Текст книги "Дневник посла"

1917 год

Понедельник, 1 января Если судить лишь по созвездиям русского неба, год начинается при дурных предзнаменованиях. Я констатирую везде беспокойство и уныние; войной больше не интересуются, в победу больше не верят, с покорностью ждут самых ужасных событий.

Сегодня утром я обсуждал с Покровским проект ответа на американскую ноту о наших целях войны. Мы ищем формулу по вопросу о Польше; я указываю на то, что полное восстановление польского государства, а следовательно, отторжение Познани от Пруссии, имеет капитальное значение; мы должны громко заявить о своих намерениях. Покровский согласен в принципе, но осторожничает – из боязни дать союзникам право вмешаться в дела Польши. Я со смехом возражаю ему:

– Вы как будто заимствуете свои аргументы у графа Нессельроде или князя Горчакова.

Он, тоже смеясь, отвечает мне:

– Дайте мне еще несколько дней, чтобы я мог освободиться от этих архаических влияний.

Затем, снова сделавшись серьезным, он перечитывает вполголоса проект, который мы только что обсуждали, и серьезно добавляет:

– Всё это прекрасно. Но как мы далеки от этого! Посмотрите, настоящая действительность!..

Я утешаю его как могу, указывая на то, что наша окончательная, полная победа зависит исключительно от нашей выдержки и нашей энергии.

Глубоко вздохнув, он продолжает:

– Но посмотрите же, что здесь происходит!

По распоряжению императрицы адъютант императора, генерал Максимович, арестовал вчера великого князя Дмитрия, который оставлен под надзор полиции в своем дворце на Невском проспекте.

Вторник, 2 января

Тело Распутина найдено вчера во льдах Малой Невки у Крестовского острова, возле двора Белосельского.

Императрица до последнего момента надеялась, что Бог сохранит ей ее «утешителя и единственного друга».

Полиция не разрешает печатать никаких подробностей драмы. Впрочем, Охранка продолжает вести следствие в такой тайне, что еще сегодня утром председатель Совета министров Трепов отвечал на нетерпеливые вопросы великого князя Николая Михайловича:

– Клянусь вам, ваше высочество, что всё делается без меня и я ничего о следствии не знаю.

Народ, узнав третьего дня о смерти Распутина, торжествовал. Люди обнимались на улице, шли ставить свечи в Казанский собор.

Когда стало известно, что великий князь Дмитрий был в числе убийц, толпой бросились ставить свечи перед иконой святого Дмитрия.

Убийство Григория – единственный предмет разговора в бесконечных очередях женщин, в дождь и ветер ожидающих у дверей мясных и бакалейных лавок распределения мяса, чая, сахара и проч. Они друг дружке рассказывают, что Распутин был брошен в Неву живым, и одобряют это пословицей: «Собаке собачья смерть».

Они также шепотом пересказывали друг другу историю о том, что великая княжна Татьяна, вторая дочь императора, переодевшись в мундир поручика кавалергардского полка, присутствовала при драме, чтобы, наконец, лично отомстить Распутину, который в свое время пытался изнасиловать ее. И, стараясь передать в мир императорского двора мужицкую мстительную жестокость, они добавляли, что для того, чтобы утолить ее жажду мщения, на ее глазах умирающий Григорий был кастрирован.

Другая народная версия: «Распутин еще дышал, когда его бросили под лед в Неву. Это очень важно, потому что он, таким образом, никогда не будет святым…» В русском народе держится поверье, что утопленники не могут быть причислены к лику святых.

Среда, 3 января

Лишь только тело Распутина вытащили из Невы, оно было таинственно увезено в приют ветеранов Чесмы, расположенный в пяти километрах от Петрограда по дороге в Царское Село.

