Текст книги "Дневник посла"

Суббота, 30 сентября

В Галиции происходит упорный бой между Стырью и Золотой Липой. Русские, перейдя в наступление, пытаются пробить брешь в районе Красне и Бржезан, в 50 километрах от Львова.

Воскресенье, 1 октября

Прием в японском посольстве в честь принца Канъина. Один из самых блестящих вечеров, на нем присутствуют великие князья: Георгий, Сергей, Кирилл и др.

Я поздравляю моего коллегу Мотоно с успехом. Он отвечает мне со своими обычными тонкостью и флегмой:

– Да, довольно удачно… Когда я прибыл послом в Петроград в 1908 году, со мной едва говорили, меня никуда не приглашали, а великие князья делали вид, будто не знают меня… Теперь всё изменилось. Цель, которую я себе поставил, достигнута: Япония и Россия связаны истинной дружбой…

Во время суматохи у буфета я завожу беседу с высокопоставленным придворным сановником Э., который, подружившись со мной, никогда не упускает случая проявить передо мною свой подозрительный и неумеренный национализм. Я спрашиваю, что у него слышно нового.

Как будто не расслышав моего вопроса, он указывает мне на Штюрмера, разглагольствующего в нескольких шагах от нас. Затем с трагическим выражением лица бросает мне:

– Господин посол, как это вы и ваш английский коллега до сих пор не положили конца изменам этого человека?

Я его успокаиваю:

– Это сюжет, о котором я охотно поговорю с вами… но в другом месте, не здесь. Вот приходите в четверг, позавтракаем вдвоем.

– Конечно, не премину.

Понедельник, 2 октября

Бой, завязавшийся между Стырью и Золотой Липой, продолжается успешно для русских, которые прорвали первые неприятельские линии и взяли 5000 пленных.

Но в районе Луцка, в ста километрах к северу, вырисовывается сильная контратака немцев.

Вторник, 3 октября

Штюрмеру удалось свалить своего смертельного врага, министра внутренних дел Хвостова; ему, значит, больше нечего бояться дела Мануйлова.

Новый министр внутренних дел – один из товарищей председателя Думы Протопопов. До сих пор император редко выбирал своих министров из среды народного представительства. Выбор Протопопова не представляет, однако, никакой эволюции в сторону парламентаризма. Отнюдь нет…

По своим прежним взглядам Протопопов считается октябристом, то есть очень умеренным либералом. В июне прошлого года он входил в состав парламентской делегации, отправленной в Западную Европу, и в Лондоне, как и в Париже, выказал себя горячим сторонником войны до конца. Но на обратном пути, во время остановки в Стокгольме, он позволил себе странную беседу с немецким агентом Варбургом, и, хотя дело остается довольно темным, он несомненно говорил в пользу заключения мира.

По возвращении в Петроград он сблизился со Штюрмером и Распутиным, которые скоро представили его императрице. Он быстро вошел в милость. Его сейчас же посвятили в тайные совещания в Царском Селе; ему давало на это право его знание тайных наук, главным образом, самой высокой и самой темной из них: некромантии. Кроме того, я достоверно знаю, что он был болен какой-то заразной болезнью, что у него осталось после этого нервное расстройство и что в последнее время в нем наблюдали симптомы, предвещающие общий паралич. Итак, внутренняя политика империи в хороших руках!

Среда, 4 октября

Великий князь Павел (сегодня его тезоименитство) пригласил меня к обеду вечером вместе с великим князем Кириллом и его супругой, великой княгиней Викторией, великим князем Борисом, великой княгиней Марией Павловной – младшей, госпожой Нарышкиной, графиней Крейц, Димитрием Бенкендорфом, Савинским и проч.

Все лица как бы покрыты вуалью меланхолии. Действительно, надо быть слепым, чтобы не видеть зловещих предзнаменований, скопившихся на горизонте.

Великая княгиня Виктория со страхом говорит со мной о своей сестре, королеве румынской. Я не смею ее успокаивать. Ибо румыны с великим трудом оказывают сопротивление на Карпатах, и, если они сколько-нибудь ослабеют, наступит полная катастрофа.

– Сделайте милость, – говорит она, – настаивайте, чтобы туда немедленно отправили подкрепление… Судя по тому, что пишет мне моя бедная сестра, – а вы знаете, как она мужественна, – нельзя больше терять ни одной минуты: если Румынии не будет без замедления оказана помощь, катастрофа неизбежна.

