Текст книги "Петр I. Материалы для биографии. Том 1. 1672–1697."

XXIII. Продолжение осады. Переписка с московскими друзьями

Между тем операции под Азовом продолжались. 18 июля у Гордона состоялось заседание военного совета, на котором он внес три предложения: во-первых, довести до реки контрваляционную линию, чтобы помешать неприятельской кавалерии свободно выезжать из города и въезжать в него; во-вторых, переправиться на ту сторону Дона с артиллерией, соорудить там форт и оттуда обстреливать Азов, который, будучи расположен на покатом к реке склоне, был очень доступен выстрелам с противоположного берега; с этого берега были ясно видны в нем, как свидетельствует Плейер, все улицы и ворота. Наконец, в-третьих, восстановить и укрепить каланчи для охраны стоявших возле них судов. Второй пункт был принят; остальные отложены до следующего заседания, что вызвало неудовольствие старого генерала. «Все шло так беспорядочно и медленно, – не без раздражения записывает он в своем дневнике, – что как будто было для нас несерьезно». Гордон верно отметил здесь черту, отличавшую все предприятие: оно было чем-то средним между настоящей войной и продолжением кожуховской игры. Укрепление каланчей, которое генерал считал необходимым, было отложено, стали только сооружать плавучий мост через Дон, перекидывая его с того острова, на котором находилась первая из каланчей. На следующий день, 19 июля, военный совет продолжался. Князю Я.Ф. Долгорукому велено было во главе отряда в 4000 человек с тяжелыми пушками и мортирами переправиться через Дон и соорудить укрепление на противоположном берегу. В ночь на 20 июля Долгорукий удачно совершил эту переправу и занял указанное ему место; однако вследствие неудобной дороги не весь отряд его подошел с ним сразу: часть его людей отстала от него и стояла в поле, укрываясь за испанскими рогатками. 21 июля, около 10 часов утра, татарская конница стала переправляться на лодках и вплавь через Дон, чтобы напасть на князя Долгорукого, который не успел еще как следует укрепиться на том берегу. Заметив это намерение неприятеля, Гордон послал уведомить о происходящем других военачальников и пригласить их к совместному нападению на ту часть татарской конницы, которая не успела еще переправиться и стояла на берегу. Это нападение должно было, по его мнению, отвлечь татар от князя Долгорукого. Не найдя сочувствия у других генералов своему плану, он был вынужден обратиться к самому Петру. «В опасении, – пишет Гордон, – что неприятели могут напасть на наш отряд, который еще не совсем окопался (отряд князя Долгорукого), я поспешил к его величеству и представил ему дело. Он, соглашаясь со мной, поехал со мной к князю Б.А. Голицыну и после некоторых объяснений приказал выступить кавалерии с пехотой по 1000 человек от каждого корпуса». Взяв от каждого из своих полков по 100 человек при одной пушке с десятью испанскими рогатками, Гордон выступил из лагеря с развернутыми знаменами и остановился, ожидая кавалерию и пехоту из других корпусов. Но это ожидание было тщетно; Лефорт и Головин, не желая доставлять Гордону славу успеха, не прислали ни одного человека, и приказ царя на них нисколько не подействовал. Чтобы предпринять что-либо тем временем и скрыть от армии такой беспорядок и распри, Гордон приказал соорудить укрепление на внешнем углу большого вала для защиты лагеря, которое и было закончено на другой день. Все же цель, которую он имел в виду при этом движении, была достигнута. Татарские всадники, заметив его выступление и намерение на них напасть, поспешили вернуться, не дожидаясь лодок, бросились в воду и переплыли реку обратно, держась за гривы лошадей. Отряд Долгорукого был, таким образом, избавлен от грозившей ему опасности. Через несколько дней, закончив земляное укрепление, поставив на нем пушки и мортиры и посадив гарнизон из 400 солдат и 200 казаков, полки Долгорукого вернулись к главному войску[374]374
  Gordons Tagebuch, II, 577–580; Устрялов. История… Т. II, приложение XVIII. С. 574.


[Закрыть].