Осмотрев труп и констатировав следы ран, профессор Косоротов ввел в залу, где производилось вскрытие, сестру Акулину, молодую послушницу, с которой Распутин познакомился когда-то в Охтайском монастыре, где он изгнал из нее беса. По письменному повелению императрицы она с одним только больничным служителем приступила к последнему одеванию трупа. Кроме нее, никого к покойному не допустили: его жена, дочери, самые горячие его поклонницы тщетно умоляли разрешить им видеть его в последний раз.

Бывшая одержимая, благочестивая Акулина провела половину ночи за омовением тела, наполнила его раны благовониями, одела в новые одежды и положила в гроб. В заключение она положила ему на грудь крест, а в руки вложила письмо императрицы… Вот текст этого письма, как мне его сообщила г-жа Т., приятельница старца, очень дружившая с сестрой Акулиной:

«Мой дорогой мученик, дай мне твое благословение, чтоб оно постоянно было со мной на скорбном пути, который остается мне пройти здесь на земле. И помяни нас на небесах в твоих святых молитвах. Александра».

Утром на следующий день, то есть вчера, императрица и госпожа Вырубова пришли помолиться над прахом друга, который они засыпали цветами, иконами и причитаниями.

Сколько раз во время моих поездок в Царское Село проезжал я мимо Чесменского приюта (бывшей летней резиденции Екатерины II), который с дороги виден сквозь деревья. В это время года в своем зимнем уборе, на беспредельной туманной и холодной равнине – место зловещее и унылое. Это как раз подходящая декорация для вчерашней сцены. Императрица и ее зловещая подруга, в слезах перед распухшим трупом развратного мужика, которого они так безумно любили и которого Россия будет проклинать вечно, – много ли создал великий драматург история более патетических эпизодов?

Около полуночи гроб перенесли в Царское Село, под руководством госпожи Головиной и полковника Ломана, затем его поставили в часовне в императорском парке.

Четверг, 4 января

Сделал визит Коковцову у него дома на Моховой.

Никогда еще бывший председатель Совета министров, пессимизм которого столько раз оправдывался, не формулировал при мне таких мрачных предсказаний. Он предвидит в близком будущем либо дворцовый переворот, либо революцию.

– Я уже очень давно не видел его величество. Но у меня есть очень близкий друг, который часто видит императора и императрицу и который работал с императором последние дни. Впечатления, сообщенные мне этим другом, грустные. Императрица с виду спокойна, но молчалива и холодна. У императора глухой голос, впалые щеки, недобрый взгляд; он с горечью говорит о членах Государственного совета, которые, твердя о своей верности самодержавию, позволили себе обратиться к нему с заявлением; он решил поэтому сменить председателя и товарища председателя этого высокого собрания, полномочия коих истекают 1 января, но которые обычно остаются на своих постах… Раздражение императора против Государственного совета усердно раздувается императрицей, которую уверили, что некоторые крайне правые члены Государственного совета говорили о расторжении ее брака с царем и о заключении ее в монастырь. Теперь я вам по секрету скажу: был у меня сегодня утром Трепов и заявил, что он больше не хочет нести ответственность за власть и что он просил императора освободить его от обязанностей председателя Совета министров. Вы понимаете, что у меня есть основание беспокоиться.

– В конечном счете, – сказал я, – настоящий конфликт принимает все больше характер конфликта между самодержцем и естественными присяжными защитниками самодержавия. Неужели вы полагаете, что, если император не уступит, мы снова будем свидетелями трагедии Павла I?

– Боюсь, что так.

– А левые партии, как они будут на это реагировать?

– Левые партии (я имею в виду думские фракции) останутся, вероятно, в стороне; они знают, что дальнейшие события могут принять лишь благоприятный для них оборот, и они будут ждать. А что касается народных масс, это другой вопрос.

– Неужели вы предвидите их выступление?

– Не думаю, чтобы было довольно проявлений текущей политики или даже дворцового переворота для того, чтобы поднять народ. Но восстание вспыхнет немедленно в случае военного поражения или голодного кризиса.