Я рассказываю ей о своих ежедневных беседах со Штюрмером:

– Теоретически он подписывается под всем, что я ему говорю, под всем, о чем я его прошу. На деле же он прячется за генерала Алексеева, который, кажется, не понимает опасности положения. А император смотрит на все глазами генерала Алексеева.

– Император в ужасном состоянии духа.

Не объясняя ничего больше, она быстро встает и под предлогом, будто идет за папиросой, присоединяется к группе дам.

Тогда я принимаюсь за каждого в отдельности, за великого князя Павла, великого князя Бориса и великого князя Кирилла. Они видели царя в последнее время, они живут в тесном общении с его приближенными: они, значит, занимают хорошее положение для того, чтобы доставить мне нужные сведения… Тем не менее я остерегаюсь расспрашивать слишком открыто, потому что они стали бы уклоняться… Между прочим и как бы не придавая этому значения, я возвращаюсь к мнениям царя, я намекаю на такое-то принятое им решение, на такое-то сказанное им мне слово. Они отвечают мне без опаски. И их ответы, которые они не имели возможности согласовать, не оставляют во мне никакого сомнения относительно морального состояния императора. В его речах ничего не изменилось: он по-прежнему выражает свою волю к победе и уверенность в ней. Но в его действиях, в его физиономии, в его фигуре, во всех отражениях его внутренней жизни чувствуются уныние, апатия, покорность.

Четверг, 5 октября

Высокопоставленный придворный сановник Э. завтракает у меня в посольстве. Я не пригласил больше никого, чтоб он чувствовал себя вполне свободно.

Пока мы остаемся за столом, он сдерживается перед слугами. По возвращении в салон он выпивает один за другим два стакана шампанского, наливает себе третий, закуривает сигару и с разгоревшимся лицом, высоко подняв голову, смело задает мне вопрос:

– Господин посол, чего ждете вы и ваш английский коллега, чтобы положить конец измене Штюрмера?

– Мы ждем возможности сформулировать против него определенное обвинение… Официально нам не в чем его упрекнуть, его слова и поступки совершенно корректны. Он даже поминутно заявляет нам: «Война до конца!.. Нет пощады Германии!..» Что касается его интимных мыслей и тайных маневров, у нас есть лишь впечатления, интуиции, которые, самое большее, позволяют нам предполагать и подозревать. Вы оказали бы нам выдающуюся услугу, если бы вы могли указать положительный факт, подтверждающий ваше мнение.

– Я не знаю никакого положительного факта, но измена очевидна. Неужели вы ее не видите?..

– Недостаточно того, чтобы я ее видел; надо еще, чтобы я в состоянии был показать ее сначала моему правительству, а потом царю… Нельзя начинать такое серьезное дело без малейшего хотя бы доказательства.

– Вы правы.

– Так как мы пока что вынуждены довольствоваться гипотезами, скажите, прошу вас, как вы себе представляете то, что вы называете изменой Штюрмера?

Тогда он заявляет мне, что Штюрмер, Распутин, Добровольский, Протопопов и компания сами по себе имеют значение второстепенное и подчиненное, что они – простые орудия в руках анонимного и немногочисленного, но очень могущественного кружка, который, устав от войны и боясь революции, требует мира.

– Во главе этого кружка, – продолжает он, – вы найдете, конечно, дворянство балтийских провинций и всех главных придворных должностных лиц. Затем идет ультрареакционная партия Государственного совета и Думы, далее наши сенатские владыки, наконец, все господа крупные финансисты и крупные промышленники. Через Штюрмера и Распутина они держат в руках императрицу, а через императрицу – императора.

– О! Они еще не держат в руках императора… И никогда его не будут держать в руках. Я хочу сказать, что они никогда не заставят его отделиться от его союзников.

– В таком случае они его убьют или заставят отречься от престола.

– Отречься?.. Вы представляете себе отречение императора? В пользу кого?

– В пользу своего сына под регентством императрицы. Будьте уверены, что в этом состоит план Штюрмера или, вернее, тех, которые руководят им. Для того чтобы достигнуть своих целей, эти люди ни перед чем не остановятся: они способны на всё. Они провоцируют стачки, бунты, погромы, кризисы нищеты и голода; они создают везде такую нужду, такое уныние, что продолжение войны станет невозможным. Вы их не видели за работой в 1905 году.

