Текст книги "Дневник посла"

Когда я слышу подобного рода аргументы, то сразу же отвечаю, что наши противники жизненно заинтересованы в скорейшем окончании войны, поскольку по всем подсчетам их материальные ресурсы лимитированы, в то время как наши ресурсы практически неистощимы. Во всяком случае, немецкий генеральный штаб слепо следует своим принципам осуществлять с упорством, достойным лучшего применения, наступательную стратегию и прилагать все усилия для достижения, любой ценой и без отдыха и передышки, сенсационных и решающих результатов. Действовать в этом направлении немцев заставляет забота о своем престиже в неменьшей степени, чем их военные доктрины. И даже если бы это было не так, то разве не элементарный здравый смысл – не позволить, чтобы битва, в которую вовлечены такие могущественные силы и которая с каждым днем становится все более масштабной, могла закончиться дипломатическим компромиссом? Эта война не является лишь делом двух групп держав, ввязавшихся в конфликт; она значит даже больше, чем антагонизм между расами. Это битва между двумя политическими догмами, между двумя тенденциями развития человеческого духа, между двумя концепциями человеческой жизни. Это схватка не на жизнь, а на смерть.

Я обсуждал эти проблемы с Путиловым, знаменитым заводчиком и финансистом. Он возразил мне:

– Но в таком случае война может еще продолжаться годами.

– Очень боюсь, что именно так.

– Вы верите в нашу победу?

– Абсолютно.

После долгой паузы, посвященной раздумью, во время которой в его серо-стальных глазах мерцал странный блеск, он мрачным тоном продолжал:

– Господин посол, ваши доводы сводятся к тому, что время работает на нас… Хорошо! Но я не уверен, что это касается России. Я знаю своих соотечественников: они быстро устают, им начинает надоедать эта война, они более не поддерживают ее.

– Разве вы не надеетесь на повторение чуда 1812 года?

– Но кампания 1812 года была очень короткой. Не более шести месяцев!.. Если мне не изменяет память, французы переправились через Неман 25 июня. Двадцать пятого ноября они, возвращаясь обратно, вновь переправились через Березину, а через несколько недель все они покинули Россию. Потом нам оставалось только пожинать плоды своей победы. Легко быть настойчивым, когда тебе сопутствует военный успех. Если бы наши войска сражались на берегах Эльбы или даже на берегах Одера – вместо того чтобы обороняться, и притом с трудом, на берегах Двины и Стрыя, то я бы легко допустил, что война может продлиться еще годы!

Воскресенье, 28 ноября

Когда Болгария объявила войну Сербии, Савинский, русский посланник в Софии, был прикован к постели в результате сильнейшего приступа аппендицита; он только недавно покинул болгарскую столицу.

Он вчера приехал в Петроград и сегодня днем нанес мне визит. Я давно был знаком с ним: это человек с острым умом, легко приспосабливающийся к обстановке и умеющий вызвать к себе расположение, то есть обладающий всеми необходимыми качествами, чтобы понравиться царю Фердинанду. В этом Савинский преуспел, во всяком случае, в личном плане.

Он поведал мне о разразившемся в последнем сентябре кризисе и о своем отчаянии, в то время как он был прикован к постели болью и высокой температурой в такое жизненно важное время. Когда разрыв между Болгарией и Сербией стал окончательным, в русскую миссию неожиданно пожаловал сам царь Фердинанд, даже не предупредив заранее о своем визите, так что Савинский не мог избежать встречи с ним. С суровым и торжественным видом, с поджатыми губами, с острым взглядом глаз под полуприкрытыми веками, царь старался контролировать свои чувства, которые далеко не были наигранными. Он начал с того, что стал сетовать на печальные обязанности своего царственного положения, сопровождая слова глубокими вздохами. Как обычно, он обратил бесчестие своего поведения в собственное восхваление. Вновь он пожертвовал собой ради благополучия своего народа! Никто никогда бы не узнал, как много ему стоило – покориться ради государственных интересов!..

Затем – словно он уже был готов предать своих новых союзников – он заговорил о недоверии, которое испытывает к Австрии и Германии. В течение тридцати лет Гогенцоллерны и Габсбурги были объектами его ненависти: он никогда не простит их. Но что из этого? Его совесть главы государства вынуждает его встать на сторону тевтонских держав… Позднее ему воздадут должное!..