Я сообщаю Коковцову, что намерен просить у императора аудиенции:

– Официально я буду иметь возможность говорить только о делах дипломатических. Но если я увижу, что он доверительно настроен, то попытаюсь перевести разговор на почву внутренней политики.

– Ради Бога, скажите ему всё, без колебаний.

– Я буду говорить по существу, если он согласится меня выслушать. Если он станет уклоняться, я ограничусь тем, что дам ему понять, как меня беспокоит всё, что происходит и о чем я не имею права ему сказать.

– Может быть, вы правы. В том настроении, в каком находится император, к нему надо подходить осторожно, но я знаю, что он расположен к вам, и поэтому меня не удивило бы, если бы он говорил с вами с известной откровенностью.

С тех пор как великий князь Дмитрий находится под арестом в своем дворце на Невском проспекте, его друзья боятся за его личную безопасность. На основании сведений, источник которых мне неизвестен, они боятся, что министр внутренних дел Протопопов решил убить его с помощью караулящих его полицейских. Махинация, подготовленная Охранкой, состоит будто бы в том, что будет симулирована попытка к побегу; полицейский сделает вид, будто подвергся угрозам со стороны великого князя и вынужден был употребить оружие для самозащиты.

На всякий случай председатель Совета министров послал генералу Хабалову приказ поставить во дворце великого князя караул из солдат пехоты. Впредь на каждого полицейского будет приходиться, таким образом, по часовому, который будет за ним наблюдать.

Пятница, 5 января

Чтобы сбить со следа и пустить на ложный путь всеобщее любопытство, Охранка распускает слух, что гроб Распутина был перевезен не то в село Покровское возле Тобольска, не то в какой-то монастырь на Урале.

В действительности погребение происходило очень секретно прошлой ночью в Царском Селе.

Гроб был погребен на участке земли, который госпожа Вырубова и два московских купца недавно купили на краю императорского парка, около Александровки, чтобы построить на нем часовню и богадельню. Около месяца назад сюда приезжал высокопреосвященный Питирим, чтобы благословить этот участок земли.

Присутствовали только император, императрица, четыре молодые великие княгини, Протопопов, госпожа Вырубова, полковники Ломан и Мальцев, наконец, совершавший отпевание придворный протоиерей отец Васильев.

Императрица потребовала себе окровавленную рубашку «мученика Григория» и благоговейно хранит ее как реликвию, как палладиум, от которого зависит участь династии.

В тот же день вечером крупный промышленник Богданов давал у себя обед, на котором присутствовали члены императорской фамилии, князь Гавриил Константинович, несколько офицеров, в том числе граф Капнист, адъютант военного министра, член Государственного совета Озеров и несколько представителей крупного финансового капитала, в том числе Путилов.

За обедом, который был очень оживлен, только и было разговоров, что о внутреннем положении. Под влиянием шампанского его изображали в самых мрачных красках с любезным русскому воображению чрезмерным пессимизмом.

Обращаясь к князю Гавриилу, Озеров и Путилов говорили, что, по их мнению, единственное средство спасти царствующую династию и монархический режим – это собрать всех членов императорской фамилии, лидеров партий Государственного совета и Думы, а также представителей дворянства и армии и торжественно объявить императора ослабевшим, не справляющимся со своей задачей, неспособным дольше царствовать и возвестить воцарение наследника под регентством одного из великих князей.

Нисколько не протестуя, князь Гавриил ограничился тем, что сформулировал несколько возражений практического характера; тем не менее он обещал передать своим дядюшкам и двоюродным братьям то, что ему сказали.

Вечер закончился тостом «за царя, умного, сознающего свой долг и достойного своего народа».

Император отказался принять отставку Трепова без единого слова объяснения.

Вечером я узнал, что в семье Романовых великие тревоги и волнение.

