Текст книги "Петр I. Материалы для биографии. Том 1. 1672–1697."

В тот же день вечером на дальнейшем пути произошла в местечке Коппенбрюгге встреча Петра с курфюрстиной Ганноверской Софией и ее дочерью курфюрстиной Бранденбургской Софией-Шарлоттой.

XIII. Свидание с курфюрстинами

Это свидание произошло по инициативе курфюрстины Софии-Шарлотты. В Германии тогда много говорили о предстоящем приезде Великого посольства. Посольство это стало внушать особый интерес с тех пор, как стало известно, что среди него находится путешествующий инкогнито молодой, но уже прославившийся победой над турками московский царь. Такое небывалое событие уже само по себе могло возбуждать любопытство. В частности, союз с могущественным восточным соседом, подкрепленный личной дружбой, мог существенно отразиться на дальнейших судьбах дома Гогенцоллернов и рассматривался как одно из действительных средств для осуществления честолюбивых замыслов представителя этого дома – Фридриха III. При дворе курфюрстины приезд царя и посольства был, надо полагать, частой темой оживленных разговоров. Путешествие Петра очень занимало также учителя и друга Софии-Шарлотты Лейбница, который в необъятной стране восточных варваров видел, с одной стороны, источник для лингвистических, этнографических ученых изысканий, а с другой – пригодный материал для политических экспериментов. Уже тогда, во время первой поездки Петра по Германии в 1697 г., Лейбниц стремился быть представленным царю или, по крайней мере, первому послу Лефорту и подать свои политические проекты. Эти попытки, однако, окончились неудачей; дело ограничилось тем, что философ был принят только племянником Лефорта Петром.

София-Шарлотта не могла по каким-то обстоятельствам сопровождать своего супруга в его поездке в Кенигсберг навстречу царю; но, живо интересуясь всем, что касалось необыкновенного гостя, она поручила тайному советнику, президенту консистории Павлу Фуксу, как мы видели, участнику переговоров с посольством, сообщать ей все подробности о пребывании царя в Кенигсберге. «Я охотно принимаю предложение, которое вы мне делаете, давать мне точные сообщения о путешествии царя, – писала ему курфюрстина от 1 мая, – так как я любопытна, и это у меня общее свойство всех женщин; но мне кажется, что на этот раз любопытство более позволительно, чем в других случаях. В самом деле, это редкий случай узнать неизвестного государя с его посольством; до сих пор это было только в романах. Мне очень жаль будет его не видать, и я хотела бы, чтобы его уговорили проехать здесь, не для того чтобы что-либо видеть, но чтобы показаться, и мы с удовольствием сберегли бы то, что тратят на редких зверей, чтобы использовать его в этом случае». В следующем письме курфюрстина благодарит своего усердного корреспондента за доставленные сведения: «Не могу вам сказать, – пишет она, – какое удовольствие вы мне доставили таким приятным сообщением о царе Московском; предмет действительно редкий: но особенное удовольствие слушать ваш рассказ о нем. Я надеюсь, что вы будете добры доставлять мне дальнейшие новости». «По правде, – читаем в письме ее от 29 мая, – вы берете на себя слишком много труда, описывая мне с такой точностью все, что касается московитов. Я вижу в этом, как и во всем другом, стремление сделать мне удовольствие; верьте с своей стороны, что я не останусь нечувствительна, что я испытываю большую благодарность и что я ничего так не желаю, как выразить вам, насколько искренно я принадлежу к вашим друзьям, и это все не комплимент, но вещь, на которую вы можете рассчитывать. Я надеюсь, что визит царя, может быть, в настоящем немного и неудобный, окажется в будущем очень важным для курфюрста, который воспользуется добрым расположением, какое он в нем находит. Я очень сожалею, что он не прибудет сюда[910]910
  Т. е. в Берлин.


[Закрыть] со своим посольством, и хотя я и враг нечистоплотности, однако любопытство одерживает верх. Одиночество, в котором я здесь нахожусь, достаточно велико, чтобы заставить желать новых предметов развлечения».

