Текст книги "Пандемия любви"

– Разве я сказала что-то новое для тебя?

Его брови дрогнули.

– Не будем сейчас об этом. Но ради таких слов стоило потратить день, выслушивая этого мерзавца. Продать твои акции я бы ему всё равно не позволил, но я счастлив, что ты ответила именно так, а не иначе.

– А ты что, всерьёз сомневался во мне, Солнце? – усмехнулась я и, вдруг неожиданно потянувшись к своему бокалу, сделала маленький глоток коньяка. На глазах моментально выступили слёзы, и я, закашлявшись, сунула в рот ломтик лимона.

Он посмотрел на меня с неожиданной нежностью, а я поскорей отвела глаза, чтобы не броситься ему на шею. Это было очень трудно, но у меня получилось. Вероятно, я могу собой гордиться. Поэтому основная моя задача с этой минуты – держаться от него подальше. Сейчас надо как можно спокойнее закончить этот разговор и отправиться домой. Совершенно незачем подвергать свою волю таким испытаниям.

– Нет, – сказал он, помолчав с минуту, – я не сомневался в тебе, детка. Просто всё равно было немного страшно.

– Разве тебе когда-нибудь бывает страшно, Митя? – удивилась я, пытаясь справиться с новой жаркой волной, прокатившейся по телу. – Да и страшно чего? Ведь акции всё равно бы ему не достались.

Он снова поднял на меня глаза.

– Страшно того, что ты скажешь. Ведь он очень грамотно вёл тебя, выставляя вполне резонные доводы, а ты – просто женщина, которая должна была выбирать между жизнью и…

– …и любовью, ты хочешь сказать? – задохнулась я, впервые в его присутствие произнеся это слово вслух. Впервые, потому что раньше никогда не позволила бы себе этого.

– Я больше не смею говорить ничего подобного, детка. – И я увидела, как каменно застыло его лицо. – Не смею, потому что давно потерял это право. Только я всё равно бесконечно благодарен тебе за то, что ты сказала. И никогда не забуду этого.

«Поразительно. Прежний Солнцев ни за что в жизни не произнёс бы таких слов. Не понимаю, что могло произойти с ним за эти годы…»

– Тебе действительно было это важно? – спросила я, замирая от излучения смотрящих на меня глаз.

– Ты даже не представляешь насколько, – сказал он тихо.

– Но почему?

– Наверное, сейчас я не должен говорить тебе этого. Но когда-нибудь непременно объясню.

– Когда-нибудь… – эхом повторила я, словно была здесь одна, и он не сидел напротив.

Он взял бокал и задумчиво покрутил оставшуюся на дне жидкость.

– Да, когда-нибудь. Когда я снова смогу смотреть тебе в глаза, как прежде…

– Как прежде? – выдохнула я, намереваясь встать, но он тут же накрыл мою руку тяжёлой ладонью.

– Никогда не говори «никогда», Соня. Какой бы правдой это ни казалось тебе на сегодняшний день. На любой факт всегда можно посмотреть с противоположной стороны, и рано или поздно ты поймёшь это.

Тут я почувствовала, что больше не могу. Не знаю, что он хотел донести до меня этим ответом. Даже в той, другой нашей жизни я бы и то не спросила его об этом. А теперь и подавно.

– Послушай, Митя, прошу меня извинить, но сейчас мне следует идти домой. Я очень устала, и тему эту продолжать довольно затруднительно.

– Я провожу тебя, – немедленно поднялся он.

– Нет, – твёрдо сказала я, – вот этого делать как раз не нужно. Я живу за углом, и сейчас белый день. А все дальнейшие вопросы обсудим как-нибудь в другой раз.

– Я хочу поговорить с тобой, – начал он.

– Не сейчас, – прервала я и, поднявшись со стула, решительно направилась к выходу, но, оказавшись у двери, всё-таки не выдержала и слегка обернулась. Он продолжал неподвижно стоять за столиком и смотреть мне вслед.

…Явившись домой, я буквально рухнула в кресло. Ниагарский водопад, так давно рвущийся из моих глаз, заполучил меня в своё полное владение, и предаться этому занятию мне наконец ничто не мешало. Рыдала я в голос, поплотней упрятавшись носом в подушку, чтобы ненароком не испугать соседей или ещё кого-нибудь, случайно оказавшегося на лестнице вблизи моей двери.

