Текст книги "Дневник посла"

Четверг, 31 декабря

Через час окончится 1914 год.

Грусть изгнания… С тех пор как эта война потрясла мир, события уже столько раз противоречили самым разумным расчетам и опровергали самые мудрые предвидения, что никто больше не осмеливается выступать в роли пророка иначе как в границах близких горизонтов и непосредственных возможностей.

Однако же сегодня днем я имел долгий и откровенный разговор со швейцарским посланником, во время которого обмен нашими сведениями, встреча наших мыслей, разница в наших точках зрения немного расширили мои перспективы. У него ясный, точный ум, соединяющийся с большим опытом, и острое чувство действительности. Наш вывод был таков, что Германия впала в тяжелое заблуждение, думая, что война кончится быстро; борьба будет очень долгой, очень длительной, и окончательная победа достанется наиболее упорному. Война становится войной на истощение, и, увы, неизбежно, на истощение полное: истощение пищевых запасов, истощение орудий и инструментов для промышленного производства, истощение человеческого материала, истощение моральных сил. И ясно, что именно эти последние получают решающее значение в последний час.

Рассматривая проблему с этой точки зрения, нельзя не считать ее весьма тревожной для России. Россия склонна поддаваться унынию, быть непостоянной в своих желаниях и терять интерес к своим мечтам! Несмотря на чудесные природные качества ума и сердца, русский народ превосходит все другие народы по количеству глубоких разочарований и неудач в своей духовной жизни. Один из наиболее часто появляющихся в русской литературе типажей представляет собой образ «неудачника», человека отчаявшегося, покорного судьбе. Недавно я читал поразительный по своему внутреннему содержанию отрывок из книги Чехова, писателя, который вслед за Толстым и Достоевским дал наилучший анализ русской души: «Почему мы так быстро устаем? Почему так получается, что, безрассудно потратив в начале столько рвения, страсти и веры, мы почти всегда к тридцати годам превращаемся в полные развалины? И когда мы падаем, почему же мы никогда не пытаемся встать на ноги?»

1915 год

Пятница, 1 января

Сазонов, Бьюкенен и я в дружеской беседе обсуждали проблемы, которые нам всем троим предстоит решать в 1915 году. Никто не питал никакой иллюзии по поводу тех колоссальных усилий, которые требует от нас война, усилий, от приложения которых мы не имели ни возможности, ни права уклониться, поскольку под угрозой находилась сама независимость нашей национальной жизни.

– Военный опыт последних нескольких месяцев, – за явил я, – особенно последних нескольких недель, заключает в себе, как я думаю, ценный урок, который мы обязаны принять во внимание.

– Какой урок? – спросил Сазонов.

Предупредив их, что я высказываю чисто личное мнение, я продолжал:

– Так как немецкий блок оказывается слишком крепким орешком, чтобы разгрызть его, то мы должны приложить старания для того, чтобы отделить Австро-Венгрию от тевтонской коалиции всеми возможными способами, используя силу или убеждение. Я уверен, что сможем достичь этого в самое короткое время. Император Франц Иосиф очень стар; мы знаем, что он горько сожалеет, что началась эта война, и лишь просит, чтобы ему позволили умереть в условиях мира. Вы вновь и вновь наносите поражения его армиям в Галиции; сербы только что одержали блестящую победу при Валиево; Румыния угрожает, а Италия колеблется. Монархия Габсбургов в 1859 и в 1866 годах находилась не в большей опасности, – и тем не менее Франц Иосиф пошел тогда на серьезные территориальные уступки, чтобы спасти свою корону. Между нами говоря, если бы Венский кабинет согласился уступить вам Галицию, а Сербии уступить Боснию-Герцеговину, то стали бы вы считать это приемлемой сделкой для заключения сепаратного мира с Австро-Венгрией?

У Сазонова вытянулось лицо, и он сухо ответил:

– А как насчет Богемии? А Хорватии? Вы оставляете их под нынешним режимом?.. Это невозможно.

– Поскольку я говорю с вами сейчас как частное лицо, то прошу простить мои слова о том, что в этот скорбный для Франции час испытаний проблемы чехов и югославов кажутся мне второстепенными.

Сазонов раздраженно покачал головой:

– Нет. Австро-Венгрия должна быть расчленена.

