Текст книги "Дневник посла"

Это бурное заседание Думы в конце дискуссии приняло неожиданный оборот, воздав, в виде эпилога, должное Польше. Это нашло свое отражение в выступлении Пуришкевича, пламенного депутата крайне правого крыла Думы, фанатичного русификатора, который, поддавшись угрызению совести, нашел нужные слова, подходящие моменту:

«Было бы величайшим преступлением по отношению к русскому государству и к русской чести не признать с этой трибуны всё то, что делали и делают для нас поляки. Ах! И кто бы мог рассказать обо всем том, что им пришлось пережить, как много пришлось трудиться и страдать, чтобы помочь нам добиваться победы?! Как-никак они могли бы требовать к себе иного отношения. Например, балтийские народы, для которых Россия сделала так много, проявили по отношению к нам самую черную неблагодарность. Поляки, с другой стороны, хотя они могут упрекать нас в проявлении к ним массы несправедливости, доказали своим поведением, что они принадлежат к числу наиболее лояльных и стойких защитников страны. И вот теперь, увы! Русские армии должны были оставить Варшаву, святилище польской души. Невольно в голову приходят слова Адама Мицкевича: „Найдем ли мы в себе волшебные слова, которые смогут избавить нас от отчаяния, сбросить тяжелый груз с наших сердец, осушить потоки слез на наших щеках и чудесным образом вернуть нам всё то, что умерло?..“ Но поляки не предаются отчаянию. На их щеках нет слез, а в их сердцах есть только еще большая ненависть к общему врагу, еще большая вера в конечную победу. Так давайте же сейчас благословим тот славный день, когда будет торжествовать объединенное славянство! Пусть этот же день принесет нам, вместе с возрождением нашего могущества, осуществление желания, столь дорогого сердцу Польши: автономию польского народа под скипетром царя!»

Воскресенье, 15 августа

Вчера немцы овладели передовыми позициями, которые прикрывают Ковно между Неманом и рекой Изва. Одновременно они переправились через Буг у Драгичина, тем самым вклинившись в русские позиции между рекой Нужец и рекой Нарев.

Сегодня вечером я обедал в Царском Селе у великого князя Павла.

Расспросив меня с пристрастием об успехах немецкого наступления в Литве, его жена графиня Гогенфельзен сказала мне:

– Я хотела пригласить вас на семейный обед, на котором должны были быть только великий князь и мои дети. Но когда императрица узнала, что вы обедаете у нас, то она предложила госпоже Вырубовой, чтобы и ее пригласили на обед, чтобы она могла спросить вас о том, что вы думаете о сложившейся ситуации.

Госпожа Вырубова еще не поправилась полностью после ужасного происшествия, случившегося с ней 15 января, и она появилась на обеде, опираясь на костыли. Она заметно прибавила в весе, так как была вынуждена довольно долго придерживаться постельного режима. На ней неброская одежда, соответствующая самому заурядному провинциальному стилю. На ней жемчужное ожерелье стоимостью не более тысячи рублей. Ни один фаворит какого-либо монарха не выглядел столь скромно.

Во время обеда я старался настроить общий разговор на оптимистический лад, но беседа оставалась тяжеловесной и разрозненной.

Встав из-за стола, госпожа Вырубова отвела мня в сторону и попросила присесть рядом с ней. Издав глубокий вздох из своей пышной груди, она посетовала своими полными влажными губами:

– Ах, господин посол, ну что за времена сейчас настали! Каждый день мы получаем плохие новости, и с каждым днем они становятся все хуже и хуже!.. Их величества так печальны, они так охвачены тревогой! Когда они узнали, что сегодня вечером мне предстоит обедать в вашем обществе, они поручили мне попросить вас поделиться со мной вашим искренним и честным мнением о всех невзгодах, которые одолели нас. Это – услуга, которую они ждут от вас как от друга… Итак, что же я могу сообщить им от вашего имени? Вы действительно уверены во всем хорошем, как это казалось только что во время обеда? Я обещала императрице передать ей ваш ответ сегодня же вечером.