Несколько великих князей, в числе которых мне называют трех сыновей великой княгини Марии Павловны: Кирилла, Бориса и Андрея, говорят не более и не менее, как о том, чтобы спасти царизм путем дворцового переворота. С помощью четырех гвардейских полков, преданность которых уже поколеблена, они двинутся ночью на Царское Село; захватят царя и царицу; императору докажут необходимость отречься от престола; императрицу заточат в монастырь; затем объявят царем наследника Алексея под регентством великого князя Николая Николаевича.

Инициаторы этого плана полагают, что великого князя Дмитрия его участие в убийстве Распутина делает самым подходящим исполнителем, способным увлечь войска. Его двоюродные братья, Кирилл и Андрей Владимировичи, пришли к нему в его дворец на Невском проспекте и изо всех сил убеждали его «довести до конца дело народного спасения». После долгой борьбы со своей совестью Дмитрий Павлович в конце концов отказался «поднять руку на императора»; его последним словом было: «Я не нарушу своей присяги в верности».

Гвардейские части, в которых организаторы успели завязать сношения: Павловский полк, расквартированный в казармах на Марсовом поле, Преображенский полк, в казармах у Зимнего дворца, Измайловский полк, в казармах у Обводного канала, гвардейские казаки, в казармах за Александро-Невской лаврой, и, наконец, один эскадрон Императорского Гусарского полка, входящего в состав гарнизона Царского Села.

Всё происходившее в казармах почти тотчас стало известно Охранке, и Белецкому поручено было начать расследование в связи со следствием, которое он производит по делу Распутина; главным его сотрудником в его розысках является жандармский полковник Невдаков, начальник Собственной его величества Охраны, недавно заменивший генерала Спиридовича.

Суббота, 6 января

Об убийстве Распутина продолжают циркулировать самые противоречивые, самые фантастические версии. Тайна тем глубже, что с первой же минуты императрица поручила вести следствие лично знаменитому Белецкому, бывшему директору Департамента полиции, теперь сенатору; он тотчас принялся за дело с начальником Охранки жандармским генералом Глобачевым и его расторопным помощником полковником Кирпичниковым. Требуя, чтобы все полномочия для ведения следствия были сосредоточены в руках Белецкого, императрица усиленно повторяла: «Я только ему доверяю, я поверю лишь тому, что мне скажет он, один он…»

Из двух различных источников, из коих один очень интимный, я получил сведения, дающие мне возможность восстановить главные фазы убийства. Меня уверяют, что эти подробности совпадают с фактами, установленными в настоящее время полицейским следствием.

Драма произошла в ночь с 29 на 30 декабря во дворце князя Юсупова на Мойке, дом № 94.

До того у Феликса Юсупова были с Распутиным лишь весьма неопределенные отношения. Чтоб заманить его к себе в дом, князь прибег к довольно неэлегантному стратегическому приему. Двадцать восьмого декабря он отправился к старцу и сказал ему:

– Моя жена, прибывшая из Крыма, безумно хочет с тобой познакомиться. И она хотела бы видеть тебя совершенно интимно, чтобы спокойно поговорить с тобой. Не хочешь ли ты завтра прийти ко мне домой выпить чашку чаю? Приходи попозже, этак в половине двенадцатого, потому что у нас будет обедать моя теща, но к этому времени она уже, наверное, уйдет.

Надежда завязать знакомство с очень красивой княгиней Ириной, дочерью великого князя Александра Михайловича и племянницей императора, тотчас соблазнила Распутина, и он обещал прийти. Княгиня Ирина, впрочем, вопреки утверждению Юсупова, находилась еще в Крыму.

На следующий день, 29 декабря, около 11 часов вечера все заговорщики собрались во дворце Юсупова в одном из салонов верхнего этажа, где был сервирован ужин. Князя Феликса окружали великий князь Дмитрий, депутат Государственной думы Пуришкевич, капитан Сухотин и польский врач, доктор Станислав Лазоверт, прикомандированный к одной из крупных военно-санитарных организаций. Что бы ни рассказывали, никакой оргии в этот вечер во дворце Юсупова не было; в обществе не было ни одной женщины: ни княгини Р., ни г-жи Д., ни графини П., ни танцовщицы Коралли.