Я резюмирую всё, что он мне сказал, и заключаю:

– Первое, что надо сделать, это свалить Штюрмера. Я над этим поработаю.

Суббота, 7 октября

Между Стырью и Золотой Липой русских задерживают неприступные укрепления, сосредоточенные у Львова.

Они, кроме того, вынуждены перенести свое главное усилие на сто километров к северу, в район Луцка, где на них сильно наседают немцы.

С начала их большого наступления войска генерала Брусилова взяли 430 000 человек, 650 пушек и 2700 пулеметов.

Г-жа Г., муж которой занимает важный пост в Министерстве внутренних дел, состоит уже много лет Эгерией Штюрмера. Честолюбивая интриганка, она поддерживала Бориса Владимировича в продолжение всей его административной деятельности. С тех пор как ей удалось сделать из него, милостью Распутина, председателя Совета министров, нет предела ее мечтам о его величии. Она сказала недавно одной из подруг, подчеркивая свои слова таинственной важностью, как если бы сообщила государственную тайну: «Вы скоро станете свидетелями великих событий. В скором времени наше дорогое отечество вступит на истинно спасительный путь. Борис Владимирович будет премьером ее величества императрицы…»

Воскресенье, 8 октября

Лицо, очень точно осведомляющее меня обо всем, что говорят и делают в передовых кругах, отмечает весьма активную работу социал-демократической партии и, в особенности, ее крайней фракции, большевиков.

Затянувшаяся война, неуверенность в победе, экономические затруднения вновь оживили надежды революционеров. Готовятся к борьбе, которую считают близкой.

Вождями движения являются три депутата-трудовика Государственной думы: Чхеидзе, Скобелев и Керенский. Очень сильное влияние действует также из-за границы – влияние Ленина, нашедшего убежище в Швейцарии.

Что в особенности поражает меня в петроградском триумвирате – это практический характер их деятельности. Разочарования 1905 года принесли свои плоды. Не ищут больше соглашения с «кадетами», потому что они буржуа и никогда не поймут пролетариата; нет больше иллюзий насчет немедленного содействия со стороны крестьянских масс. Поэтому ограничиваются тем, что обещают им раздел земли. Прежде всего организуют «вооруженную революцию». Путем тесного контакта между рабочими и солдатами будет установлена «революционная диктатура». Победа будет одержана благодаря тесному единению фабрик и казарм. Керенский – душа этой работы.

Понедельник, 9 октября

Новый министр внутренних дел Протопопов провозглашает крайне реакционную программу. Он не побоится, говорит он, стать лицом к лицу с силами революции; если нужно будет, он спровоцирует их для того, чтобы сразу покончить с ними; он чувствует себя достаточно сильным, чтобы спасти царизм и святую Русь православную, и он их спасет… Такие речи произносит он в своем интимном кругу с неиссякающим словообилием и самодовольными улыбками. А между тем всего несколько месяцев тому назад его причисляли к умеренным либералам Государственной думы. Его тогдашние друзья, уважавшие его настолько, что сделали его товарищем председателя Думы, не узнают его.

Резкость его речей объясняется, как меня уверяют, состоянием его здоровья: внезапные перемены характера, экзальтация, призраки и образы, неожиданно рождающиеся в его мозгу, составляют типичные симптомы, предвещающие общий паралич. С другой стороны, несомненно (я только что узнал об этом), что его свел с Распутиным его врач, терапевт Бадмаев, этот монгольский шарлатан, применяющий к своим больным магические фокусы и чудодейственную фармакопею тибетских шаманов. Я уже упомянул о союзе, заключенном некогда у изголовья маленького царевича между знахарем-спиритом и старцем.

Давно посвященный в тайны учения, Протопопов был предназначен стать клиентом Бадмаева. Последний, беспрерывно занятый какой-нибудь интригой, сразу сообразил, что товарищ председателя Думы будет драгоценным рекрутом для камарильи императрицы. Во время своих каббалистических операций ему нетрудно было приобрести влияние на этот неуравновешенный ум, на этот больной мозг, в котором уже обнаруживаются симптомы, предшествующие мегаломании. Скоро он представил его Распутину. Политик-невропат и мистик-чудотворец были очарованы друг другом. Несколько дней спустя Григорий указал императрице на Протопопова как на спасителя, которого провидение приберегло для России. Штюрмер рабски поддержал. А император лишний раз уступил.

