Текст книги "Пандемия любви"

Том 2

© Элеонора Акопова, 2023

© Оформление. ООО «Издательство Маска», 2023

3. Мой ангел

Москва, 2015

Часть первая

* * *

Когда Лиза открыла глаза, часы показывали ровно шесть. Уснуть уже точно не удастся, а вставать слишком рано. День получится длинный. Сегодня это совсем некстати. Надо распланировать так, чтобы время прошло незаметно. Она повернулась на бок, и шершавый язык моментально обжёг ей щёку. Вслед за этим раздалось мерное урчание. Она вытянула губы трубочкой, словно прося добавки, и ощутила шелковистое прикосновение. Зелёные глаза распахнулись, на мгновенье полыхнув изумрудным огнём, и тут же снова превратились в узкие щёлки.

Лиза отбросила одеяло и снова посмотрела на часы. Минутная стрелка сдвинулась всего на два деления. Кот зевнул, потянулся, соскочил на пол и привычно потёрся щекой о её ногу.

Нет, лучше всё-таки встать. Она машинально обвела глазами комнату. Всё как прежде. Ничего не изменилось.

…Тогда, в год смерти мамы, Лизе сказали: вот пройдут сороковины – станет легче. Надо всё изменить, переставить мебель, сделать ремонт. Это поможет начать жизнь по-новому. Будто переехал на другую квартиру. Легче дышится, и вообще новые заботы отвлекают от ненужных мыслей, а время бежит быстрее.

Тётя Люба, мамина младшая сестра, обещала, что поможет. Вдвоём они придумают, как лучше всё устроить. Лиза согласилась. Тётя Люба – волшебница, хохотушка и рукодельница, с ней просто и радостно, всё получается как надо, словно само собой. Она с детства была для Лизы старшей сестрой, подружкой, наперсницей в её девичьих тайнах и нерушимой опорой в долгой, страшной маминой болезни. С ней Лиза не сразу прочувствовала то лютое одиночество, которое неизбежно ожидало после ухода мамы. Оно обрушилось на неё чуть позже, через месяц.

В тот вечер тётя Люба забежала к ней, чтобы вместе поужинать. Она старалась не оставлять её вечерами одну. Не раздеваясь, прошла в кухню, заглянула в хлебницу.

– Так и знала, что чёрствый. – Она пристроила на кухонный стол пакет с яблоками. – Дожаривай котлеты, я мигом!

Этот джип вылетел на сумасшедшей скорости. Она даже не успела отойти от подъезда. Водитель был пьян, машину развернуло и ударило в столб, парень вывалился на тротуар из распахнутой дверцы и стоял на четвереньках, бессмысленно мотая головой. Оказалось – на нём ни царапины. Тётя Люба лежала в стороне.

Всё это Лиза увидела с балкона. Скорую вызвали, но она не понадобилась. Ни водителю, ни тёте Любе. Так что сороковой день Лиза отмечала одна.

А назавтра ей исполнилось двадцать три года. С тех пор она не любила свои дни рождения. И больше всего – просыпаться в этот день дома. Без запаха пирога из кухни и свёртков с бантиками на тумбочке у постели. Их уже прошло семь, таких лютых дней. Лиза всегда старалась уехать, напрашивалась в командировки или брала отгулы, лишь бы не оставаться дома, где некуда было деться от мыслей.

А вот сегодня не получилось. Вчера, почти в самом конце рабочего дня, начальница объявила, что поездка неожиданно отменяется, а ничего другого Лиза придумать не успела и махнула рукой. И ладно бы – рабочий день, а то, как назло, суббота. На выходные никто ехать не хотел, и она радовалась, что всё так удачно складывается. А тут на тебе.

Лиза прошлёпала в кухню. Кот немедленно потянулся следом. Он всегда ходил за ней по пятам, как собака. Его принёс муж тёти Любы. Через год после её смерти.

– Слушай, Лиза… короче, пусть он у тебя поживёт, а? – сказал он прямо с порога, почему-то глядя в сторону. Видишь ли, какая штука… не получается у меня одному… жениться надо. Не могу больше. А она котов… того… не выносит. – Он снял ботинки и неловко, боком, пройдя в комнату, сел на диван и обхватил голову руками. – А ты как сама-то?