10 июня курфюрстина пишет: «Я надеюсь, что в случае если нельзя будет отклонить царя от путешествий, которые он намеревается еще предпринять, то, по крайней мере, при путешествии ради безопасности по суше можно будет повидать его в этих местах. Так как, по-видимому, на его намерение посмотреть чужие страны повлияли его любимцы-послы, чтобы не терять его из виду, то они будут желать, чтоб он вернулся домой не иначе, как по окончании их посольства у курфюрста, что было бы очень славным для вас, и те, кто доведет дело до такого конца, как вы намереваетесь, окажут курфюрсту большую услугу. Вы уже в столь многих случаях показали вашу способность, и уменье овладеть настроением варваров будет новым доказательством вашей опытности; с ними нужны совсем иные приемы, чем с другими людьми. Я сужу об этом по тем сообщениям, которые вы были так добры мне дать и за которые я буду вам всегда обязана»[911]911
  Еrтап. Mйmoires pour servir `a 1’histoire de Sophie Charlotte. Berlin, 1801. P. 113 et suiv.


[Закрыть].

Надежда Софии-Шарлотты увидеть Петра в Берлине не осуществилась. Царь задержался в Пилау, а курфюрстина должна была уехать гостить к матери в Ганновер. Но затем, когда она, живя в Ганновере, узнала, что царь проезжает неподалеку, она приняла все меры, чтобы встретиться с ним. Обе курфюрстины, мать и дочь, поспешно отправились в Коппенбург, замок, принадлежавший герцогу Цельскому, и прибыли туда за несколько часов до приезда царя. Курфюрстин сопровождали герцог Георг-Вильгельм Цельский и три брата Софии-Шарлотты: кронпринц Ганноверский Георг-Людвиг – будущий английский король Георг I, с малолетним сыном и дочерью, принц Макс и принц Эрнст-Август со значительной свитой. Прием царю мог быть организован наскоро; но все же София-Шарлотта захватила с собой своих итальянских певцов.

Царь, опередив посольство, приехал около восьми часов вечера и остановился в деревне Коппенбрюгге в крестьянском доме; посольство остановилось в господском доме, или замке Коппенбург, где находились и курфюрстины. К царю был послан тотчас же камергер Коппенштейн с приглашением на ужин. Но Петр, вероятно узнав о стечении придворных и зрителей, поблагодарил за честь и отказался, и его пришлось в течение не менее часа уговаривать. Наконец он согласился прийти, но с условием, что ужин будет происходить только в тесном семейном кругу без придворных. Так как у подъезда дома, где назначено было свидание, собралась толпа любопытных зрителей, то Петр прошел в дом черным ходом. «И стояли послы в местечке Копенбрыгине, в замке, – описывает это свидание наш «Статейный список», – и в том замке была и ожидала посольского приезду курфирста Бранденбургского жена княгиня с матерью своею, курфирста Ганноверского женою, и звала великих и полномочных послов ужинать. И великие и полномочные послы с курфистрынею ужинали, а за столом сидели: в первом месте один Преображенского полку началной человек, по правую сторону его – курфистрыня, по левую – мать ее, подле матери – курфистрынин дядя арцух Целский Георгий Вилгелм, подле его – великие и полномочные послы, подле курфистры-ни, братья ее Георгий Людовик, другой Максимус, воевода цесарских войск, третей Эрнестус Августус, да царевич Меретинской; при столе стояли жены и девицы высоких домов. И за столом и по столе пили про здоровье великого государя, его царского величества, и благоверного государя царевича и всего его государского дому, и про курфирстово, и про курфистрынино, и детей их про здоровье, а потом была музыка и танцы. И по довольном подчивании курфистрина и все при ней будучие из того замочка поехали до некоторого дому в полумиле»[912]912
  Пам. дипл. сношений, VIII, 894. В «Статейном списке» второй сын курфюрстины Ганноверской, Максимилиан-Вильгельм, генерал австрийской службы, показан в числе присутствовавших неправильно. Его не было в Коппенбурге. Присутствовал не упомянутый в списке принц Христиан (см. ниже).


[Закрыть].