«Как он может произносить при мне слово «прежде»? С какой ещё стороны я могу посмотреть на тот факт, что пять долгих лет, пребывая между небом и землёй, между жизнью и смертью, каждой клеткой своего существа принадлежала ему и только ему, никогда не рассчитывая вернуть это «прежде» и не имея ни единого шанса стать собой в безвоздушном пространстве своей новой вселенной? Что хотел он сказать мне столь странным ответом? Наверное, сегодня я не хочу этого знать. Если, конечно, собираюсь выжить…»

Примерно через полчаса я всё же отправилась в ванную и, узрев в зеркале собственную физиономию, с трудом отыскала на ней глаза. Вернее, то место, где им следовало бы находиться. Скорее всего, они там и были, просто в данный момент, к сожалению, впрямую не просматривались.

Подставив лицо под струю холодной воды, я кое-как заставила его обрести приближенные к прежним очертания. Это несколько примирило меня с действительностью, после чего я вернулась в комнату. Подошла к книжной полке. На меня из рамки взглянул улыбающийся Ветер. Он стоял, обняв дерево, и весело ерошил свои непослушные светлые волосы.

«Ты же не сердишься на меня, Юрочка, за то, что я так сильно люблю его? Ты ведь и сам любил его, правда? Поэтому мы с тобой так хорошо друг друга и понимали…»

Юра, босиком, в одних джинсах, высокий и гибкий, глядел на меня, щурясь от солнца, и улыбался во все свои тридцать два зуба…

Щурясь от Солнца…

Солнце. Господи, как до сих пор не ослепла я, бесконечно глядя в его смуглое, словно высеченное из гранита лицо с тяжёлой нижней челюстью и глазами, исторгающими тёмную бездну…

Что сегодня произошло со мной? Как вообще обстоятельства могли сложиться подобным образом? Громов, годами работающий на компанию с самого дня её основания, оказывается преступником? Юра доверял ему, да и Солнце, вероятно, тоже. Иначе бы он никогда не возложил на него все коммерческие вопросы фирмы.

Я прошла сегодня по самому краю пропасти, едва не угодив в неё, если бы…

Если бы что? Если бы я так бесконечно не любила его, совсем не думая о себе и ставя его интересы гораздо выше своих собственных. Даже интересов моего сына.

И ещё. Сегодня я снова увидела его. Он был совсем близко, рядом, сидел напротив, касался меня, смотрел прямо в глаза, я чувствовала его запах, видела каждую чёрточку на его лице, говорила с ним, отвечала на вопросы, слышала голос. Возможно ли это?

Телефон зазвонил где-то в глубине квартиры, и я вздрогнув, отправилась на звук…

– Соня? – услышала я встревоженный голос Веры. – Ты слышишь меня?

– Да, Верочка, слышу.

В трубке эхом раздавался стук каблучков, видимо, она бежала по офису, перебираясь в другую комнату, затем хлопнула дверь.

– Соня, – заговорила она тихо, – на фирме такие дела творятся, кошмар просто. Ты и представить себе не можешь, что произошло! Громов арестован. Вскрылись его жуткие аферы, пропали деньги, в общем, тут ужас что творится, весь офис гудит, представляешь?

– Представляю, Верочка, – тяжело вздохнула я, вовсе не выразив никакого удивления.

– Ты что, уже знаешь? Это ведь всего пару часов назад случилось!

– Знаю. Более того, могу сказать тебе, что это произошло прямо на моих глазах и к тому же непосредственно при моём участии.

– Как это? – изумилась она. – Ты, часом, не бредишь?

– Нет, не брежу, – снова вздохнула я. – Всё именно так и было. Я с ним обедала сегодня в ресторане. Оттуда его и увели.

– Бог ты мой, с ума сойти! – проговорила Вера. – Не представляю, как удалось это всё раскопать! Солнцев, конечно, гениальный мужик. Стоило только ему появиться, и вот…

Я моментально задохнулась от произнесённого имени, но тут же снова взяла себя в руки.

– Да, я с ним виделась сегодня. Он тоже был там.