– Я должен признать, что то, что я говорил, далеко от того, что я думаю на самом деле; но я не имею права говорить что-либо иное даже самым близким личным друзьям… В глубине души мне очень тревожно и я могу предвидеть, что настанут еще более плохие времена. Но я сохраняю веру в будущее, так как мне кажется, что в последние дни император действует с огромным вдохновением. Заявления, которые только что его министры зачитали в Думе от его имени, полностью соответствуют моим мыслям, причем настолько, что я не вижу, что могу что-либо добавить к ним или изъять из них. Единственное, чего я желаю, так это того, чтобы его величество твердо держался этого курса, великого национального курса, великого исторического курса, в котором Россия всегда находила спасение в час опасности.

Госпожа Вырубова внимательнейшим образом выслушала всё, что я ей говорил. В отдельные моменты она с запинкой, вполголоса повторяла мои слова, словно хотела лучше запечатлеть их в своей памяти. Она не комментировала их, и у меня сложилось впечатление, что я как будто наговаривал их на фонограф.

Затем я высказался по проблеме снабжения боеприпасами, сообщил свою точку зрения о той замечательной программе, которая реализуется усилиями земств, городских самоуправлений и частной промышленностью для производства военного снаряжения, адекватного нуждам армии. Закачивая свой монолог, я решительным образом подтвердил необходимость поддержки страной деятельности правительства:

– Сила России всегда коренилась в самом тесном сотрудничестве монарха и народа. Великие цари прошлого были не только собирателями земли русской; в критические часы они также были и собирателями души русской. Следуя традиции своих предков, император Николай достойно исполняет свой долг. Передайте ему, что я умоляю его принять все меры, чтобы и все остальные точно так же исполняли свой долг. Для меня это является необходимым и решительным условием победы.

– Да, да, – пробормотала она, – я точно передам их величествам всё, что вы говорите.

В половине десятого слуга объявил о прибытии автомобиля госпожи Вырубовой.

– Господин посол, разрешите задать вам последний вопрос, который императрица просила меня ни в коем случае не забыть в разговоре с вами? Как вы думаете, немцы придут в Петроград? Это было бы ужасно!

– Немцы в Петроград?! – воскликнул я. – С какой стати? Они находятся более чем в пятистах верстах отсюда! Кроме того, им противостоят псковские оборонительные позиции. Наконец, в любом случае у нас впереди осенняя распутица и зимние снега. И я твердо рассчитываю, что с началом весны русская армия возобновит победное наступление.

Тепло поблагодарив меня, она ушла, опираясь на костыли. Когда она уходила, я не спускал взгляда с ее густых, припомаженных волос, с ее узкого черепа, толстой красного цвета шеи, заплывшей жиром спины, толстых бедер – со всей этой массы перенасыщенной и отдающей жаром плоти. Меня охватил ужас при мысли о том, что подобное существо, столь заурядное, со столь вульгарным телом и пошлой душой, может влиять на судьбы России в такие времена, как сейчас!

Когда великий князь, графиня Гогенфельзен и я вновь остались наедине, я сообщил им то, что только что сказал госпоже Вырубовой.

Великий князь спросил меня с ноткой ужаса в голосе:

– Разве вы не обеспокоены по поводу внутреннего положения нашей страны?.. Эти дебаты в Думе просто шокируют! Мы же прямо следуем к революции! Первые шаги уже сделаны!.. Разве у вас не сложилось впечатление, что император и императрица в опасности?

– Нет, я не думаю, что император и императрица действительно находятся в опасности, хотя общественность сильно раздражена императрицей. И в самом деле мне известны некоторые люди, которые в своих разговорах дошли до того, что говорят о готовности заточить ее в монастырь на Урале или в Сибири.

– Что?! Заточить императрицу в монастырь!.. Они считают, что император позволит кому-нибудь тронуть его супругу? О, нет!.. Тогда они должны будут убить императора и свергнуть династию… И что они поместят на ее место? Русская нация не способна к самоуправлению: у нее нет политического образования. Девять десятых населения не могут ни читать ни писать. Рабочий класс заражен анархизмом! Крестьяне думают только о разделе поместий. Следуя таким путем, можно ликвидировать политическую систему, но на ее место поставить правительство!

Затем, словно он более не мог справиться со своими чувствами, он стал прохаживаться из конца в конец по комнате, не произнося при этом ни слова. Наконец он остановился передо мной, скрестил руки и с выражением ужаса в глазах сказал:

– Если революция разразится, то она в своей дикости превысит все те, которые когда-либо были. Это будет сплошной ад… Россия этого не переживет!