Они не виделись уже больше трёх месяцев. Лиза пожала плечами.

– Нормально.

– Может, помощь какая нужна?

– Нет, спасибо. Всё в порядке.

– Ты, если что, скажи…

– Если что, скажу… – протянула она, глядя в сторону.

– Не обижайся, слышишь… – вздохнул он. – Жизнь – подлая штука. Ничего уж тут не поделаешь. Все люди разные. Люба, она кошек обожала, сама знаешь, а… Наталья вот… терпеть не может. И боится она их. Говорит – аллергия.

– Ничего, дядь Жень, конечно, пусть у меня останется. Я даже очень рада. Надо было сразу забрать его, а я как-то не сообразила. Не до того было. И потом… я думала, вы любите его.

Он досадливо крякнул.

– Любишь, не любишь… Я сам теперь не знаю, кого люблю, кого нет. Всё гораздо сложнее.

– Я понимаю. – Лизе было жаль его и вместе с тем неприятно. Она не хотела представлять в их квартире другую женщину, знать, что она трогает вещи тёти Любы, переставляет, выбрасывает.

– Мне сорок лет. Тяжело одному. Люба такая хозяйка была, я привык, понимаешь? А тут сухомятка. Гастрит у меня. И рубашку вон сжёг. Наталья неплохая, просто взбалмошная немного. Всё по-своему хочет. – Он встал и прошёлся по комнате. – У меня там, в машине, Любины вещи, те, что остались. Собрала, сказала – вези. Я их выбросить не могу, понимаешь?

Она кивнула.

– Конечно.

– Всё хорошее я тебе сразу отдал, а это… Люба же тоненькая была, лёгкая. Как ты. – Он вздохнул, покачал головой. – Ты хоть носишь?

– Ношу, дядь Жень.

– Хорошо. Ты уж прости меня, ладно?.. Вот станешь старше, поймёшь, каково одному. И тебе тоже замуж надо. Одной не дело. Ну… если что – заезжай, не стесняйся.

С тех пор они виделись редко, звонили друг другу лишь по праздникам.

Лиза включила чайник, достала с полки кофейную банку и полезла в холодильник за сливками. Чайник почему-то долго не закипал, и она пристроилась на подоконнике, легонько барабаня пальцами по стеклу. У Лизы были красивые руки, узкие, с тонкими запястьями, овальные ногти острижены, но казались длинными. Колец она не любила, носила только одно, мамино – тонкая змейка с крохотными рубиновыми глазками. Когда-то дед привёз бабушке из Маньчжурии, она его очень ценила и никогда не снимала. В день, когда бабушки не стало, мама сняла кольцо с её пальца, надела на свой и тоже никогда не снимала. А потом и она, Лиза, сделала так же.

«Вряд ли сегодня кто-то позвонит, я всех предупредила, что в командировке».

Кот запрыгнул на подоконник и, усевшись рядом, осторожно потрогал Лизу лапой.

– Ты мой хороший… – Она погладила его по блестящей шёрстке, и он сейчас же замурлыкал, выгибая спину и со значением заглядывая в глаза. – Что, уже есть хочешь? – Она подняла с пола пакет и сыпанула корма в синюю пластмассовую миску.

С горячей чашкой в руках, Лиза прошла в большую комнату и с ногами устроилась на диване. Пробежала глазами по массивным, чёрного дерева, стеллажам с книгами. Это всегда действовало на неё успокаивающе. Тёмные затёртые старинные корешки, фотографии в резных рамах, бронзовые фигурки на полках – всё это, казалось, было продолжением неё самой и свидетельствовало о незыблемости мира.

Из окна было видно, как ободранный трёхцветный кот, умело балансируя, прошёл по самому краю крыши, потом, сгруппировавшись, перепрыгнул на соседнюю, потянулся, зевнул и скрылся за трубой. Она на секунду представила, что её хрупкий белоснежный Лариосик бесхозно разгуливает по краю пропасти, ежесекундно рискуя сорваться вниз, и в животе заледенел противный комок. Интересно, встревожит кого-нибудь, если я вдруг вздумаю пройтись по крышам? Тревожатся родители, близкие. Ещё дети, наверное.