22 июля Петр дважды заходил в лагерь Гордона, 23-го был военный совет, на котором Гордону, как он пишет, с большим трудом удалось настоять на посылке отряда для того, чтобы затруднить сообщение неприятельской конницы с городом. Во все эти последние июльские дни не произошло на фронте ничего сколько-нибудь важного. Осаждающие продолжали рыть траншеи, и Петр извещал московских приятелей в письмах от 30 июля об успехах этих работ. «А о здешнем поведении изволишь ведать, – пишет он Ромодановскому, – что отец твой богомолец и холопи твои, государевы, генералы, со всеми при них будущими, дал Бог, в добром здоровьи и промыслами своими день о дни к неприятелю опрошами приближаютца, и уже генерала нашего редут в 20 саженях от города обретаетца». «А о здешнем известен буди, – пишет он в тот же день Кревету, – что, славо Богу, уже менши тридцати сажан от города обретаемся и в надежде [на] милосердие Божие о благом совершении не сумневаемся»[375]375
  П. и Б. Т. I. № 51, 53. Тоже Виниусу (там же. № 52).


[Закрыть]. Чтобы помешать этим работам, неприятель предпринимал вылазки[376]376
  24, 26, 31 июля.


[Закрыть]. Иногда перед русскими лагерями показывалась неприятельская кавалерия, не решаясь ничего предпринять[377]377
  24 июля, 1 августа.


[Закрыть]; иногда она делала набеги на луга, простиравшиеся по берегу Дона поблизости каланчей, чтобы похищать пасшихся там русских лошадей, причем происходили мелкие стычки[378]378
  25 июля, 2 августа.


[Закрыть]. 28 июля решено было предложить гарнизону сдаться. В 10 часов утра были посланы к Азову два казака с письмом от имени трех генералов с предложением сдаться на выгодных условиях. Подъехав к городу, казаки стали вызывать турок, размахивая шапками. На их знаки вышло двое турок, которые, взяв письмо, обещали перевести его и затем дать ответ, потребовав для этого трехчасовое перемирие, что и было дано. По истечении назначенного срока они вышли с ответом, что будут биться до последнего человека. Попытка склонить гарнизон к сдаче переговорами, таким образом, не удалась. Между тем в лагере осаждающих царило большое нетерпение кончить дело. «Все были в нетерпении, – записывает Гордон под 30 июля, – и сильно желали, чтобы этому делу был положен конец; многие только и говорили что о штурме, хотя и не представляли себе, чтo для этого нужно. На этом настаивали и те, которые живейшим образом желали вернуться. Было поэтому решено вызвать охотников с тем, чтобы они сами выбрали себе офицеров, и выдать охотникам по 10 рублей человеку, а офицерам – особое вознаграждение. Когда солдаты, казаки и стрельцы были о том извещены, то очень охотно записалось 2500 казаков, и они объявили, что если будет позволено, то запишется еще более. Но солдаты и стрельцы шли менее охотно. Так как было велено записать от каждого корпуса по 1500 человек, то это число скоро было заполнено». Гордон не ожидал от этого призыва охотников добрых результатов; его смущало, главным образом, то, что при позволении охотникам выбирать себе самим офицеров пострадает организация командования. Он жалуется, что делал о том представления неоднократно, – надо подразумевать, конечно, Петру, – но это не помогало. «Итак, – пишет он в заключение, – я должен был плыть по течению, не желая принимать на себя упреков в каждом замедлении и задержке. Я получил приказание приготовить штурмовые лестницы и мосты»[379]379
  Gordons Tagebuch, II, 580–583.


[Закрыть].

