Текст книги "Дневник посла"

Понизив голос, как если бы он сообщал мне страшную тайну, и устремив на меня пронзительный взгляд своих желтых глаз, которые по временам вспыхивают мрачным огнем, он перечисляет невероятный ряд происшествий, разочарований, превратностей судьбы, несчастий, которые в продолжение девятнадцати лет отмечали царствование Николая II. Ряд этот начинается торжеством коронации, когда на Ходынском поле в Москве 2000 мужиков были задавлены в суматохе. Через несколько недель император отправляется в Киев, на его глазах тонет в Днепре пароход с 300 пассажирами. Несколько недель спустя он присутствует в поезде при внезапной смерти своего любимого министра князя Лобанова. Живя под постоянной угрозой анархических бомб, он страстно желает сына, наследника, но родятся четыре дочери подряд; а когда Господь наконец дарует ему сына, ребенок носит в себе зародыш неизлечимой болезни. Не любя ни роскоши, ни света, он стремится отдохнуть от власти среди спокойных семейных радостей: его же на – несчастная, нервная больная, которая поддерживает вокруг себя волнение и беспокойство. Но это еще не всё: после мечтаний об окончательном царстве мира на земле он вовлечен несколькими интриганами своего двора в войну на Дальнем Востоке; его армии, одна за другой, разбиты в Маньчжурии, его флот потоплен в морях Китая. Затем великое революционное дуновение проносится над Россией: бунты и резня следуют друг за другом, без перерыва – в Варшаве, на Кавказе, в Одессе, Киеве, Вологде, Москве, Петербурге, Кронштадте; убийство великого князя Сергея Александровича открывает эру политических убийств. И когда волнение едва успокаивается, председатель Совета Столыпин, который выказал себя спасителем России, падает однажды вечером в киевском театре перед императорской ложей от револьверного выстрела агента тайной полиции.

Дойдя до конца этой мрачной серии, N. заключает:

– Вы признаете, ваше превосходительство, что император обречен на катастрофы и что мы имеем право бояться, когда размышляем о перспективах, которые эта война открывает перед нами?

– Следует относиться к своей судьбе без трепета, ибо я из тех, которые верят, что судьба должна считаться с нами; но если вы так чувствительны к несчастным влияниям, разве вы не заметили, что царь имеет теперь среди своих противников человека, который, что касается неудач, не уступит первенства никому, а именно – императора Франца Иосифа. В игре против него нет риска, потому что выигрыш несомненен.

– Да, но есть еще Германия. И мы не в силах ее победить.

– Одни – нет. Но рядом с вами стоят Франция и Англия… Затем, ради Бога, не говорите себе заранее, что вы не в силах победить Германию. Сражайтесь сначала со всей энергией, со всем героизмом, на который вы способны, и увидите, что с каждым днем победа будет вам казаться более очевидной.

Папой римским избран кардинал делла Кьеза. Он взял имя Бенедикта XV. С далеких времен Григория VII еще никогда столь величественная и исключительная роль не предлагалась наместнику Христа.

Суббота, 5 сентября

В Лондоне достигнуто соглашение о формулировке декларации, в силу которой Франция, Англия и Россия обязались не заключать мир сепаратно. Эта оговорка фигурировала во франко-русской конвенции 1892 года. Присоединение Англии к нашему союзу сделало необходимым это новое соглашение, и официальное сообщение о нем, возможно, произведет большой эффект.

Русские заняли Стрый, в восьмидесяти километрах от Лемберга (Львова). Их кавалерийский авангард вышел к карпатским перевалам. Вена – в панике.

Воскресенье, 6 сентября

В настоящее время всё внимание к войне сфокусировалось на развитии событий на Западном фронте. Немецкая первая армия под командованием генерала фон Клюка, действующая на самом крайнем участке правого охватывающего фланга движущего фронта, только что неожиданно повернула к югу, оставив Париж справа от себя, словно пытаясь обойти наш левый фланг и отбросить его назад за Сену в направлении Фонтенбло. Таким образом, решающий час пробил. Собирается ли французская армия, наконец, выстоять? Теперь на карту поставлено будущее Франции, будущее Европы, будущее всей вселенной.