Я не отступил от своих доводов и стал развивать их. Я разъяснил, что выход Австро-Венгрии из войны приведет к важным последствиям со стратегической и моральной точки зрения, что пользу от этого в первую очередь получит Россия, что концентрация всей нашей наступательной мощи и разрушительной силы против Германии будет в наших очевидных интересах и явным долгом, и что если Венский кабинет предложит нам приемлемые условия мира, то мы совершим грубую ошибку, если заранее откажемся от них. При необходимости мы могли бы потребовать, чтобы чехам и хорватам предоставили самую широкую автономию: одно это означало бы великолепную победу для славянского дела…

Судя по всему, моя настойчивость произвела соответствующее впечатление на Сазонова:

– Это достойно того, чтобы тщательно обдумать, – заявил он.

Как только я вернулся в посольство, я незамедлительно отправил отчет об этой беседе Делькассе, подчеркнув при этом бесспорную пользу для Франции в необходимости сохранения сильной политической системы в бассейне Дуная.

Вторник, 5 января

Улица всегда представляет собой поучительное зрелище. Я часто отмечаю какой-то отсутствующий взгляд и рассеянный вид тех мужиков, которые проходят мимо окон нашего посольства, полностью поглощенные в свои думы.

Вот, например, случай, который можно наблюдать в любое время, феномен, который иногда бросается в глаза даже тогда, когда не стремишься замечать его.

Двое саней приближаются навстречу с противоположных сторон; между ними остается еще метров двадцать, и двигаются они строго по одной линии. Как обычно, кучера позволяют вожжам спокойно лежать на спинах лошадей. Кучера смотрят на вожжи безразличным, невидящим взглядом. Сани уже находятся друг от друга на расстоянии десяти метров. Извозчики только теперь начинают соображать, что сани столкнутся, и неспешно начинают натягивать вожжи, как будто уменьшение скорости избавит их от препятствия прямо перед ними. Только когда лошади уже чуть ли не сталкиваются лбами, тогда дергается уздечка, и лошади резко сворачивают вправо – с риском для саней оказаться перевернутыми в снегу.

Несколько раз я забавлялся тем, что подсчитывал время, которое проходит между моментом, когда становится ясно, что сани двигаются прямо друг на друга, и моментом, когда извозчики натягивают вожжи, чтобы избежать столкновения. Этот интервал составляет от четырех до восьми секунд. В Париже или Лондоне кучер принял бы решение с первого взгляда и соответственно стал бы действовать, не потеряв и секунды.

Можно ли отсюда делать вывод, что русский мужик медленно соображает и просто глуп? Конечно нет. Но его мысли всегда где-то блуждают. В его мозгу порывистые и беспорядочные образы все время сменяют друг друга: они, судя по всему, никакого отношения к реальности не имеют. Его обычное состояние рассудка блуждает между временем, когда он предается мечтам, и временем, когда он просто впадает в бездумную рассеянность.

Среда, 6 января

Русские нанесли поражение туркам вблизи Сары-Камыша, на дороге из Карса в Эрзерум. Этот успех тем более похвален, что наступление наших союзников началось в гористой стране, такой же возвышенной, как Альпы, изрезанной пропастями и перевалами, которые часто превышают 2500 метров; теперь там ужасный холод и постоянные снежные бури. К тому же – никаких дорог и весь край опустошен. Кавказская армия совершает там каждый день героические подвиги.

Четверг, 7 января

В течение девяти дней продолжается упорное сражение на левом берегу Вислы, в секторе между Бзурой и Равкой.

Второго января германцам удалось овладеть важной позицией Боржимова, фронт их наступления находится только в 60 километрах от Варшавы.

Это положение оценивается в Москве с крайней суровостью, если верить впечатлениям, привезенным мне английским журналистом, который хорошо знает русское общество и вчера еще обедал в «Славянском базаре»: «Во всех московских салонах и кружках, – говорит он, – очень раздраженно оценивают ход военных событий. Не могу себе объяснить эту приостановку наступления и эти беспрерывные отходы, которые, как кажется, никогда не кончатся. Однако обвиняют не великого князя Николая Николаевича, а императора и еще более императрицу. Об Александре Федоровне распускают самые нелепые рассказы, обвиняют Распутина в том, что он продался Германии, а царицу называют не иначе как „немка“».