Примерно в половине одиннадцатого я поехал в автомобиле обратно в Петроград. Холодный туман, предвестник осени, покрыл всю громадную равнину, на которой была построена столица. Мною овладели мрачные мысли. Как часто я возвращался из Царского Села с мрачными мыслями!

Среда, 18 августа

Сегодня ночью после ожесточенной атаки германцы заняли Ковно. У слияния Вислы и Буга они взяли штурмом выдвинутые укрепления Новогеоргиевска. Южнее они подходят к Брест-Литовску.

Взятие Ковно производит сильнейшее впечатление в кулуарах Государственной думы. Обвиняют в неспособности великого князя Николая Николаевича, говорят об измене со стороны немецкой партии.

Четверг, 19 августа

Сегодня у Сазонова лихорадочные глаза и бледный цвет лица, – так бывает в плохие дни.

– Послушайте, – говорит он, – что мне сообщают из Софии. Я, впрочем, этому нисколько не удивляюсь.

И он прочел мне телеграмму Савинского, утверждающего, согласно достоверному сообщению, что болгарское правительство уже давно и твердо решило поддержать германские державы и напасть на Сербию.

Пятница, 20 августа

Крепость Новогеоргиевск, последний оплот русских в Польше, – в руках германцев. Весь гарнизон, приблизительно 85 000 человек, захвачен в плен.

Мой японский коллега, Мотоно, только что проведший несколько дней в Москве, констатировал там прекрасное состояние духа во всем, что касается войны: желание борьбы до крайнего напряжения, принятие величайших жертв, полная вера в конечную победу – все чувства 1812 года.

Воскресенье, 22 августа

Распутин недолго оставался в своей сибирской деревне. Возвратившись три дня назад, он уже имел длинные собеседования с императрицей.

Государь в действующей армии.

Понедельник, 23 августа

Вчера русские оставили крепость Осовец на реке Бобр.

Австро-немцы быстро продвигаются вдоль правого берега Буга. Большинство оборонительных сооружений, защищающих Брест-Литовск, теперь находятся в их руках.

Вторник, 24 августа

Один из моих информаторов, Л., которого я сильно подозреваю в том, что он является сотрудником Охраны (хотя, если оно и так, то это к лучшему, поскольку тогда он хорошо информирован), рассказывает мне, что лидер фракции трудовиков в Думе, отличающийся красноречием и пылким характером адвокат Александр Федорович Керенский недавно в своем доме созвал совещание представителей других социалистических групп. На этом совещании рассматривалась возможность привлечения лидеров пролетариата к активной деятельности в том случае, если новые военные поражения вынудят царское правительство пойти на переговоры о мире.

Впрочем, совещание не пришло к какому-нибудь практическому решению. Но оно определило два важных пункта программы, которую социалистическая партия напишет на своих знаменах, когда пробьет час мира: 1) немедленное введение в России всеобщего избирательного права; 2) неограниченное право народов России самим решать свою судьбу.

Среда, 25 августа

Когда сегодня утром я вошел к Сазонову, он немедленно объявил мне бесстрастным, официальным тоном:

– Господин посол, я должен сообщить вам важное решение, только что принятое его величеством государем императором, которое я прошу вас держать в тайне до нового извещения. Его величество решил освободить великого князя Николая Николаевича от обязанностей Верховного главнокомандующего, чтобы назначить его своим наместником на Кавказе взамен графа Воронцова-Дашкова, которого расстроенное здоровье заставляет уйти. Его величество принимает лично на себя верховное командование армией.

Я спросил:

– Вы говорите не просто о намерении, но о твердом решении?..

– Да, это непоколебимое решение. Государь сообщил его вчера своим министрам, прибавив, что он не допустит никакого обсуждения.

– Император будет действительно исполнять обязанности командующего армией?..

– Да, в том смысле, что он отныне будет пребывать в Ставке Верховного главнокомандующего и что высшее руководство операциями будет исходить от него. Но что касается подробностей командования, то их он поручит новому начальнику штаба, которым будет генерал Алексеев. Кроме того, Главная квартира будет переведена ближе к Петрограду; ее поместят, вероятно, в Могилеве.