Известие об этом свидании находим в письме из Ганновера какого-то неизвестного очевидца события, попавшем в руки тайного венецианского агента и переданном им своему правительству. «В четырех милях отсюда, – пишет очевидец, – в сельском доме, называемом Коппенбрюгге, был царь московский, который туда прибыл во вторник вечером и нашел там весь здешний светлейший двор со светлейшей курфюрстиной Бранденбургской и светлейшим герцогом Цельским, которыми он был приветствован и великолепно угощен; туда отправились ради этого гофмаршал, все чиновники с половины Ганновера. Ужин начался в 10¹/₂ часа и окончился в 3. Было установлено, чтобы кавалеры, которые служили их высочествам, выпили натощак пять больших бокалов рейнского вина, которое им подносил сам царь. После стола остальная часть ночи прошла в музыке и в танцах и сам его величество танцевал польский. Он – государь высокого ума, судя по ответам, которые он давал через переводчика, так как говорил только на своем языке… Я его видел мельком, однако смогу, пожалуй, изобразить его портрет. Он роста выше обыкновенного, с гордым и в то же время величественным взглядом, глаза полны огня и находятся в постоянном движении, как и все его члены, редкие волосы, маленькие усы, одет по-матросски в красное сукно с несколькими небольшими золотыми галунами, белые чулки и черные башмаки»[913]913
  Шмурло.嶔 Сборник. № 373.


[Закрыть].

Много подробностей и деталей о свидании узнаем из писем обеих курфюрстин к тайному советнику Павлу Фуксу. «Теперь я могу отплатить вам, – писала младшая курфюрстина, – я видела великого царя: он назначил мне свидание в Коппенбрюг-ге (деревня в земле Целле). Он не знал, что там будет вся фамилия, и это было причиной, что с ним пришлось в течение часа вести переговоры, чтобы он показался. Наконец, он согласился на то, что в залу, где назначен был ужин, придут герцог Цельский, моя мать, мои братья и я; он пожелал войти туда в то же время другой дверью, чтобы не быть замеченным, так как большая толпа, которую он увидал на парапете при входе, заставила его уйти из деревни (I’avait fait ressortir de village). Моя матушка и я приветствовали его, а он заставил отвечать за себя г. Лефорта, так как казался сконфуженным и закрывал лицо рукой – ich kann hicht sprechen, – но мы его приручили; он сел за стол между матушкой и мной, и каждая из нас беседовала с ним наперерыв. Он отвечал то сам, то через двух переводчиков и, уверяю вас, говорил очень впопад, и это по всем предметам, о которых с ним заговаривали. Моя матушка с живостью задавала ему много вопросов, на которые он отвечал с такой же быстротой – и я изумляюсь, что он не устал от разговора, потому что, как говорят, такие разговоры не в обычае в его стране. Что касается до его гримас, то я представляла себе их хуже, чем их нашла, и не в его власти справиться с некоторыми из них. Заметно также, что его не научили есть опрятно, но мне понравилась его естественность и непринужденность, он стал действовать, как дома, позволил сначала войти кавалерам, а потом и дамам, которых сначала затруднялся видеть, затем велел своим людям запереть дверь, поставил около нее своего фаворита, которого он называет своей правой рукой, с приказанием никого не выпускать, велел принести большие стаканы и заставлял каждого выпить их по три и по четыре зараз, давая понять, что делает это, чтобы оказать честь каждому. Он сам подносил стаканы. Кто-то хотел дать стакан Quirini; он взял стакан сам и поднес его Quirini – это деликатность, которой мы не ожидали. Я позвала музыку, чтобы посмотреть, какое она произведет на него впечатление; он сказал, что она ему очень нравится, в особенности Фердинандо, которого он вознаградил так же, как и придворных кавалеров, стаканом. Чтобы сделать ему удовольствие, мы пробыли четыре часа за столом и пили по-московски, т. е. выпивая зараз и стоя за здоровье царя.