– Виделась? – заулыбалась Вера. – Ну и как ты его нашла? По-моему, стал ещё краше. Эта причёска его сильно изменила, не находишь? Сделался вылитый актёр Дьяченко в лучшем своём образе.

– Да, ему идёт, – пробормотала я, по очереди прикладывая ладонь к распухшим глазам.

– Вот я и говорю. Хотя тебе, вероятно, не до Солнцева было, если прямо на твоих глазах такие дела творились? Кто бы мог подумать, что подобное произойдёт с Громовым! Ты, наверное, сильно расстроилась?

Я крепко сжала веки, ощутив, как при этом пронзает болью глазные яблоки. Даже если в моём присутствии арестуют сорок человек, я не смогу среагировать сильнее, чем на одно появление Солнца. Но откуда Верочке знать об этом? Как бы хорошо к ней ни относилась, я никогда не смогу раскрыть ей истинное положение вещей. И никому не смогу. Кроме Ветра. А он и так всё знал об этом. Теперь могу только с фотографией разговаривать.

– Да, конечно, расстроилась, Вер. Это очень неприятная история. Но теперь о фирме можно не волноваться, Дмитрий Сергеевич вернулся, и она опять в надёжных руках.

– Это уж точно, – радостно подтвердила Вера, – прямо от души отлегло. Знаешь, в офисе говорят, что с появлением Солнцева все по-другому работать начали. В последние полгода, как не стало Юры, словно свет погас, у людей уже руки опустились, а тут такое оживление началось, не представляешь. Все на него как на бога смотрят. Он хоть и суровый, но ведь правда замечательный, скажи?

Хоть я сильно робею, когда приходится с ним разговаривать. Никак не привыкну к его присутствию.

Я болезненно повела плечами.

– Да, он замечательный, Вер. Просто я очень устала сегодня, голова что-то разболелась от этих событий, никак в себя не приду.

– Надо думать! Такое не каждый день бывает – чтоб знакомый человек и вдруг оказался преступником. Тем более ты его столько лет знала. Ладно, – завершилась она, – отдыхай. А при встрече расскажешь подробнее. Целую, буду держать тебя в курсе.

Вернувшись в комнату, я снова улеглась на диван, прикрыв от света голову подушкой, и сама не заметила, как уснула. Проснулась, наверное, часа через два, за окном уже изрядно стемнело.

Приготовив крепкого чаю, я залезла с ногами в кресло и глубоко задумалась. Очевидно, сон не сильно пошёл мне на пользу, я чувствовала ужасную слабость, явно сказались события прошедшего дня, и голова кружилась, к горлу подкатывалась тошнота, а руки сделались вялыми и непослушными. В результате я едва не перевернула на себя чашку с горячим чаем, но вовремя подхватила её и, кое-как пристроив на столик, едва не заревела от досады.

Слегка успокоившись, я всё-таки взяла себя в руки и сделала несколько мелких глоточков. От горячей жидкости стало немного легче, тошнота как будто улеглась, и в голове чуть-чуть прояснилось.

Я подумала о том, что надо бы позвонить маме и узнать, как там Митька, но по здравому размышлению идея не показалась мне перспективной: мама тут же догадается по голосу, что со мной явно не всё в порядке, и последует масса расспросов, а это совсем не ко времени, ибо притворяться у меня сейчас нет никаких сил.

Чем больше я думала о случившемся, тем более дикой казалась мне вся эта история. Зачем Громову понадобилось так рисковать, похищая деньги компании? Ведь он не мог не понимать, что раскроется это довольно быстро, и в результате Солнцев явно не станет с ним церемониться. Полагаю, сомневаться в этом у Громова оснований не было. Может быть, кто-то принудил его к этому, и за ним стоят другие люди? Вероятно, следствие разберётся. Просто всё это странно и совсем не похоже на Громова. Хотя, скорее всего, я просто не знала его с такой стороны. Это уже давно не в моей компетенции. Вере следовало лучше в этом разобраться, ведь сотрудниками теперь занималась именно она. Голова пухнет от вопросов, и очень хотелось бы понять…

Мобильный на столе зажужжал и слегка задвигался на блестящей поверхности столика. Перед тем, как лечь, я поставила его на вибрацию. Экран засветился, и на нём отразилось лицо Элича. Я нажала на пуск.