Несколько времени мы сидим молча, глядя друг на друга. Затем Сазонов говорит:

– Теперь, когда я сказал вам в официальной форме всё, что следовало, я могу вам признаться, дорогой друг, что я в отчаянии от решения, принятого государем. Он уже хотел стать во главе своей армии, и тогда все его министры, и я первый, умолили его не делать этого. Наши тогдашние доводы имеют теперь еще большую силу. Наши испытания еще далеко не кончились. Нужны месяцы и месяцы, чтобы переформировать армию, чтобы дать ей средства сражаться. Что произойдет за это время? До каких пор принуждены мы будем отступать? Не страшно ли думать, что отныне государь будет лично ответствен за все несчастья, которые нам угрожают? А если неумелость кого-нибудь из наших генералов повлечет за собою поражение, – это будет поражение не только военное, но и вместе с тем поражение политическое и династическое.

– Но, – сказал я, – по каким мотивам решился император на такую важную меру, даже не пожелав выслушать своих министров?

– По нескольким мотивам. Во-первых, потому что великий князь Николай Николаевич не смог выполнить свою задачу. Он энергичен и пользуется доверием в войсках, но у него нет ни знаний, ни кругозора, необходимого для руководства операциями такого размаха. Как стратег, генерал Алексеев во много раз его превосходит. И я отлично понял бы назначение Верховным главнокомандующим генерала Алексеева.

Я настаиваю:

– Каковы же другие мотивы, заставившие государя самого принять командование?

Сазонов пристально смотрит на меня одно мгновение печальным и усталым взглядом. Потом нерешительно отвечает:

– Государь, несомненно, хотел показать, что для него настал час осуществить прерогативу монарха – предводительствовать армией. Никто отныне не сможет сомневаться в его воле – продолжать войну до последних жертв. Если у него были другие мотивы, я предпочитаю их не знать.

Я расстаюсь с ним на этих многозначительных словах.

Вечером я узнал из самого лучшего источника, что опала великого князя Николая Николаевича давно подготовлялась его непримиримым врагом, бывшим военным министром генералом Сухомлиновым, который, несмотря на свои скандальные злоключения, тайным образом сохранил доверие высочайших особ. Ход военных действий, особенно в последние месяцы, дал ему слишком даже много поводов, чтобы приписать все несчастья армии неспособности Верховного главнокомандующего. Он же, при поддержке Распутина и генерала Воейкова, понемногу заставил государя с государыней поверить тому, что великий князь стремится создать себе в войсках и даже в народе вредную популярность, с заднею мыслью быть вознесенным на престол мятежным движением. Восторженные крики, приветствовавшие много раз имя великого князя во время недавних волнений в Москве, доставили его врагам очень сильный довод. Император, однако же, не решился предпринять такое важное решение, как смена главнокомандующего, во время самой критической фазы всеобщего отступления.

Главари интриги сказали ему тогда, что нельзя терять времени: генерал Воейков, в ведении которого находится дворцовая охрана, утверждал, что его полиция напала на след заговора, составленного против царствующих особ, главным деятелем которого является один из офицеров, состоящих при них. Так как государь еще упорствовал, было сделано обращение к его религиозному чувству. Императрица и Распутин повторили ему с самой настойчивой энергией: «Когда престол и отечество в опасности, место самодержавного царя – во главе его войск. Предоставить это место другому – значит нарушать волю Божию».

Впрочем, старец от природы чрезвычайно болтлив и не делает тайны из тех речей, которые он держит в Царском Селе. Он говорил о них еще вчера в тесном кружке, где разглагольствовал два часа кряду с тем порывистым, горячим и распущенным вдохновением, которое делает его порою очень красноречивым. Насколько я мог судить по обрывкам этих речей, донесшимся до меня, доводы, приводимые им государю, далеко выходят за пределы современной политики и стратегии: предметом его защиты служит религиозный тезис. Сквозь красочные афоризмы, из которых многие, вероятно, подсказаны ему друзьями из Святейшего синода, выступает некоторая доктрина: «Царь не только руководитель и светский вождь своих подданных. Священное миропомазание при короновании вручает ему гораздо более высокую миссию. Оно делает его их представителем, посредником и поручителем перед Всевышним Судьей. Оно, таким образом, заставляет его взять на себя все грехи и все беззакония своего народа, все его испытания и все его страдания, чтобы отвечать за первые и выставить другие перед Богом…» Теперь я понимаю одну фразу Бакунина, когда-то меня поразившую: «В темном сознании мужика царь есть нечто вроде русского Христа».

