих.

Мы теперь часто сидели втроём на диване, даже вчетвером, если учесть кота, и болтали обо всём на свете, научившись общаться, играть и вообще понимать друг друга с полуслова. Мы стали семьёй, а не просто двумя взрослыми, пытающимися завоевать расположение ребёнка. Мы научили его любить нас, и оба испытывали от этого ни с чем не сравнимое чувство восторга. Мы и сами научились любить его. Не просто отстранённо удивляться самобытности малознакомого мальчика, а именно любить.

…И всё-таки, что ни говори, меня удивляло, что за всё это время Серёжа ни разу не спросил нас о матери. Поначалу я боялась этого, не зная, что стану отвечать, но потом как-то расслабилась и перестала всё время ждать этого.

Но однажды, когда они сидели на ковре и Холмогоров показывал ему шахматные фигуры, Серёжа вдруг сказал:

– Она больше никогда не приедет, папа.

– Кто? – спросил Олег, явно заподозрив неладное.

– Мама.

Мы оба явно не нашлись с ответом, поэтому временно прикусили языки, напряжённо думая, как лучше вывернуться.

– Мне тётя Аля сказала, чтоб я не спрашивал про маму.

– Почему? – вырвалось у Олега.

– Потому что она умерла.

У меня округлились глаза, а Олег выронил из рук пешку.

Серёжа посмотрел на него, слегка наморщив лобик.

– Тех, кто умер, нельзя беспокоить, а то им будет плохо.

Олег поменял позу, а я закашлялась.

– Я не беспокою, – сказал Серёжа. – Но когда я стану старым, я поеду к маме. Тётя Аля сказала.

Мне сделалось жарко.

– Ты скучаешь по ней, Серёженька? – не удержался Олег.

– Нет. Тётя Аля сказала: нельзя скучать. Я не скучаю. А то ей будет там плохо.

И мы оба, два взрослых человека, снова не нашли, что ответить ребёнку, чья выдержка и рассудительность ни шла ни в какое сравнение с нашей.

– И ты тоже не скучай, папа, – немного подумав, добавил Серёжа. – Ей там хорошо.

– Где? – хрипло спросил Олег.

– На небе. Она там живёт. А мы здесь. И Лиза. Мы потом к ней поедем.

– Да, конечно, – измученно сказал Олег. – Тётя Аля тебе всё правильно сказала. Мы поедем. Но гораздо позже. А пока не должны скучать.

– Мы не будем, – кивнул малыш. – Пойдём есть клубнику. Я хочу с молоком.

Я сорвалась с места так, словно за мной гнались черти. Олег тоже немедленно поднялся и, подхватив Серёжу на руки, унёс в кухню. Я тут же включила телевизор, и ребёнок быстро отвлёкся на мультики, а мы до конца вечера пребывали в глубоких раздумьях, чувствуя себя порядком опустошёнными.

* * *

Так или иначе, жизнь понемногу наладилась.

Холмогоров перестал бесконечно мотаться по командировкам, но ему тут же предложили серьёзный проект на Первом канале, который забирал почти всё его время, и периодически он сутками пропадал в Останкино, а, если бывал дома, то просиживал ночи в своём кабинете, не отрываясь от компьютера.

Я отчаянно скучала по нему, радуясь присутствию Серёжи, которому посвящала всё своё время, не позволяя себе думать ни о чём постороннем. С каждым днём я прикипала к нему всё сильнее, и он отвечал мне такой искренней детской привязанностью, что времени на ненужные мысли, к счастью, не оставалось.

Два раза в неделю я водила Серёжу к педагогу по рисунку, а в остальные дни мы придумывали всевозможные занятия, в частности, я учила его читать, чем периодически удивляли являвшегося по вечерам домой Холмогорова, демонстрируя ему наши новые умения.

Однажды мы с Серёжей, по обыкновению устроившись на ковре, разбирали мои старые детские книжки, но на сей раз малыш был рассеян, словно думая о чём-то, а потом спросил:

– Лиза, а ты разве моя мама?

Я затосковала, предчувствуя, что сейчас мне придётся непросто, ибо на подобные вопросы отвечать так и не научилась. А между тем он смотрел на меня своими ясными глазками, ожидая ответа. И когда меня уже перестанет клинить по этому поводу?

– Я? – Тупее вопроса было не придумать, и мне стало стыдно. В отличие от меня, ребёнок мыслил гораздо яснее.

– Ну да, – кивнул он. – Так сказала Галина Ивановна в садике.

«Какого чёрта воспитательница заводит с ребёнком подобные разговоры, не посоветовавшись со мной?»

– Серёженька, а хочешь, я омлет сделаю? Ты же любишь.

– Хочу. Она сказала, раз ты жена, значит, мама.

Галине Ивановне я всё выскажу при встрече, а вот что отвечать сейчас, не имею ни малейшего понятия. Хоть бы Олег появился, что ли…

– А ты сам как хочешь, Серёженька?

– Я бы хотел, – сказал он серьёзно. – У всех есть мама. А ты сможешь?

– Конечно. Я, конечно, смогу… – пробормотала я, замирая от стыда и счастья одновременно.

– Ура, я тогда ей скажу, что ты можешь.

– Это совсем не трудно, – изложила я чистую правду. – Ты и так мой сын. Ты всегда был моим сыном, просто раньше мы не знали об этом, – вдруг брякнула я.

– Всегда? – удивился он.

– Да, всегда. Просто раньше твой папа был занят, поэтому я не могла за тобой приехать.

«Что я несу? Какое право имею говорить ребёнку подобные вещи? У него была мать, и мне следует об этом помнить».

Но малыша это, кажется, не смутило. Судя по всему, у него были свои представления об этом вопросе. Но мне пока не удавалось понять какие. Он помолчал немного, потом сказал:

– Я знал, что папа приедет.

– Почему? – опустила я на колени книжку.

Он посмотрел на меня очень серьёзно.

– Мама говорила, что, когда я вырасту, поеду к папе. Значит, я уже вырос?

– Да, – кивнула я с облегчением. Пусть лучше связывает это с тем, что он вырос, а не со смертью матери. Может, она собиралась со временем отправить его к отцу? Но почему?