Понедельник, 7 сентября

В Галиции операции русской армии развиваются блестяще. Австро-венгры только что потерпели два жестоких поражения: одно – перед Люблином, второе – в окрестностях Равы-Русской. Но, с другой стороны, в Восточной Пруссии русские отступают под натиском немцев.

Во Франции продолжается упорное сражение. На данный момент немцы, кажется, отказываются от идеи прямого наступления на Париж.

Вторник, 8 сентября

Вчера, после ужасающей, продолжавшейся одиннадцать дней бомбардировки капитулировал Мобёж. На всем остальном фронте и особенно к северо-востоку от Парижа идет жестокое и беспрерывное сражение. Но пока ничего решающего не произошло.

Генерал Беляев по секрету сообщил мне, что армия Гинденбурга, действующая в Восточной Пруссии, получила значительные подкрепления и русские вынуждены оставить район Мазурских озер.

«С точки зрения здравой стратегии, – говорит он, – наше отступление следовало бы начать несколько дней назад, но великий князь Николай Николаевич хотел сделать всё, чтобы облегчить положение французской армии».

Среда, 9 сентября

На восток от Парижа, от Урка до Монмираля, французские и английские войска медленно продвигаются вперед. По совершенно правильному инстинкту русское общественное мнение гораздо более интересуется сражением на Марне, чем победами в Галиции.

Вся судьба войны действительно решается на Западном фронте. Если Франция не устоит, то Россия принуждена будет отказаться от борьбы. Бои в Восточной Пруссии дают мне каждый день новые доказательства этого. Ясно, что русским не по плечу бороться с немцами, которые подавляют их превосходством тактической подготовки, искусством командования, обилием боевых запасов, разнообразием способов передвижения. Зато русские кажутся равными с австро-венграми; они имеют даже преимущество в рвении и в стойкости под огнем.

Четверг, 10 сентября

На восток от Вислы, на границе Северной Галиции и Польши, русские прорвали неприятельскую линию между Красником и Томашевом. Но в Восточной Пруссии армия генерала Ренненкампфа в расстройстве.

Из Франции известия удовлетворительны. Наши войска перешли Марну между Мо и Шато-Тьерри. У Сезанна прусская гвардия была отброшена на север от Сент-Гондских болот. Если наш правый фланг, который образует петлю и простирается от Бар-ле-Дюка до Вердена, будет стойко держаться, вся немецкая линия разорвется.

Пятница, 11 сентября

Победа! Мы выиграли сражение на Марне! На всем фронте германские войска отступают на север! Теперь Париж вне опасности! Франция спасена!

Русские также победили между Красником и Томашевом. Австро-венгерские силы, увеличенные немецкими подкреплениями, доходили до миллиона человек; артиллерии насчитывалось более 2500 пушек. Зато армия генерала Ренненкампфа должна была покинуть Восточную Пруссию; немцы заняли Сувалки.

Суббота, 12 сентября

Победа на Марне приветствуется всеми русскими общественными кругами как спасение. В посольство поздравления льются потоком. Но недавняя катастрофа при Сольдау и тревожные слухи, циркулировавшие в последние два дня о ходе проходящего крупного сражения на востоке Восточной Пруссии, повсеместно ввергают граждан России в подавленное состояние, делая их безразличными к достигнутым блестящим успехам в Галиции. И даже если представители русской общественности и отдают щедрую дань героизму французской армии и искусному маневрированию генерала Жоффра, то они не упускают случая при этом добавлять, что если б не было ужасающего множества погибших при Сольдау, то немцы теперь были бы в Париже.

Распутин, выздоровевший после нанесенной ему раны, вернулся в Петроград. Он легко убедил императрицу в том, что его выздоровление есть блистательное доказательство божественного попечения.

Он говорит о войне не иначе как в туманных, двусмысленных, апокалиптических выражениях; из этого заключают, что он ее не одобряет, и предвидят большие несчастья.

В Петроград только что вернулась еще одна персона, чье возвращение в равной степени дает мне мало повода для того, чтобы я поздравил самого себя с этим событием, поскольку этот человек, вернувшись, только тем и занимался, что отводил душу мрачными пророчествами. Я имею в виду графа Витте, находившегося в Биаррице, когда вспыхнула война. Он позавчера навестил меня.