Вот уже несколько раз я слышу, как упрекают императрицу в том, что она сохранила на троне симпатию, предпочтение, глубокую нежность к Германии. Несчастная женщина никаким образом не заслуживает этого обвинения, о котором она знает и которое приводит ее в отчаяние.

Александра Федоровна никогда не была немкой ни умом, ни сердцем. Конечно, она немка по рождению, по крайней мере по отцу, так как им был Людвиг IV, великий герцог Гессенский и Рейнский, но она англичанка по матери, принцессе Алисе, дочери королевы Виктории. В 1878 году, когда ей было шесть лет, она потеряла свою мать и с тех пор обычно жила при английском дворе. Ее воспитание, ее обучение, ее умственное и нравственное образование также были вполне английскими. И еще она англичанка по внешности, по своей осанке, по некоторой непреклонности и пуританству, по непримиримой и воинствующей строгости совести, наконец, по многим своим личным привычкам. Этим, впрочем, ограничивается всё, что проистекает из ее западного происхождения.

Основа ее натуры стала вполне русской. Прежде всего – и несмотря на враждебную легенду, которая, как я вижу, возникает вокруг нее, – я не сомневаюсь в ее патриотизме. Она любит Россию горячей любовью. И как не быть ей привязанной к этой удочерившей ее родине, которая соединяет и олицетворяет все ее интересы женщины, супруги, государыни, матери?

Когда она в 1894 году вступила на трон, было уже известно, что она не любит Германии и особенно Пруссии. В течение последних лет она возненавидела лично императора Вильгельма, и на него она перекладывает всю тяжесть ответственности за войну, «эту ужасную войну, которая каждый день заставляет обливаться кровью сердце Христа». Когда она узнала о пожаре Лувена, она воскликнула: «Я краснею от того, что была немкой!..» Но ее моральное обрусение еще гораздо глубже. По странному действию умственной заразы, она понемногу усвоила самые древние, самые характерные специфические элементы «русскости», которые имеют своим высшим выражением мистическую религиозность.

Я уже отмечал в этом дневнике болезненные наклонности, которые Александра Федоровна получила по наследству от матери и которые проявляются у ее сестры Елизаветы Федоровны в благотворительной экзальтации, а у ее брата, великого герцога Гессенского, в странных вкусах. Эти наследственные наклонности, которые были бы незаметны, если бы она продолжала жить в позитивистской и уравновешенной среде Запада, нашли в России самые благоприятные условия для своего полного развития. Душевное беспокойство, постоянная меланхолия, неясная тоска, перепады настроения от возбуждения до уныния, навязчивая мысль о невидимом и потустороннем, суеверное легковерие – все эти черты характера, которые кладут такой поразительный отпечаток на личность императрицы, разве они не укоренились и не стали повальными в русском народе? Покорность, с которою Александра Федоровна подчиняется влиянию Распутина, не менее знаменательна. Когда она видит в нем «Божьего человека, святого, преследуемого, как Христос, фарисеями», когда она признает за ним дар предвидения, чудотворения и заклинания бесов, когда она испрашивает у него благословения для успеха какого-нибудь политического акта или военной операции, она поступает, как поступала некогда московская царица, она возвращает нас к временам Ивана Грозного, Бориса Годунова, Михаила Федоровича, она окружает себя, так сказать, византийской декорацией архаической России.

Пятница, 8 января

Около трех часов дня, когда последние отблески дневного света уже погружались в наступавшую вечернюю темноту, я шел вдоль Кронверкского проспекта к французскому госпиталю, находившемуся в самом конце Васильевского острова.

Слева от меня выступает Петропавловская крепость со своими угловатыми бастионами, заваленными сугробами снега, из-под которого едва виднеется плоская крыша государственной тюрьмы. Густой свинцовый туман обволакивает купол собора, в котором нашли прибежище гробницы рода Романовых. Позолоченный шпиль крепости затерялся в хмуром небе. Перед собой, сквозь лишенные листьев деревья пустого и безлюдного парка, я мельком вижу неподвижный покров Невы, скованной большими льдинами.

