Текст книги "Петр I. Материалы для биографии. Том 1. 1672–1697."

Странно далее, что комиссары царя настаивали, что ввиду присутствия высокой особы его царского величества следовало бы сделать что-либо более того, что было сделано; ведь лицам из состава посольства было под страхом смерти запрещено разглашать, что этот великий государь находится среди них лично, и поэтому и с нашей стороны было основание думать, что его царским величеством было бы дурно принято, если бы мы сделали вид, что знаем о его высоком присутствии у нас. Итак, посольство казалось очень довольным, да и в действительности ему не было оснований на что-либо жаловаться; но, когда, наконец, пришло им время платить за издержки здесь, стало замечаться некоторое недовольство, и это меня побудило пересмотреть и убавить несколько слишком высокие счета их хозяев и свести все по возможности к справедливой цене. И для того чтобы ваше величество могли усмотреть, сколь неосновательно они жалуются, что будто бы для них цена была поднята более чем вдвое против действительной стоимости и что за перевоз через реку Двину с них взяли 80 дукатов, я потребовал от магистрата этого города сделать подробное обозначение, и имеется список состава посольства, которое не было малочисленным, а затем обозначение, сколько каждому из их квартирохозяев было заплачено за помещение, дрова, свечи и за другие вещи в том же роде, и это было им заплачено не по их требованию, а по доброй воле и расположению послов. Я могу затем заявить по совести и по душе, что искал и употреблял все возможные средства, чтобы их удовольствовать, и что старался оказать им всякую вежливость, хотя они теперь все объясняют с недоброжелательством. Конечно, не моя вина в том, что тогда была большая дороговизна и большой недостаток; нужда была в здешних местах всеобщей, и я чувствовал ее последствия наравне с другими. Они еще много жалуются, будто бы их не хотели почтить при отъезде яхтами и хорошими лодками при переправе через реку Двину. Я могу, однако, сказать, что, несмотря на то что здесь подобных судов не находится, я все же отдал приказ перевезти главных лиц посольства на красивой яхте, убранной красным сукном и украшенной королевским флагом, а остальных на двух других яхтах и более чем на 30 больших лодках, какие здесь в употреблении, и все эти лодки были предоставлены к их услугам, не говоря уже о том, что при переезде через реку их почтили 32 выстрелами из пушек»[720]720
  Lamberty. Memoires pour servir `a l’histoire du XVIII si`ecle, I, 2-me `edition, 1781. P. 158–160.


[Закрыть].

По-своему рижский генерал-губернатор Дальберг был прав. Он сделал то, что обязан был сделать по существующему договору и по имевшимся прецедентам, и не допускал того, чего обязан был не допускать. Но он действительно не сделал ничего сверх обязательного, тогда как Петр рассчитывал на большее, и отсюда причина недовольства. Он поступал вполне корректно; но прием, оказанный послам и Петру, вышел сухим, холодным и нерадушным. Резонно замечает Устрялов, что всякий другой на его месте «сам предложил бы царю, знаменитому любознательностию, осмотреть королевский замок, ратушу, старинный дворец владетельных епископов, дом шварцгейптеров, повеселил бы высокого гостя, по известной наклонности его, учением солдат, пушечной пальбой, фейерверками и таким образом, заняв любопытство Петра, сократил бы несносное для него время ожидания устройства переправы»[721]721
  Устрялов. История… Т. III. С. 28.


[Закрыть].

Официально, сухо, подозрительно и неприветливо встретила Петра Западная Европа, и первые впечатления, испытанные им при начальном знакомстве с ней, были неблагоприятны. Он отметил несоответствие между культурным внешним видом и кажущейся правдивостью людей, которых встретил, и грубостью их отношения и жаждой к наживе: «Торговые люди здесь ходят в мантелях, и кажется, что зело правдивые, а с ямщиками нашими, как стали сани продавать, за копейку матерно лаются и клянутся, а продают втрое». Следующий прием, прием в Митаве, должен был эти неблагоприятные впечатления в значительной степени развеять.

IV. Петр в Курляндии

Выехав из Риги 8 апреля, переправившись через Двину и заночевав на ее левом берегу, Петр двинулся в дальнейший путь 9 апреля утром после раннего обеда, миновал мызу Гесп, пересек границу герцогства Курляндского, достиг реки Эккау и, переправившись через нее, остановился на ночлег в мызе, не названной «Юрналом». 10 апреля, выехав из этой мызы утром, он с сопровождавшим его отрядом волонтеров к полудню приблизился к Митаве и, переправившись через реку Аа, расположился в ожидании посольства[722]722
  Походный журнал 1697 г. С. 8.