Мое личное знакомство с ним ограничивается единственной встречей в Париже осенью 1905 года. Он возвращался из Америки после подписания Портсмутского мирного договора и очень резко отзывался о Франции, обвиняя ее в недостаточной поддержке своего союзника, России, в ее конфронтации с Японией. В то время на меня произвели сильное впечатление его острый ум, широкие взгляды, несколько самоуверенная, с налетом апломба, манера говорить, да и вся его личность.

Позвольте мне привести некоторые биографические подробности о нем. Сергей Юльевич Витте родился 29 июня 1849 года на Кавказе, где его отец был директором местной школы. Его мать, урожденная Фадеева, принадлежала к старинному русскому роду. Он поступил на математическое отделение Одесского университета, но денежные затруднения вынудили его прекратить там занятия. После этого он получил место в компании Юго-Западных железных дорог. Он был еще всего лишь начальником станции Попельня, небольшого местечка неподалеку от Киева, когда Вышнеградский, президент компании, «обнаружил его» и одним махом повысил до должности управляющего отделом эксплуатации компании.

В 1889 году Вышнеградский был назначен министром финансов, и он немедленно вызвал Витте в Санкт-Петербург и сделал его своей правой рукой. Их тесное сотрудничество быстро привело к тому, что репутация России поднялась до уровня, которого она ранее никогда не достигала. Однако в 1892 году Вышнеградский, измотанный работой, вынужден был подать в отставку. Витте стал его преемником на посту министра финансов. Его сила характера, опыт и таланты вскоре обеспечили ему исключительное место среди политических лидеров империи. В конце 1903 года он стал председателем Кабинета министров, но ему не удалось взять верх над безумной комбинацией интриг и спекулятивных сделок, которая привела к последовавшему 8 февраля началу маньчжурской войны. После Мукденской и Цусимской катастроф все единодушно признали, что только он один был достоин того, чтобы вести мирные переговоры. Пятого сентября 1905 года он имел честь выполнить печальную обязанность подписать Портсмутский мирный договор.

В качестве награды Николай II пожаловал ему титул графа, но в глубине сердца царь ненавидел эту гордую и ироничную натуру, этот уравновешенный, проницательный и едкий ум, при контакте с которым он всегда чувствовал себя не в своей тарелке и обезоруженным.

Однако революционные беспорядки все больше возрастали, став настоящей угрозой для основ династии.

До сих пор Витте всегда был искренним сторонником самодержавия. С его точки зрения у западных государств не было особых причин гордиться своими конституционными догмами, и царизм – хотя часть его аппарата, возможно, могла бы пойти на обновление – идеально подходил инстинктам, нравам и способностям русского народа. Но перед лицом этой возрастающей угрозы Витте не колебался.

Тридцатого октября, после непрерывных переговоров с объятым страхом царем, он убедил последнего подписать знаменитый Манифест, которому, казалось, было суждено стать русской Великой хартией вольностей и, допуская принцип различных фундаментальных свобод, предписать созыв в самые ближайшие сроки Государственной думы. Неделей позже Витте был назначен председателем Совета министров.

В течение последовавших месяцев положение в стране нисколько не изменилось к лучшему. Ободренные своими первыми успехами, партии левых выдвинули новые требования. Самонадеянность и дерзость революционеров неизмеримо возросли. Одновременно агрессивные реакционные силы, дело рук «черных сотен», мобилизовали отсталое население во имя ортодоксального абсолютизма. Повсеместно в империи прокатилась волна резни и избиения либералов, интеллигенции и евреев. Витте вскоре понял, что он никогда не сможет наладить отношения ни с Думой, поскольку последняя следовала подстрекательской программе, ни с консерваторами, так как они никогда не простили бы ему Манифеста 30 октября.