Вторник, 10 октября

Румыны отступают по всей линии. Бездарность высшего командования, утомление и уныние войск; новости очень плохи.

Очень кстати генерал Бертело, который будет руководить французской военной миссией в Румынии, прибыл в Петроград. Он произвел на меня наилучшее впечатление. Лукавство взгляда составляет контраст с массивным телосложением; ум ясный и положительный, простая и меткая речь. Но что преобладает во всей его личности – это воля, спокойная, улыбающаяся, непреклонная.

Я представляю его Штюрмеру, и мы тотчас начинаем обсуждать положение. При разговоре присутствуют Нератов и Бьюкенен. Я возвращаюсь к теме, столько раз развивавшейся мною, о капитальном значении, которое операции в районе Дуная имеют для России.

– Несмотря на блестящие успехи генерала Брусилова, ваше наступление не оправдало наших надежд. Если не произойдет поворота к лучшему, который становится со дня на день все менее вероятным, весь русский фронт от Риги до Карпат рискует скоро оказаться в блокаде за недостатком тяжелой артиллерии и аэропланов. При этих условиях, если мы дадим раздавить Румынию, если Бухарест и Констанца попадут в руки неприятеля, пострадает, главным образом, Россия, так как Одесса окажется под угрозой и дорога в Константинополь будет отрезана. Неужели генерал Алексеев не мог бы при такой перспективе набрать из всего состава своих армий отряд в три-четыре корпуса для отправки на помощь Румынии? Наступление Салоникской армии проходит хорошо, но ее усилие останется бесплодным, если румынская армия будет выведена из боя.

Генерал Бертело поддержал эти доводы с фактами и цифрами в руках. Сэр Джордж Бьюкенен с ними согласился. Штюрмер, как всегда, не возражал… Сохранив, как всегда, за собой право выслушать мнение генерала Алексеева.

Среда, 11 октября

Мой японский коллега, виконт Мотоно, назначен министром иностранных дел. Из всех японцев, которых я знал, это, несомненно, самый свободомыслящий, наиболее сведущий в европейской политике, наиболее доступный европейской мысли и культуре. Я теряю в нем превосходного коллегу, очень надежного в личных отношениях и замечательно осведомленного.

Поздравив его, я расспрашиваю о направлении, которое он намеревается дать японской дипломатии.

– Я попытаюсь, – отвечает он мне, – применить идеи, которые часто излагал вам. Я хотел бы прежде всего сделать более действительным наше участие в войне. Это будет труднейшей частью моей роли, потому что наше общественное мнение не представляет себе всемирного характера вопросов, которые решаются в настоящее время на полях сражений Европы.

В этом заявлении для меня нет ничего удивительного. Действительно, он всегда проповедовал своему правительству более активное вмешательство в европейский конфликт, он даже старался добиться того, чтобы корпусы японской армии были отправлены во Францию, наконец, не переставал настаивать, чтоб увеличить и ускорить посылку японского оружия и снарядов в Россию. При всех обстоятельствах он становился на точку зрения самого возвышенного понимания Союза…

Затем я задал ему вопрос о его намерениях в отношении Китая.

– Что еще я могу добавить к тому, о чем я уже говорил вам много раз? Вам известно, что именно я собираюсь делать… И о том, чего я не собираюсь делать.

Ниже я привожу резюме его мнений и его прогнозов, которые он часто формулировал в моем присутствии по проблеме Китая:

1. Когда нынешний военный конфликт закончится, китайский вопрос постепенно займет свое место в общей политике держав, которое ранее занимал так называемый Восточный вопрос.

2. В настоящий момент не существует одного китайского вопроса; их несколько. Проблема еще не решена во всей ее полноте. Проблема преемственности китайской империи пока не открыта. На протяжении значительного отрезка времени, в течение двадцати лет, но, возможно, и больше, державы смогут только держать Китай под наблюдением; они ограничатся тем, что подвергнут его временному лечению или, как говорят доктора, пропишут ему симптоматические лекарства.

3. Европейские державы должны понять, что географическое соседство, этническое родство и исторические воспоминания возлагают на Японию не только исключительные права на Китай, но и особые интересы в нем. Со своей стороны Япония должна понять, что успешное решение китайских проблем может быть достигнуто только в Европе. Если японской дипломатии удастся проникнуться должным пониманием стоящей перед нею задачи, то Япония станет движущей силой примирения между соперниками и противоборствующими сторонами, для которых Китай является ареной их вражды и конфликтов. Поэтому Япония должна отказаться от политики исключительных преимуществ и действовать в качестве фактора равновесия, как этого требуют ее интересы.