Словно для того, чтобы обострить зловещее впечатление от хмурого предвечернего часа и мрачной обстановки, справа от меня я прохожу угол безлюдного проспекта, отмеченного невысоким зданием с желтоватыми стенами и с зарешеченными окнами, зданием, от которого веет тайной и позором. Это – «Охрана».

Это вызывающее страх заведение ведет отсчет со дней Петра Великого, который создал его в 1697 году под именем Преображенского приказа. Однако его исторические корни следует искать намного раньше: их можно отыскать еще в византийских традициях и в татарских методах правления. Его первым шефом стал князь Ромодановский, и это заведение немедленно приобрело зловещую репутацию. Начиная с того времени шпионаж, тайное доносительство, пытка и тайная казнь стали обычными и постоянными инструментами русской политики. С самого начала Преображенский приказ стал применять истинные принципы государственной инквизиции, а именно: секретность, произвол и жестокость. В годы правления Петра II, Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны заведение несколько потеряло свою прирожденную мощь, но императрица Екатерина II, «друг философов», не стала тратить лишнего времени на восстановление его тайной власти и его безжалостного характера. Александр II поддерживал этот высокий уровень.

Потребовался деспотический гений Николая I, для того чтобы выяснить, что государева служба, которая уже добилась немалых успехов, все же несовершенна и недостаточна. Сразу же после заговора декабристов он полностью реорганизовал Охрану, которая с тех пор стала известна, как Третье отделение Собственной Его Императорского Величества Канцелярии. Во всех этих реформах можно было проследить влияние прусских методов и тенденцию имитировать прусскую бюрократию и прусский милитаризм. Руководство Третьим отделением было поручено генералу немецкого происхождения, графу Александру Бенкендорфу. (Брат знаменитой принцессы Ливен, подруги Гюзо.)

Ни один самодержец никогда не имел в своих руках более мощного орудия инквизиции и принуждения. После нескольких лет подобного режима Россия по существу стала полицейским государством.

После растерянности, последовавшей в результате Крымской войны, Александр II почувствовал необходимость усовершенствования административного законодательства империи хотя бы до определенного уровня. Судебная система, которая никакой справедливости не гарантировала, была преобразована по подобию западных идей. Но Третье отделение по-прежнему сохранило свои чрезвычайные полномочия. Для того чтобы понять его место в государственной структуре и его репутацию в обществе, достаточно вспомнить, что последовательно тремя его шефами были граф Орлов, князь Долгоруков и граф Шувалов.

Убийство Александра II в 1881 году и распространение движения нигилистов предоставило противникам либеральных реформ шанс, который случается раз в жизни. В течение всей своей жизни «самый набожный» Александр III сознательно посвятил себя делу уничтожения зловредных бактерий «модернизма» и возвращения России в лоно теократических идеалов московских царей. Во главе этой реакционной деятельности, конечно, стояла полиция. Но с августа 1880 года она перестала быть придатком личной канцелярии императора: она перешла под начало Министерства внутренних дел, где была в составе специального департамента вместе с жандармским корпусом.

Под руководством генерала Черевина, личного друга Александра III, полиция стала такой же могущественной, как и во времена Николая I. Окутанная тайной, раскинувшая свои щупальца по всей империи и даже за границей, не подчиняясь юрисдикции судов, распоряжаясь огромными суммами и свободная от присмотра, полиция часто навязывала свои решения министрам и даже самому императору.

Суеверное почитание Николаем II памяти и мнений своего отца обязывало его ничего не менять в характере службы организации, воодушевленной подобной лояльностью и столь ревностно относившейся к проблеме безопасности царской династии. Указы Николая II от 23 мая 1896 года и от 13 декабря 1897 года подтвердили и повысили полномочия полиции.

Эти полномочия были хорошо проиллюстрированы во время революционных беспорядков 1905 года, когда Охрана подстрекала к забастовкам, к убийствам по политическим мотивам и к погромам на всей территории России, когда она мобилизовала черносотенцев генерала Богдановича, когда она старалась разжечь фанатизм отсталых масс в пользу православного царизма. Дебаты в Думе в июне 1906 года, откровения князя Урусова[10]10
  См.: Князь Сергей Урусов, «Записки губернатора» (М., «Захаров», 2016). – Прим. ред.