– Соня? Привет, не отрываю?

Голос Элича звучит явно озабоченно.

– Нет, Паш, всё нормально, я не занята.

– А, хорошо, – отзывается он. – Слушай, я тут с Верой говорил, она мне рассказала. Ну ничего себе события происходят! Ты как вообще всё это воспринимаешь?

Я вздохнула.

– Вот об этом как раз и думаю, но в голову пока ничего не приходит. А что люди говорят?

– Да гудят потихоньку. Но внешне всё спокойно. Сидят по комнатам, Солнцев же в офисе.

– Да? – удивилась я, вспомнив о количестве выпитого им коньяка. Обычно в таком варианте он на работе не появлялся. Впрочем, пил или нет, по нему никогда не скажешь.

– Да, – подтвердил Элич, – сидит, запершись в кабинете. А народ уже расходится, рабочий день давно кончился.

– А ты что, пока там ещё?

– Угу, дела есть. Ты же знаешь, я вечно допоздна торчу.

Павел Элич – это Юрин друг и коллега. Раньше он какое-то время работал в Германии, но потом вернулся и осел в нашей конторе. За прошедшие пять лет мы с ним здорово сблизились. Он частенько забегал к Юре, и они часами торчали на кухне, обсуждая свои компьютерные премудрости. Бывало, засиживались до ночи, ворча друг на друга и бесконечно споря, но в результате всегда приходили к общему мнению. Ветер чрезвычайно ценил его как программиста, называя «нашим золотым запасом» и всячески продвигая по службе. К сегодняшнему дню под Элича внутри компании была сформирована целая структура, замыкающая на себе самые сложные разработки, включая госзаказы, и в том числе по оборонке, так что в результате приносящая немалый доход. Эта группа считалась элитной и обособленной, поэтому нестоящие заказы на неё никогда не вешали.

– Да, история довольно загадочная, – соглашаюсь я. – Впрочем, думаю, в этом разберутся без нас.

– Вероятно, – кивает он в трубке. – Только всё равно из головы не идёт.

– У меня тоже.

Элич вздыхает.

– Ну, теперь, я думаю, всё наладится. Одно присутствие Солнцева уже вселяет уверенность в завтрашнем дне, согласна?

– Да, конечно, – повторяю я эхом, – теперь непременно наладится.

– Ладно, обсудим при встрече, не хочу по телефону расспрашивать. – Он ненадолго замолкает, потом осторожно спрашивает: – Ну так что насчёт субботы? Не передумала?

Итак, суббота. Элич, театр, ужин и всё прочее. Вполне на сегодняшний день актуальная тема. Красивый мужик с определённым интересом в глазах, умный, надёжный в работе, болеющий душой за дело. Я к таким отношусь с уважением. Только вот именно из-за этого интереса в глазах я ему до сих пор и отказывала. И именно из-за него же теперь вдруг согласилась. Правда, пока всего лишь сходить в театр, но тем не менее…

– Нет, Паш, не передумала, – отвечаю. – В субботу всё как договаривались.

– Отлично, тогда накануне созвонимся. Собственно, я сам позвоню, – поправляется он.

– Тогда пока, – улыбаюсь я и даю отбой.

* * *

С утра я почувствовала себя несколько лучше и решила навестить Митеньку. За два дня ужасно по ним обоим соскучилась.

Мама обняла меня с порога, внимательно всматриваясь в моё лицо, но, видимо, не обнаружила в нём ничего тревожного, поэтому улыбнулась.

– Очень вовремя, – сказала она, забирая у меня из рук пакеты, – мы как раз оладьи печём, твои любимые, так что отправляйся на кухню.

В квартире действительно одуряюще пахло ванилью, и я сглотнула слюну.

Митя выскочил из дверей, а я опустилась на корточки, чтобы принять его в объятья. Он обвил ручонками мою шею и замер. Вдохнув его сладкий детский запах, я прикрыла глаза.

– Я тоже помогал, – сказал он, наконец оторвавшись от меня. – Тесто мешал, бабушка разрешила.