Что станет с этой благоразумной программой, когда она подвергнется испытанию реальности? Не обретет ли Мотоно вновь японский менталитет, когда он даже на короткое время будет опять дышать родным воздухом? Это – тайна будущего.

При расставании он говорит мне:

– А положение внутреннее? Не беспокоит оно вас?

– Беспокоит? Нет. Тревожит? Да. По моим сведениям, либеральные партии Думы решили не поддаваться ни на одну из провокаций правительства и отложить до другого времени свои требования. Опасность, значит, придет не от них, но события могут овладеть их волей. Военного поражения, голода, дворцового переворота – вот чего я в особенности боюсь. Если произойдет одно из этих трех событий, катастрофа неминуема.

Мотоно безмолвствует. Я продолжаю:

– Вы со мной не согласны?

Новое молчание. Его лицо морщится от напряженного размышления. Затем:

– Вы так точно передали мое мнение, что мне казалось, будто я слушаю себя самого.

Пятница, 13 октября

Румынский посол Диаманди, которого Брэтиану два месяца удерживал при себе, прибыл сегодня утром в Петроград после остановки в Ставке. Он пришел повидаться со мной.

– Император, – говорит он мне, – оказал мне самый сердечный прием и обещал сделать всё возможное для спасения Румынии. Я был гораздо меньше удовлетворен своей беседой с генералом Алексеевым, который, кажется, не понимает страшной серьезности положения или, может быть, руководствуется эгоистическими задними мыслями, исключительной заботой о своих собственных операциях. Мне была дана миссия требовать немедленной посылки трех корпусов войск в район, расположенный между Дорна-Ватра и Ойтузской долиной; эти три корпуса могли бы перейти через Карпаты в Пиатре и Паланке, они прошли бы прямо на запад, то есть к Вазаргели и Клаузенбургу. Вторжение в Валахию через Южные Карпаты было бы немедленно остановлено. Но генерал Алексеев соглашается послать лишь два корпуса, которые должны будут оперировать исключительно в долине Быстрицы, около Дорна-Ватра, в связи с армией генерала Лечицкого. И притом эти два корпуса будут взяты из рижской армии, так что прибудут в Трансильванию дней через пятнадцать-двадцать… Я заклинал его пойти нам навстречу шире, но я не в состоянии был убедить его в целесообразности идей румынского главного штаба.

Затем он рассказал, под каким скорбным впечатлением покинул родину. Давность нашей дружбы позволяет ему говорить свободно.

Я убеждаю его, что в военных поражениях нет ничего непоправимого, но что если румынское правительство и народ не возьмут себя немедленно в руки, Румыния безвозвратно погибла.

– Надо во что бы то ни стало, чтоб ваша страна вышла из уныния и чтоб ваши министры вернули себе мужество. Они, впрочем, получат в лице генерала Бертело превосходное тонизирующее средство.

Затем мы обсудили обстоятельства, при которых Румыния объявила войну Австрии, и я задал Диаманди вопрос, имеющий, как я должен признать, теперь только исторический интерес:

– Почему господин Брэтиану в последний момент дезавуировал военное соглашение, которое полковник Рудеану заключил с верховным командованием Франции и Англии в Шантильи 23 июля?

– Это было не соглашение, а просто проект соглашения, которое должно было быть ратифицировано румынским правительством.

– Если это был только проект соглашения, то почему тогда господин Брэтиану, узнав о нем, практически одобрил всю предварительную работу, предшествовавшую соглашению, и поручил полковнику Рудеану подписать его? Во всяком случае, тот факт, что Салоникская армия сразу же получила приказ подготовиться к наступлению на болгар в Македонии, чтобы способствовать атаке вашей армии к югу от Дуная, в достаточной мере доказывает, что верховное командование Франции и Англии рассматривали ваше обязательство вступить в войну как окончательное. Между нами говоря, не повлияли ли соображения исключительно политического характера на неожиданное дезавуирование соглашения, подписанного Рудеану? Не проводились ли в то время секретные переговоры между Бухарестом и Софией? Не убедил ли царь Фердинанд господина Брэтиану поверить в то, что можно было рассчитывать на продолжение нейтралитета болгар?