Дети…

Лиза давно уже чётко определила круг запретных тем и редко нарушала данное себе слово. Но сегодня…

А как бы сложилась её жизнь, если б тогда… этого не случилось?.. Ему бы уже исполнилось четыре года.

Это произошло на том же самом месте, у подъезда. Было ужасно скользко, а она так торопилась в то утро. Вот нога и подвернулась. Она упала, неудачно, плашмя, проехалась по асфальту и сильно ударилась животом о край тротуара. Врач потом сказала: мальчик. А Лиза тогда никому ничего не сказала. Просто взяла больничный на неделю. Да никто и не спрашивал.

Она допила кофе, так и не почувствовав его вкус.

Борису она тогда тоже ничего не сказала. Собственно, он вообще не знал о ребёнке. И удивился, когда Лиза вдруг перестала с ним встречаться. Однако особенно не настаивал. А вскоре и вовсе перевёлся в Омск, где жили его родители. Кто-то сказал: у него там девушка, с которой он встречается со школы и даже думает жениться. С бывшими однокурсниками Лиза виделась очень редко, можно сказать, совсем не виделась, поэтому больше о Борисе ничего не знала.

Когда-то давно, ещё на третьем курсе, он сказал ей: встречаться надо с девушкой из хорошей семьи. У Лизы была хорошая семья. Потомственно университетская, языковая. С традициями. С книгами. Её воспитали совсем не так, как следовало. Неудобно воспитали. Никто не предполагал, что её жизнь сложится таким образом. А Борис был не из тех, кто любит преодолевать трудности.

С таким воспитанием очень сложно встретить подходящего мужчину. Тётя Люба вышла замуж, не получив одобрения родителей.

«Не желаю понимать!» – громыхнул стулом дед и заперся в кабинете.

Жених тёти Любы трудился на автозаправочной станции. На семейных праздниках он по большей части молчал, зато мог починить абсолютно всё, от кофемолки до пылесоса. И машина у них появилась рано. Маленький «фордик». Не из первых рук, но бегал исправно.

«Что такое «трефы»? – спросил он однажды во время общего разговора, когда семья в полном составе собралась в родительской квартире на Пасху. Речь велась о преферансе. «Крести!» – в один голос выдохнули сидящие за столом. «Я сейчас принесу чайник», – сорвалась с места бабушка, а тётя Люба сделалась пунцовой. Лизе тогда было тринадцать лет, она всё поняла и тоже покраснела.

Аспирантуру тётя Люба так и не закончила. Закружилась в семейных заботах. Родился ребёнок, Витюшка, затеяли стройку на старом участке. Своими силами выходило небыстро и по деньгам накладно. Евгений работал в две смены, и, отсидев положенный декретный отпуск, тётя Люба на кафедру не вернулась. Пошла работать.

«Подумайте, Любовь Аркадьевна, подумайте как следует», – с сожалением покачал головой научный руководитель.

«Этого следовало ожидать!» – отчеканил дедушка и по обыкновению удалился в кабинет.

Витюшка болел и нуждался в заботе, Евгений высоко ценил порядок и домашнюю пищу, а тётя Люба слыла образцовой хозяйкой.

Когда её не стало, Витюшке исполнилось пятнадцать. Учился он с ленцой, зато не вылезал из компьютера. К Лизе забегал не слишком часто, но звонил, а когда она болела, исправно приносил лекарства. К новой жене отца он отнёсся как к пустому месту. Лиза боялась, что начнутся конфликты, но Витюшка оказался на удивление непробиваем, и она успокоилась. Сама к ним в дом звонила редко, только брату на мобильный, узнавала, не надо ли чего.

Как часто бывает в таких случаях, после смерти матери Витюшка почти сразу перестал болеть и делал всё для того, чтобы дома появляться как можно реже. Отец этому не препятствовал, а Лиза ужасно беспокоилась, как бы он не связался с наркоманами. Эта страшилка закрепилась ещё с детства, с девяностых, когда шприцы валялись во всех подъездах. Но, к счастью, кроме компьютеров, парня абсолютно ничего не интересовало, и он ночи напролёт просиживал с приятелем за составлением каких-то немыслимых программ.

Получив аттестат, Витюшка явился к Лизе с тортом, долго мялся, кружил по кухне, наконец она не выдержала и потребовала:

– Выкладывай.