Занятый с этого времени мыслью о предстоящем штурме, Петр находит, однако, возможность и время уделить внимание и другим делам. Не довольствуясь разговором своим с царем об усыпальнице в Москве, Гордон подал ему о том челобитную. Царь «подписал» ее, т. е. приказал сделать на ней обычную отметку об удовлетворении челобитчика, начинающуюся словами: «Государь пожаловал, велел…» и т. д., и Гордон подписанную челобитную посылает в Москву боярину Т.Н. Стрешневу. В письме от 30 июля к Ромодановскому царь пишет о жалобах датского резидента Бутенанта фон Розенбуша на разорение, причиненное ему возмущением крестьян Заонежского Кижского погоста, приписанных к пожалованным Розенбушу олонецким заводам. Петр предписывает Ромодановскому удовлетворить жалобщика: «По вся почты непрестанно камисар Андрей Бутман слезами пишет о своем розорении олонецком; о чем ноипокорственнее прошу ваше благоутробие, дабы во оном деле спроведливость ему на оных бунтовшиков немедленно учинено было, понежа уже едва не годишное время прошло во оной ево напасти, о чем, паки повтаряя, прошу». В тот же день он обращается к Виниусу по делу о присылке заказанной в Голландии галеры в Архангельск, о привозе ее в разобранном виде в Москву, просит, чтобы сопровождающего ее мастера из Архангельска обратно в Голландию не отсылать, а прислать его в Москву для сбора галеры, и подробно указывает, откуда взять деньги для расплаты с ним. «Mim Her, – читаем мы в этом письме. – Писма ваши, июля 9 и 16 дня писанные, мне отданы, в каторых в первом, что галея прислана будет и чтоб тому, кому збирать ея, от Города воротитца. И тому как статца? потому что та галея надобеть на Москве, а не у Города, и привезут ея к Москве, кому збирать? А мастер тот для того и послан, чтоб ея собрать. И ты, как ни есть, зделай, чтоб тот мастер с нею был к Москве; а как он ее зберет, н в ту пору ему свободной отпуск будет, без задержания; а что деньги заплатить, вели, буде осталися, от покупки карабелной, а буде нет, ин вели заплатить Гартмону, а ему из Болшой Казны». Далее царь дает объяснение, почему задерживались письма из-под Азова, на что сетовал Виниус во втором из своих писем, и уведомляет о ходе азовских дел: «Как еще каланчи не были взяты, зело трудной проезд был на Койсу от татар, и толко в ту пору почты посылали, как обозы по запас ходили на Койсу; а ныне, получа свободной проезд, в том замедлений не будет. В том же писме пишешь о стуже московской. А здесь жары великие, только непрестанные ветры; и севодни день был пасмарен, и во всю ночь был дош. В деле нашем, слава Богу, порядок идет доброй, и уже менши тридцати сажен от города обретаемся и, в надежде милосердия его, о благом совершении не сумневаемся»[380]380
  П. и Б. Т. I. № 51, 52.


[Закрыть].

Виниус в своих письмах к Петру сообщает ему полученные в Москве известия о текущих событиях в Западной Европе, и его письма показывают нам круг осведомленности Петра об этих событиях. «По общим, государь, вестям почтовым, – читаем в письме Виниуса от 3 июля, – о полских нарядных войсках и походе их не слышит, а король их по июнь месяц был в Варшаве. А цесарские войска собирались под Будиным, ожидали саксонских и, с теми совокупясь, пойдут дале числом с 50 000 человек, ожидают на себя крепкое наступление турское. А францужские, через реку Рену (Рейн) перешед, поборы на цесарские городки и места наложили, и с той страны цесарская противность им бессильна. На венетов великое же собрание турок на воде и суше; о сражениях их не слышим. Король Вилгельм с союзники пошел на француза с 130 000 человек, а француз обороняется с 90 000 за крепостьми, и мнят быти бою великому»[381]381
  Там же. С. 514.


[Закрыть].

Т.Н. Стрешнев писал царю из Москвы от 16 июля. В письме он высказывал свои чувства по поводу получения известий от Петра и хвалил его: «…и нам радость велия о начатом деле, которое Богом управлено счастливо и твоею здраворазумною главою упровляется и которые в том военном деле помогают».

Он уведомлял также царя о поимке в Москве подрядчиков, оказавшихся виновными в недоставке припасов для войска по условию и о посылке их к Азову[382]382
  П. и Б. Т. I. С. 518.