– Я могу только повторить, что Брэтиану рассматривал соглашение только как проект. Главные и принципиальные переговоры проводились в Бухаресте между генералом Илиеску и полковником Татариновым. Никто из них не рассматривал план русско-румынского наступления к югу от Дуная, как это было обусловлено в Шантильи. Во всяком случае, разве это не был весьма опасный план? Продвинувшись к югу от Дуная на болгарской территории, румынская армия оказалась бы в очень критической ситуации, если бы немцам удалось перейти через Карпаты и выйти в тыл к румынам вдоль Дуная. Что же касается секретных переговоров между Бухарестом и Софией, то, действительно, господин Радославов делал прозрачные намеки господину Брэтиану, имея в виду нейтралитет Болгарии. Но в этом поведении Радославова можно было легко распознать обычную хитрость царя Фердинанда, и Румынский кабинет едва ли придал этому какое-либо значение. Брэтиану сам никогда не верил в то, что Болгария останется нейтральной.

– С моей стороны было бы неучтиво продолжать оспаривать вашу аргументацию. Пусть об этом будет судить история, когда все документы станут достоянием гласности.

Суббота, 14 октября

Б. поделился со мной байкой, которая в очень живописной форме выражает неумение русских добиться порядка между собой, когда речь идет об общем деле:

«Когда встречаются три немца, то они немедленно формируют союз и избирают президента. Когда же встречаются двое русских, то они немедленно формируют три партии».

Понедельник, 16 октября

Вот уже несколько дней в Петрограде циркулирует странный слух: уверяют, что Штюрмер доказал, наконец, императору необходимость кончить войну, заключив, в случае надобности, сепаратный мир. Более двадцати лиц пришли ко мне с расспросами. Каждый получал от меня один и тот же ответ:

– Я не придаю этим россказням никакого значения. Никогда император не предаст своих союзников.

Я думал, тем не менее, что легенда не пользовалась бы таким кредитом без содействия Штюрмера и его шайки.

Сегодня по повелению императора телеграфное агентство публикует официальную ноту, категорически опровергающую слух, распространяемый некоторыми газетами о сепаратном мире между Россией и Германией.

Вторник, 17 октября

Я даю Мотоно прощальный обед. Приглашены председатель Совета министров Штюрмер с супругой, министр путей сообщения Трепов, итальянский посол, полномочный министр Дании Скавениус с супругой, княгиня Мюрат, которая едет к мужу на Кавказ, генерал Волков, княгиня Кантакузина, чета Половцовых, князь и княгиня Оболенские, генерал барон Врангель с супругой, виконт д’Аркур, который едет в Румынию с миссией французского Красного Креста, и другие, всего около тридцати человек.

Госпожа Штюрмер поразительно подходит своему мужу. Это та же форма ума, то же качество души. Я рассыпаюсь перед ней в любезностях, чтобы заставить ее говорить. Она угощает меня длинным панегириком императрице. Под потоком похвал и подхалимства я ясно чувствую искусную работу, благодаря которой Штюрмер овладел доверием императрицы. Он убедил эту бедную невропатку, считавшую себя до сих пор предметом ненависти всего своего народа, что ее, напротив, обожают:

– Нет дня, – говорит мне госпожа Штюрмер, – когда императрица не получала бы писем и телеграмм, адресованных к ней рабочими, крестьянами, священниками, солдатами, ранеными. И все эти простые люди, которые являют собой истинный голос русского народа, уверяют ее в своей горячей преданности, безграничном доверии и умоляют ее спасти Россию.

Она наивно добавляет:

– Когда мой муж был министром внутренних дел, он тоже ежедневно получал такие письма либо непосредственно, либо через губернаторов. И для него было большой радостью относить их императрице.

– Эта радость выпадает сейчас на долю господина Протопопова.

– Да, но у моего мужа есть еще много случаев констатировать, до какой степени ее величество императрица пользуется поклонением и обожанием в стране.

Притворно пожалев о том, что на ее мужа ложится такой тяжелый труд, я заставляю ее рассказать мне, как проводит время ее муж. И я констатирую, что вся его деятельность вдохновляется императрицей и кончается императрицей.

Во время вечера я расспрашиваю Трепова об экономическом кризисе, свирепствующем в России и нервирующем общественное мнение.