Витюшка сделал неопределённый жест рукой и, усевшись верхом на стул, сообщил:

– Уезжаю. В Канаду. С Димкой. Грант получили. Восемь месяцев готовились. И язык учили. Уже вызов пришёл.

У Лизы болезненно сжалось сердце. Оказывается, она о нём ничего не знала, а он не делился. Не считал нужным.

– Не говорил, потому что сам не верил, что выгорит, – прочитал её мысли Витюшка. – До последнего не верил.

– Отец знает?

– Ещё бы. Без его согласия не выпустят. Мне до восемнадцати ещё полгода. Да он не против. Им вдвоём сподручнее будет.

Лиза вдохнула.

– Не сердись на него. Он бы один не справился.

– Да ради бога. Я что – против? Пусть живут. Мне она по барабану.

– Когда ты вернёшься?

– Я сам ещё ничего не знаю. Писать буду. Не старые времена – на почту ходить не надо.

Из Канады Витюшка не вернулся. Прошло четыре года. Первые месяцы он присылал весточки каждую неделю, потом реже, стало меньше времени. Лиза радовалась, что он нормально устроился, работал в солидной компании, писал, что по-русски думать почти перестал. Как он выразился – некогда. На вопрос, не появилась ли девушка, ответил то же самое. С отцом он, по всей видимости, сообщался редко, с интернетом тот дружил не особенно, а часто звонить – дорого.

Лиза отнесла пустую чашку в раковину. Достала сигареты. В институте она не курила. Первый раз попробовала тогда, в больнице. Соседка по палате угостила. На, говорит, помогает. Лиза закашлялась, и голова закружилась. Не понравилось. А потом, когда выписалась, по дороге домой неожиданно для себя подошла к киоску и купила пачку. Так и втянулась. Но теперь курила очень редко.

Щёлкнув зажигалкой, она сделала глубокую затяжку и выпустила в приоткрытое окно сизую струйку дыма. Было уже совсем светло, но влажно и пасмурно, похоже, собирался дождь.

…Отец Лизы умер, когда ей исполнилось четыре года. Мама сказала: уехал в командировку.

В мамином детстве в большой моде были физики. Особенно те, что облучались. Лирики тоже ценились, благодаря Евтушенко и компании. Среди прочих интерес юных особ удерживали геологи и почему-то альпинисты. Маму так воспитали. На старых фильмах. Она выросла и выбрала физика. Хотя к тому времени мода на них прошла, так что реакторы, бороды и белые халаты уже не были овеяны прежней романтикой. Но только не для мамы. Она с ранней юности зачитывалась романами Кронина и Митчелла Уилсона.

В прошлом году, возвращаясь с работы, Лиза столкнулась в подъезде с соседкой, Полиной Матвеевной, живущей в коммуналке тремя этажами ниже. Ждали лифт.

– Что-то тебя давно не видать. Да я и сама теперь тут редко. Всё больше у сына. Внучата болеют. День в школе, три дома. Говорят: мунитет слабый. Ты-то как? Всё одна? Ты б в церкву сходила. Причастись, исповедуйся как положено, свечку поставь. Да к батюшке подойди под благословение. А перед тем попостись скольки денёчков. Может, Господь и даст. Без веры-то оно нельзя.

Она вышла на своём этаже, а Лиза поехала дальше. Пока возилась с ключами, слышала, как в квартире напротив истошно кричит ребёнок. Вошла в квартиру, закрыла дверь, и стало тихо. Старый дом, толстые стены. Лиза села в прихожей на пуфик и закрыла лицо руками.

В их семье ходить в церковь особенно принято не было. Правда, все были крещёные, и бабушка на каждую Пасху исправно пекла куличи. Святить их не носили, но вся семья неизменно собиралась к столу на пасхальный завтрак, христосовались и стукались крашенными луковой шелухой яичками.

Особого значения разговору с соседкой Лиза не придала, только однажды вечером ноги вдруг как-то сами привели её к храму. Служба окончилась, и народу было совсем немного. В церковных правилах Лиза не разбиралась, немного стесняясь, подошла и купила тоненькую свечку. Пошла вдоль иконостаса, ища местечко, куда бы пристроить, остановилась у одной иконы, очарованная её красотой и богатым убранством. В церкви было тихо и приятно пахло. Лиза прикрыла глаза, ей вдруг стало так хорошо и спокойно, ни о чём не думалось, хотелось просто стоять и вдыхать этот благостный воздух. Так что попросить она ни о чём не успела. И грубый окрик сзади застал её совершенно врасплох.