Четверг, 26 августа

Германцы овладели Брест-Литовском. Русская армия отходит на Минск.

Пятница, 27 августа

Несмотря на принятые императором меры по соблюдению строгой секретности, его решение возглавить армию уже стало достоянием гласности.

Эта новость вызвала неблагоприятную реакцию. Высказывалось мнение, что император не имеет стратегического опыта, что он будет непосредственно нести ответственность за поражения, опасность которых слишком очевидна, и, наконец, что у него «дурной глаз».

В неопределенной форме эта новость распространилась даже среди масс. Впечатление от нее в народе оказалось еще более отрицательным; утверждают, что император и императрица не считают, что они находятся в безопасности в Царском Селе и поэтому стремятся найти убежище под защитой армии.

Учитывая всё это, председатель Совета министров умолял императора по крайней мере отложить практическую реализацию его решения. Император согласился сделать это, но только «на очень короткое время».

Воскресенье, 29 августа

В первый раз Распутин стал предметом обсуждения в печати. До нынешнего дня цензура и полиция предохраняли его от всякой критики в газетах. Поход ведут «Биржевые ведомости».

Всё прошлое этого лица, его низкое происхождение, его кражи, его развращенность, его кутежи, интриги, весь скандал его сношений с высшим обществом, высшей администрацией и высшим духовенством – всё выставлено на свет. Но очень искусно, не сделано ни малейшего намека на его близость к государю и к государыне. «Как, – пишет автор статьи, – как это возможно? Каким образом этот низкий авантюрист мог так долго издеваться над Россией? Не поражаешься ли, когда подумаешь, что официальная церковь, Святейший синод, аристократия, министры, Сенат, многие члены Государственного совета и Государственной думы могли вступать в соглашение с таким мерзавцем?.. Не самое ли это ужасное обвинение, какое только можно предъявить всему государственному строю?.. Еще вчера общественный и политический скандал, вызываемый именем Распутина, казался вполне естественным. Но теперь Россия желает, чтобы это прекратилось».

Хотя факты и анекдоты, сообщаемые «Биржевыми ведомостями», и были всем известны, тем не менее опубликование их производит величайший эффект. Восхищаются новым министром внутренних дел князем Щербатовым, позволившим напечатать эту злую статью. Но единодушно предсказывают, что он недолго сохранит свой портфель.

Понедельник, 30 августа

У меня было совещание с генералом Беляевым, начальником Главного штаба. Вот содержание его ответов на мои вопросы:

1. Потери русской армии громадны. С 350 000 человек в месяц в мае, июне и июле, в августе они поднялись до 450 000. Со времени первых поражений на Дунайце русская армия, таким образом, потеряла около 1 500 000 человек.

2. Ежедневное производство артиллерийских снарядов равно в настоящее время 35 000; вскоре оно достигнет 42 000.

3. Русские заводы изготовляют в настоящее время по 67 000 винтовок в месяц; заграничные заводы присылают до 16 000; всего, стало быть, 83 000. Эта цифра останется без изменений до 15 ноября. С этого числа иностранные поставки будут равны 76 000 в месяц. Таким образом, русская пехота сможет рассчитывать на возможность ежемесячно располагать 143 000 винтовок.

4. Германская армия, действующая в районе Брест-Литовска, как кажется, не представляет угрозы для Москвы, столько же по причине расстояния (1100 км), сколько в силу естественных препятствий и состояния дорог в осеннее время.

5. Для защиты Петрограда сосредоточены четыре армии в составе 36 корпусов под начальством Рузского, расположенные по линии Псков – Двинск – Вильна.

Когда позиция на участке Двинск – Вильна не сможет быть удерживаема, все четыре армии отойдут, делая поворот вокруг Пскова. При этих условиях и принимая во внимание близкое наступление осени, совершенно невероятно, чтобы немцы заняли Петроград.

Вторник, 31 августа

Генерал Поливанов, военный министр, отвез великому князю Николаю Николаевичу письмо, которым император освободил его от командования. Прочтя высочайшее послание, великий князь перекрестился и произнес только такие слова: «Слава Богу, государь освобождает меня от бремени, которым я был измучен». Потом он заговорил о других вещах, словно происшедшее его не касалось. Нельзя с большим достоинством встретить столь громкую немилость.