[Закрыть]. «Min Her heilige Vader, – отвечает ему на это письмо Петр от 2 августа, протестуя против заключавшихся в нем похвал. – Письмо твое августа во 2 день мне отдано, в котором многое преимущество нам приписать изволили, которого никако в себе видеть можем; однакож, хотя и не суть оная в нас, обаче предаемся в рассуждение ваше архипастырское. Подрядчиков по письму ожидаем. А о здешнем поведении известен буди, что шанцами гораздо пришли близко рву, и от того неприятелям учинилась великая теснота.

А что станет впредь делаться, и о том писать буду. Piter. Из обозу августа в 2 д.»[383]383
  Там же. № 55. Последние слова этого письма те же, что и в письме к Ромодановскому от того же дня (там же. № 54). В тот же день были написаны еще письма к Кревету, Виниусу и Бутурлину, до нас не дошедшие (там же. С. 529).


[Закрыть]

XXIV. Неудачный штурм Азова 5 августа 1695 г

В заключительных словах письма к Стрешневу о «великой тесноте, учинившейся неприятелю» от успешного хода русских осадных работ под Азовом, слышна у Петра уверенность в близости счастливой развязки. Окончательное решение о штурме было принято на военном совете 2 августа, и днем штурма назначено ближайшее воскресенье, 5 августа. «Был военный совет, – записывает в своем дневнике под 2 августа Гордон, – на котором присутствовал его величество и другие. С большим рвением настаивали на том, чтобы предпринять штурм в ближайшее воскресенье. Хотя я очень серьезно представлял, что прежде всего нужно подвести траншеи ближе к первому рву и надо вывести ров, насколько возможно, кругом города к городскому рву, чтобы он мог служить защитой и прикрытием для штурмующих, если бы они оказались побеждены; однако все это не имело перевеса. Был решен штурм, и отданы соответствующие приказания». Следующие два дня прошли в приготовлениях к штурму. 3 августа в лагере Гордона заготовлялись в большом количестве штурмовые лестницы и фашины.

4-го вызвавшиеся идти на приступ волонтеры упражнялись, и им велено было ночью держаться наготове в шанцах. Гордон, не переставший все-таки делать попытки отсрочить штурм, в присутствии Петра напутствовал своих солдат речью. «Его величество, – читаем в его дневнике, – пришел ночью ко мне. Я не мог добиться никакой отсрочки штурма, несмотря на старания, с которыми я излагал возможные причины его неудачи. Мы велели охотникам выступать с офицерами, которых они сами избрали. Я обращался с речью ко всем в совокупности и к каждому полку особо, чтобы они держались мужественно, что они обещали». Гордон считал штурм преждевременным и не верил в возможность его успеха; поэтому ему все окружающее казалось в мрачном свете. «Я заметил при этом многое, – продолжает он свой рассказ, – что мне не понравилось, как то: чрезмерное число охотников должно было причинять беспорядок, недостаток офицеров и их неопытность, что могло вести к замешательству. Но они вследствие излишней уверенности или по глупости не хотели брать ни лестниц, ни мостов, ни других каких-либо приспособлений. И все-таки я прочел у многих на лицах, что они готовы раскаиваться в своем предприятии. Все это не обещало ничего доброго». Гордон делает последнюю попытку отговорить от штурма, но тщетно. «Я представлял об этом его величеству еще во время ночи, объявляя открыто, что неразумно предпринимать штурм против крепости, где осажденные решили ожесточенно до гибели драться, притом же, когда минами или пушками еще не сделано бреши, даже без лестниц, которых штурмующие не хотят захватывать, и при таком отдалении (апрошей) от рва, именно на 40 или на 50 сажен. Отправив всех к траншеям, я сам пошел туда, и затем вскоре туда пришел генерал Автоном Михайлович. Во втором часу ночи его величество прислал мне сказать, что придет в мою палатку, чтобы поговорить со мной. Когда он пришел с другими генералами, говорили только о штурмах и о взятии города, и я не мог ничему этому воспрепятствовать. Я сказал, как другие, хотя и далек был от того, чтобы обещать успех». Было решено, что тревога, пробитая поутру, будет сигналом к штурму[384]384
  Gordons Tagebuch, II, 584.