В четверть двенадцатого князь Феликс отправляется в автомобиле к Распутину, который живет на Гороховой, № 68, приблизительно в двух километрах от Мойки.

Юсупов ощупью поднимается по лестнице, ведущей в квартиру Распутина, так как свет в доме был уже погашен, а ночь была очень темная. В этом мраке он плохо ориентируется. В тот момент, когда он звонит, он боится, что ошибся дверью, может быть, этажом. Тогда он мысленно произносит: «Если я ошибусь, значит, судьба против меня – и Распутин должен жить».

Он звонит, сам Распутин открывает ему дверь; за ним следует его верная служанка Дуня.

– Я за тобой, отец, как было условлено. Моя машина ждет внизу.

И в порыве сердечности по русскому обычаю звонко целует старца в губы.

Тот, охваченный инстинктивным недоверием, насмешливо восклицает:

– Ну и целуешь же ты меня, малый… Надеюсь, это не иудино лобзанье… Ну, пойдем. Ступай вперед… Прощай, Дуня!

Через десять минут, то есть около полуночи, они вышли из автомобиля у дворца на Мойке.

Юсупов вводит своего гостя в небольшой апартамент нижнего этажа, выходящий в сад. Великий князь Дмитрий, Пуришкевич, капитан Сухотин и доктор Лазоверт ожидают в верхнем этаже, откуда доносятся время от времени звуки граммофона.

Юсупов говорит Распутину:

– Моя теща и несколько наших знакомых молодых людей еще наверху, но все они собираются уходить. Моя жена сойдет к нам тотчас после их ухода… Сядем.

Они усаживаются в широкие кресла и беседуют об оккультизме, некромантии.

Старец никогда не нуждается в стимуле, чтобы разглагольствовать без конца о подобных вещах. К тому же он в этот вечер в ударе; глаза его блестят, и он кажется очень довольным самим собой. Чтоб предстать пред молодой княгиней Ириной во всеоружии всех своих средств обольщения, он надел свой лучший костюм, костюм знаменательный: на нем широкие черные бархатные шаровары, запущенные в высокие сапоги, белая шелковая рубаха, украшенная голубой вышивкой, наконец, пояс из черного сатина, расшитый золотом, подарок царицы.

Между креслами, в которых развалились Юсупов и его гость, заранее поставлен был круглый стол, на котором размещены на двух тарелках пирожные с кремом, бутылка марсалы и поднос с шестью стаканами.

Пирожные, поставленные возле Распутина, были отравлены цианистым калием, доставленным врачом Обуховской больницы, знакомым князя Феликса.

Каждый из трех стаканов, стоящих возле этих пирожных, содержит по три центиграмма[23]23
  30 миллиграмм. – Прим. ред.


[Закрыть] цианистого калия, растворенного в нескольких каплях воды; как ни слабой кажется эта доза, она, однако, огромна, потому что уже доза в четыре центиграмма смертельна.

Едва началась беседа, Юсупов небрежно наполняет по стакану из каждой серии и берет пирожное с ближайшей к нему тарелки.

– Ты не пьешь, отец Григорий? – спрашивает он старца.

– Нет, мне пить не хочется.

Они продолжают довольно оживленно беседовать о чудесах спиритизма, колдовства и ворожбы.

Юсупов еще раз предлагает Распутину выпить вина, съесть пирожное. Новый отказ.

Но когда часы пробили час утра, Гришка внезапно приходит в раздражение и грубо кричит:

– Да что же это? Жена твоя не идет… Я, знаешь, ждать не привык. Никто не позволяет себе заставлять меня ждать, никто… даже императрица.

Зная, как вспыльчив Распутин, князь Феликс примирительно лепечет:

– Если Ирины не будет здесь через несколько минут, я пойду за ней.

– И хорошо сделаешь, потому что мне становится здесь скучно.