Среда, 1 сентября

Общее собрание Московского торгово-промышленного общества закончило свои труды, приняв резолюцию, в которой утверждается: во-первых, что жизненные интересы России требуют продолжения войны до победы; во-вторых, что необходимо немедленно призвать к власти людей, пользующихся общественным доверием, и дать им полную свободу действий; наконец, собрание выражает уверенность, что «верноподданнический голос московского народа будет услышан государем».

Это воззвание к государю о немедленном установлении ответственного министерства тем более знаменательно, что исходит из Москвы, из священного города, очага русского национализма.

Еще знаменательнее те суждения, которыми сопровождалось голосование резолюции и опубликование которых запрещено цензурой. Нынешние министры были подвергнуты сильнейшей критике, и сама особа государя стала предметом обсуждения.

Мне сообщают о возбуждении в рабочих кругах.

Возможно ли, что германо-болгарский пакт уже скреплен? Самым решительным образом я склонен считать, что это так. Из Софии пришло сообщение, что туда только что прибыл герцог Иоганн Альбрехт Мекленбург-Шверинский в сопровождении высокопоставленного чиновника с Вильгельмштрассе. Из всех немецких князей герцог Иоганн Альбрехт имеет репутацию одного из самых выдающихся. Он с успехом пребывал у власти в Великом герцогстве Мекленбургском и герцогстве Брауншвейгском. Он приходится дядей датской королеве Александрине и принцессе Сесилии, супруги кронпринца. Зная характер царя Фердинанда, его непомерное тщеславие, связанное с королевскими прерогативами, я предполагаю, что для того, чтобы получить его согласие сделать решительный шаг, тевтонцы посчитали необходимым направить к нему посла, происходившего из древнего королевского рода. Язык Радославова и тон болгарской официальной прессы также свидетельствует о том, что Болгария готовится атаковать Сербию.

Четверг, 2 сентября

Графиня Гогенфельзен, морганатическая супруга великого князя Павла Александровича, недавно пожалованная титулом княгини Палей, телефонировала мне вчера вечером, приглашая меня сегодня к себе обедать; она настаивала на моем согласии, говоря, что со мною желают переговорить.

Я застал в гостиной госпожу Вырубову, Михаила Стаховича и Димитрия Бенкендорфа. Здесь же был и великий князь Дмитрий Павлович, приехавший сегодня утром из Ставки.

Тревожное, мрачное настроение господствует за столом. Дважды, пока мы обедаем, дворцовый швейцар в красной ливрее, расшитой золотом, с шапкой в руках, подходит к великому князю Дмитрию Павловичу и шепчет ему на ухо несколько слов. Каждый раз великий князь Павел Александрович глазами спрашивает своего сына, и тот ему коротко отвечает: «Ничего… Все еще ничего нет».

Княгиня Палей говорит мне шепотом:

– Великий князь расскажет вам потом, отчего Дмитрий вернулся из Ставки; как только он приехал, утром, он просил аудиенции у государя. Ответа добиться невозможно. Швейцар только что звонил в канцелярию Александровского дворца, чтобы узнать, не давал ли его величество распоряжений. Но пока ничего нет. Это плохой признак.

Когда в гостиной подали кофе, госпожа Вырубова предлагает мне сесть около нее и говорит безо всякого вступления:

– Вы, конечно, знаете, господин посол, о важном решении, принятом только что государем. Ну что же?.. Как вы об этом думаете?.. Его величество сам поручил мне спросить вас об этом.

– Это решение окончательное?..

– О да, вполне.

– В таком случае, мои возражения были бы немного запоздалыми.

– Их величества будут очень огорчены, если я не привезу им другого ответа, кроме этого. Они так желают узнать ваше мнение!

– Но как же я могу высказывать какое-нибудь мнение о мероприятии, истинные причины которого от меня ускользают?.. Государь должен был иметь самые важные основания для того, чтобы к тяжелой ноше своей обычной работы прибавить ужасную ответственность за военное командование… Какие же это основания?..