– Хоть бы голову прикрыла, бесстыжая! А то лезут в храм простоволосыми…

У Лизы сердце бухнуло так громко, что она едва не задохнулась. Очарование момента оказалось безнадёжно разрушено. Она обернулась. Замотанная в чёрное старуха злобно буравила её выцветшими глазками.

«Это мне? Ну да, мне… я же забыла… и даже шарфика нет», – подумала Лиза и опрометью кинулась к выходу. До самого дома она почти бежала, и сердце стучало неровно и гулко. С того дня Лиза так больше в церковь и не выбралась.

…Бабушкины родители перебрались в Москву из Петербурга. У прабабушки, Агриппины Николаевны, были слабые лёгкие, и тамошний климат ей не рекомендовали. Её ежегодно возили на воды, боялись чахотки, но с переездом всё обошлось. В 1912 году родился их первенец, Арсений. Темноглазый и кудрявый, в пене кружев, на старых фотографиях он казался Лизе ангелом с рождественских открыток. Прожил он недолго, скарлатину тогда не лечили. А потом началась революция, и следующий ребёнок у них родился не вскоре, уже после гражданской. Дочка. Тоже темноглазая и с кудряшками, Аделаида, Лизина бабушка.

Дождь обрушился как-то сразу. Запрыгал, забренчал по железу, вдали громыхнуло, и ветром захлопнуло раму. Лиза любила грозу. С самого детства. На даче выбегала на крылечко, подставляла руки и лицо под колючие струи. Делать этого не разрешали, немедленно тащили в дом – боялись молнии. Однажды был случай, после которого, едва начиналась гроза, бабушка всегда обходила дом и плотно закрывала рамы. Это произошло незадолго до рождения Лизиной мамы. Они жили на даче. Дед работал в своём кабинете, он писал, низко склонившись над столом, и не услышал, что бабушка подошла к двери. В эту самую секунду она увидела, как в открытое окно вплыла сверкающая шаровая молния. Подчиняясь неведомой силе, она медленно облетела вокруг склонённой дедовой головы и, совершив этот жуткий круг, преспокойно выплыла обратно сквозь распахнутые створки. Бабушка стояла, обхватив обеими руками огромный живот, боясь дышать и не веря собственным глазам. Если бы муж тогда поднял голову, создав хоть малейший поток воздуха… нет, она даже думать не хотела, что могло произойти. В этот вечер бабушка увидела в зеркале свой первый седой волос.

Дачу Лиза любила. Домработница Аня собирала клубнику и на террасе варила варенье в сверкающем медном тазу. Лиза тоже участвовала – отрывала у ягод зелёные шляпки. Потом ей доставалось самое вкусное – сладкая густая пенка на блюдечке. Дома пенку никто не любил, а ей, Лизе, нравилось. А ещё Аня приносила с грядки редиску, зелёные пёрышки лука и пушистый укроп. Лиза бежала за ней, украдкой срывая крохотные огурчики в колючих пупырышках и отправляя их в рот. Огурчики во рту хрустели так громко, что Лиза зажимала ладошками уши.

Стихия разыгралась не на шутку. Сверкало и гремело с такой силой, что звенели стёкла. Кот, прижав уши, забился между диванных подушек и мелко подрагивал. Грозы он боялся. Лиза сгребла его под мышку, унесла на кухню и уложила в его любимое кошачье креслице. Он тут же свернулся калачиком и замер. Лиза сделала себе бутерброд и снова включила чайник. На этот раз он закипел почти моментально, всхлипнув и выплюнув кнопку.

…В школе Лиза училась отлично. Никто не заставлял её делать уроки, не проверял дневник и не краснел на родительских собраниях. Хорошие оценки она получала с лёгкостью, не страдая при этом излишним честолюбием и не впадая в амбиции. С одноклассниками не конфликтовала, но активного участия в общей жизни не принимала и ни в каких коллективных шкодах замешана не была.

Только однажды возникла проблема. На уроке истории учительница поведала классу, как грамотно выбили «белую нечисть» из Крыма, с таким подъёмом и столь ярко живописуя кровавые подробности, что Лиза молча сложила портфель и покинула школу, наотрез отказавшись посещать её уроки. Историчка пожаловалась директору, и маме пришлось вмешаться. Времена уже были не те, поэтому дело благополучно замяли, а вскоре та и вовсе ушла преподавать в частный колледж. Там больше платили.

Школу Лиза окончила почти на все пятёрки. «Почти» – потому что были ещё и точные науки. А ими она не интересовалась совсем. Никто и не требовал.

«Девочка – типичный гуманитарий. Да и чего ожидать в такой семье?»

Поступив на филфак, она быстро втянулась, увлеклась и училась на «отлично». Попадались, правда, и «четвёрки», но крамолой это отнюдь не считалось. В семье ценились знания, а не оценки.

А к диплому они с мамой остались вдвоём. Дедушка с бабушкой ушли как-то быстро, друг за другом. Деда свалил инфаркт, – и не болел даже, просто упал за рабочим столом в своём кабинете. А через год не стало и бабушки. Тётя Люба к тому времени была уже замужем, так что осталась только мама. Тут-то и выяснилось про её страшную болезнь. Лизе сразу сказали, что недолго. Но тётя Люба не верила, металась по клиникам, подняла все возможные связи, настаивала на операции.

А на маминых похоронах она сказала Лизе: «Ничего не бойся, справимся. Мы ведь вдвоём».

Лиза и не боялась. До самых сороковин.

А потом она осталась совсем одна.

Нашарив пульт, Лиза включила телевизор.

«День рожде-е-нья, грустный пра-а-здник…» – немедленно донеслось оттуда, и она, вздрогнув, переключила канал.

– Французский министр заявил о желании Парижа снять санкции с России, – сообщил диктор. – Он подчеркнул, что лично обсуждал вопрос отмены продуктового эмбарго с российским правительством, однако, теперь вопрос снятия санкций будет зависеть не столько от Франции, сколько от позиции всего Евросоюза.

Лиза снова нажала на кнопку.

– По словам госсекретаря США Джона Керри, необходимо последовательное стремление всех сторон решить проблему выполнения минских договорённостей.

«Какой дождливый июнь. Даже на улицу не выйдешь. Надо бы купить продуктов, но в такую погоду неохота… бог с ним, сварю макароны», – подумала Лиза и снова переключила программу.

– Для российских журналистов, которые ведут репортажи из горячих точек, разработали новый бронежилет, – возвестили с экрана. – Работа репортёра в зоне конфликта на сто процентов отличается от той, что ведётся в мирное время.

Утренние новости явно не радовали. Она вздохнула и выключила телевизор. Экран послушно погас.

Лариосик бесшумно спрыгнул на ковёр, потянулся и сладко, с оттяжкой, зевнул, показав розовый язычок.

Дождь продолжал монотонно стучать по карнизу.

«Как же мне всё надоело, господи… – неожиданно подумала она. – Нет, больше так продолжаться не может! В конце концов, это просто невыносимо. Не знаю как, но я должна немедленно что-нибудь изменить. Прямо сегодня. Да, сегодня или никогда!»

Лиза резко поднялась с дивана, нашарила ногами тапочки, но вдруг, зацепившись каблуком за край ковра, неловко взмахнула рукой и, качнувшись, ударилась плечом о стеллаж с книгами. Стеллаж вздрогнул, слегка шатнувшись, и маленький хрустальный ангелок, слетев с полки, больно шлёпнулся ей на макушку, после чего скатился вниз и аккуратно приземлился прямо на раскрытую ладонь.

– Бом-мм! – моментально откликнулись с полки старинные бронзовые часы…

* * *

…Удивлённо потирая макушку, снова устраиваюсь на диване. Кот моментально сворачивается рядом.

Всё-таки я, конечно, очень странный человек. Несомненно странный, непонятный для окружающих. Молчунья, нелюдимка, одиночка, буквоедка. Люди таких сторонятся, не любят. Да еще и язык – бритва. Скажу – как припечатаю. Слыву синим чулком, старой девой. Это данность, узаконенный факт. Я живу однообразной жизнью, работаю в скучном журнале, иногда езжу в командировки, присутствую на мероприятиях, пишу статьи, обзоры, аналитические материалы, в лучшем случае – интервью с малоизвестными персонами, руководителями вузов столицы и не только…

Я люблю свою работу? Нет.

Стоп! Я не люблю свою работу. Что это значит? Я к ней привыкла, она меня худо-бедно кормит. Я умею её делать.

Так. Вот с этого места будем разбираться. Почему я только сегодня задумалась об этом? Сегодня! Именно сегодня у меня очень важный день! Просто я пока ещё не понимаю почему. Но точно знаю – очень важный!

Что-то случилось. Как по голове ударило.

Так ведь и ударило же! В прямом смысле.

Опускаю глаза, разжимаю ладонь. Машинально разглядываю ангелочка, провожу пальцем по его граням. Надо же… с полки упал… и прямо в руку… ангелочек… ангел…

Так, стоп! Ангел. Так это же он – мой Ангел! Я ведь уже три года пишу о нём!

Я уже три года пишу книги. Просто так, от скуки.

Я же больше ничего не умею, только писать. Вот и пишу. В стол. Вернее, в компьютер. Я так развлекаюсь. Живу в мире странных фантазий. Придумываю от одиночества, летаю бог знает в каких мирах… Уже две книги написала, сейчас пишу третью…

Мой герой – ангел. Дитя. Посланный на Землю, бестелесный и бессмертный, падший ангел. Просто душа. Не знающая покоя и периодически живущая в разных людях… в общем, долго рассказывать, потом как-нибудь… Вот такая фантазия, помогающая мне выжить. И не просто выжить. А жить очень счастливо.

Что я сейчас сказала?

Счастливо? Ох, ну ничего себе я додумалась! Так я, оказывается, счастлива! Не просто живу, изо дня в день таскаясь в редакцию, на скучные мероприятия и в магазин за продуктами. Я, как только что выяснилось, счастлива! Вот это номер…

Значит, сегодня действительно важный день. Давай разберёмся. Седьмое июня. Мне сегодня исполнилось тридцать.

А как всё это было?

Когда я осталась совсем одна, я долго металась, словно безумная, пытаясь укротить свой страх, нахлынувший с такой силой, что рассудок мой, не справляясь с реальностью, похоже, совсем отключился. Просто из чувства самосохранения. Перестал докучать мне. На тот момент это, наверное, было единственным спасением. Я стала встречаться с Борисом, бывшим однокурсником, хоть совсем не любила его, да и он не пылал ко мне особой страстью, и я это отлично знала. Потому так легко и рассталась с ним, когда пришло нужное время. А потом, оказавшись в журнале «Высшая школа», замкнулась, закрылась и, в результате, так сроднилась с собственным одиночеством, что научилась получать от него удовольствие. На это ушло целых четыре года, и всё это время я была уверена, что абсолютно несчастна, неудачлива, никому не нужна, и вообще моя жизнь не сложилась, так что ничего хорошего ждать от неё не приходится по определению. Я же ведь именно так и думала. И главное – ничего при этом не пыталась изменить. Даже не пробовала! Боже мой, какая же это ужасная глупость! Столь расточительно относиться к собственной жизни – явно не признак ума. Ведь другой-то мне больше никто не предложит! И следовало всего лишь хорошенько получить по голове, чтобы понять это.

Я разжала ладонь и снова погладила пальцем лежащую на ней крохотную хрустальную фигурку.

– Бом-мм! – тут же снова отозвались старинные часы.

Я даже и не помню, умела ли когда-нибудь радоваться жизни. Ну разве что очень давно, в самом детстве, и позже в универе, но значения этому тогда не придавала. А потом… потом и вовсе ни о чём подобном задуматься повода не было. До сегодняшнего дня, собственно. И вот вдруг на тебе – словно лампочку включили!

Как со всем этим управляться, я пока совершенно не знала, поэтому решила для начала глянуть, не отразились ли эти внутренние перемены на моей, так сказать, внешней составляющей. В общем, слезла с дивана и подошла к зеркалу.

Вроде не отразились. Вот она я, такая, как обычно. Коса на месте, нос, глазищи, лоб слегка нахмурен. Ничего нового. А что я, собственно, ожидала увидеть?