С непринужденным видом, но сдавленным горлом Юсупов пытается возобновить беседу. Старец неожиданно выпивает свой стакан. И, щелкнув языком, говорит:

– Марсала у тебя знатная. Я бы еще выпил.

Машинально Юсупов наполняет не тот стакан, который протягивает ему Гришка, а два других, содержащих цианистый калий.

Распутин хватает стакан и выпивает его единым духом. Юсупов ждет, что жертва свалится в обмороке.

Но яд всё не оказывает действия.

Третий стакан. Всё никакого эффекта.

Обнаруживавший до этого момента замечательное хладнокровие и непринужденность убийца начинает волноваться. Под предлогом, будто он идет за Ириной, он выходит из салона и поднимается на верхний этаж, чтобы посоветоваться со своими сообщниками.

Совещание непродолжительно. Пуришкевич энергично высказывается за ускорение развязки.

– Иначе, – заявляет он, – негодяй уйдет от нас. И так как он по крайней мере наполовину отравлен, мы подвергнемся всем последствиям обвинения в убийстве, не получив от него никакой выгоды.

– Но у меня нет револьвера, – возражает Юсупов.

– Вот мой револьвер, – отвечает великий князь Дмитрий.

Юсупов, держа за спиной в левой руке револьвер, возвращается вниз.

– Моя жена в отчаянии, что заставляет тебя ждать, – говорит он, – ее гости только что ушли, она сейчас будет здесь.

Но Распутин едва слушает его, отдуваясь и рыгая, он мечется взад и вперед. Цианистый калий подействовал.

Юсупов не решается, однако, воспользоваться своим револьвером. А если он промахнется?.. Хрупкий и изнеженный, он боится открыто напасть на коренастого мужика, который мог бы раздавить его одним ударом кулака.

Однако нельзя терять больше ни минуты. С секунды на секунду Распутин может заметить, что попал в ловушку, схватить своего противника за горло и спастись, переступив через его труп. Совершенно овладев собой, Юсупов говорит:

– Так как ты на ногах, пройдем в соседнюю комнату. Я хочу показать тебе очень красивое итальянское распятие эпохи Ренессанса, которое я давно купил.

– Да, покажи его мне, никогда не лишне посмотреть изображение нашего распятого Спасителя.

Они заходят в соседнюю комнату.

– Вот посмотри, вот здесь, на этом столе, – сказал Юсупов, – не правда ли, красиво?

И в то время как Распутин склоняется над святым изображением, Юсупов становится слева и почти в упор два раза стреляет ему в бок.

Распутин издает:

– Ах!

И всей своей массой падает на пол.

Юсупов наклоняется над телом, щупает пульс, осматривает глаза, подняв веко, и не констатирует никаких признаков жизни. На выстрел быстро сходят оставшиеся наверху сообщники.

Великий князь Дмитрий заявляет:

– Теперь надо поскорее бросить его в воду… Я пойду за своим автомобилем.

Его спутники снова поднимаются на верхний этаж, чтобы сговориться, как увезти труп.

Минут через десять Юсупов заходит в салон нижнего этажа посмотреть на свою жертву – и отступает в ужасе.

Распутин, опираясь на руки, наполовину поднялся. В последнем усилии он выпрямляется, опускает свою тяжелую руку на плечо Юсупова и срывает с него эполет, выдохнув замирающим голосом:

– Негодяй!.. Завтра ты будешь повешен! Потому что я всё расскажу императрице!

Юсупов с трудом вырывается, выбегает из салона, возвращается на верхний этаж. И бледный, залитый кровью, кричит прерывающимся голосом своим сообщникам:

– Он еще жив… Он со мной говорил…

Затем он в обмороке падает на диван. Пуришкевич хватает его своими сильными руками, встряхивает, поднимает, берет у него револьвер, и заговорщики сходят в апартамент нижнего этажа.

Распутина нет уже больше в салоне. У него хватило энергии открыть дверь в сад, и он ползет по снегу.