После продолжительной паузы царь Фердинанд, по словам посла, сделал загадочное выражение лица и завершил свою речь такими словами: «Когда я покину политическую сцену, то пропасть, образовавшаяся между моим народом и русским народом, будет ликвидирована по мановению волшебной палочки».

После чего он поднялся с кресла во весь рост, пожал руку Савинскому и удалился медленным и торжественным шагом.

Понедельник, 29 ноября

Я никогда не мог поверить тому, что две великие страны могут так мало знать друг о друге и думать так мало друг о друге, как Россия и Соединенные Штаты. Как человеческие типы, русский и американец являются по отношению друг к другу полными антиподами.

Во всем – в политике, в религии, в этике, в интеллектуальной культуре, в формах проявления воображения и чувственности, по темпераменту, по взглядам на жизнь – они находятся на разных полюсах и противостоят друг другу. Волевые качества русского человека отмечены пассивностью и неустойчивостью, ему чужда духовная дисциплина, он счастлив только тогда, когда пребывает в мечтательном состоянии. Американца отличает позитивный и практичный склад ума, чувство долга и страстное отношение к работе. Русскому обществу Соединенные Штаты представляются эгоистичной, прозаичной и варварской нацией, лишенной традиций и достоинства, естественным пристанищем для евреев и нигилистов.

В глазах американца образ России сводится к беззакониям царизма, жестокостям антисемитизма и к невежеству и пьянству мужиков. В отличие от того, что происходит в Англии, Франции и Германии, русские крайне редко женятся на американках: я могу припомнить только три случая в тех кругах, в которых я вращаюсь, – это князь Сергей Белосельский, князь Кантакузин-Сперанский и граф Ностич.

В результате всего этого Америка едва ли входит в расчеты царского правительства или привлекает, хоть на мгновение, внимание русских государственных деятелей. То, что Соединенные Штаты могут в один прекрасный день быть призваны играть выдающуюся и, возможно, решающую роль, когда наступит время мира и истощенная Европа более не сможет бороться, никогда не приходит им в голову, и даже сам Сазонов неохотно относится к возможности обсуждения такой перспективы.

Во всяком случае, если я склонен верить тому, что говорит мне княгиня Кантакузина-Сперанская, дочь генерала Гранта (она только вчера получила письма из Нью-Йорка), американская демократия все еще, по-видимому, очень далека от понимания того, что будущее цивилизации зависит от конфликта, который в настоящее время раздирает Старый мир. На берегу Атлантики глаза начинают раскрываться и растет сознание всего того, что творится в Европе. Но за горами Аллегейни общественное мнение единогласно требует сохранить нейтралитет. Весь Средний и Дальний Запад Америки остается верным узкому материализму Джефферсона и Монро.

Вторник, 30 ноября

Одна из нравственных черт, какую я повсюду наблюдаю у русских, это быстрая покорность судьбе и готовность склониться перед неудачей. Часто они даже не ждут, когда произнесут приговор рока: для них достаточно его предвидеть, чтобы тотчас ему повиноваться; они подчиняются и приспособляются к нему как бы заранее.

Этой врожденной наклонностью вдохновился писатель Андреев в рассказе, только что прочитанном мною и полном захватывающего реализма; называется он «Губернатор».

Однажды этому высокопоставленному чиновнику предстояло подавить народное восстание. Он выполнил задачу так, как его обязывал профессиональный долг, – другими словами, с безжалостной жестокостью. Кровь текла рекой. Было убито сорок семь человек, включая девять женщин и трех детей; двести раненых были отправлены в больницы. Сразу же после этой трагедии губернатора тепло поздравили за проявленные им энергичные действия, и по официальным каналам он получил самые лестные одобрительные отзывы. Но все эти знаки благоволения оставили его равнодушным, поскольку его мучили воспоминания о том трагическом дне. Не то что он испытывал какие-либо угрызения совести – как раз совесть менее всего беспокоила его: всё, что он сделал, он сделал бы вновь. Но его мучила и все время стояла перед глазами картина убитых и раненых, лежавших на площади.