[Закрыть].

Гордону принадлежит и единственное сколько-нибудь полное описание самого штурма 5 августа. «С рассветом, – читаем у него, – я послал приказание стрельцам занять траншеи и затем велел бить тревогу, что было знаком к нападению. Однако передовые не выказали никакого усердия и пропустили значительное время, пока мы их принудили к выступлению. И это происходило без особенного оживления. Между тем они шли вперед. Командуя бутырскими и тамбовскими солдатами на левом фланге, я приказал им беспрерывно стрелять против углового бастиона, и они держались с этой стороны очень хорошо.

Но другие полки, которые должны были идти вправо поблизости Дона, более следовали за бутырцами и тамбовцами и, поворачивая влево, пришли в пространство между садами, где они сочли благоразумнее засесть, чем решительно броситься на вал.

Бутырские и тамбовские солдаты, заставив неприятеля прекратить стрельбу с валов болверка, живо двинулись вперед и пошли на приступ болверка, влезая на вал даже без лестниц, что было довольно легко по уступам плетня. Но когда они достигли гребня, они встретили ожесточенное сопротивление, потому что турки сражались, как люди, полные отчаяния. Хотя наши напали на них храбро, однако не были в состоянии ворваться в бол-верк. Здесь был убит «бей», или начальник города. Между тем другие полки не пытались ни напасть на доставшиеся им места, ни помочь нападающим на болверк. Это очень ободрило турок, и они без всякого опасения стреляли по тем, которые теснились между садами и стояли не прикрытыми от огня с вала». Итак, отважно вели себя охотники Бутырского и Тамбовского полков, действовавшие против углового болверка, заставившие неприятеля замолчать и взобравшиеся на вал, хотя в конце концов им не удалось достигнуть намеченной цели: овладеть бол-верком. Охотники, составлявшие правую колонну, которая должна была подступить со стороны Головина и направить усилия против азовских укреплений, примыкавших к берегу Дона, действовали вяло; вместо того чтобы держаться вблизи Дона, сбились влево и засели в пригородных садах, не решаясь двигаться дальше. Слабее всех, по рассказу Гордона, оказалась часть войск, которая должна была нападать на Азов со стороны расположения Лефорта. Эта часть почему-то медлила и выступила только тогда, когда войска Гордона начали уже отступление. «Левофланговые, – пишет Гордон, – не сделали ничего, даже самомалейшего, до тех пор, пока наши, будучи утомлены, начали отступать. Тогда они предприняли атаку, но не с лучшим успехом, чем другие». Гордон относился вообще пристрастно к Лефорту с того времени, как последний сделался таким близким любимцем Петра, и, может быть, в рассказе о поведении левофланговых краски сгущены слишком и не совсем справедливо. Сам Лефорт в письме к брату, написанном по окончании первого Азовского похода, иначе изображает дело. «Немногого недоставало, – пишет он, – чтобы город был взят, если бы только один генерал имел войска наготове вовремя, когда следовало. Из 1500 моих охотников 900 было убито или ранено. Они оставались на валах в течение двух часов после других, чтобы спасти три знамени, упавшие в турецкие рвы вместе с убитыми офицерами. Они предпочитали умереть, чем потерять свои знамена. Они вернули их. Если бы еще было 10 000 солдат, город был бы взят приступом. Но он никогда не сдался бы: турки упорны и не желают никакой пощады»[385]385
  Gordons Tagebuch, II, 586–588; Posselt. Lefort, II, 246–247.


[Закрыть].