[Закрыть].

Между тем послы в Риге, расставшись с Петром, занимались сборами в путь. 10 апреля было приказано всему составу посольства «с телегами и с лошадьми и всякою рухлядью переправиться за Двину, которые переправились того ж дня; а телеги и коляски искупили в Риге, а подводы (лошади) были псковские, потому что в Риге подвод не дали, а которых малое число и приведено было, и те гораздо худы»[723]723
  Пам. дипл. сношений, VIII, 769.


[Закрыть]. 11 апреля, отпустив нескольких своих дворовых людей в Москву и десятерых состоявших при посольстве псковских казаков во Псков, тронулись в путь и сами послы, причем «Статейный список» посольства в описании переправы их через Двину в общем совпадает с вышеприведенным рассказом Дальберга: «И того ж числа великие и полномочные послы из Риги пошли. Для перевозу через Двину присланы к великим и полномочным послом особые от рижан небольшие суды: одно с знаменем, в котором сидели великие и полномочные послы, да с ними пристав их маеор Леополдус Глазнап; место накрыто было красным сукном, гребцов в том суде было рижских солдат шесть человек; другое наподобие яхты с кровлею, в котором сидели дворяня и иные чиновные люди, тут же были посолские трубачи; и третье обычайное, а в нем были гайдуки и лакеи. И как великие и полномочные послы от берегу отступили и были среди реки, и в то время стреляли с города из шестнадцати пушек, а когда сблизились на другую сторону, и из двора с острова, на котором делают известь, выстрелено из 6 фузей. На берегу на другой стороне приготовлены были четыре кореты о десяти возниках: одна добрая, в которой сидели великие и полномочные послы, а в прочих дворяня и иные чиновные люди; и ехали до постоялых дворов. А обозы посолские для тесноты дворов стояли в поле и привозили к обозу всякие живности и конские кормы для покупки рижские жители. По приезде великих и полномочных послов на те постоялые дворы вскоре приезжали к послом полуполковник Палмуструг да маеор Ранк и бурмистры, поздравляли счастливым отъездом и переправою чрез Двину. И великие и полномочные послы, подчивав их, а иных подаря, отпустили»[724]724
  Там же, VIII, 770–771.


[Закрыть].

Сухость рижского приема и натянутые отношения, в которых посольство расставалось с рижанами, отражаются в «Расходной книге соболиной казны», где записывались подарки соболями, сделанные посольством. Во всех тех землях, через которые посольство будет проезжать, оно будет делать такие подарки. За пребывание в Риге встречаем только одну запись: «Апреля в 12 день, переправясь реку Двину, с первого стану отослано в Ригу капитану Гилденштерну, который стоял у первого великого посла у двора на карауле, пара соболей в 30 руб.»[725]725
  Арх. Мин. ин. дел. Кн. австр. дв., № 47, л. 39. Там же, л. 1 об.: «Апреля в 14 д. свейского короля маеору Юрью Глазенапу, да капитану Филипу Добромфелю, которые были от рубежа до Риги и до курляндского рубежа у великих послов в приставех, дано маеору 50 золотых, капитану 30 золотых». Там же, л. 2: «Того ж числа дано рижским порутчиком двум человеком Илерту да Брентигеру, да градцкому конюшему Петру Брумару по 10 золотых, да пяти человеком возницам по золотому человеку, провожали они великих послов в коретах до Риги до подхожего стану до двора князя курлянского, которой от Митавы за милю».


[Закрыть] Кроме этого караульного капитана, никто из рижских чинов подарков соболями не получил.

В сопровождении прежних шведских офицеров, состоявших при посольстве во время пути от шведской границы до Риги, майора Глазенапа и знавшего русский язык капитана Дормфельдта, а также отряда рижских драгун в 10 человек, послы достигли курляндской границы 13 апреля, а 14-го пришли «на подхожий стан» на берегу реки Эккау-баха в расстоянии мили от Митавы, где находился загородный дворец герцога Курляндского Экофхен, в котором они и были поставлены «в княжих хоромах». Здесь им откланялись сопровождавшие их рижские офицеры, и в свою очередь сюда явились приветствовать с прибытием офицеры герцога Куляндского ротмистр гвардии Кошкель да «покоевой дворянин» (камергер) Бринкен. Принеся послам поздравление от имени герцога, офицеры спрашивали, когда послы изволят ехать в Митаву, и просили извинения, «что-де они, великие и полномочные послы, не встречены на границе, и в том бы не прогневались, потому что прибытия их так скоро не чаяли». Послы за поздравление благодарствовали, присланных офицеров потчивали и объявили, что ехать в Митаву готовы сегодня же. Часа через полтора приехал приветствовать послов обер-гауптман, «староста митавской» Фромгольд фон-дер-Остен-Сакен, «который говорил от князя речь и, поздравя, просил, чтоб они, великие и полномочные послы, изволили ехать в Митаву… И великие и полномочные послы, убрався по посолскому обычаю, сели в княжую золоченую коре-ту, а с ними сел присланной староста митавской, и ехали до реки Муши (Аа)[726]726
  М у ш а – левый приток реки Аа, впадающий в нее выше Митавы. «Статейный список» почему-то называет реку Аа именем ее притока; Арх. Мин. ин. дел. Кн. австр. дв., № 47, л. 2 об.: «жиду, которой был у перевозу на реке Муше, как впроваживали казну и посолскую рухлядь в Митаву, 5 золотых».


[Закрыть], перед великими и полномочными послы ехали в ко-ретах дворяня, а за ними курляндская рейтария человек с шесдесят, с голыми шпагами, верхи (т. е. верхами), с которыми два трубача были; за тою рейтариею посолские трубачи; при корете посолской по обе стороны шли гайдуки; за послы ехали дворяня ж и иные чиновные люди верхи, потом священник и карлы в московской корете. Приехав к реке Муше (Аа), где княжой замок, из корет вышли и сели великие и полномочные послы в первой малеваной бот, которой был с знаменем; в другом и в третьем судне сидели дворяня и чиновные люди. А как великие и полномочные послы рекою ехали против княжого замка, и в то время стреляли из замка из девяти пушек трижды, а из княжих покоев и с валу смотрили на послов множество людей мужеска и женска полу; а перед великими и полномочными послы трубили их, посолские, и княжие трубачи, едучи в особых судех. А как великие и полномочные послы из судов вышли на берег, и тогда встречали их бурмистры, и райцы, и мещаня, и бурмистр Бавер (Бауер) великим и полномочным послом, поздравляя, говорил речь по писму. И великие и полномочные послы, выслушав той речи чрез переводчика, за встречу и за прием благодарствовали, и сели в кореты: было семь корет о шести возниках, да верховых лошадей с сорок. В том же месте стояла пехота из мещан по обе стороны и рейтария с голыми шпагами строем и били в барабаны, и трубили в трубы, и играли на сипошах. Поставлены великие и полномочные послы на мещанских добрых дворех: первой у Гилберта, второй у аптекаря Витемберта, третей у купца Гилберта»[727]727
  Пам. дипл. сношений, VIII, 774–776; Арх. Мин. ин. дел. Кн. австр. дв., № 47, л. 2 об.: «В Митаве ж мещаном, у которых великие послы стояли, дано Гилберту 35 золотых, аптекарю Витемберху 10 золотых, купцу Гилберту 8 золотых».


[Закрыть].

При этом блестящем въезде посольства в Митаву Петр скрывался совершенно в тени, и неизвестно, принимал ли он во въезде участие в толпе сопровождавших посольские кареты верховых дворян или находился просто в числе зрителей, когда по описанию «Статейного списка» «смотрили на послов множество людей мужеска и женска полу». В тот же вечер, 14 апреля, послам был предложен в одном из их помещений ужин от герцогского двора: «И того вечера княжими ествы и питьем великих и полномочных послов подчивали приставы их, староста митавской фон Сакин, да Хриштоф Цедеровской, да Адам Костюшко, да Быковской, и руки умывать воду и полотенцо подносили послом они же; а с послами за столом сидел один староста ми-тавской, а прочие кормили и подчивали посолских дворян и иных чинов людей и ели с ними во особых столех. Да во время ж стола служили при столех и на дворех у великих и полномочных послов княжие пажи, и лекаи, и трубачи, и на карауле у послов стояли рейтары княжие». За столом были предложены тосты за здоровье великого государя царя Петра Алексеевича, царевича Алексея Петровича, всего его царского величества дома, затем «про княжое и про их посолское здоровье и прочих»[728]728
  Пам. дипл. сношений, VIII, 776–777.


[Закрыть]. Это было именно то, чего недоставало в Риге, где послы должны были «быть сыты только зрением».

15 апреля послам сделал визит и обедал у них канцлер герцогства: «Апреля в 15 день был у великих и полномочных послов князя курляндского канцлер Фридерикус и поздравлял их имянем князя своего прибытием в Митаву и говорил: естьли-де им, великим и полномочным послом, какого удоволствования не происходит противо их достоинства, и княжеская светлость просит в том прощения; а что де впредь им, великим и полномочным послом, будет потребно, и о том бы изволили приказывать с приставы. И великие и полномочные послы благодарствовали и говорили, что им по его княжеской светлости приятству во всем доволство. И канцлер с великими и полномочными послы обедал, и после обеда сидели долгое время». Можно предполагать, что на этом обеде, как и накануне за ужином, присутствовал, занимая скромное место, и царь. Курляндское правительство проявляло к послам большое внимание и любезность: за обедом было представлено послам составленное находившимися в Митаве иезуитами, напечатанное на трех языках (немецком, греческом и латинском, описание вчерашнего их въезда в Митаву). «За столом подали великим и полномочным послом курляндского князя служители листы печатные на цесарском и греческом и латинском языках, напечатан въезд их, великих и полномочных послов, с похвалою в Митаву»[729]729
  Там же, VIII, 777; Арх. Мин. ин. дел. Кн. австр. дв., № 47, л. 2 об.: «В Митаве ж езувитом, которые чрез служителей княжих подали великим послом печатные листы, дано 12 золотых».


[Закрыть]. И 15 апреля, и в следующие затем дни послам все время делали визиты разные чины герцогства: «Того ж числа и в иные дни посещали великих и полномочных послов маршалок княжеской Клейст и иные начальные люди и офицеры и с великими и полномочными послы имели разговоры о воинских и гражданских делех».

16 апреля посольству дана была герцогом Фридрихом-Казимиром торжественная аудиенция в герцогском замке. К замку послы опять были везены в блестящей процессии, в предшествии дворян, начальных людей, волонтеров и иных чинов, ехавших в экипажах и верхами. Карета послов, в которой они сидели вместе со старостой митавским фон Сакеном, окружена была московскими гайдуками в венгерских костюмах с серебряными обухами. Шествие замыкалось отрядом русских солдат под предводительством майора Шмита. Через реку посольство переправлялось в судах, причем перед послами «плыли к замку в боте выборные Преображенского полку начальные люди и солдаты, а потом дворяне и иные чиновные и посолские люди и трубачи». Петра надо искать где-либо среди принимавших участие в процессии «волонтеров» или «Преображенского полку начальных людей». У ворот замка высадившееся из судов посольство приветствовал герцогский маршалок, «объявивший» послам четыре кареты, в которых они и ввезены были во двор замка до крыльца герцогских палат. Во дворе выстроена была герцогская пехота, встретившая послов барабанным боем и игрой на трубах; точно так же били в литавры и трубили в трубы музыканты, помещенные на балконе замка, «на хорах у княжих палат». Герцог вышел встречать послов на нижнее крыльцо и, поздоровавшись с ними, просил их идти впереди него, против чего послы, уступая эту честь герцогу, стали спорить. Споры кончились тем, что герцог взял Лефорта за руку и пошел с ним. С Лефортом Фридрих-Казимир был старый знакомый еще с того времени, когда он состоял на службе у Голландских Штатов, а Лефорт, также начавший карьеру службой в Голландии, был зачислен в его свиту, и вместе с ним они сражались против французов. «Встретил, – повествует «Статейный список», – великих и полномочных послов курлянской князь на нижнем крыльце у кореты и, привитався с великими и полномочными послы, просил, чтоб они шли напред; и по многих спорах, взяв первого посла за руку, и шел по левую сторону на крыльцо, и в сени, и в полаты позади великих и полномочных послов, и, вшед в другую полату, стал князь близ своего покоевого алкерика (?) и близ балдахина: балдахин бархатной зеленой, под ним стол». Стоя окруженный большой свитой «ближних, чиновных и покоевых людей», герцог выслушал приветственную речь послов, благодаривших его за добрый прием и «удовольствование», и просил их исходатайствовать ему милость его царского величества, а он всегда готов к услугам царю. Затем герцог со своей стороны, а послы со своей приказали свитам «уступить в другую полату и имели розговор тайно». После этого разговора наедине с герцогом послы были приняты герцогиней. Фридрих-Казимир проводил их опять до крыльца; в карете они переехали через двор замка к половине, занимаемой герцогиней, и, «вышед из кареты, шли по переходам к княгине… Елисафете в полаты. А как вошли к княгине в пола-ту, и княгиня великих и полномочных послов встретила близ дверей тоя полаты и великим и полномочным послом кланялась и их поздравляла; также и великие и полномочные послы ее поздравляли и по обычаю кланялись и, мало побыв, пошли из полат до корет тем же путем, а княгиня проводила до дверей. При княгине были дети ее, два сына и три дочери, и множество честных жен и девиц»[730]730
  Пам. дипл. сношений, VIII, 777–780.


[Закрыть].

На следующий день, 17 апреля, герцог поздно вечером посетил послов запросто: «Был у великих и полномочных послов поздно ввечеру князь курлянской и имел с ними, великими и полномочными послы, тайные разговоры на одине о настоящих делех». 18 апреля с двумя дворянами, Богданом Приставом да Петром Лефортом, герцогу и герцогине было послано «великого государя жалованье» и от послов подарки – «соболи и парчи». Герцог за подарки «бил челом по премногу» и ответил на них также подарками послам: прислал им через старосту митавского фон Сакена по перстню золотому с алмазами[731]731
  Арх. Мин. ин. дел. Кн. австр. дв., № 47, л. 39.


[Закрыть]. Вся эта фразеология «Статейного списка»: просьба герцога о «милости государя», обещание «милость государя заслужить», выражение о герцоге «бил челом», – указывает на невысокий ранг курляндского владетеля, вассала польского короля.

В блеске всех этих пышных церемоний, устроенных герцогом Курляндским в честь московского посольства, совершенно не видно остающегося в тени Петра. Мы совсем не знаем, как он был принят при своем приезде в Митаву 10 апреля, где поселился, что делал в ожидании послов с 10 по 14 апреля, какое участие принимал затем в торжествах в честь посольства, и можно высказывать только догадки о его присутствии на ужине у послов в день их прибытия, 14 апреля, на обеде их с канцлером 15-го, на торжественной аудиенции 16-го и во время интимного визита герцога 17 апреля. «Статейный список» о царе не упоминает; в «Юрнале» нет совсем заметок о днях, проведенных в Митаве. Пробел в официальных русских памятниках только в слабой степени восполняется местными преданиями и свидетельствами. Есть предание, что Петр в Митаве занимался привычной для него плотничной работой, без которой ему, по-видимому, было трудно обойтись, и еще в 1847 г. в доме под № 61 на Грюнгофской улице указывали балку в 11 сажен длины, будто бы вытесанную царем[732]732
  Klopmann. Aufenthalt Peters I in Kurland в «Arbeiten der Kьrlдndischen Gesellschaft fьr Literatur und Kunst», Zweiter Heft, 47–48.


[Закрыть]. Очень краткое свидетельство о пребывании посольства и царя в Митаве сохранил нам современник и очевидец, имевший случай беседовать с царем и послами, барон Бломберг, автор вышедшего в 1701 г. «Описания Лифляндии», где в форме писем дается очерк истории Лифляндии и Курляндии, а также описание политического устройства, общественного строя и хозяйственного быта этих земель[733]733
  Blomberg. Description de la Livonie.


[Закрыть]. Рассказ о посольстве записан был под свежим впечатлением не позже 1698 г. В письме XV читаем: «Здесь я сделаю небольшое отступление, чтобы сказать вам о новом явлении, показавшемся с севера. Это – Великое московское посольство, в котором находится инкогнито сам царь. Глава посольства – г. Лефорт, женевец, имевший удачу составить себе положение в Московии. Он так прочно утвердился на той высоте, которой он достиг, что его государь всецело предоставил ему руководство всеми делами, даже руководство собственным поведением, и теперь этот фаворит ведет его как бы в триумфе по большей части дворов Европы. Надо полагать, что этот человек дал много доказательств своей верности, твердости, храбрости и опытности, чтобы возвыситься на такую вершину величия, какой он достиг у народа столь варварского, столь недоверчивого и столь вероломного, как московиты. Я нашел, что фаворит – человек очень разумный, приветливый и привлекательный; разговор с ним очень приятен: это настоящий швейцарец по честности и храбрости и особенно по умению выпить. Однако никогда не дает вину одолеть себя и всегда сохраняет обладание рассудком. Он так мало заботится о своих собственных выгодах, что, как он мне сам говорил, он не владеет ничем в собственность, и все, что у него есть, принадлежит царю, которому он часто заявляет, что его кошелек и жизнь всегда в распоряжении царя. Он старается сообщить своему государю благородные чувства и внушить ему смелые, обширные и великие планы. Главная цель их путешествия – пригласить христианских государей продолжать войну против турок в надежде не менее как на завоевание Константинополя. По совету г. Лефорта царь осаждал крепость Азов, которую он счастливо взял; там он находился вблизи неприятелей и подвергался огню из пушек.

Это очень блестящее посольство. Оно состоит из трех послов, среди которых г. Лефорт – первый. У них в свите до 400 человек. Они очень жалуются на дурной прием, который шведы оказали им в Риге, и грозят отомстить за него при первом случае. Вот комплимент, который они сделали герцогу Курляндскому в Митаве, сказав, что в начале путешествия они сравнивали себя с евангельским левитом, с которым очень плохо обошлись, но что прием, сделанный им герцогом, всех их утешил, потому что герцог, как самарянин, излил вино и елей на их раны[734]734
  Voici le compliment, qu’ils firent au Duc de Courlande `a Mittau: c’est que dans le commencement de leur voyage ils se comparoient au Levite dans l’Evangile, qui avoit йtй fort mal-traitй: mais que la reception, que le Duc leur avoit faite, les avoit tous consoler, puisque comme le Samaritain il avoit versй du vin et de l’huile dans leurs playes (Blomberg. Description de la Livonie, 331).


[Закрыть]. Ибо по приказанию герцога все посольство было принято со всевозможною обходительностию и великолепием: их всех, от мала до велика, содержали, платя за помещение, за стол, в особенности за вино и водку, не только во время пребывания их при дворе, но также все время, пока они проездом в Пруссию находились на земле герцога, и их снабжали в путешествии каретами, экипажами и конвоем. Везде для них держали открытый стол и развлекали их музыкой и игрой на трубах. Повсюду это были пиры, на которых чрезмерно пили, как будто бы его царское величество был вторым Бахусом. Я никогда не видал таких питухов; невозможно представить себе, как чрезмерно они пьют, и они этим хвалятся, как выдающимся качеством. Несомненно, эти излишества воспрепятствуют успехам замыслов, ради которых предпринято путешествие. Хотя посольство составлено из избранных людей, однако во многом обнаруживаются их грубые манеры. Среди них есть немецкие и французские офицеры, которые говорят, что почти невозможно преобразовать этот грубый, несговорчивый и глупый народ. Царь очень желает сообщить им лоск: вот почему он путешествует, взяв с собою большую свиту из молодых людей из высшей знати, и вообще он посылает многих молодых людей путешествовать. Он берет немецких офицеров, которых он назначает на места командиров; но повелительное обращение этих офицеров с московитами, которых приходится обучать при помощи палочных ударов, дает мне повод думать, что если у них будет война с какой-либо нацией, которая носит платье, похожее на немецкое, то они примут этих неприятелей за офицеров, бивших их раньше палками, и присутствие этих суровых командиров может внушить им страх. Царь опасается чего-нибудь в этом роде: вот почему он решил приучать московитов к немецкому платью и уже приказал им брить бороды. Он нам рассказал забавную историю, как по смерти последнего патриарха Московского он хотел назначить на его место человека ученого, который путешествовал и говорил по-латыни, по-итальянски, по-французски. Но русские настойчиво просили его отнюдь не ставить над ними такого человека по следующим трем причинам: 1) потому что он говорит на иностранных языках, 2) потому что борода у него недостаточно длинна для патриарха, 3) потому что его кучер садился на козлах кареты, а не верхом на лошади, как принято обычаем. После того как г. Лефорт в сопровождении посольства получил публичную аудиенцию у герцога, он сказал герцогу в частной аудиенции, что покажет ему редкость, какой никогда не видали в Курляндии. Когда у него спросили, что это такое, он ответил, что в его свите находится сам великий царь Московский. Вечером он повел его тайно к герцогу и к герцогине, которые его приняли с королевским великолепием, и он со своей стороны горячо выразил им чувство дружбы»[735]735
  Blomberg. Description de la Livonie, 329–334.