Затем с ежедневной почтой он стал получать анонимные письма, содержавшие проклятья и угрозы; его называли «убийцей женщин и детей». В одном письме было написано: «Мне сегодня ночью снились твои похороны. Тебе осталось недолго жить». Из другого письма он узнал, что революционный трибунал приговорил его к смерти. Таким образом, мысль, что его конец близок, постепенно твердо овладела его рассудком. «Я буду убит пулей из револьвера, – говорил он себе. – В нашем маленьком городе никто не знает, как делать бомбы; они берегут их для действительно важных персон в Санкт-Петербурге и в Москве…»

Он не сомневался, что падет от пули анархиста, и с лихорадочным нетерпением ждал неминуемого конца. Он даже не старался обеспечить себя охраной. Какая от этого была польза? Когда он ездил в автомобиле, то высылал эскорт из казаков, но во время пеших прогулок не разрешал детективам следовать за ним. Каждый вечер он обычно говорил: «Это произойдет завтра».

Он представлял себе поджидавшее его неотвратимое событие в самой простой его сути: «Кто-то выстрелит в меня, я упаду. Затем последуют мои похороны, отмеченные большой торжественностью. За гробом понесут мои ордена. И всё!»

Неотступно преследуемый этими зловещими предчувствиями, он невольно так преобразовал свою повседневную жизнь, словно сам стремился помочь судьбе. Ежедневно прогуливался в пустынных кварталах или по улицам трущоб. Бродил там, легко узнаваемый благодаря высокому росту, генеральской фуражке, золотым эполетам и длинной шинели с красной подкладкой. Никогда не поворачивал головы, чтобы взглянуть назад или в сторону. Шел, выпрямившись во весь рост, размашистыми шагами, не обращая внимания на выбоины и лужи, «словно труп, ищущий свою могилу». И вот наступило дождливое октябрьское утро, когда он шел по узкому переулку с пустырями и лачугами вокруг. Неожиданно из-за забора появились двое мужчин, которые окликнули его: «Ваше превосходительство!» – «Что? В чем дело?» Но он уже всё понял. Ничего не сказав, не сделав протестующего жеста, он остановился и выпрямился. Три револьверные пули сразили его наповал.

Меня уверяют, что этот рассказ – только литературная обработка действительного происшествия. Девятнадцатого мая 1903 года уфимский губернатор Богданович внезапно столкнулся в пустынной аллее общественного сада с тремя людьми, которые убили его выстрелами в упор. Среди своих подчиненных у него была репутация человека доброго и справедливого. Но двумя месяцами ранее ему пришлось усмирять волнения среди рабочих, и это усмирение стало причиной почти сотни жертв.

С того трагического дня Богданович, преследуемый мрачными предчувствиями, подавленный скорбью, жил только одним покорным ожиданием, что его убьют.

Среда, 1 декабря

Меня часто поражало странное и глубокое родство славянской души и души кельтов, жителей Арморики, Уэльса и Ирландии.

Этим народам свойственно большинство характерных черт, которые определены Ренаном в его замечательном исследовании «Поэзия кельтских народов». Некоторые из этих черт я привожу ниже:

«Нигде вечная несбыточная мечта не окрашена в столь обворожительные краски. В великом сообществе человеческого рода ни один народ не создает музыку, так глубоко трогающую сердце…

Кимврийская народность, гордая, но застенчивая, сильная в воображении, но слабая в действии… Всегда отстает от времени…

Ни в одну из эпох она не проявила склонности к политической жизни. Представляется, что люди, составляющие эту народность, не восприимчивы к прогрессу…

Талантливые, но безынициативные, они с готовностью верят в судьбу и безропотно ее принимают. В этом зиждятся корни их меланхолии…

Если бы мы делили народы по половому признаку, как это бывает в случае с индивидуумами, то можно было бы без колебаний заявить, что кельтская народность в своей сути является феминистской».

Русские люди сами часто признают свою неспособность к прогрессу. Примерно в 1850 году своеобразный и яркий мыслитель Чаадаев писал о Петре Великом: «Великий человек бросил нам плащ цивилизации. Мы подобрали плащ; но даже не пошевелили пальцем, чтобы дотронуться до цивилизации. Изолированные от всего мира, мы ничего ей не дали и ничего у нее не взяли; мы не добавили ни одной свежей идеи в сокровищницу человеческих идеалов; мы абсолютно ничего не привнесли в совершенствование человеческого интеллекта… В нашей крови есть болезнетворное начало, которое делает нас не поддающимися прогрессу в любой его форме».

Существует ряд удивительных совпадений между силой воображения русского человека с одной стороны и силой воображения кельтов с другой. Старая легенда, хорошо известная в Бретани, повествует о сказочном городе Из, который в очень отдаленные времена был поглощен морем. Рыбаки верят, что в определенные дни они могут различить в глубине под волнами крыши и башни исчезнувшего города, который вместе с собой увлек в пучину все таинственные мечтания кельтской народности.

У русских людей есть своя Атлантида – невидимый град Китеж; он лежит глубоко под водами озера Светлояр. Тот, кто плывет по этим водам с чистым сердцем, может различить золотые купола церквей и даже услышать перезвон колоколов. Там, на дне озера, обитают святые; они безмятежно ждут второго пришествия Христа и царства вечного Евангелия.

Четверг, 2 декабря

Я беседовал о делах внутренней политики с С., крупным землевладельцем, земским деятелем, человеком широкого и ясного ума, всегда интересовавшимся крестьянским вопросом. Разговор зашел о вопросах религии, и я откровенно выразил ему, какое удивление вызывает во мне наблюдаемая мною на основании стольких признаков полная дискредитация русского духовенства в народных массах. После минутного раздумья С. мне ответил:

– Это вина, непростительная вина Петра Великого.

– Каким же образом?

– Вы знаете, что Петр Великий упразднил престол московского патриарха и заменил его побочным учреждением – Святейшим синодом; его целью, которой он не скрывал, было поработить православную церковь. Он преуспел в этом даже слишком хорошо. При таком деспотическом решении церковь не только потеряла и независимость, и влияние, она теперь задыхается в тисках бюрократизма, день ото дня жизнь от нее отлетает. Народ все больше и больше смотрит на священников как на правительственных чиновников, на полицейских и с презрением от них отходит. Со своей стороны, духовенство становится замкнутой кастой, без чувства чести, без образования, без соприкосновения с великими течениями нашего века. В то же время высшие классы охватывает религиозное равнодушие, а иные души ищут удовлетворения своих аскетических или мистических чувств в сектантских заблуждениях. Скоро от официальной церкви останется только ее оболочка, ее обрядность, пышные церемонии, несравненные песнопения: она будет телом без души.

– Значит, – сказал я, – Петр Великий понимал назначение своих митрополитов так же, как определял Наполеон роль своих архиепископов, когда он заявил в тот день заседанию Государственного совета: «Архиепископ – это вместе с тем и префект полиции».

– Совершенно верно.

Чтобы лучше разъяснить суть разговора, который я тут только что привел, я сообщу некоторые подробности духовных и материальных условий, в которых находятся русские сельские священники.

Деревенский священник, или, более фамильярно, батюшка, почти всегда является сыном священника и поэтому уже в силу своего рождения принадлежит к касте духовенства. Он обязан жениться перед посвящением в сан, поскольку безбрачие предназначено только для монахов. Как правило, он женится на дочери священника. Брак знаменует собой окончательный шаг, в результате которого священник всецело включен в свою касту, и это становится новым барьером между ним и крестьянством.

Исполнение своих приходских обязанностей занимает у него мало времени. Только по воскресеньям и по праздникам проводится торжественная служба в церкви. Чтение требника необязательно. Он исповедует прихожан едва ли раз в году, так как русские люди причащаются только на Пасху после весьма краткой исповеди, которая выражается в скоротечном излиянии раскаяния, когда грешники что-то невнятно бормочут, проходя по одному мимо священника, стоящего в углу церкви. Священник также не утруждает себя подготовкой детей к их первому причастию, и они получают святое причастие во время обряда крещения. Наконец, не в правилах священника вмешиваться в личную жизнь прихожан, советуя им в делах морали или совести.

Его единственная задача заключается в том, чтобы обучать катехизису и совершать таинства. Помимо этих исключений, у него нет других духовных обязанностей.

Что же касается интеллектуальной сферы, то в ней у него еще меньше возможностей, чтобы занять себя. У него нет ни книг, ни газет, ни брошюр, не говоря уже о том, что у него нет и средств, чтобы покупать их.

Его главным занятием является обработка небольшого земельного участка, выделенного ему общиной. Он обязан работать на нем не покладая рук, так как, по правде говоря, никакого жалованья он не получает, а побочные доходы незначительны. Для того чтобы повысить их или хотя бы сохранить на обычном уровне, он находится в постоянном конфликте с мужиками. Каждый брак, каждое крещение и причастие, каждое соборование или погребение, а также каждый раз, когда он освящает участок поля или избу, всё это означает для него новые споры и торговлю с мужиками, во время которых его достоинство подвергается сильному унижению. Для священника нет ничего обычного в том, что его обзывают преступником, вором, пьяницей и дебоширом, а иногда даже дело доходит до рукоприкладства. Во многих деревнях невежество, безделье, безнравственное поведение и деградация священника стоят ему потери последних остатков уважения.

Тем не менее и несмотря на всё это, необходимость церковной службы признается всеми крестьянами. Разве не требуется специалист для того, чтобы крестить детей, произносить проповеди, участвовать в погребении умерших и молить Бога о дожде или о засухе? Священник и есть тот незаменимый посредник и главный ходатай.

Писатель Глеб Успенский, умерший в 1902 году и оставивший нам поразительный анализ крестьянства и такую живую картину жизни крестьян, вкладывает в уста одного из своих героев следующие слова: «Мужик совершает грехи, простить которые не может ни кабатчик, ни полицейский начальник, ни сам губернатор. Для этого необходим священник. Священник также требуется, когда Господь Бог посылает хороший урожай и крестьянин хочет отблагодарить Его тем, что зажигает в церкви свечку. Где еще он может это сделать? На почте или в кабинете градоначальника? Ничего подобного, он может сделать это только в церкви… Конечно, мало чего можно сказать о нашем священнике: он всегда пьян. Но какое это имеет значение? Почтовый чиновник тоже пьяница, но именно он направляет письма по адресу».

Пятница, 3 декабря

Сегодня вечером, довольно поздно, я заглянул на чашку чая к госпоже С. У нее уже были гости, примерно человек двенадцать. В весьма оживленной беседе принимали участие все собравшиеся. Говорили о спиритизме, привидениях, гадании по ладони, предчувствиях, телепатии, метемпсихозе и колдовстве. Почти все присутствовавшие мужчины и женщины поделились историями и случаями из собственного опыта. Когда я появился, эти волнующие проблемы уже горячо обсуждались в течение двух часов, поэтому, выкурив сигарету, я удалился – как только разгорается разговор подобного рода, он может продолжаться до утра.

Как все простые люди, русские питают страсть к чудесам, они питают неутолимую жажду ко всему неизвестному. Их по-настоящему увлекает только то, что творится где-то там, в воображаемом пространстве, и их ничего не интересует, кроме сверхъестественного и невидимого, нереального и чудовищного.

Если бы мне пришлось на скорую руку проиллюстрировать впечатления, которые я вынес из этой комнаты, то я бы обрисовал единственного человека, который в той беседе не проронил ни слова. Это была дама, чье молчание сильно поразило меня. Госпожа Б., не более двадцати восьми лет, скромно одетая в черное атласное платье, полусидела-полулежала на диване, скрестив ноги, и слушала, не двигаясь, общий разговор с каким-то гипнотическим напряженным вниманием. Лампа на столе подле нее освещала ее изящные и неправильные черты лица, ее короткий нос, ее костистый и упрямый подбородок, щеки бледно-оливкового цвета, полуоткрытые губы и голубые глаза, отсутствующий взгляд которых был, казалось, устремлен куда-то в неясную и далекую мечту. Кисти ее рук свободно свисали со спинки дивана, словно они были лишь продолжением ее рук. Время от времени она слегка вздрагивала. Затем ею вновь овладевало состояние транса…

Суббота, 4 декабря

Между кабинетами Парижа и Лондона возникло серьезное разногласие по поводу наших военных действий на Востоке.

Британское правительство считает, что мы потерпели поражение в Дарданеллах и в Македонии; оно пришло к выводу, что мы должны как можно скорее отозвать наши войска, чтобы обеспечить защиту Египта от атаки в ближайшем будущем, оккупировав Северную Сирию и Суэцкий канал. Эту точку зрения самым энергичным образом поддерживает лорд Китченер.

Бриан признает, что нет смысла уделять всё наше внимание Дарданеллам; но он и слышать не хочет об экспедиции в Сирию и об эвакуации Салоник. Он справедливо считает, что в войне, в которой одним из главных факторов достижения конечного победного результата является эффективное использование стратегии истощения противника, мы бы совершили колоссальную ошибку, если бы понесли потери в тысячи и тысячи солдат в боях против арабов и турок, в то время как Германия, сохранив свои людские ресурсы, осуществила бы в подходящий момент решающие военные операции на Западном фронте. Бриан и слышать не хочет о том, чтобы отказаться от салоникской экспедиции. Он поручил мне обратиться к русскому правительству, чтобы оно поддержало его точку зрения.

Я только что подробно обсудил с Сазоновым эту проблему.

– Если мы покинем Салоники, – заявил я, – то Греция и Румыния сразу же под давлением Германии выступят против нас. Сербы, увидев, что их бросили, предавшись отчаянию, решат подчиниться тевтонским державам. У Болгарии тоже не будет больше препятствий для удовлетворения ее территориальных притязаний: ей покажется недостаточной аннексия Македонии, она пойдет дальше в попытке расчленить Сербию. В силу всех этих причин мы должны удержать Салоники, даже ценой тяжелейших жертв.

Полностью согласившись с этими доводами, Сазонов заявил мне, что он разделяет точку зрения Бриана и примет все меры, чтобы ее одобрил и Лондон.

Сегодня вечером в Петроград, через Финляндию, с официальным визитом прибыл Думер, бывший генерал-губернатор Индокитая и бывший министр.

Описав нашу нынешнюю военную ситуацию в мрачных тонах и подчеркнув, что мы понесли колоссальные потери, он далее заявил:

– Для того чтобы восстановить наши силы, Россия должна позволить нам воспользоваться ее огромными резервами; она без труда может предоставить в наше распоряжение войско в количестве 400 000 человек; я прибыл сюда, чтобы просить ее об этом. Переброска этого войска должна начаться уже 10 января.

Я немедленно напомнил ему о трудности навигации в Белом море, которое в это время года сковано льдом. Я также обратил его внимание на то, что эстуарий Двины замерзает на протяжении ста километров ниже Архангельска. Таким образом войска, которым предстоит посадка на транспортные суда, должны будут совершить в течение четырех или пяти дней переход по льду в сорокаградусный мороз и в кромешной тьме. Возникнет необходимость обеспечения их надежными линиями связи, бараками, продовольствием, горючим и т. д. Наконец, там нет судов, приспособленных для транспортных перевозок. Буквально всё – организация ночлега, освещения, отопления – необходимо будет делать на скорую руку.

– Было бы желание, – заявил Думер, – и все эти препятствия можно преодолеть.

Мне пришли в голову и другие возражения:

– Проблема людских ресурсов в России столь же критическая, как и во Франции: единственная разница состоит в том, что она принимает в России иную форму. Конечно, по сравнению с Францией русские людские ресурсы колоссальны, но Россия из этого никакой пользы не извлекает. В войне, фигурально говоря, большее значение имеет не емкость резервуара, а его пропускная способность; главное – это не просто число солдат, а число обученных солдат. В этом отношении западные державы находятся в гораздо лучшем положении, чем Россия, где военная подготовка идет чрезвычайно медленно из-за нехватки унтер-офицерского состава и из-за того, что девять десятых рекрутов не могут ни читать ни писать.

Таким образом, русская армия испытывает большие трудности в восполнении своих потерь, которые, между прочим, намного превышают наши потери. К тому же русский мужик чувствует себя не в своей тарелке, когда он не по своей воле оказывается в чужеземных условиях, когда он не ощущает русской земли под ногами, а за спиной нет его избы. Ему не хватает интеллекта и образования, чтобы воспринимать идею общности интересов, которая объединяет союзников, или чтобы понять, что даже тогда, когда он едет сражаться в далекую страну, он по-прежнему защищает свою родную землю. Инфантильный и склонный к мечтаниям, он полностью потеряет ориентир среди наших людей с их энергией, быстрым мышлением и критическим отношением к жизни.

Наконец, есть еще одно соображение тактического порядка, которое не позволяет мне спокойно рассматривать возможность использования русского контингента во Франции. Русский человек на полях сражений не придает большого значения их территориальному аспекту. Как только какое-нибудь русское воинское подразделение начинает испытывать ощутимое давление со стороны противника, оно отступает не из-за недостатка духовного мужества, а просто чтобы обеспечить себе более надежное положение в тылу. Таким образом, полки и артиллерийские батареи могут на виду у всех стихийно отступить на три или на четыре километра, хотя их способность к сопротивлению еще далеко не исчерпана. Штабы более крупных воинских соединений практикуют те же методы, только в еще более значительных масштабах. Нередко после неудачной военной операции одна армия или группа русских армий отступают на сто и более километров. Учитывая огромные территориальные пространства России, такие масштабные отступления не являются необычными, что подтвердила их тактика войны 1812 года. Но что будут значить подобные отступления для Франции, где идет жестокая борьба за каждый метр земли, где боши находятся всего в шестидесяти километрах от Кале, в сорока километрах от Амьена, в двадцати пяти километрах от Шалона и в восьмидесяти километрах от Парижа?

Мои аргументы, видимо, не произвели должного впечатления на Думера. Упрямого не переубедишь… Поэтому мне ничего не оставалось, как самым энергичным образом помогать ему выполнять его миссию. Сегодня днем я представил его Горемыкину, Сазонову и генералу Поливанову.

Воскресенье, 5 декабря

Никакое общество не подвержено чувству скуки больше, чем общество русское; ни одно общество не платит такой тяжелой дани этому нравственному бичу. Я наблюдаю это изо дня в день.

Леность, вялость, оцепенение, растерянность, утомленные движения, зевота, внезапные пробуждения и судорожные порывы, быстрое утомление от всего, неутомимая жажда перемен, непрестанная потребность развлечься и забыться, безумная расточительность, любовь к странностям, к шумному, неистовому разгулу, отвращение к одиночеству, непрерывный обмен беспричинными визитами и бесчисленными телефонными разговорами, странное излишество в милостыне, пристрастие к болезненным мечтаниям и к мрачным предчувствиям – все эти черты характера и поведения представляют лишь многообразные проявления одного чувства: скуки.

Но в отличие от того, что происходит в наших заседаниях и собраниях, русская скука кажется чаще всего мне иррациональной, сверхсознательной. Те, кто ее испытывают, не анализируют ее, не рассуждают о ней. Они не останавливаются, подобно последователям Байрона или Шатобриана, Сенанкура или Амьеля, в размышлении над непостижимым сном жизни и тщетностью человеческих стремлений; из своей меланхолии они не ищут выхода, наслаждаясь гордостью или поэзией. Их болезнь гораздо менее интеллектуальная и более органическая, – это состояние неопределенного беспокойства, скрытой и беспредметной печали.

Понедельник, 6 декабря

Сегодня я дал завтрак в честь Думера; я пригласил Сазонова, генерала Поливанова, Барка, адмирала Григоровича, сэра Джорджа Бьюкенена и других.

Как только Думер появился у меня, он заявил:

– Мои переговоры идут блестяще. Меня замечательно принимали все министры. То здесь, то там пришлось выслушать некоторые возражения в связи с моим предложением, но ни одно из них не является окончательным, и я думаю, что мои требования в принципе приняты. Однако только царь может решить проблему. Он завтра примет меня. Я надеюсь во время этого визита немедленно решить наш вопрос.

Поздравив сенатора, я предупредил его о той готовности, с которой русские соглашаются на все просьбы, обращенные к ним. Это не двуличие с их стороны. Совсем нет! Но их первые впечатления обычно определяются чувством симпатии, желанием сделать собеседнику приятное, тем фактом, что они едва ли обладают здравым пониманием реальности, а восприимчивость их интеллекта делает их чрезвычайно впечатлительными. Обдуманная реакция на просьбу и процесс противодействия ей и отказа на нее приходят уже значительно позже.

Затем прибыли мои гости.

Завтрак прошел в непринужденной обстановке. Конечно, мы говорили только о войне, и говорили в духе полного доверия и сердечности. От личности Думера исходила масса энергии, и это произвело исключительно благоприятное впечатление.

Вторник, 7 декабря

Сегодня утром Думер был представлен императору, который очень любезно принял сенатора. Николай II с готовностью признал, что между французской и русской армией важно установить тесное сотрудничество. Что же касается принятия практических шагов, то он отложил свое решение до встречи в самом ближайшем будущем с генералом Алексеевым.