Весь ход штурма 5 августа можно, следовательно, себе представлять в таком виде. Штурм велся вызвавшимися охотниками в числе 4500 человек, подразделенных на три колонны по 1500 человек каждая, которые выступали под командой трех генералов. Колонна Гордона, состоявшая из волонтеров Бутырского и Тамбовского полков, действовала соответственно общему расположению войск в центре, колонна Головина должна была напасть на азовские укрепления с правого фланга, вблизи берега Дона, колонна Лефорта – с левого фланга. В бою, как он разыгрался в действительности, первоначальные предположения нарушены были и относительно места, и относительно времени. Солдаты Гордона штурмовали болверк, но не были поддержаны другими отрядами. Отряд Головина изменил направление, сдвинулся влево к центру, засел в садах, не атакуя укреплений и тем не отвлекая неприятеля от войск Гордона. Отряд Лефорта вступил в бой позже, чем следовало, когда атака Гордона кончилась неудачей. По плану было задумано нападение на Азов также и с четвертой стороны, с тыла, для чего донские казаки в числе 400 должны были спуститься по Дону на 20 лодках. Руководимые самим Петром, они успели это сделать вовремя, но встретили ожесточенное сопротивление со стороны осажденных, были отбиты и принуждены были вновь сесть в лодки и вернуться по реке ни с чем.

Штурм кончился неудачей, но никто не решался дать приказ к отступлению без Петра, а Петр отлучился с того места, на котором он обещал находиться во время штурма, поехал руководить экспедицией казаков на лодках, и его нельзя было отыскать. «Уже штурмующих, – пишет Гордон, – не оставалось и третьей части, так как многие из здоровых уносили убитых и раненых… Мы долго ждали приказания царя, но не получили никакого. Поэтому я дал приказ к отступлению, твердо решившись лучше подвергнуться немилости, чем без нужды жертвовать еще людьми. Так это предприятие, – заключает Гордон свой рассказ о штурме, – несвоевременно и необдуманно начатое… имело очень неудачный исход. Из всех четырех полков было убито 1500 солдат, не считая офицеров. Многие из них остались во рвах и у валов». Дальнейшие строки записи Гордона за этот несчастный день, 5 августа, показывают, в каком душевном состоянии находился Петр под влиянием испытанной неудачи. «Около 9 часов (утра?) прислал его величество за мной; вытребованы были к нему и другие генералы. Здесь видны были только гневные взгляды и печальные лица. Я просил устроить военный совет, чтобы посоветоваться о нашем положении. Поздно вечером был я опять у его величества. Ночью были унесены многие убитые».

Военный совет, на созыве которого настаивал Гордон, состоялся на другой день, 6 августа, после обеда у генерала Лефорта. На нем присутствовало, пишет Гордон, много лиц всякого ранга и состояния. Из слов Гордона о том, что «после долгого обсуждения все, хотя и неохотно, согласились со взглядом и решением его величества продолжать осаду, продвигать дальше траншеи и закладывать мины», видно, что Петр, сохранивший твердость духа при только что испытанной неудаче, стоял за продолжение осады, что окружавшие его лица предпочли бы отказаться от предприятия и бросить его, но были принуждены подчиниться твердой воле царя. Так впервые, кажется, обнаружилось свойство характера Петра не унывать и не падать духом при неудаче, а, наоборот, настойчиво стремиться к достижению намеченной цели. Соответственно с этим решением продолжать осаду, продвигая вперед траншеи, мы в следующие дни встречаем в дневниках Гордона и Плейера ряд отметок об этих работах. 7 августа Гордон записывает: «Я отправился к месту действия и отдал приказание продолжать работу над траншеями». 8-го: «Я начал продвигаться с траншеями». 7-го и 8-го читаем у Плейера, что работа с большим усердием продолжалась. 8-го в лагере Гордона происходило погребение его соотечественника и одноверца Кармихаэля, совершенное католическими священниками. Петр не упустил случая присутствовать на этом богослужении, а затем с сопровождавшими его матросами зашел к Гордону и оставался у него довольно долго. В ночь на 9-е разыгралась сильная буря с моря, вода в реке высоко поднялась. 9-го ветром вверх по реке против течения принесло от города неприятельскую тридцативесельную галеру и с нею лодку меньших размеров. Между тем осадные работы продолжались. 9-го Гордон продвинул траншеи до пункта, где он намеревался закладывать мину, соорудил два редута и велел перенести ближе мортиры; 10-го он продолжал траншеи и для прикрытия их устроил небольшие форты. 11-го начали закладывать мины на правом и левом флангах. 12-го Гордон начал работать над миной. Неприятель тревожил осаждающих нападениями, пуская конницу, завязывая мелкие стычки (8 августа), похищая лошадей (11 августа), а иногда предпринимая и серьезные вылазки. Так, 11 августа была сделана вылазка на Гордона, но тотчас же была отбита с большими потерями для неприятеля. Три часа спустя неприятель повторил нападение, на этот раз на генерала Лефорта, и эта вылазка причинила большой урон русским: турки побили много людей, захватили и унесли много оружия и шанцевого инструмента. Вылазка на Лефорта была повторена 14 августа. В стычках с неприятелем захватывались пленные, через которых осаждающие узнавали о положении и ходе дел в городе. Так, 12 августа казаки захватили двух турок, которые, будучи подвергнуты расспросу под пытками, показали, что во время штурма были убиты бей – правитель города, ага, командовавший янычарами, и около 200 человек рядовых (более трехсот, по Плейеру), что командование было предложено Кубекмурзе, но он от него отказался; при начале осады в городе находилось, включая и вновь прибывших, 6000 человек, из них почти третья часть потеряна убитыми, ранеными и больными, но припасов довольно, и нет недостатка в снарядах. Пальба по осажденному городу, сократившаяся было 9 августа вследствие недостатка в фитилях, затем приняла обычные размеры и производила в городе беспрестанные пожары[386]386
  Gordons Tagebuch, II, 588–590; Устрялов. История… Т. II, приложение XVIII. С. 577; Походный журнал 1695 г. С. 27.