[Закрыть].

В этом рассказе некоторые впечатления, полученные автором от знакомства с московским посольством, переданы верно, но есть подробности, вызывающие сомнение. Что Лефорт произвел на автора благоприятное впечатление, это понятно: он вообще внушал симпатии к себе лицам, имевшим случай с ним знакомиться. Но несомненно, преувеличением страдает заявление автора, что Лефорту предоставлено ведение всех государственных дел. В передаваемых словах Лефорта, что у него нет никакой собственности, тоже надо видеть преувеличение хотя бы потому, что как раз после второго Азовского похода он получил вотчину – село Богоявленское с деревнями в Епифанском уезде. Эти слова не надо понимать буквально. В них, как и в его заявлении о том, что все его имущество и самая жизнь принадлежат царю, следует видеть только выражение его верности и преданности Петру. Лефорт не прочь был иногда прихвастнуть и, может быть, действительно говорил автору описания о своей инициативе в Азовской войне, предоставляя Петру славу завоевателя Азова, славу, которая если еще и не придавала путешествию царя характера триумфа, то все же внушала к нему интерес и уважение в Европе. Вполне можно верить рассказу о том удовольствии, которое испытали царь и посольство от радушного приема их в Курляндии, столь противоположного приему, оказанному им шведами. Может быть, приводимый автором по этому поводу комплимент, сказанный герцогу Курляндскому, был сказан не кем иным, как Петром, любившим цитировать в своей речи Св. Писание; но сравнение из Св. Писания[736]736
  Евангелие от Луки, Х, 32.


[Закрыть] в передаче автора, надо полагать, перепутано, и не ясно, почему русские, уподобляя герцога Фридриха-Казимира милосердному самарянину, пролившему вино и елей на их раны, в то же время сравнивают себя не с израненным, а с левитом, безучастно мимо израненного прошедшим. Уж если кого было сравнивать с безучастным левитом, так это, разумеется, шведов. Понятно далее удивление автора рассказа перед склонностью русских к вину, которой они предавались до излишества, и его впечатление от грубости их манер, поразивших курляндского аристократа. В высшей степени интересно свидетельство автора, записанное еще до возвращения Петра из-за границы, – а что это так, следует заключать из того, что последнее из писем, из которых состоит «Описание Лифляндии», – XVII, датировано 18 августа 1698 г., и, значит, XV, недатированное, где идет речь о посольстве в Митаве, было написано еще ранее, – свидетельство о намерении царя привить подданным внешний лоск, одеть их в немецкое платье и обрить бороды. Таким образом, намерение переодеть русских по-иноземному, придать им западноевропейский вид, ввести немецкое платье и обязательное бритье бород сложилось у Петра еще до заграничной поездки или, по крайней мере, в самом ее начале. Подтверждение этому намерению можно видеть в насмешливом рассказе Петра о выборах последнего патриарха, любезного сторонникам старинных обычаев Адриана вместо образованного и склонного к нововведениям Маркелла Псковского, которого неудачно пытался провести сам Петр. Рассказывая этот эпизод, Петр, не стесняясь перед иностранцами и не обнаруживая в этом особого такта, глумился над невежеством соотечественников, над их пристрастием к старым обычаям и над почтением к длинной бороде. Раз царь проявил такое отрицательное отношение ко взглядам и обычаям своего народа, можно вполне основательно предполагать у него намерение ввести в эти взгляды перемену и уничтожить казавшиеся ему смешными обычаи.

Бломберг сообщает далее о частном свидании Петра с герцогом, приводя подробности, требующие оговорки, именно будто бы Лефорт на частной аудиенции у герцога, которая последовала за публичной, сказал, что покажет редкость, какой не видали в Курляндии, – царя Московского, и вечером тайно привел Петра к герцогу. Если эти слова и были сказаны Лефортом, то, разумеется, в шутку. Фридрих-Казимир и до этих слов знал, конечно, о присутствии Петра, но показал себя в высшей степени тактичным, умея окружить царя вниманием, не нарушая его инкогнито. Что при курляндском дворе прибытие Петра не было тайной, видно, например, из представленного герцогу доклада с вопросами, как принимать московских гостей, кому их встречать, где поместить и т. д. В вопросах этих имеется в виду именно царь; речь идет, хотя и не называя имени, о нем, когда говорят, кто «его» должен принимать, кто «его» должен встретить (Wer ihn einholen soll, auch an welchem Ort und mit wie viel Karossen? Wer ihn disseits des Wassers empfangen und in sein Quartier begleiten soll? etc.)[737]737
  Kloppmann. Оp. cit., II, 43.


[Закрыть]. Это местоимение и указывает, что речь идет о царе, которого не называют, соблюдая его инкогнито. В Митаве хранилось предание, что царь имел с герцогом три интимных свидания, причем держал себя с ним очень дружелюбно, поднимал и целовал маленького наследного принца Фридриха-Вильгельма, шутил с ним, обещая сосватать ему одну из московских царевен[738]738
  Там же. С. 47.


[Закрыть].

Рассказ Бломберга о пребывании посольства в Митаве оканчивается размышлением, которое оказалось пророческим. «Московский царь, – пишет автор, – всегда будет стремиться занять какой-нибудь город на Балтийском море, ибо такое место будет ему очень важно и выгодно для торговли, для транспорта товаров из его страны, а также из Персии и Китая, граничащих с его землями. Если бы он обладал приморским местом на Балтийском море, ему не нужно было бы делать больших объездов морем, которые принуждены делать другие страны с большим риском; он мог бы перевозить товары из Китая частью сухим путем, частью по большим рекам и озерам, из Персии по Каспийскому морю в свою страну, а оттуда в другие европейские страны»[739]739
  Blomberg. Description de la Livonie, 334–335.


[Закрыть].

Единственным подлинным памятником пребывания Петра в Митаве являются два его письма, отправленные оттуда. Одно к Кревету с хозяйственными распоряжениями, касающимися какого-то «хоромного строения» и парусного дела, с обещанием купить парусины и полотна и с предписанием к ткачам набрать учеников, а чтобы ткачи не гуляли, подрядиться на работы для кумпанств. «Her Kreft, – пишет Петр, – в писмѣ твое[мъ], апъреля въ 5 д. писанное, мнѣ отдано, въ которомъ пишешь о ткачахъ, о хоромномъ страенье, i опъ томъ приказана Тихану Микитичу; а что Александра Протасьеѳъ[740]740
  Адмиралтеец, заведующий кумпанским кораблестроением.


[Закрыть] не ведаетъ про парус[и]ны i полотны, i то въсѣ мы (так!) купимъ. А чтобъ ткачамъ не гулять, i ты подредись у кумпанияхъ i сышьши iмъ ученикоѳъ. Послезавътрея поедем отсель в Либоу. Piter. Iзъ Митоу въ 18 д.». В тот же день или, может быть, 19–20 апреля, но не позже Петр писал Ромодановскому: «Min Her Kenich. Писмо ваше государское мне отдано в 16 д., за которое вашу государскую милость многократна благодарствую. Здѣсь такожъ ничего вашей персоне удобного не нашелъ, толко посылаю к вашей милости нѣкотор[у]ю вещь на [o]тмщенье върагоѳъ маестату вашего. Отсель послезавътрея послы поедут отсель (так!) вашего величества under Knech Piter» (без даты)[741]741
  П. и Б. Т. I. № 152, 153. От 18 же апреля Петр писал к Л.К. Нарышкину и Г.И. Головкину, но письма не дошли до нас. Ответы: П. и Б. Т. I. С. 622.


[Закрыть]. Упоминаемая в письме «вещь на отмщенье въраоѳъ маестату вашего», как выясняется из ответа Ромодановского, подарок довольно странного характера – топор для отрубания голов преступникам. Ромодановский, уведомляя о получении подарка, сообщал Петру, что присланным топором, который он называет «мамурою»[742]742
  М а м у р а – топор, Владимирская губ. (Словарь Даля). Ответ Ромодановского получен был Петром 19 мая. О содержании его можно догадываться по еще более позднему письму от 16 июля, в котором он возвращается к тому же предмету (П. и Б. Т. I. № 165 и примечание).


[Закрыть], отрублены головы двум преступникам. Нам трудно представить себе грубость нравов, при которой возможны были такие подарки. К смертным казням тогда относились иначе: это были зрелища, привлекавшие любопытных. Петр не считал неприличным сам при них присутствовать, и после изобретенной им обстановки казни Цыклера и его сообщников нас уже меньше поразит цинизм присланного Ромодановскому из Митавы подарка.