Фридрих (курфюрст) также не был забыт. Впрочем, царь пил мало. Чтобы посмотреть, как он танцует, я попросила г. Лефорта позвать своих музыкантов, которые пришли после ужина. Но он не хотел начинать, не посмотрев сначала, как мы танцуем, что мы и сделали, чтобы доставить ему удовольствие и посмотреть, как он это делает. Он не хотел начинать, потому что у него не было перчаток, и велел их искать по своему поезду, но напрасно. Моя матушка танцовала с толстым комиссаром (Головиным); против них Лефорт в паре с дочерью графини Платен и канцлер (Возницын) с ее матерью; все это прошло очень степенно, и московский танец нашли очень красивым. Все были очень довольны царем, и он казался также очень доволен. Я очень желала бы, чтобы вы также были довольны сообщением, которое я вам сделала, если вы найдете его удачным, вы можете развлечь им курфюрста. Вот достаточно, чтобы вам надоесть, но не знаю, что с этим делать; мне хочется говорить о царе, и, если бы я набралась смелости, я сказала бы и еще… что остаюсь готовая к вашим услугам София-Шарлотта. P.S. Шут царя был также; он очень глуп, и мы умирали со смеху, видя, как его хозяин, взяв метлу, стал его чистить»[914]914
  Erman. Op. cit. P. 116–118.


[Закрыть].

Курфюрстина-мать, София Ганноверская, описывает ту же встречу с еще большими подробностями: Герренгаузен. 11 августа 1697: «Теперь надо вам рассказать, что я видела знаменитого царя. Его величество до Везеля был доставлен средствами курфюрста; но затем он должен был проезжать через Коппенбрюгг – лен нашего дома, принадлежащий принцу Нассау во Фрисландии. Мы испросили аудиенцию у его царского величества (он везде соблюдает инкогнито, и все представительство возложено на его трех послов). Государь согласился нас принять и повидаться с нами в тесном кругу. Меня сопровождали моя дочь и три сына (курфюрст наследный Георг-Людвиг, принц Христиан и принц Эрнест-Август. Второй принц, Максимилиан-Вильгельм, давно по известным причинам оставил Ганновер). Хотя Коппенбрюгге отсюда в четырех добрых милях, мы туда отправились с величайшей охотой. Коппенштейн ехал впереди нас, чтобы сделать необходимые приготовления. Мы опередили московитов, которые прибыли только к 8 часам и остановились в крестьянском доме. Вопреки нашим условиям, собралось такое множество людей, что царь не знал, как ему быть, чтобы пройти незамеченным. Мы долго вели переговоры. Наконец, мой сын был вынужден разогнать зрителей с помощью гвардейских солдат, и, в то время как послы подъезжали со свитой, царь проскользнул скрытой лестницей в свою комнату, потому что, чтобы попасть в нее, надо было бы перейти через столовую. Мы вышли в эту комнату, и первый посол г. Лефорт из Женевы служил нам переводчиком. Царь очень высокого росту, лицо его очень красиво, он очень строен. Он обладает большой живостью ума, его суждения быстры и справедливы. Но наряду со всеми выдающимися качествами, которыми его одарила природа, следовало бы пожелать, чтобы его вкусы были менее грубы. Мы тотчас же сели за стол. Г. Коппенштейн, исполнявший обязанности маршала, подал его величеству салфетку, но это его очень затруднило: вместо салфетки в Бранденбурге ему подавали после стола кувшин. Его величество сидел за столом между моей дочерью и мною, имея переводчика с каждой стороны. Он был очень весел, очень разговорчив, и мы завязали с ним большую дружбу. Моя дочь и его величество поменялись табакерками. Табакерка царя была украшена его инициалами, и моя дочь очень дорожит ею. Мы, по правде, очень долго сидели за столом, но охотно остались бы за ним и еще дольше, не испытывая ни на минуту скуки, потому что царь был в очень хорошем расположении духа и не переставал с нами разговаривать. Моя дочь заставила своих итальянцев петь; их пение ему понравилось, хотя он нам признался, что он не очень ценит музыку. Я его спросила: любит ли он охоту? Он ответил, что отец его очень любил, но что у него с юности настоящая страсть к мореплаванию и к фейерверкам. Он нам сказал, что сам работает над постройкой кораблей, показал свои руки и заставил потрогать мозоли, образовавшиеся на них от работы. После ужина его величество велел позвать своих скрипачей, и мы исполнили русские танцы, которые я предпочитаю польским. Бал продолжался до четырех часов утра.