[Закрыть], расследования, проведенные соответственно против бывшего шефа полиции Лопухина, признания или недомолвки полицейских офицеров, Герасимова и Рачковского, пролили свет на чудовищную роль, которую играли агенты-провокаторы, такие как Азеф, Гапон, Гартинг, Чигуельский и Михайлов, в заговорах анархистов последних нескольких лет. Существовало даже мнение, что они могли приложить руку к убийству Плеве, министра внутренних дел, и великого князя Сергея.

Что сейчас замышляет Охрана? Какую новую сеть заговорщиков она плетет? Мне говорят, что ее нынешний шеф, генерала Глобачев, не совсем безрассуден. Но во времена кризиса дух заведения всегда превалирует над личностью ее шефа.

И потом, могу ли я забыть, что Департамент полиции Министерства внутренних дел находится в руках Белецкого, человека без зазрения совести, столь же предприимчивого, как и коварного, покорного слуги Распутина и всей его клики?

(Охрана щедро субсидируется секретными средствами. Ее ежегодный бюджет равен 3 500 000 рублям. Она получает дополнительно 400 000 рублей на руководство прессой. Более того, ее чрезвычайные расходы оплачиваются за счет специального кредитования в размере 10 000 000 рублей, которое открыто в Министерстве финансов для покрытия необходимых потребностей императорской администрации. Им можно воспользоваться только в случае непосредственного указания самого императора.)

Департамент полиции Министерства внутренних дел и его придаток, Охрана, руководят деятельностью всех полицейских сил на территории империи, административной, судебной и политической полицией. Но в дополнение к этим двум огромным общественным службам есть еще сложный механизм, преданный министру императорского двора, отвечающего за личную безопасность их величеств! Я не вижу ни в одном современном монархическом государстве, чтобы безопасность монархов требовала такой активной и ревностной бдительности и такого бастиона открытых и тайных мер предосторожности. Выполнение задачи по осуществлению личной безопасности монархов реализуется следующим образом.

Все военные и административные органы, призванные осуществлять личную безопасность монархов, находятся под командованием коменданта императорских дворцов. Этот пост весьма завидный, поскольку на лицо, занимающего его, возлагается огромная власть, предоставляющая, помимо всего прочего, возможность в любое время иметь доступ к царю. В настоящее время этот пост занимает генерал Владимир Николаевич Воейков, бывший командир полка гвардейских гусар, зять графа Фредерикса, министра императорского двора. Его предшественником был генерал Дедюлин, который сменил знаменитого генерала Трепова.

Прежде всего, генерал Воейков имеет под своим подчинением полк казацкого эскорта, состоящего из четырех эскадронов численностью в 650 человек. Полком командует генерал, граф Александр Граббе. В этот полк подбираются казаки со всей империи, обладающие наиболее крепким здоровьем и наиболее решительным характером. В их обязанности входит наблюдение, патрулирование и эскортирование вне дворца. Их можно видеть, когда они день и ночь галопируют с интервалом в пятьдесят метров на дороге, окружающей парк Царского Села.

Затем следует упомянутый Собственный полк его величества в составе четырех батальонов численностью в 5000 человек; командиром полка является генерал Ресин. Набранные с особой тщательностью из всех гвардейских корпусов и имеющие потрясающий вид в своих простых мундирах, эти отборные пехотинцы обеспечивают охрану дворцовых ворот. Из их числа выставляются часовые повсюду в парке. Этот полк также поставляет тридцать часовых, обеспечивающих охрану вестибюлей, коридоров, лестниц, кухонь, служебных помещений и подвалов императорской резиденции.

В дополнение к этим кавалерийским и пехотным контингентам генерал Воейков имеет в своем распоряжении специальное подразделение, железнодорожный полк его величества, численностью в 1000 человек, составляющих два батальона. Этот полк под командованием генерала Забеля обеспечивает эксплуатацию императорских поездов во время поездок монархов по стране и наблюдение за состоянием железнодорожных путей. Этот полк выполняет важнейшую задачу, поскольку идея «взорвать царский поезд» является одной из тех, что завладели умами русских анархистов. Совсем недавно одному из них удалось укрыться под вагоном с бомбой в кармане.

Обеспечение личной безопасности монарха, осуществляемое этими воинскими подразделениями, дополняется деятельностью двух административных органов, сотрудники которых экипированы соответствующими образом, – Полицией императорского двора и Личной полицией его императорского величества.