Пуришкевич выпускает одну пулю ему в затылок и другую в спину, а в это время Юсупов, взбешенный, рыча, бежит за бронзовым канделябром и наносит им жертве несколько страшных ударов по черепу.

Четверть третьего утра.

В этот момент к садовой калитке подъезжает автомобиль великого князя Дмитрия. С помощью надежного слуги заговорщики одевают Распутина в шубу, надевают ему даже галоши, чтобы во дворце не осталось никаких вещественных доказательств, и кладут тело в автомобиль, в который торопливо садятся великий князь Дмитрий, доктор Лазоверт и капитан Сухотин. Затем автомобиль под управлением Лазоверта полным ходом несется к Крестовскому.

Накануне капитан Сухотин обследовал берега. По его указанию автомобиль останавливается у небольшого моста, ниже которого скоростью течения нагромождены были льдины, разделенные полыньями. Там не без труда трое сообщников подносят тяжеловесную жертву к краю проруби и сталкивают труп в воду. Но физическая трудность операции, густой ночной мрак, пронзительное завывание ветра, страх быть захваченными врасплох, нетерпенье покончить со всем до крайности напрягают их нервы, и они не замечают, как, сталкивая труп за ноги, они уронили одну галошу, которая осталась на льду; три дня спустя находка этой галоши открыла полиции место погружения трупа в воду.

В то время как на Крестовском острове совершалась эта погребальная работа, произошел инцидент во дворце на Мойке, где князь Феликс и Пуришкевич, оставшиеся там одни, заняты были поспешным уничтожением следов убийства.

Когда Распутин покинул свою квартиру на Гороховой, агент Охранки Тихомиров, которому обычно поручалась охрана старца, тотчас перенес свое дежурство к дворцу Юсупова. Начало драмы, конечно, ускользнуло от его внимания.

Но если он не мог слышать первых револьверных выстрелов, ранивших Распутина, он явственно слышал выстрелы в саду. Встревоженный, он поспешил предупредить полицейского пристава соседнего участка. Вернувшись, он видел, как из ворот дворца Юсупова выехал автомобиль и с бешеной скоростью помчался к Синему мосту.

Пристав хочет войти во дворец, но дворецкий князя, принимая его на пороге, говорит ему:

– То, что произошло, вас не касается. Его императорское высочество великий князь Дмитрий доложит завтра кому следует. Уходите.

Энергичный пристав проникает в дом. В вестибюле он натыкается на Пуришкевича, который заявляет ему:

– Мы только что убили человека, позорившего Россию.

– Где труп?

– Этого вы не узнаете. Мы поклялись сохранить абсолютную тайну обо всем, что произошло.

Пристав поспешно возвращается в участок на Морской и телефонирует полицмейстеру 2-й части полковнику Григорьеву. Не прошло получаса, как градоначальник генерал Балк, командующий Отдельным корпусом жандармов генерал граф Татищев, начальник Охранки генерал Глобачев, наконец, директор Департамента полиции Васильев прибыли в Юсуповский дворец.

Воскресенье, 7 января

Покровский объявил вчера, что император примет меня сегодня в шесть часов, и добавил:

– Умоляю вас говорить с ним откровенно, без недомолвок… Вы можете оказать нам большую услугу.

– Если император сколько-нибудь расположен будет выслушать меня, я скажу ему всё, что накипело у меня на сердце. Но в том настроении, в котором он, как мне известно, находится, моя задача будет нелегка.

– Да вдохновит вас Бог!

– Надо еще, чтобы Богу представили случай вдохновить меня.

Незадолго до шести часов церемониймейстер Теплов, сопровождавший меня от Петрограда в императорском поезде, вводит меня в царскосельский дворец. Гофмаршал князь Долгоруков и дежурный адъютант принимают меня на пороге первого салона.