У нас было намерение провести ночь в одном соседнем замке. Но так как уже рассвело, то мы тотчас же поехали сюда, совсем не спав и очень довольные нашим днем. Было бы слишком долго перечислять вам в подробности все, что мы видели. Г. Лефорт и его племянник были одеты по-французски; тот и другой очень умны. Я не могу ничего сказать ни о двух других послах, ни о множестве князей, принадлежащих к свите паря.

Царь, не знавший, что помещение не позволяло нам там оставаться, ожидал нас увидеть на следующий день. Если бы мы об этом были предупреждены, мы бы устроились так, чтобы остаться по соседству и повидаться с ним еще раз, так как его общество доставило нам много удовольствия. Это человек совсем необыкновенный. Невозможно его описать и даже составить о нем понятие, не видав его. У него очень доброе сердце и в высшей степени благородные чувства. Я должна вам также сказать, что он не напился допьяна в нашем присутствии; но, как только мы уехали, лица его свиты вполне удовлетворились. Коппенштейн действительно заслужил превосходную соболью шубу, которую они ему подарили за то, что он одолел их в состязании[915]915
  Ср.: Арх. Мин. ин. дел. Кн. австр. дв., № 47, л. 48: «Июля в 29 день в селе Копенбрыгине, где курфирстыня брандебурская была, дано служителем ее: маршалку Копенстейну пара соболей в 25 руб.; чашнику пара соболей в 20 руб.; кравчему пара соболей в 14 руб.; погребничему пара в 14 руб.». Там же, л. 18: «…четырем человеком пажам да десяти человеком лакеем 25 золотых, трубачам 16 человеком 37 золотых, повару и поваренным работником и работницам 10 золотых».


[Закрыть]. Он нам, однако, сказал, что, и напившись, они были очень веселы и учтивы, но он получил почести победителя: трое московских послов совершенно потопили свой разум в вине перед отъездом».

К этому описанию встречи с царем курфюрстина прибавила еще несколько дополнений в двух более поздних письмах, датированных сентябрем 1697 г.: «Я прикрасила бы рассказ о путешествии знаменитого царя, – пишет она в первом из них, – если бы я вам сказала, что он чувствителен к чарам красоты. Но в действительности я не нашла у него никакого расположения к ухаживанию. И если бы мы не постарались так, чтобы его повидать, я думаю, что он и не подумал бы о нас. В его стране женщины обычно белятся и румянятся; румяна входят непременно в состав брачных подарков, которые они получают. Вот почему графиня Платен особенно понравилась московитам. Но, танцуя, они приняли наши корсеты из китового уса за кости, и царь выразил свое удивление, сказав, «что у немецких дам чертовски жесткие кости». Во втором дополнительном письме курфюрстина сообщает: «Мой добрый друг, великий царь Московский прислал мне четыре соболя и три штуки парчи, но они слишком малы, и из них можно сделать только покрышку для кресла. В Амстердаме его величество развлекается, посещая кабачки вместе с матросами. Он сам работает над постройкой корабля; он знает в совершенстве 14 ремесел. Надо признать, что это необыкновенная личность. Я ни за что не пожертвовала бы удовольствием видеть его и его двор. У них четыре карлика; два из них очень пропорционально сложены и отлично воспитаны. Он то целовал, то щипал за уши своего карлика-фаворита. Он взял за голову нашу маленькую принцессу и два раза ее поцеловал, смяв совершенно ее бант. Он поцеловал также ее брата. Это – государь одновременно и очень добрый, и очень злой, у него характер – совершенно характер его страны. Если бы он получил лучшее воспитание, это был бы превосходный человек, потому что у него много достоинства и бесконечно много природного ума»[916]916
  Erman. Op. cit. P. 116–121. Маленькая принцесса – внучка курфюрстины Ганноверской, дочь ее старшего сына София-Доротея, которой тогда было 10 лет. Ее брат – 16-летний принц Георг, будущий король Английский Георг II.


[Закрыть].