[Закрыть].

14 августа Петр написал ряд писем в Москву. В дошедших из них слышатся вновь бодрые ноты. Ромодановскому он после обычных шуток сообщает об успехе траншейных работ: «Min Her Kenich. Писма ваши государскии, июля 30 дня писанные, мне августа в 10 д. отданы, за которую вашу государскую милость многократно благодарствую и впредь такоже по верной своей службе служить обещаюся. А о здешнем поведении возвещаю, что великий господин святейший Ианикит, отец ваш государев и богомолец, такожде и холопи ваши генералы Автамон Михайловичь, Франц Яковлевичь, Петр Ивановичь со всеми при них будущими, дал Бог, здоровы и шанцами дни в четыре или в пять придут в ров». Кревета он извещает о захвате приплывшей вверх по реке неприятельской галеры и интересуется, получены ли в Москве давно ожидаемые им инструменты: «А здесь, дал Бог, все здоровы, и ныне назад тому дней с пять взяли наши турецкую полукаторжи, которая долиною ручных сажан з двадцат; а иных никаких вестей здесь нету. Преж сего писал ты о инструментах, а нынече уже в двух грамотках об них не пишешь; присланы ли они к Москве или нет?»[387]387
  П. и Б. Т. I. № 56, 57. В тот же день отправлены были письма к Л.К. Нарышкину, И.И. Бутурлину, Виниусу, И. Оловенникову, не дошедшие до нас (там же. С. 532).


[Закрыть] Возможно, что не дошедшее до нас письмо к Виниусу, отправленное в этот же день, было ответом на письмо последнего от 31 июля, в котором он представлял Петру как бы доклад о ходе европейских событий: «С почтою, государь, заморскою ныне мало вестей: о турках пишут, что султан под Белым градом сербским станет июля в 10 день, и потому с цесарем делу, чаю, начнется августа с 1-х числ. О венетах подлинно не слышить. Король Вилгелм осадил город Намур зело крепкой; в нем с 12 000 французов сидят, и, чаю, быть великому сражению»[388]388
  Там же. С. 526–527.


[Закрыть]. Известие об осаде Намюра, предпринятой английским королем, голландским штатгальтером Вильгельмом, к личности и деятельности которого Петр обнаруживал особую симпатию и интерес, могло, разумеется, подстрекать настойчивость царя и поддерживать его в намерении продолжать и довести до конца осаду Азова. Его юному самолюбию могло льстить, что он занят таким же делом, как и один из самых выдающихся людей того времени в Европе.