Придя в библиотеку, за которой находится кабинет императора и где дежурный эфиоп застыл на часах, мы разговариваем минут десять. Мы говорим о войне и о том, что она еще долго будет продолжаться; мы выражаем уверенность в конечной победе; мы признаем необходимость заявить себя, более чем когда-либо, решившимися уничтожить германское могущество и проч. Но твердые заявления моих собеседников опровергаются мрачным и беспокойным выражением их лиц, немым советом, который я читаю в их глазах: «Ради Бога, говорите откровенно с его величеством».

Эфиоп открывает дверь.

Лишь только я вошел, меня поражает утомленный вид императора, напряженное и озабоченное выражение его лица.

– Я просил, ваше величество, принять меня, – говорю я, – потому что я всегда находил у вас много утешения, а я очень нуждаюсь в этом сегодня.

Голосом без тембра, голосом, какого я не знал у него, он отвечает мне:

– Я по-прежнему полон упорной решимости продолжать войну до победы, до решительной и полной победы. Вы читали мой последний приказ армии?

– Да, конечно, и я был восхищен уверенностью и непоколебимой энергией, которыми дышит этот документ. Но какая пропасть между этим блестящим заявлением вашей самодержавной воли и реальными фактами.

Император недоверчиво смотрит на меня. Я продолжаю:

– В этом приказе вы заявляете о вашей непреклонной решимости завоевать Константинополь. Но как доберутся до него ваши войска? Не пугает ли вас то, что происходит в Румынии?.. Если отступление румынских войск не будет немедленно остановлено, они скоро должны будут очистить всю Молдавию и отступить за Прут и даже за Днестр. И не боитесь ли вы, что в этом случае Германия образует в Бухаресте временное правительство, возведет на трон другого Гогенцоллерна и заключит мир с восстановленной таким образом Румынией?

– Это, действительно, перспектива очень тревожная. И я делаю всё возможное, чтобы увеличить армию генерала Сахарова, но затруднения переброски и снабжения огромны. Тем не менее я надеюсь, что дней через десять мы в состоянии будем возобновить наступление в Молдавии.

– Ах… дней через десять! А то пехотные и кавалерийские дивизии, которые требовал генерал Сахаров, уже на фронте?

Он отвечает мне уклончиво:

– Не могу вам сказать, я не помню. Но у него уже много войск, много… И я пошлю еще много других, много…

– В скором времени?

– Да, надеюсь.

Разговор тянется вяло. Мне не удается больше перехватить ни взгляда императора, ни его внимания. Мне кажется, мы за тысячу лье друг от друга.

Тогда я пускаю в ход великий аргумент, который всегда оказывался такой силой и открывал передо мной двери его мысли: я взываю к памяти его отца Александра III, перед портретом которого мы ведем беседу.

– Государь! Вы мне часто говорили, что в тяжелые моменты вы апеллировали к вашему любезному отцу и что просьба ваша никогда не оставалась тщетной. Пусть же теперь вдохновит вас его благородная душа. Обстоятельства так серьезны.

– Да, воспоминание об отце для меня большая помощь.

И на этой неопределенной фразе он снова прекращает разговор.

Я продолжаю, сделав жест уныния:

– Государь, я вижу, что выйду из этого кабинета гораздо более встревоженным, чем вошел сюда. Впервые я не чувствую себя в контакте с вашим величеством.

Он дружески протестует:

– Но вы пользуетесь моим полным доверием. Нас связывают такие воспоминания. И я знаю, что могу рассчитывать на вашу дружбу.

– Именно в силу этой дружбы вы и видите меня полным печали и тоски, ибо я сообщил вам лишь меньшую часть моих опасений. Есть сюжет, о котором посол Франции не имеет права говорить с вами; вы догадываетесь какой. Но я был бы недостоин доверия, которое вы всегда мне оказывали, если бы я скрыл от вас, что все симптомы, поражающие меня вот уже несколько недель, растерянность, которую я наблюдаю в лучших умах, беспокойство, которое я констатирую у самых верных ваших подданных, внушают мне страх за будущее России.