Полиция императорского двора, находящаяся под началом генерала жандармерии Герарди, насчитывает в своем составе 250 полицейских офицеров и в определенной степени дублирует работу охранников и часовых, выставленных у дворцовых ворот и у дворцовых зданий. Эта полиция следит за входами и выходами дворца, надзирает над слугами, торговцами, рабочими, садовниками, визитерами и т. д. Она наблюдает и берет на заметку всё, что происходит в среде окружения монархов. Она шпионит, подслушивает, допытывается обо всем и проникает во всё.

Выполняя поставленную перед ней задачу, она никогда не делает ни малейших исключений. В связи с этим я могу привести личное свидетельство. Каждый раз, когда меня принимал император в Царском Селе и Петергофе (и во всех этих случаях я облачался в полный мундир посла и ехал в дворцовой карете в сопровождении церемониймейстера), я должен был пройти обычную процедуру. Полицейский офицер, дежуривший у главных дворцовых ворот, просовывал голову внутрь кареты и получал от моего слуги форменный пропуск. Однажды я выразил Евреинову, главе протокольного отдела императорского двора, свое удивление по поводу подобного формализма и его строгости. Он ответил мне: «О! Господин посол, мы не можем обойтись без особых мер предосторожности… Не забывайте, что в конце царствования Александра II нигилисты взорвали столовый зал в Зимнем дворце, всего в нескольких метрах от спальной комнаты, в которой лежала умиравшая императрица Мария!.. В нынешнее время наши революционеры не менее дерзки и изобретательны на выдумки. Они уже пытались семь или восемь раз убить Николая II».

У Личной полиции его императорского величества еще более широкие функции. Этот орган является как бы филиалом могущественной Охраны, но он целиком и полностью подчиняется коменданту императорских дворцов. Его возглавляет генерал жандармерии Спиридович, имеющий под своими командованием 300 полицейских офицеров, которые все прошли стажировку в рядах судебной или политической полиции. Основная задача генерала Спиридовича заключается в том, чтобы обеспечивать личную безопасность монархов, когда они находятся вне своего дворца. Начиная с той минуты, когда царь или царица покидают дворец, генерал Спиридович отвечает за их жизнь. Это особенно тяжкий труд, поскольку Николай II, будучи убежденным фаталистом, благоговейно уверен, что он не умрет, «пока не пробьет час, назначенный Богом», и поэтому разрешает для своей личной безопасности проведение только хорошо замаскированных мер предосторожности и в особенности не терпит явного проявления активности полицейских офицеров, ответственных за его безопасность. Для того чтобы эффективно и хорошо выполнять свою работу, Личная полиция обязана досконально знать организацию, замыслы, действия, планируемые заговоры, всю дерзкую, беспрестанную и тайную деятельность подрывных элементов. В связи с этим генерал Спиридович обеспечивается всей информацией, получаемой Департаментом полиции и Охраной. Чрезвычайная важность его обязанностей также дает ему право посещать в любое время все без исключения административные департаменты и получать от них любую информацию, которую он посчитает для себя нужной. Таким образом, шеф Личной полиции способен обеспечить своего непосредственного начальника, коменданта императорских дворцов, грозным оружием для политического и общественного шпионажа.

Суббота, 9 января

Делькассе только что ответил на мою телеграмму от 1 января, в которой я докладывал о своей беседе с Сазоновым относительно возможности вынудить Венский кабинет заключить сепаратный мир. Он дает мне строгие указания не произносить ни одного слова, которое бы побудило русское правительство подумать, что мы не хотим вручить полностью Австро-Венгрию России.

Когда мой советник Дульсе прочитал телеграмму до конца, я сказал ему: «Вы могли бы с таким же успехом почитать новость о военном поражении: она бы не поразила меня больше, чем содержание этой телеграммы!»

Воскресенье, 10 января

Так ли в действительности религиозен русский народ, как это повсеместно утверждается? Это вопрос, которым я часто задавался в уме, и мои ответы на него были весьма неопределенными. Вчера я читал несколько показательных в этом отношении страниц Мережковского в его «Революции и религии», и передо мной вновь предстал этот вопрос.