– Задача продовольственная, – говорит он мне, – действительно, стала доставлять много хлопот, но оппозиционные партии злоупотребляют этим для того, чтобы нападать на правительство. Вот, если говорить искреннюю правду, каково положение. Во-первых, кризис далеко не имеет общего характера, он достигает серьезных размеров только в городах и некоторых сельских поселениях. Правда, в некоторых городах, как, например, в Москве, публика нервничает. Однако недостатка в продовольствии, кроме некоторых импортных продуктов, нет. Но транспортных средств недостаточно, а метод распределения их неудовлетворителен. В этом отношении будут приняты энергичные меры. И я вас уверяю, что в непродолжительном времени положение улучшится; я надеюсь даже, что не позже как через месяц нынешние затруднения будут устранены.

Он добавляет конфиденциальным тоном:

– Мне хотелось бы спокойно побеседовать с вами, господин посол. Когда могли бы вы меня принять?

– Я буду у вас. Лучше, чтобы наша беседа происходила в вашем министерстве.

Бросив взгляд на Штюрмера, он говорит:

– Да, это лучше.

Мы условливаемся встретиться послезавтра.

Я подхожу к барону Врангелю, который разговаривает с моим военным атташе, подполковником Лаверном, и моим морским атташе, майором Галло. Адъютант великого князя Михаила, брата императора, он сообщает им впечатления, вынесенные из Галиции.

– Русский фронт, – говорит Врангель, – обложен от одного конца до другого. Не рассчитывайте больше ни на какое наступление с нашей стороны. К тому же мы бессильны против немцев, мы их никогда не победим.

Среда, 18 октября

Навестив сегодня госпожу К., я нашел у нее трех ее подруг. Они вместе с хозяйкой дома были заняты оживленной беседой.

Темой их разговора была некая любовная связь, возникшая недавно и обещавшая самое безоблачное будущее, но только что таинственным образом распавшаяся. Все четверо наперебой старались изо всех сил объяснить причину разрыва. Тайна этого разрыва была тем более волнующей для них, поскольку герои романа не были простыми людьми. Но женщины не могли прийти к единому мнению.

Но разговор все же должен был как-то кончиться. Тогда одна из присутствовавших, графиня О., молодая и миловидная вдова со стройной фигурой и медлительными движениями, с суровым выражением лица и с темными кругами под ярко блестевшими глазами, заявила:

– Мы, женщины, всегда слишком быстро уступаем. Как только мужчина овладевает нами, он по существу достигает своей цели; после этого он теряет к нам весь интерес; для него это означает конец любовного романа. Но когда мы отдаемся, мы, женщины, думаем, что наше счастье только начинается… Поэтому мы в течение всей нашей жизни заняты поисками любви, поскольку не можем поверить, что начало любви – это ее конец.

Высказав свою точку зрения, она погрузилась в молчание с отсутствующим выражением лица, машинально прижимая к губам жемчужное ожерелье, висевшее на ее шее.

Четверг, 19 октября

Трепов принимает меня в половине третьего в своем кабинете в Министерстве путей сообщения, которое выходит окнами в Юсуповский сад.

Относительно экономического кризиса он повторяет мне, подкрепляя свои заявления точными цифрами, то, что он говорил мне позавчера вечером в посольстве. Затем с откровенностью, подчас резкой, составляющей одну из черт его характера, он говорит со мной о Союзе и о целях, которые он себе ставит. Он заключает:

– Мы переживаем критический момент. То, что решается в настоящее время между Дунаем и Карпатами, – это исход или, вернее, затяжка войны, потому что исход войны не может… не должен больше вызывать сомнений. Совсем недавно я делал доклад императору, который разрешил мне говорить свободно, и я с удовлетворением убедился, что он согласен со мной относительно необходимости не только поддержать Румынию, но и атаковать серьезно Болгарию, лишь только румынская армия будет немного усилена и обстреляна. Именно на Балканском полуострове, и нигде больше, мы можем надеяться добиться в короткий срок решительного результата. Если нет, война затянется бесконечно… и с каким риском!

Я поздравляю его с тем, что он выражает так решительно идеи, которые я больше месяца защищаю перед Штюрмером.

– Но так как мы беседуем с полной откровенностью, я не скрою от вас, что на меня производят очень неприятное впечатление распространяемые со всех сторон пессимистические слухи. Я тем более огорчен этим, что эта пропаганда явно вдохновляется лицами с высоким общественным и политическим положением.