– Умничка, – улыбнулась я, – теперь оладьи станут ещё вкуснее. Пошли, я вымою руки.

Мы отправились в ванную.

– Мам, а мы с бабушкой снежинки вырезали. Из салфеток. Я тоже вырезал. И ещё картинки водой раскрашивали, а они цветные делались. Потому что они волшебные, так бабушка сказала.

– Да? Тогда наверняка волшебные, – кивнула я, любуясь им и одновременно вытирая полотенцем руки. – А новую букву ты вчера выучил?

– Выучил, – солидно свёл он бровки. – Я их уже много знаю.

– Много – это сколько?

Он принялся загибать пальчики, бормоча что-то себе под нос, но потом, вероятно, сбился и начал сначала.

– Ну, восемь или десять, – пояснил он, продолжая подсчёты.

– Молодец, тогда завтра непременно ещё одну выучи. Потом по телефону расскажешь.

– Хорошо, – согласился он. – А ты завтра придёшь к нам?

– Пока не знаю. Всё будет зависеть от моей работы, – рассеянно отозвалась я, внимательно рассматривая черты его лица. Сегодня я приглядываюсь к ним с особым интересом.

– Давайте за стол, – крикнула из дверей мама, и мы двинулись в кухню.

– Тебе как обычно, с вареньем и сметаной? – спросила она, раскладывая по тарелкам горячие ароматные оладьи. – На этот раз получились особенно пышные. Как ты любишь.

– Да, – киваю я, совершенно разомлев от этого бесхитростного домашнего уюта, в котором вовсе нет места ни украденным деньгам, ни проданным акциям, ни бывшим и будущим любовникам, ни вечно терзающей боли – ничему, что составляет мою жизнь за пределами этих стен.

Наевшись, Митька тут же уносится смотреть мультики, а мы с мамой устраиваемся в креслах с чашками свежезаваренного чая.

– Ну как твои дела? – спрашивает она, с надеждой взглянув на меня. Надежда эта весьма призрачна, ибо вытянуть из меня хоть что-то, отдалённо напоминающее рассказ о собственной жизни, представляется довольно проблематичным. Но она всякий раз неизменно надеется.

– Всё хорошо, мамочка, – затягиваю обычную песню, – работаю над проектом для одной фирмы, уже есть кое-какие идеи.

Она грустно вздыхает.

– Понятно. Новостей, значит, никаких?

– Абсолютно. Всё по-старому.

– А в театр в субботу идёшь? – интересуется она после некоторой паузы. Телефонный разговор происходил при ней, поэтому она и оказалась в курсе. Моё согласие её удивило, очевидно, оно не шло из головы, ибо от каких бы то ни было встреч такого рода я неизменно отказывалась, и ей это было хорошо известно.

– Да, иду. Во всяком случае, пока собираюсь. Если, конечно, что-нибудь не помешает. Мало ли какие дела могут возникнуть, – оставляю я лазейку, решив про себя, что она может оказаться полезной. Очевидно, мама тоже подумала об этом, поэтому снова вздохнула, потом спросила нерешительно:

– Уверена, что у тебя всё в порядке?

– Конечно, – подтверждаю я. – А почему ты спрашиваешь?

– Глаза у тебя какие-то грустные.

– Да нет, всё нормально, тебе показалось, мамочка.

Глаза я накрасила и даже немного прошлась по векам тенями, чтобы отвлечь её внимание от вчерашних припухлостей, но, вероятно, не слишком в этом преуспела.

– Кстати, – сказала она, – а знаешь, кого я тут случайно встретила?

– Кого? – подняла я глаза.

– Киру. Представляешь? Сто лет её не видела, а тут в нашем магазине столкнулись. Она, оказывается, несколько лет в другом городе работала, а сейчас вернулась. Теперь в Москве устроилась, в какой-то редакции. Поболтали с ней, тебя вспоминали, школу, очень меня это порадовало. Хорошая она девочка. Масса приятных воспоминаний.

– Правда? – улыбнулась я. – Вот кого бы я с радостью повидала.

– Так она и визитку оставила, – обрадовалась мама, протягивая руку к стоящей на столике хрустальной вазе, полной всякой всячины. – Вот, забирай, будет время, позвонишь как-нибудь.