О впечатлении обеих курфюрстин от знакомства с московским царем свидетельствует непосредственно с их слов Лейбниц, очень интересовавшийся их свиданием, в письме к Петру Лефорту от 3 августа 1697 г. «Обе курфюрстины, – пишет он, – наперерыв повторяли слышанные ими ответы и слова, достойные героя, в котором видна любовь к справедливости по отношению к соседям и иностранцам и снисходительность к своим подданным, когда беседа коснулась покровительства, оказанного невинно пострадавшему принцу Имеретинскому, и пощады лицам, очень мало ее заслуживавшим. Но особенно курфюрстины восхищены были покорностью воле Бога, единого царя царей, и ответом столь мудрым и благочестивым, сделанным курфюрстине Бранденбургской, которой на ее пожелание успеха русскому оружию и чтобы 75 строящихся кораблей выгнали Чалму из Константинополя, было сказано, что люди в этом ничего не могут, что это зависит от одного Бога, у которого все волосы на наших головах сочтены». Обе курфюрстины, а также кронпринц и его братья в восторге от того, «что есть лучшего в русском царстве». Курфюрстины очень благодарны за честь свидания, им оказанную; возвратившись на другой день рано утром в Ганновер из опасения наскучить, они с сожалением потом узнали, что их дальнейшее пребывание не было бы неприятно[917]917
  Герье. Сборник писем и мемориалов Лейбница. С. 21; ср.: Он же. Отношения Лейбница к России и Петру Великому. С. 18–19.


[Закрыть].

Встречу этих двух замечательных людей – Петра Великого и курфюрстины Софии-Шарлотты – стоит особенно отметить. Попав в Западную Европу, Петр помимо даже тех интересов, которые его тогда преимущественно занимали, на каждом шагу начал невольно знакомиться с западноевропейской культурой, больше всего, конечно, с ее материальными проявлениями, с ее техникой: мастерскими, верфями, доками, заводами, внешней обстановкой жизни, в меньшей степени с ее духовной стороной – нравами и идеями европейского общества. Не потому, конечно, западноевропейский быт должен был оказывать на него свое воздействие, что он к нему специально присматривался или его специально наблюдал, нет, просто потому, что он на долгое время очутился в сфере этого быта; и неизбежно должен был на каждом шагу соприкасаться с ним, испытывать его воздействие. Западноевропейская жизнь конца XVII в. во многом отличалась от русской, во многом опережала ее, но все же и в ней немало было грубого, и этими своими грубыми сторонами она глядела на Петра как в матросском кабачке, который он посещал в часы досуга, так и в увеселениях вроде звериной травли, которыми забавляли его при бранденбургском дворе. В лице Софии-Шарлотты он встретился с лучшим, наиболее тонким и совершенным, что могла создать и выработать тогда западноевропейская культура. Ученица и приятельница Лейбница, в юности восхищавшая своим умом, грацией и красотой версальский двор, где она провела около двух лет, и самого Людовика XIV, София-Шарлотта стояла на уровне самых выдающихся, развитых и образованных людей своего времени. Она много размышляла, и ее пытливые вопросы затрудняли иногда даже Лейбница; она много знала, ценила знание и поощряла его развитие. В черствую среду тогдашнего берлинского двора она вносила заметную струю изящного вкуса и утонченных версальских нравов. Светлым лучом она сверкнула на пути Петра Великого к голландским верфям и кораблям. «Северный варвар» и слишком еще молодой человек, он не мог оценить всего значения этого луча; но, видимо, все же и он испытал сильное впечатление от встречи, если выразил желание видеть курфюрстин вновь на следующий день. Это желание, как мы уже знаем, не могло быть исполнено, так как обе курфюрстины выехали в Ганновер тотчас же после бала.

28 июля Петр с посольством продолжал путь; проехали городок Гамельн на реке Везере, Фишбек и Ольдендорф и достигли Миндена[918]918
  Арх. Мин. ин. дел. Кн. австр. дв… № 47, л. 18: «Июля 28… дано, не доезжая до Миндена за 5 миль, господину, где великие послы были и стояли, 7 крестинок», – вероятно, в Ольдендорфе, где меняли лошадей (Походный журнал 1697 г. С. 20).