И всё-таки я чувствовала, насколько же сильно всё изменилось во мне, повернулось, как в детском калейдоскопе, и сложилась совершенно иная, новая комбинация. Что она сулит, я пока не имела понятия, но изменения ощущались настолько ярко, что даже дышать стало как-то непривычно. Словно лёгкие очистились. После болезни.

– Ну привет, Лиза, – сказала я, – ты, кажется, выздоровела…

* * *

Ответом был звонок в дверь.

Отскочив от зеркала, Лиза направилась в прихожую, мельком заглянув в глазок. На лестнице было темно, и она, толком не разглядев стоящую спиной женскую фигуру, машинально распахнула дверь.

Фигура немедленно обернулась, сияя улыбкой и распахнув ей навстречу объятия.

Лиза взмахнула рукой, словно отгоняя неожиданное видение.

– О, господи… ты, что ли? – ахнула она и тут же, шагнув вперёд, обеими руками обхватила вошедшую. Они завертелись на месте, тычась друг в друга носами, толкаясь и хихикая, потом снова обнимаясь, и наконец застыли, сцепившись намертво и прижавшись так тесно, словно не верили, что это происходит на самом деле.

– Алиночка… да как же это? Откуда ты взялась?

Слегка отодвинувшись, они, не отпуская рук, принялись разглядывать друг друга.

– Ты почти совсем не изменилась, такая же девчонка, – произнесла наконец Алина.

– А ты изменилась, – мотнула головой Лиза, – очень красивая стала. Совсем другая, не похожая на прежнюю, стрижка стильная и вообще… настоящая красавица!

– Да ладно тебе, – засмеялась Алина, – вот ещё тоже! Ох, как же я рада тебя видеть, Лизонька, не представляешь просто! Я ведь уже месяц здесь, только в Москве почти не была, жила у мамы на даче, пока брат тут ремонт заканчивал.

– Ну да, я видела, рабочие что-то таскали двумя этажами ниже, только внимания не обратила, там же раньше другие люди жили… после того, как Анастасии Германовны не стало.

– Мама с отчимом ее сдавали.

– Знаю. Так как ты здесь оказалась, вернулась, что ли?

– Да! – счастливо улыбнулась Алина. – Вернулась. Окончательно и бесповоротно! Так что мы с тобой теперь соседками будем. Это же счастье, правда? Вот теперь наговоримся до упаду… и вообще постоянно же рядом будем. Окончательно и бесповоротно, понимаешь? Даже не верится…

– Даже не верится… – эхом повторила Лиза и, ухватив подругу за руку, потащила за собой в кухню.

– Знаешь, мы хоть особо не переписывались, пока я в Лондоне торчала, но я многое о тебе знаю, – сказала Алина, когда они устроились за столом.

– Пока тётя Ася жива была, она рассказывала, ну и приветы передавала… а потом… короче, последние четыре года совсем выпали, и сама замоталась, да и рассказывать больше некому стало…

Они обе вздохнули, не отводя друг от друга глаз.

– А последние четыре года особенно и рассказывать про меня нечего… – сказала наконец Лиза.

– Что и к лучшему. Отсутствие новостей – хорошие новости, как Черчилль говорил.

– Ну его к чёрту, этого Черчилля, – скривилась Алина. – Знаешь, не ужилась я в этой Англии, особенно сейчас. Я уже больше года домой вернуться мечтала, с самого ноября, как на Украине эта заваруха началась, но никак не получалось, муж всё-таки. И работа. А когда в Европе вся эта русофобия поднялась, меня и вовсе разжигать стало, уж сама не знаю, как терпела. Да и Эд какой-то совсем другой сделался, разлады пошли, поняла, что не выдержу, чужое оно и есть чужое. Короче, развелась и уехала. Вот такие дела. А ты-то как?

– Я по-прежнему.

– Одна?

– Одна.

– Понятно, – нахмурилась Алина, – Ну ничего, теперь больше одна не будешь. Теперь я есть.

– Боже мой, – покачала головой Лиза. – Это просто чудо какое-то. Так не бывает. Да что же это за день сегодня такой чудесный… словно в сказке… фея палочкой взмахнула, или ангел пролетел.