Я с удовольствием взяла визитку и тут же сунула в карман. Не забыть бы. Дома рассмотрю. Надо будет непременно увидеться с Кирой.

Выйдя замуж, я переехала к Юре, в Трёхпрудный, а мама осталась здесь, во Вспольном переулке, в той самой квартире, в которой мы когда-то жили вместе с папой. Квартире моего детства. Дом наш находится как раз напротив английской спецшколы, где мы с Кирой учились. Сама она проживала в соседнем подъезде, и мы часто вместе бегали на занятия.

Кира училась в параллельном классе и тоже была отличницей и книгочейкой, что нас здорово сближало. Правда, в отличие от меня, это не мешало ей заводить романы с мальчиками и думать о красивой одежде, в то время, как я бесконечно корпела над учебниками под строгим папиным присмотром.

Интересно, как сложилась её жизнь? Мы после школы почти совсем разошлись, одновременно окунувшись в студенческую жизнь, и виделись довольно редко, а потом и вовсе потерялись. Обязательно позвоню ей.

Мы с мамой обе задумались, погрузившись каждая в свои воспоминания. Глянув исподтишка, я залюбовалась её профилем и тонкой прямой спиной. Отец тоже всегда любовался ей, я это замечала и с грустью думала, что мне никогда не стать такой красивой, как мама. Однажды я сказала об этом отцу, но понимания с его стороны явно не встретила, ибо в ответ услышала, что лучше бы мне задумываться о вещах более насущных, подразумевая при этом бесконечные рефераты, над которыми просиживала все дни. А что может быть более насущным для девушки, чем красивая внешность?

Представляю, что сказал бы отец, если бы мне вдруг вздумалось поделиться с ним подобными мыслями. И вообще представляю, что было бы с ними обоими, если б они хоть на секунду представили мою дальнейшую жизнь. Я и Солнце. Думаю, они оба выпили бы яду, доведись им хоть раз заглянуть в эту пропасть.

Увидев, что я смотрю на неё, мама встрепенулась и глянула на меня застенчиво.

– Ты сейчас о папе думала? – неожиданно для самой себя спросила я.

– А что, это было заметно? – удивилась мама, слегка опуская веки.

– Наверное, если мне об этом подумалось, – вздохнула я, от души сожалея, что не могу поделиться с ней тем, что так мучает меня.

– Ты стала взрослой, – вдруг сказала мама, – а я так и не успела ничему научить тебя. Всё думалось, что рано, а потом вдруг оказалось безвозвратно поздно. И теперь я ничего не знаю ни о твоей жизни, ни о твоих мыслях. Я сожалею, что опоздала. Для тебя всегда самым главным человеком был отец. И для меня тоже. Как ни странно, именно это и разделило нас. А, казалось бы, должно наоборот.

У меня даже горло перехватило. Никогда раньше я не задумывалась об их отношениях. Вероятно, они тоже были непростыми, но, вечно погружённая в свои мысли, я этого попросту не замечала.

– Ты очень любила его, мам?

На её лицо набежала тень.

– Не просто любила. Это было сродни…

– …шторму? – замерла я, чувствуя, как пробирается по спине озноб.

– Да, – подняла она глаза. – Тебе это знакомо?

И так же, как вчера в ресторане, я подумала, что мне надо немедленно уходить. Иначе я снова примусь рыдать, а вот только этого сейчас и не хватало.

– Мамочка, я очень люблю тебя, – собираю я в кулак всю свою волю. – И ты вовсе не опоздала. У меня нет никого дороже тебя и Митьки.

«И Солнца», – добавляю про себя, изо всех сил загоняя обратно стоящие в глазах слезы.

– Что-то сильно мучает тебя, я же вижу, – качает головой мама, – только ты не говоришь, а я не знаю, как об этом спросить. Мы обе упустили то время, когда это было возможно.

– Что возможно? – спросила я, думая о том, что она безусловно права.

– Делиться друг с другом. Ведь нам обеим не хватает этого. Хочешь, скажу тебе одну вещь?

– Да, – кивнула я, внутренне холодея.