Мой вопрос приводит ее в замешательство. Уставившись на меня испуганными глазами, она бормочет несколько слов, потом говорит мне запинающимся голосом:

– Государь думает, что в таких тяжелых обстоятельствах долг царя велит ему стать во главе своих войск и взять на себя всю ответственность за войну… Прежде чем прийти к такому убеждению, он много размышлял, много молился… Наконец, несколько дней назад, после обедни, он сказал нам: «Быть может, необходима искупительная жертва для спасения России. Я буду этой жертвой. Да свершится воля Божья!» Говоря нам эти слова, он был очень бледен, но его лицо выражало полную покорность.

Эти слова императора заставили меня внутренне ужаснуться. Идея предназначения к жертве и полного подчинения Божественной воле как нельзя более согласуется с его пассивным характером. Если только военное счастье еще несколько месяцев будет против нас, – не станет ли подчинение воли Бога поводом или оправданием для ослабления своих усилий, для отказа от надежд, для молчаливого смирения перед лицом всевозможных катастроф?..

С минуту я молчу, затрудняясь с ответом. Наконец я говорю госпоже Вырубовой:

– То, что вы мне сообщили… Теперь мне еще труднее выразить какое-либо мнение о решении, принятом государем, – поскольку это дело решается между его совестью и Богом. Кроме того, раз решение это неотменимо, критика его не послужила бы ничему; главное же – сделать из него возможно лучшее употребление. Итак, выполняя свои обязанности Верховного главнокомандующего, император будет постоянно иметь случай давать чувствовать не только войскам, но и народу, всему народу, необходимость победы. Для меня, как посла союзной Франции, вся военная программа России заключается в клятве, данной его величеством 2 августа 1914 года на Евангелии и перед иконой Казанской Божьей Матери. Вы помните эту великолепную церемонию в Зимнем дворце. Возобновляя в тот день клятву 1812 года, давая обещание не заключать мира, пока хоть один вражеский солдат остается на Русской земле, государь перед Богом принял на себя обязательство не падать духом ни перед какими испытаниями, вести войну до победы ценою каких бы то ни было жертв. Теперь, когда его верховная власть будет непосредственно влиять на поведение войск, ему уже будет легче сдержать это священную клятву. Таким образом, по моему мнению, он явится спасителем России; в таком именно смысле я позволяю себе истолковывать полученное им свыше откровение. Прошу вас передать ему это от меня.

Она моргнула два или три раза, очевидно, стараясь про себя повторить сказанное. Потом, словно спеша разгрузить свою память, простилась со мною:

– Я тотчас же доложу их величествам то, что вы мне сейчас сказали, и очень вам за это благодарна.

Пока она прощается с княгиней Палей, великий князь уводит меня вместе со своим сыном к себе в рабочий кабинет, и Дмитрий Павлович рассказывает мне, что он приехал утром из Ставки с экстренным поездом, чтобы рассказать государю о том прискорбном впечатлении, которое должно было бы произвести в войсках устранение великого князя Николая Николаевича. Прислонившись к камину, делая руками нервные жесты, он продолжает прерывающимся голосом:

– Я всё скажу государю, я решил сказать ему всё. Я даже скажу ему, что если он не откажется от своего намерения, на что еще есть время, последствия этого могут быть неисчислимы, столь же роковыми для династии, как и для России. Я, наконец, предложу ему одну комбинацию, которая может, в крайнем случае, всё примирить. Мысль о ней принадлежит мне. Я имел счастье получить на нее согласие великого князя Николая Николаевича, проявившего еще раз чувства удивительного патриотизма и бескорыстия. Мой проект заключается в том, чтобы государь, принимая верховное командование, сохранил около себя великого князя в качестве помощника. Вот что мне поручено предложить государю от имени великого князя. Но, как вы видите, его величество не спешит меня принять. Только сойдя с поезда сегодня утром, я просил у него аудиенции. Теперь десять часов вечера. И в ответ ни слова. Что вы думаете о моей идее?

– Сама по себе она мне кажется превосходной. Но я сомневаюсь, чтобы государь на нее согласился; я имею серьезные основания думать, что он непременно желает удалить великого князя из армии.

– Увы!.. – вздыхает Павел Александрович. – Я думаю так же: государь никогда не согласится оставить при себе Николая Николаевича.

Великий князь Дмитрий Павлович гневным движением отбрасывает папиросу, большими шагами ходит по комнате, потом, скрестив руки на груди, восклицает: