Текст книги "Дневник посла"

Вот резюме их слов: в сельских массах мечта о Константинополе всегда была неопределенной, она стала теперь еще более туманной, далекой и нереальной. Какой-нибудь священник иногда напомнит им, что освобождение Царьграда из рук неверных и водружение креста на Святой Софии есть священный долг русского народа. Его выслушивают с покорным вниманием, но его словам не придают большего значения и смысла, чем проповеди о Страшном суде и о муках ада. Надо еще заметить, что крестьянин, по природе своей миролюбивый и сострадательный, готов брататься с неприятелем; он все с большим ужасом относится к жестокостям войны.

В рабочей среде совершенно не интересуются Константинополем. Считают, что Россия и так достаточно обширна и что царское правительство напрасно проливает народную кровь ради нелепых завоеваний; лучше было бы, если бы оно позаботилось о положении пролетариата.

Буржуазия, купцы, промышленники, инженеры, адвокаты, доктора и т. д. признают значение для России вопроса о Константинополе; эти круги знают, что пути через Босфор и Дарданеллы необходимы для вывоза хлеба из России; они не хотят, чтобы приказ из Берлина мог запереть этот выход. Но в этих кругах отрицательно относятся к мистическим и историческим положениям славянофилов; там считают достаточной нейтрализацию проливов, охраняемую какой-нибудь международной организацией.

Мысль о присоединении Константинополя живет еще только в довольно немногочисленном лагере националистов и в группе либеральных доктринеров.

Но, кроме вопроса о Константинополе и о проливах, отношение русского народа к войне вообще удовлетворительное. За исключением социалистических партий и крайнего правого крыла реакционеров, все уверены в необходимости вести войну до победного конца.

Понедельник, 14 августа

Сегодня снова завтракал у меня граф Маврикий Замойский, вскоре уезжающий в Стокгольм. Он горячий патриот, человек прямодушный, ума ясного и практического. Наша беседа продолжается часа два, мы говорим исключительно о Польше и об ее будущем.

Во всём, что он мне говорит или дает понять, я слышу отклик тех рассуждений, которые со времени отставки Сазонова страстно занимают польское общество в Петрограде, Москве и Киеве.

Всё возрастающее влияние среди правительственных кругов реакционной партии, без сомнения, отодвигает и усложняет разрешение польского вопроса. С одной стороны, несмотря на успехи русского оружия в Галиции, поляки уверены, что России не выйти победительницей из войны, и царский режим, которому приходится плохо уже теперь, готовится к соглашению с Германией и Австрией за счет Польши. Под влиянием этой мысли снова разгорается старая ненависть к России, к ней примешивается насмешливое презрение к русскому колоссу, слабость которого, его беспомощность и его нравственные и физические недостатки так ярко бросаются в глаза. Не доверяя России, они считают себя ничем не обязанными по отношению к ней. Все их надежды сосредоточены теперь на Англии и Франции; они при этом безмерно расширяют свои национальные требования. Автономия Польши под скипетром Романовых уже их не удовлетворяет: они хотят полной, абсолютной независимости и такого же восстановления польского государства; они успокоятся только тогда, когда их требования будут удовлетворены мирным конгрессом. Более чем когда-либо они не признают за царским правительством права возглавлять славянские народы, говорить от их имени и стоять во главе их исторической эволюции; русские должны наконец понять, что в отношении цивилизации поляки и чехи их сильно опередили.

Вторник, 15 августа

Многие русские, я сказал бы даже, большинство русских, настолько нравственно неуравновешенны, что они никогда не довольны тем, что у них есть, и ничем не могут насладиться до конца. Им постоянно нужно что-то новое, неожиданное, нужны всё более сильные ощущения, более сильные потрясения, удовольствия более острые. Отсюда их страсть к возбуждающим и наркотическим средствам, ненасытная жажда приключений и большой вкус к отступлениям от морали.

Как резюме беседы, внушившей мне эти мысли, я приведу грустное признание, которое Тургенев вкладывает в уста одной из своих героинь, очаровательной Анны Сергеевны Одинцовой:

«Скажите, отчего, даже когда мы наслаждаемся, например, музыкой, хорошим вечером, разговором с симпатичными людьми, отчего всё кажется скорее намеком на какое-то безмерное, где-то существующее счастье, чем действительным счастьем, то есть таким, которым мы сами обладаем? Отчего это? Или вы, может быть, ничего подобного не ощущаете?» Ее собеседник отвечает: «Вы знаете поговорку: там хорошо, где нас нет…»

Среда, 16 августа

Между Днестром и Золотой Липой русские продвигаются вперед. Вчера они заняли Яблоницу.

Переговоры в Бухаресте почти закончены…

Пятница, 18 августа

Вчера в Бухаресте Брэтиану и посланники союзных правительств подписали договор о союзе.

В соответствии с условиями этого договора Франция, Великобритания, Италия и Россия гарантируют территориальную целостность Румынии; они также берут на себя обязательство признавать за ней право, когда будет подписан всеобщий мир, на Буковину (за исключением некоторых северных округов), на Трансильванию и на область Банат с Тимишоарой. Таким образом, Румыния увеличивает свои нынешние территории и население вдвое.

Румыния, со своей стороны, берет на себя обязательство объявить войну Австро-Венгрии и разорвать все экономические отношения с врагами ее новых союзников.

Военная конвенция прилагается к договору о союзе.

Эта конвенция предусматривает, что румынское верховное командование гарантирует атаковать австро-венгерские войска самое позднее к 28 августа.

Русское верховное командование, в свою очередь, берет на себя обязательство начать незамедлительно крупное наступление по всему австро-венгерскому фронту и особенно в Буковине, для того чтобы прикрыть мобилизацию и концентрацию румынских вооруженных сил. С этой же целью генеральные штабы союзников берут на себя обязательство начать крупное наступление Салоникской армии по всему македонскому фронту не позднее 20 августа.

История рассудит, правильно ли Брэтиану выбрал свой час. Что же касается меня, то я по-прежнему считаю, что из-за чрезмерной предосторожности и не в меру проявленной хитрости он уже упустил три случая, когда обстановка для Румынии складывалась намного благоприятнее, чем нынешняя.

Первый случай относится к началу сентября 1914 года, когда русские войска вошли в Лемберг. В то время Австрия и Венгрия, озадаченные развитием событий и находившиеся в полной растерянности, оказались совершенно неспособными защищать карпатский фронт; румыны обнаружили бы, что все дороги для них открыты.

Второй шанс для Румынии появился в мае 1915 года. В войну только что вступила Италия. В политическом и в военном плане Россия достигла пика своей мощи. В Афинах во главе правительства находился Венизелос. И Болгария все еще не определила свой дальнейший путь.

Третий и последний случай имел место два с половиной месяца назад, в начале крупного русского наступления, до того, как в Галицию и в Трансильванию подошли немецкие и турецкие подкрепления, и до того, как Гинденбург, Железный Маршал, сконцентрировал всю силу своего стратегического гения на Восточном фронте.

Но в практических действиях никогда не следует тратить время на ретроспективные гипотезы: они не законны и полезны только тогда, когда проливают свет на настоящее. С этой точки зрения очевидно, что уклончивая политика Брэтиану привела Румынию к гораздо более трудной и более опасной ситуации. Я также должен сказать, что Брэтиану виновен в том, что не была проведена надлежащая подготовка для координации русских армий, их снабжения и обеспечения их транспортом, а также для координации их действий с планом кампании на Балканах. Всё осталось на тех же местах, что и шесть месяцев назад, когда я беседовал с Филипеску.

Но, несмотря на всё это, присоединение Румынии к нашему союзу представляет собой событие большой важности не только для практических результатов нынешней войны, но также и для последующего развития французской политики в Восточной Европе.

Суббота, 19 августа

Я говорил в последнее время со многими лицами из различных лагерей. Резюмируя всё, что они заявили, или, может быть, еще больше то, о чем они умолчали, я прихожу к следующим выводам.

Без императора и без его ведома камарилья императрицы старается дать русской политике новую ориентацию, иначе говоря, подготовить примирение с Германией. Главная причина – боязнь, испытываемая реакционной партией при виде того, как Россия поддерживает тесные и длительные сношения с демократическими государствами Запада (я уже несколько раз приводил это соображение). Кроме того, имеет значение еще общность интересов – промышленных и торговых, которая связывала Германию и Россию до войны и которую нетерпеливо стремятся восстановить. Наконец, недавнее наступление русских войск на Двине доказало, что военное сопротивление Германии далеко еще не истощено. С другой стороны, победы, одержанные в Галиции и Армении, приучили к мысли, что выгоды от войны надо искать скорее в Австрии и Турции, чем в Германии.

Воскресенье, 20 августа

Салоникская армия под командованием генерала Саррайля, насчитывающая не менее 400 000 человек, готова сегодня начать наступление между реками Вардар и Струма, к северо-западу от города Сере. В соответствии с 3-й статьей Бухарестской военной конвенции эта операция призвана удерживать болгар на македонском фронте, чтобы обеспечить мобилизацию и концентрацию румынской армии.

Вторник, 22 августа

Бывший министр земледелия Кривошеин, несомненно, самый широкий и самый выдающийся ум среди либеральных империалистов, говорил мне как-то об упорном, непреодолимом сопротивлении императора, когда ему советовали способствовать эволюции царизма в направлении к парламентарной монархии; Кривошеин закончил свои слова следующей безнадежной фразой:

– Император останется навсегда учеником Победоносцева.

В самом деле, именно знаменитому обер-прокурору Святейшего синода, близкому сотруднику Александра III, Николай II обязан всем своим нравственным и политическим багажом. Выдающийся юрист, ученый богослов, фанатический поборник православия и самодержавия, Победоносцев вносил в защиту своих реакционных взглядов пламенную веру, экзальтированный патриотизм, глубокую и непреложную убежденность, широкое образование, редкую силу диалектики, наконец, – что покажется противоречием, – совершенную простоту и обаяние манер и речи. Самодержавие, православие и народность – этими тремя словами резюмировалась вся его программа, и он преследовал проведение ее с чрезвычайной суровостью, с великолепным презрением мешавших ему явлений действительности. Как и следовало ожидать, он проклинал «новый дух», демократические принципы, западный атеизм. Его упорное и ежедневно возобновлявшееся влияние наложило на податливый мозг Николая II несмываемую печать.

В 1896 году, то есть как раз тогда, когда он закончил политическое образование своего молодого монарха, Победоносцев выпустил книгу: «Мысли». Я только что ее дочитал и беру из нее следующие характерные соображения:

«Один из самых ложных политических принципов – принцип народного верховенства, идея, к несчастию, распространенная со времени Французской революции, что всякая власть приходит от народа, имеет источником народную волю… Величайшее из зол конституционного режима – образование министерств по парламентскому методу, основанному на количественном значении партии… Нельзя отделять тело от духа. Тело и дух живут единой нераздельной жизнью… Атеистическое государство – лишь утопия, так как атеизм есть отрицание государства. Религия – духовная сила, создающая право. Вот почему наихудшие враги общественного порядка никогда не упускают случая заявить, что религия – личное и частное дело каждого… Легкость, с какой дают себя увлечь общим местом о верховенстве народа и индивидуальной свободе, приводит к всеобщей демократизации и ослаблению политического чувства. Франция представляет для нас в настоящее время поразительный пример такой деморализации и такого ослабления; зараза проникает уже в Англию…»

Четверг, 24 августа

Крупномасштабное наступление, которое Салоникская армия готовилась начать 20 августа, было предвосхищено дерзкой атакой болгар. Свои главные удары они нанесли по двум флангам нашей линии фронта, в районе Дойрана, к востоку от реки Вардар, и в Западной Македонии, к югу от Монастира. Сербы удерживали позиции в последнем секторе, и удар болгар был настолько сильным, что сербам пришлось отступить на тридцать километров, тем самым потеряв города Флорина и Корица, которые тут же были оккупированы противником.

Эти новости вызвали большое беспокойство в Бухаресте.

Воскресенье, 27 августа

Русская армия блестяще развивает свои операции в гористой Армении. Она недавно заняла Муш, к западу от озера Ван. Турки отступают от Битлиса на Моссул.

Понедельник, 28 августа

Вчера Италия объявила войну Германии, осуществив, таким образом, свой разрыв с германизмом, а Румыния объявила войну Австро-Венгрии.

Вторник, 29 августа

Бывший председатель Совета министров Коковцов находится проездом в Петрограде. Я иду к нему сегодня после полудня и нахожу его настроенным более пессимистически, чем когда-либо. Отставка Сазонова и генерала Беляева беспокоит его в высшей степени.

– Императрица, – говорит он мне, – будет теперь всемогущей. Штюрмер – человек бездарный и тщеславный, но не лишенный лукавства и даже тонкости, когда дело касается его личных интересов, очень хорошо сумел овладеть ею. Он регулярно бывает у нее с докладами, информирует ее обо всем, совещается с ней обо всем, обращается с ней, как с регентшей; он поддерживает в ней мысль, что император, получивший власть от Бога, никому, кроме одного Бога, не обязан отчетом, и, следовательно, всякий, кто позволяет себе противоречить царской воле, оскорбляет Бога. Вы представляете себе, как подобные речи действуют на мозг мистически настроенной женщины!.. Так, Хвостова, Кривошеина, генерала Поливанова, Самарина, Сазонова, генерала Беляева и меня считают теперь революционерами, изменниками, безбожниками!

– И вы не видите никакого выхода из этого положения?

– Никакого! Это положение трагическое.

– Трагическое?.. Не слишком ли сильно сказано?

– Нет. Поверьте мне! Это положение трагическое. Эгоистически я поздравляю себя, что я больше не министр, что на мне не лежит никакой ответственности за готовящуюся катастрофу. Но как гражданин я плачу о своей стране.

Глаза его наполняются слезами. Чтобы справиться со своим волнением, он раза два-три быстро пробегает по кабинету. Потом он говорит мне об императоре, без горечи, без упреков, но с глубокой грустью:

– Император рассудителен, умен, трудолюбив. Его идеи большей частью здравы. У него возвышенное представление о своей роли и полное сознание своего долга. Но его образование недостаточно, и величие задач, решение которых составляет его миссию, слишком часто выходит из пределов досягаемости его понимания. Он не знает ни людей, ни дел, ни жизни. Его недоверие к себе самому и к другим заставляет его остерегаться всякого превосходства. Таким образом, он терпит возле себя лишь ничтожества. Наконец, он очень религиозен, узкой и суеверной религиозностью, которая делает его очень ревнивым к его верховной власти, потому что она дана ему Богом.

Мы опять возвращаемся к императрице.

– Я всеми силами протестую, – говорит он, – против гнусных сплетен, распространяемых о ней в связи с Распутиным. Это благороднейшая и честнейшая женщина. Но она больна, страдает неврозом, галлюцинациями и кончит в бреду мистицизма и меланхолии… Я никогда не забуду ее странных слов, сказанных в сентябре 1911 года, когда я заменил несчастного Столыпина. В то время как я говорил о трудности моей задачи и привел в пример моего предшественника, она резко перебила меня: «Владимир Николаевич, не говорите больше об этом человеке. Он умер, потому что Провидение судило, что в этот день его не станет. О нем, значит, кончено, не говорите о нем больше никогда». Она, впрочем, отказалась пойти помолиться у его гроба, и император не изволил присутствовать на похоронах, потому что Столыпин, как ни был он до самой своей смерти предан царю и царице, осмелился сказать, что общественный строй нуждается в реформе!..

Среда, 30 августа

Салоникской армии, в результате мощных наступательных действий в районе Моглены и горного хребта Беласица, удалось вынудить болгар перейти к обороне на македонском фронте. Тем самым болгары лишились возможности стратегического продвижения в северном направлении. Салоникская армия полностью выполнила свою миссию, весьма трудную, которая была ей предписана военной конвенцией от 17 августа.

Четверг, 31 августа

Русские продолжают продвигаться вперед от Стохода до Карпат, то есть на фронте в 320 километров.

Но они продвигаются вперед очень медленно, что объясняется утомлением людей и лошадей, возрастающей трудностью сообщений в тылу, изношенностью артиллерии, наконец, необходимостью беречь снаряды.

Таким образом, Румыния вступает в войну в момент, когда русское наступление дышит на ладан.

Пятница, 1 сентября

В коридорах Ставки и Военного министерства царит чувство глубокого унижения.

Вторая русская бригада, которая недавно прибыла во Францию и готовилась к отправке в Салоники, взбунтовалась в Марселе; был убит полковник, а несколько офицеров ранены. Для того чтобы восстановить порядок, потребовалось самое решительное вмешательство французских войск. Репрессивные меры были жестокими: около двадцати человек расстреляны.

Не могу не вспомнить то, что сказал мне Сазонов в прошлом декабре, когда приводил свои аргументы, возражая против удовлетворения просьбы Думера: «Когда русский солдат не чувствует под ногами землю собственной страны, он ничего не стоит; он тут же полностью теряет бодрость духа».

Суббота, 2 сентября

Только что был арестован Мануйлов, продажный полицейский, которого Штюрмер сделал шефом своего секретариата: говорят, что он обвиняется в попытке вымогательства в отношении одного банка, этот факт доказан априори; мошенничество является его обычным способом добывания денег и наиболее простым и незначительным из всех его грешков.

Этот инцидент не стоил бы того, чтобы о нем упоминать, если бы арест Мануйлова не был решен министром внутренних дел, Александром Хвостовым, и осуществлен без ведома Штюрмера. Стало быть, за кулисами этого дела очевидно что-то скрывается, нечто более или менее скандального характера, о чем мы вскоре услышим.

Воскресенье, 3 сентября

В Галиции русские продвигаются по направлению к Галичу. К северу от Трансильванских Альп румыны заняли Брашов. В бассейне верховьев молдавского Серета они действуют в согласии с русскими и переходят Карпаты. У Салоник армия генерала Саррайля осторожно наступает.

На Сомме энергичное возобновление англо-французского наступления.

Понедельник, 4 сентября

За чаем у г-жи С. мы говорим о скуке, являющейся хронической болезнью русского общества.

Хорошенькая княгиня Д., высокая и стройная, стоя и по обыкновению сложив за спиной руки, молча слушает нас. Скептический и мечтательный огонек сверкает в глубине ее хищных глаз. Совершенно неожиданно она небрежно роняет слова:

– Это любопытно. Вас, мужчин, когда вами овладевает скука, она убивает, подкашивает вам ноги, вы ни на что больше не годны, можно надорваться, стараясь вас вновь завести. Нас же, женщин, скука, напротив, будит, подгоняет, дает нам желание делать невообразимые глупости, всевозможные безрассудства. И нас удержать еще труднее, чем вас вновь завести.

Наблюдение верное. Вообще мужчины скучают от утомления, от пресыщения, от злоупотребления удовольствиями, алкоголем, игрой, тогда как у женщин скука чаще всего вызывается монотонностью их существования, ненасытной жаждой эмоций, тайными призывами их сердца и чувств. Отсюда подавленность первых и возбужденность последних.

Вторник, 5 сентября

Беседовал с Нератовым. Темой нашего разговора была Америка. Мы оба сожалели, что большинство американского народа по-прежнему отказывается понимать огромное значение для всего мира того конфликта, который разрушает Европу, а также понимать, на чьей стороне находится справедливость. Прошло более года с тех пор, как немецкая субмарина потопила «Лузитанию», более года с тех пор, как влиятельная нью-йоркская газета «Нейшн» писала: «Торпедирование „Луизианы“ является злодеянием, которое бы заставило Аттилу краснеть, турка – сгорать от стыда, а варварского пирата – извиниться. Эти бандиты нарушили все человеческие и божеские законы…»

И тем не менее совесть Америки все еще продолжает находиться в состоянии спячки!

Я сказал Нератову:

– Россия могла бы сделать многое, чтобы устранить последние сомнения американской общественности и раз и навсегда привлечь ее на нашу сторону.

– И что же такого мы могли бы сделать? Не могу даже себе представить.

– Достаточно внести всего лишь небольшие поправки в ваши законы, касающиеся евреев; эффект от этого в Америке был бы значительным.

Нератов запротестовал:

– Что! Вернуться к еврейскому вопросу в самый разгар войны! Это невозможно. Мы бы подняли всю страну против нас. Это нанесло бы колоссальный ущерб альянсу; вы можете быть совершенно уверены в том, что партии наших крайних правых примутся немедленно обвинять Францию и Англию в том, что они тайно поддерживают требования евреев.

Мы вернулись к обсуждению текущих проблем.

Еврейский вопрос сильно омрачает отношения между Россией и Соединенными Штатами; я часто обсуждал его с моим американским коллегой Мари, предшественником Фрэнсиса.

Сотни тысяч русских евреев проживают в Нью-Йорке, Чикаго, Филадельфии и Бостоне. Общее количество евреев, разбросанных по всему земному шару, исчисляется в 12 500 000 человек; 5 300 000 в России и 2 200 000 в Соединенных Штатах. Помимо этих двух стран, большие еврейские общины можно обнаружить в Австро-Венгрии (2 250 000), Германии (615 000), Турции (485 000), Англии (445 000), Франции (345 000), Румынии (260 000) и в Голландии (115 000). Свою энергию и ум, богатство и влияние они эффективно используют для того, чтобы не дать погаснуть ненависти к царизму в Соединенных Штатах. Режим гонений евреев, введенный в 1791 году Екатериной II и подтвержденный и ужесточенный в 1882 году небезызвестными «законами Игнатьева», рассматривается американцами как одно из самых возмутительных беззаконий, которое когда-либо знала история человеческого общества. Я могу легко представить себе, что должен думать свободный янки, воспитанный в духе пристрастия к демократическому идеалу, в духе страстной приверженности и уважения к принципу личной инициативы, о ситуации, когда пять миллионов человеческих существ подверглись заточению, только в силу своих религиозных убеждений, в ограниченное территориальное пространство, где их чрезмерная скученность обрекает их на нищету. Что этот янки должен думать о такой ситуации, когда эти человеческие существа не могут владеть участком земли и культивировать его, когда они лишены всех общественных прав и когда даже их незначительные поступки находятся в поле зрения самоуправного контроля полиции, когда они живут в вечном страхе перед возможностью периодического погрома?

Мой американский коллега, Мари, сказал мне однажды: «Что более всего меня поражает в положении евреев в России, так это то, что их преследуют исключительно по причине их веры. Упреки в адрес их национальной принадлежности и экономические жалобы являются всего лишь предлогами. Доказательством этому служит то, что стоит только еврею отречься от иудейства и обратиться в православие, как с ним будут вести себя так же, как и с любым другим русским».

В 1904 году погромы в Кишиневе вызвали настолько сильное возмущение в Соединенных Штатах, что президент Рузвельт посчитал своим долгом заявить официальный протест, о котором русское общество даже сегодня поминает недобрым словом: «Преступления, – заявил Рузвельт, – иногда совершаются в такой чудовищной форме, что мы спрашиваем себя, не является ли нашей святой обязанностью выразить суровое порицание в адрес угнетателей и жалость в адрес жертв. Конечно, мы не можем вмешиваться, за исключением чрезвычайно серьезных случаев. Но в крайних случаях наше вмешательство вполне законно. Американский народ обязан выразить свое отвращение по поводу такой резни, какая, как он узнал, произошла в Кишиневе».

Четверг, 7 сентября

Ошибка, которую сделал Брэтиану, не признав конвенции Рудеану, и которую разделили с ним союзники, согласившись на это непризнание, начинает приносить свои плоды.

В то время как румынские войска продвигаются за Карпаты, занимая Брашов, Германштадт и Оршову, австро-болгары проникают в Добруджу и приближаются к Силистрии. Румынский корпус, застрявший на правом берегу Дуная в окрестностях Туртукая, понес даже серьезное поражение: он потерял около двенадцати тысяч человек и двести пушек.

При этом известии в Бухаресте заволновались, и волнение было тем сильнее, что неприятельские авионы уже три дня беспрерывно бомбардируют город.

Пятница, 8 сентября

Генерал Жоффр, основательно обеспокоенный опасностью, угрожающей Румынии, требует немедленной отправки 200 000 русских в Добруджу. Я энергично поддерживаю его просьбу перед Штюрмером, доказывая ему, что дело идет о всей политике Союза и самом исходе войны.

Он мне говорит:

– Во время моей недавней поездки в Могилев я обсуждал с генералом Алексеевым вопрос о возможности интенсификации наших операций против болгар. Генерал, конечно, понимает, какое огромное преимущество извлекли бы мы из скорого восстановления сообщений с Салониками, но он заявил мне, что ему не хватает на это сил. В самом деле, задача состоит не просто в отправлении 200 000 человек в Добруджу, задача в том, чтоб составить из этих 200 000 человек армию с офицерами, лошадьми, артиллерией и всеми необходимыми приспособлениями. Это составило бы пять корпусов армии, у нас их нет в резерве, значит, их надо было бы снять с фронта. А вы знаете, что на нашем фронте нет ни одного пункта, где сейчас не происходило бы боев. Генерал Алексеев ведет операции с тем большей энергией, что подходит зима. Так что я сомневаюсь, чтобы он согласился предложить царю отправить армию южнее Дуная. Подумайте только, сколько понадобилось бы времени, чтобы организовать и перебросить эту армию. Шесть недель по меньшей мере! Не было ли бы тяжкой ошибкой нейтрализовать таким образом 200 000 человек на такой дальний срок?

– А царь?.. Говорили вы с ним об этом?

– Царь согласен во всем с генералом Алексеевым.

– Вопрос достаточно серьезный, заслуживающий быть вновь рассмотренным. И я прошу вас настоять на этом перед царем, сообщив ему мои доводы.

– Я сегодня же доложу царю о нашем разговоре.

Суббота, 9 сентября

Русский финансист, по происхождению датчанин, поддерживающий непрерывные сношения со Швецией и, таким образом, всегда хорошо осведомленный о германском общественном мнении, сказал мне:

– Уже несколько недель Германия переживает общий кризис усталости и боязни. Никто больше не верит в молниеносную победу, которая доставит торжествующий мир. Одни только крайние пангерманисты притворяются, будто еще верят этому. Непреодолимое сопротивление французов у Вердена и продвижение русских в Галиции создали глубокое разочарование, которое не ослабевает. Начинают также поговаривать, что подводная война – ошибка и глупость, что она нисколько не мешает Франции и Англии получать продовольствие, что германские державы рискуют дождаться скоро от Соединенных Штатов объявления войны и проч. Наконец, экономические затруднения растут и бунты из-за продовольственных ограничений всё учащаются, в особенности в Северной Германии. Чтоб остановить этот кризис пессимизма, кайзер недавно назначил маршала Гинденбурга начальником главного штаба вместо генерала Фалькенхайна. Это назначение уже несколько подняло настроение. Теперь все надежды германского народа сосредоточены на спасителе Восточной Пруссии, победителе при Танненберге. Официозная пресса превозносит в льстивых выражениях благородство его характера, величие его концепций, гениальную виртуозность его маневров; она не боится равнять его с Мольтке, сравнивает с Фридрихом Великим. Полагают, что он пожелает немедленно оправдать это восторженное доверие. Так как невозможна никакая победа ни на русском фронте, ни на Западном, то предполагают, что он постарается отличиться в Румынии.

Вторник, 12 сентября

Княгиня Палей пригласила меня сегодня пообедать вместе с великой княгиней Марией Павловной.

Общество совершенно интимное, тем удобнее мне говорить с великой княгиней, которой я не видел со времени опалы Сазонова.

Мы возобновляем наш разговор в том пункте, на котором мы его прервали, и измеряем пройденный путь. Наши сведения сходятся: царица все больше вмешивается в общую политику, царь все меньше оказывает ей сопротивление.

– Так, например, – говорит мне великая княгиня, – царь не выносит Штюрмера; он знает, что тот неспособен и нечестен, он догадывается о его игре с царицей, и это его раздражает, потому что он не менее ревнив к своему авторитету по отношению к царице, чем по отношению ко всякому другому. Но у него не хватало мужества поддержать Сазонова, и он позволил навязать себе Штюрмера.

– При нем, значит, нет никого, кто открыл бы ему глаза?

– Никого… Вы знаете его приближенных!.. Старый Фредерикс говорит с ним откровеннее всех. Но он не имеет никакого влияния… Притом не думайте, что царь так нуждается в том, чтобы ему раскрыли глаза. Он очень хорошо знает свои заблуждения и ошибки. Его суждение всегда прямолинейно. Так, я уверена, что в настоящее время он горько упрекает себя за отставку Сазонова.

– Тогда почему он их допускает, эти заблуждения и ошибки? Ведь в конечном счете последствия падают прямо на него!

– Потому что он слаб, потому что у него не хватает энергии противиться требованиям и сценам царицы!.. И потом по другой причине, гораздо более серьезной: он фаталист. Когда дела идут плохо, он, вместо того чтобы так или иначе на это реагировать, внушает себе, что так хотел Бог, и предается воле Божьей!.. Я уже видела его в таком душевном состоянии после поражений в Маньчжурии и во время беспорядков 1905 года.

– Но разве он теперь в таком состоянии?

– Я боюсь, что он недалек от этого; я знаю, что он грустен, беспокоится, видя, что война бесплодно затягивается.

– Вы считаете его способным отказаться от борьбы и заключить мир?