– Думаешь, я не знала, что ты сильно любила кого-то? Очень сильно. А скорее всего, и сейчас любишь. Просто я тогда не нашла в себе мужества спросить об этом, так уж у нас повелось. Потом ты вышла замуж, и мне вовсе не хотелось тревожить тебя. Ну а позже, когда ты осталась одна, разговор этот тем более был неуместен.

Она снова подняла на меня взгляд.

– Ну вот я и сказала тебе. А теперь ответь: это правда?

– Да, – произнесла я как во сне, потрясённая её словами, – это абсолютная правда. Только я сейчас совсем не могу об этом говорить, мамочка. Но когда-нибудь расскажу, даю слово. Просто пока не готова. Ты должна понять меня.

– Конечно, – длинно вздохнула мама. – Но знай: я всегда буду ждать этого.

* * *

Вернувшись домой, я снова засела на диван, продолжая тонуть в размышлениях. Честно говоря, это бесконечное сидение среди подушек представлялось мне крайне непродуктивным, но ничего лучшего в голову пока не приходило. Я в сотый раз прокручивала в уме все произошедшие события, но выход казался всё более призрачным. Может, мне действительно лучше избавиться от этих акций, уступив их Солнцеву, и убраться как можно дальше от этой компании, направив свои интересы в совершенно иное русло?

За эти пять лет я уже почти совсем научилась жить без него, и мне казалось, что так смогу и дальше. Только всё это было до его возвращения. А вот теперь, когда он снова так близко, все привычные ощущения, оказывается, не стоят и ломаного гроша. Ничего не изменилось и никогда не изменится. Никакие расстояния не смогут отдалить его, мне это следует признать и перестать наконец себя обманывать.

…Однажды летом он привёз меня к какому-то пустынному водоёму, простирающемуся так далеко, что почти не было видно противоположного берега. Блёклое солнце почти закатилось за горизонт, время уже близилось к вечеру, и мы были здесь совершенно одни. Придорожная полоса деревьев полностью скрывала нас от изредка проезжающих по трассе машин.

Он был хмур и насуплен. Думая о чём-то своём, разделся и молча вошёл в воду, не предлагая мне присоединиться к нему. Потом, оттолкнувшись, нырнул и поплыл, мощно разрезая руками образовавшиеся от его движений волны, очень скоро превратившись в едва заметную точку. Слегка подрагивая от холода, я стояла, прислонившись к капоту его огромного чёрного «хаммера», и смотрела ему вслед.

Через какое-то время он вернулся.

– Ты что, не умеешь плавать? – спросил он, энергично растираясь полотенцем.

– Не умею, – покачала головой я, привычно любуясь его будто высеченным из мрамора телом.

– Почему? – удивился он.

– Потому что не было случая научиться.

– Вот как? Странно. Ну что ж, тогда просто раздевайся, – сказал он, расстилая на траве полотенце.

– Зачем? – с опаской покосилась я, но под его взглядом тут же начиная неловко стаскивать с плеч майку.

– Затем, что я так хочу, – невозмутимо пожал он плечами. – Разве этого не достаточно? Не умеешь в воде, научу тебя плавать на берегу, – добавил он, подталкивая меня к расстеленному на траве ложу…

…В тот вечер я вернулась домой довольно поздно, сообщив маме, что задержалась на совещании, а она ничего не спросила, привыкнув к моим поздним появлениям, только глянула с тревогой.

Теперь, в свете сегодняшнего разговора, я думаю, что, вероятно, природа моих вечерних «совещаний» была ей отлично известна. Только она никогда не говорила об этом, очевидно, считая, что не вправе вмешиваться. Отец отучил её командовать моей жизнью, полностью взяв эту роль на себя. Скорее всего, её жизнь была так же подчинена его воле, просто я раньше не задумывалась над этим, вечно занятая собственными проблемами. Мне и в голову не приходило, как сильно она была зависима от него. От него и его желаний. Очевидно, он тоже учил её «плавать» там, где считал нужным. Мне следовало бы догадаться. Оказывается, мы с мамой очень похожи, только раньше я этого не замечала.