Мережковский рассказывает, что около 1902 года группа русских, очень верующих и с очень мятущейся душой, организовала в Санкт-Петербурге ряд собраний, на которых под председательством епископа Сергея, ректора Теологической академии, священники сидели рядом с мирянами.

«Впервые, – пишет Мережковский, – русская церковь оказалась лицом к лицу с мирянами, с мирской культурой и обществом не для того, чтобы вынудить мнимое объединение, но чтобы попытаться достигнуть искреннего и свободного сближения. Впервые обсуждаемые вопросы ставились так остро и так мучительно – в поисках совести – со времени аскетического отделения христианства от остального мира… казалось, что раздвинулись стены комнаты и открылись безграничные горизонты. Это скромное собрание, казалось, стало преддверием Вселенского собора. Выступавшие с речами больше походили на тех, кто творил молитвы и провозглашал пророчества. Возникла такая атмосфера энтузиазма, что всё казалось возможным, даже чудо… Следует отдать должное главам русского духовенства. Они поспешили навстречу нам с открытым сердцем, со священным смирением, с желанием понять нас, помочь нам, спасти жертву ошибки… Но демаркационная линия между двумя лагерями оказалась более глубокой, чем мы думали вначале. Между нами и ими мы обнаружили глубокую пропасть, через которую, как оказалось, было невозможно перебросить мост… Мы принялись рыть туннели навстречу друг другу, но не смогли встретиться, так как мы их рыли на разных уровнях. Для того чтобы откликнулась церковь, потребовалось бы нечто большее, чем простая реформа: революция; нечто большее, чем новое толкование: новое откровение; не продолжение Второго Завета, но начало Третьего; не возвращение к Христу первого пришествия, но стремление к Христу второго пришествия. Результатом всего было безнадежное непонимание друг друга. Для нас религия была объектом преклонения; для этих священников она была рутинным занятием. Святые слова Священного Писания, в которых мы слышали голоса громовых раскатов, для них были всего лишь фразами катехизиса, выученными наизусть. Мы думали о лике Христа как о солнце, сияющем во всем своем великолепии: они же удовлетворились темным пятном на венчике старой иконы»[11]11
  Напоминаем, что здесь – как и везде в этой книге – дается не прямая цитата, а обратный перевод текста дневника французского посла: ведь это был один из основных источников знакомства европейцев с тогдашней Россией. – Прим. ред.


[Закрыть].

В этом и заключается великая религиозная драма русского сознания. Народ более искренен, во всяком случае, настроен более по-христиански, чем его церковь. В простой вере масс есть больше духовности, мистицизма и приверженности Евангелию, чем в православной теологии и обрядах. Официальная церковь ежедневно теряет свою власть над людскими сердцами, позволяя себе становиться орудием самодержавия, административных органов и полицейских сил.

Пятнадцать лет назад драматический и знаменитый разрыв Толстого с каноническим православием выявил всю серьезность духовного кризиса, которым поражена Россия. Когда Священный синод распространял по стране воззвание об отлучении Толстого от церкви, то в Ясную Поляну полились рекой самые разнообразные проявления симпатии и поддержки. Даже священники подняли голос против ужасного приговора; студенты духовных академий и семинарий забастовали, и возмущение было столь великим, что митрополит Санкт-Петербурга посчитал необходимым направить открытое письмо графине Толстой, в котором он характеризовал вердикт Синода как «акт любви и милосердия» по отношению к ее мужу-отступнику.

Русские люди – глубоко евангелические. Символ Веры практически суммирует их религию. Что более всего привлекает их в христианском богооткровении, так это тайна любви, которая, проистекая от Бога, спасла мир. Непременными положениями их Символа Веры являются слова галилейской проповеди: «Возлюби ближнего… Возлюби врага своего… Твори добро тому, кто ненавидит тебя… Молись за тех, кто злобно пользовался тобой… прошу не жертвы, но любви…»

Отсюда безграничная жалость мужика к бедному, к несчастному, к угнетенному, к робкому и ко всем, кого обделила судьба. Именно это придает произведениям Достоевского такое звучание народной правды; они словно воодушевлены словом Христа: «Придите ко мне те, кто угнетен!» Подаяние, благотворительность и гостеприимство занимают огромное место в жизни людей даже скромного положения в обществе. Я путешествовал по всему миру, но нигде не встречал более отзывчивого народа.