[Закрыть], где остановились ночевать[919]919
  Арх. Мин. ин. дел. Кн. австр. дв., № 47, л. 18 об.: «Июля в 29 день под Минденом за ось под казенную телегу дано крестинка. В Миндене ж подвотчиком, которые великих послов везли от Копенбрыгина, дано крестинка. В Миндене ж карлам Ермолаю Мишукову с товарыщи четырем человеком за мытье белого их платья дано два золотых. На выезде из Миндена господину, где великие послы начевали, дано два золотых да поваренным работником 5 крестинок».


[Закрыть]. Здесь на следующий день, 29 июля, царем был получен собственноручный ответ бранденбургского курфюрста на письмо по поводу неприятного эпизода, имевшего место в Пилау в день царских именин. Письмо было тотчас же переведено, и Петр прочел в нем следующее: «Пресветлейший царь и великий князь. Аз из вашея саморучные грамоты зело неохотно увидел, что мои депутаты в Пилаве вашему величеству и любви досаду учинили, чего ради аз их достойно воззрил (на полях: «наказание чинил»); но они или никто нашея дружбы разорвать не возможет для того, что ваше величество и любовь мне оную так крепко и сильно обещало. И вы в моей [дружбе] крепко обнадеживан быти возможеши. Прочее жалею, что ко мне ведомость прежде не учинена была, что ваше величество и любовь иным обычаем, нежели тайным лицом от Колберха ваше путьшествие чрез мои земли восприяти хотел и для того к тому нуждное установление чинити не возмог, которое ныне зделается. Вышний вас да проводит на сем и всех ваших путьшествиях. И я буду всегда вашего величества и любви охотно содержащий. Фридерих курфирст. Во Фридрихсбурге, июля в 20 день лета 1б97»[920]920
  Арх. Мин. ин. дел. Дела прусские 1697 г., № 1, л. 2: «Перевод с немецкого писма с листа, каков писал к великому государю (титул) Фридерих курфирст брандебурской в нынешнем 205 г. июля в 29 д. своею рукою через почту в Минден».


[Закрыть]. Отсюда же, из Миндена, очевидно утром, Петр писал Виниусу: «Писмо твое, iюля въ 2 день писанное, мънѣ 29 д. здѣсь отдано, за которое благодарствую. I какъ будемъ въ Голанской земле, о мастерахъ старатца будемъ. А чъто въ тайномъ писмѣ, о томъ не усумневайся. Прежде сей почты почьта къ намъ дошъла въ дароге отъ Колберха в Нейгарте, въ 1-вомъ i 18 iюня писанныя, протиѳъ которой для дороги отписать не успѣли. Piter. Изъ Миндена, iюля въ 29 д.»[921]921
  П. и Б. Т. I. № 178.


[Закрыть].

Здесь, в Миндене, ожидал посольство Лейбниц. Лейбниц, носившийся с мыслью о «великом государе», который бы явился распространителем просвещения среди народов Востока, и видевший в Петре, борьба которого с турками, этим оплотом варварства, возбуждала его сочувствие, орудие, предназначенное Провидением для выполнения этой задачи, очень желал быть представленным Петру. Так как желание его сопровождать курфюрстин в Коппенбрюгге не осуществилось, он поспешил в Минден, чтобы там захватить посольство и представиться если не царю, то, по крайней мере, первому послу Лефорту, и запасся рекомендацией к нему. Для Лефорта он составил особую докладную записку с двумя просьбами: во-первых, сообщить ему разъяснения и подтверждения относительно находившегося в его руках родословного древа московских царей; во-вторых, доставить ему образчики всех языков, на которых говорят народы, подвластные царю и ведущие торговлю с его государством до пределов Персии, Индии и Китая. Но и Лефорта Лейбницу не удалось увидеть: у веселого посла не нашлось ни времени, ни охоты беседовать с философом о занимавших его предметах. Он был принят только племянником посла Петром Лефортом, который обещал ему содействие в его планах и с которым потом у него завязалась переписка[922]922
  Герье. Отношения Лейбница к России и Петру Великому. С. 13; Он же. Сборник писем и мемориалов Лейбница, № 9, 10, 12, 15, 21.


[Закрыть].

Выехав из Миндена в тот же день, 29 июля, опережая посольство, Петр миновал Герфорд и достиг замка Шпаренберг у города Билефельда, где ночевал и провел весь день 30 июля и часть 31-го. 31 июля царь отсюда вновь шлет коротенькую записку Виниусу: «Min Her. Сегодни отсель поедемъ, i чаемъ въ будущей въторникъ быть въ Голанскую землю. Здѣсь вестей iныхъ нѣтъ, толко что поляки зачали новою элекъцию; а курѳирстъ здѣшънѣй принелъ межь де-Контия и Сасъкого (т. е. Саксонского) посретства. А что здѣлаетца, писать будемъ въпретъ. Piter. Iзъ Шпаренберха, iюля въ 31 д.»[923]923
  П. и Б. Т. I. № 179; Арх. Мин. ин. дел. Кн. австр. дв., № 47, л. 48: «Июля в 31 д. дано коменданту замочка Шпаренберха пара соболей в 8 руб. Господарю, где валентеры стояли под Биледорфом, две пары соболей по 8 руб. пара». Там же, л. 18 об.: 29 июля «в Билодорфе подвотчиком, которые великих послов везли из Миндена, дано крестинка. Июля в 31 день в Биледорфе ж (Билефельд?), где начевали валентеры, огороднику и работнице надзирательнице огорода, дано 2 золотых, поваренным работницам – 4 золотых, салдатом, которые на том же дворе стояли на карауле, 4 золотых, да господину того дому 2 золотых». Из этой последней записи видно, что послы останавливались в Биледорфе в чьей-то частной усадьбе. В «Статейном списке» (Пам. дипл. сношений, VIII, 895) упоминается ночлег послов в Билефельде, а не в Биледорфе.


[Закрыть]. Письмо показывает, как живо во все время путешествия Петр интересовался польскими делами и как внимательно следил за ними, даже и отдаляясь все более от польских пределов. В этот день, 31 июля, проехали Ритберг и ночевать остановились в Лип-штадте на реке Липпе[924]924
  Арх. Мин. ин. дел. Кн. австр. дв., № 47, л. 19: июля 31 «в Липштате, где великие послы стояли, трем человеком поваром дано 3 золотых, да трем работницам три крестинки. Августа в 1 д. в Липштате ж курфирстову служителю, который великим послом в пути в зборе подвод служил и что он же х казенным телегам три колеса кованые купил на свои деньги, дано 4 золотых да 26 крестинок. В Лип-штате ж огороднику того дому, где великие послы стояли, дано полторы крестинки, да подвотчиком ползолотого, да нищим крестинка».


[Закрыть]. 1 августа ночлег был в городке Гамме[925]925
  Арх. Мин. ин. дел. Кн. австр. дв., № 47, л. 19 об.: «Августа в 2 день в городке Гале (Гаме), где великие послы ночевали, поваренным работником и работницам дано 8 крестинок. В Гале ж Кирилу Баканову на деготь к валентерским возам дано крестин-ка, да подвотчиком 2 крестинки».


[Закрыть].

2 августа доехали до городка Люнена, где остановились на ночлег в доме бургомистра[926]926
  Арх. Мин. ин. дел. Кн. австр. дв., № 47, л. 19 об.: «Августа в 3 д. в городке Линене бурмистру Данилу Вейману, у которого великие послы ночевали, дано 15 крестинок. Того же числа [в] Шеренбеке подвотчиком дано ползолотого да крестин-ка». Там же, л. 48 об.: «Августа в 3 день в городке Шеренбеке подсудку замковому Корнилию Ригарту Фонбиренсу дано пара соболей в 8 руб.».


[Закрыть]. 3 августа сделали путь от Люнена до Шермбека[927]927
  Арх. Мин. ин. дел. Кн. австр. дв., № 47, л. 20: «Августа в 4 день в Шеренбеке ж, где великие послы стояли, поваренным работницам 5 крестинок».


[Закрыть]. На следующее утро, 4 августа, Петр расстался с послами и, опережая посольство, поспешил в Голландию, в Саардам.