Я подошла к окну и раздвинула шторы. Середина дня, а ощущение такое, что уже сумерки. Небо серое и неподвижное. Редкие тучи выглядят на нём застывшими, как на фотографии. В воздухе крутятся мелкие мухи, не то снег, не то дождь моросящий. Пожалуй, скорее снег. Середина ноября. Ночами заморозки. Вероятно, следует поменять колёса, а то недолго и в гололёд угодить. Надо позвонить и узнать, как там со временем. А то по первому снегу тут же выстроится очередь на три дня вперёд. Обычно так и случается. Все словно ждут этого первого снега, а потом спохватываются. Лучше уж, наверное, побеспокоиться заранее.

…Машину я вожу четыре года. Вот как Митька родился, сразу пошла на права сдавать. До этого Юра меня сам учил, терпеливо преодолевая все мои страхи. Неторопливо, без нервов, со своей извечной улыбкой на губах. Он никогда не злился, не хмурился, не ругал меня за бестолковость, наоборот, предпочитая всякий раз хвалить и подбадривать. Результат вышел замечательный. Страх я преодолела довольно быстро, и водитель из меня, как выяснилось, получился толковый. Сдала с первого раза, инструктор только удивляться успевал.

Рулила по-взрослому, парковалась не по-женски, разворачивалась довольно лихо.

– Кто это вас так водить учил грамотно? – спросил он перед самым экзаменом.

– Муж, – улыбнулась я, сноровисто объезжая препятствия.

– Надо же, – удивился инструктор. – Терпеливый он у вас, наверное.

– А что, у меня хорошо получается?

– Отлично, – заверил он, – сразу видно – непуганая. Мужья обычно мне только работы прибавляют. Больно уж после их науки женщины нервные делаются, приходится учить расслабляться. А так он мне здорово время сэкономил.

Ветров только усмехнулся, когда я рассказала о нашем разговоре. Очевидно, ему и самому это было хорошо известно. Нервировать меня вообще не в его характере. Не привыкшая к этому, я первое время, ожидая обычной мужской реакции, замирала в тоске, но скоро он сумел отучить меня от старых привычек, подарив невиданную доселе свободу духа. И я научилась ценить её.

Как только я получила права, он купил мне машину. Маленькую белую «хонду», хэтчбек с передним приводом, вполне себе по зиме устойчивую, за что я её сразу полюбила и разговаривала, как с живой, неизвестно почему окрестив «маруськой». Томясь в пробках, мы и теперь с ней частенько беседуем, и я совершенно уверена, что реагирует она не только на мои действия, но и на слова.

Вздохнув, я открыла в контактах телефон сервиса, где обычно обслуживалась. При них же был и шиномонтаж, куда собиралась записаться на «переобувку».

– Можете подъехать прямо сейчас, – сказал мастер, – у нас как раз «окно», наплыв ещё не начался.

Моя зимняя резина хранилась там же, поэтому я быстро собралась и спустилась вниз. «Маруська», улыбаясь радиатором, приветственно моргнула мне фарами. Я скользнула за руль и повернула ключ в зажигании.

Мастер обрадовался «маруське» как родной. Он ей уже три года туфельки на зимние сапожки меняет. Поговорили о приближающемся ТО, о масле, фильтрах и прочей ерунде.

– Задние колодки пока в порядке, а вот передние, наверное, менять будем, свои десять тысяч км они уж точно отбегали, перед зимой дисками рисковать незачем, – деловито сообщил мастер. Я вяло кивнула. Голова моя сейчас была занята совсем другим.

Пока меняли шины, я, устроившись в кафе напротив, вновь погрузилась в бесконечные размышления. Полнейший сумбур внутри не позволял мне воспринимать сегодняшние события хоть сколько-нибудь здраво. Совершенно ясно, что лодочка моего привычного, спокойного бытия раскололась как орех, и теперь неуправляемо несётся в пропасть, влекомая течением бурной порожистой реки. Какое пошлое сравнение! Неужели я, взрослая женщина, не могу придумать ничего умнее? Нет, похоже, не могу. Ведь именно так я и воспринимаю происходящие события. Меня тащит вниз по реке, бьёт о камни, погружает в глубину и не даёт пристать к берегу. Лечу вперёд, хватаясь за камыши, а они выскальзывают из рук, и я захлёбываюсь в грязной воде, пытаясь выплыть, но меня несёт всё дальше и дальше…