Предпочитая сохранить себя для будущего, он подал царю прошение об отставке. Царь был только рад его уходу с поста председателя Совета министров. Но прежде чем отдать портфель председателя, Витте не отказал себе в удовольствии добиться последнего успеха на поприще государственной службы – в области финансов, в которой он был признанным знатоком. Шестнадцатого апреля 1906 года в Париже он договорился о займе на сумму в два миллиарда франков на условиях, весьма выгодных для русского казначейства. Пятого мая Николай II наконец принял его отставку и назначил в качестве преемника Ивана Логгиновича Горемыкина, нынешнего председателя Совета министров.

Витте приехал в Санкт-Петербург из Биаррица неделю назад и, как я уже сказал, позавчера навестил меня. Он напомнил мне о нашей встрече осенью 1905 года и сразу же, не став тратить время на предварительные общие темы, вступил со мной в дискуссию, держа прямо голову, устремив на меня взгляд и неторопливо выговаривая отчеканенные и точные слова.

– Эта война – сумасшествие, – заявил он. – Она была навязана царю, вопреки его благоразумию, глупыми и недальновидными политиканами. России она может принести только катастрофические результаты. Лишь Франция и Англия могут надеяться извлечь из победы какую-нибудь пользу… Во всяком случае наша победа представляется мне чрезвычайно сомнительной.

– Конечно, – отвечал я, – польза, которую предстоит извлечь из этой войны, также как и из любой другой, зависит от победы. Но я полагаю, что если мы одержим верх, то Россия получит свою долю, причем немалую, преимуществ и вознаграждений… В конце концов, – и извините, что я об этом напоминаю, – если весь мир сейчас охвачен пламенем войны, то это происходит в угоду интересов в первую очередь и прежде всего России, интересов, которые затрагивают главным образом славян, но не Францию или Англию.

– Несомненно, вы имеете в виду наш престиж на Балканах, наш религиозный долг защищать своих кровных братьев, свою историческую и священную миссию на Востоке? Но это же романтическая, вышедшая из моды химера. Никто здесь, по крайней мере ни один мыслящий человек, теперь не принимает всерьез этот беспокойный и полный самомнения балканский люд, в котором нет ничего славянского. Они всего лишь турки, получившие ошибочное имя при крещении. Мы обязаны дать возможность сербам терпеть наказание, которое они заслуживают. Что им было до славянского братства, когда их король Милан сделал Сербию австрийским владением? Это всё, что касается причин происхождения этой войны!

А теперь поговорим о выгодах и наградах, которые она нам принесет. Что мы надеемся получить? Увеличение территории. Боже мой! Разве империя его величества еще не достаточно большая? Разве мы не обладаем в Сибири, Туркестане, на Кавказе, в самой России громадными пространствами, которые все еще остаются нетронутой целиной?.. Тогда каковы те завоевания, которые манят наш глаз? Восточная Пруссия? Разве уже у императора не слишком ли много немцев среди его подданных? Галиция? Она же полна евреями! Кроме того, как только мы аннексируем польские территории, входящие в состав Австрии и Пруссии, мы сразу же потеряем всю русскую Польшу. Не совершайте ошибку: когда Польша обретет свою территориальную целостность, она не станет довольствоваться автономией, которую ей так глупо пообещали. Она потребует – и получит – свою абсолютную независимость. На что мы еще должны надеяться? На Константинополь, на Святую Софию с крестом, на Босфор, на Дарданеллы? Это слишком безумная идея, чтобы она стоила минутного размышления! И даже если мы допустим, что наша коалиция одержит полную победу, а Гогенцоллерны и Габсбурги снизойдут до того, что запросят мира и согласятся с нашими условиями, – то это будет означать не только конец господства Германии, но и провозглашение республики повсюду в Центральной Европе. Это будет означать одновременный конец царизма! Я предпочитаю умалчивать относительно того, что может ожидать нас в случае принятия гипотезы нашего поражения.

– К каким же практическим выводам вы приходите?

– Мои практические выводы заключаются в том, что мы должны покончить с этой глупой авантюрой, и как можно скорее.

– Вы понимаете, что я не могу поддерживать вашу критику русского правительства за то, что оно выступает в защиту Сербии. Но вы утверждаете, что оно несет ответственность за начало войны. Это не ваше правительство хотело войны, и не французское или британское правительства. Я могу гарантировать, что три правительства честно делали всё возможное, чтобы спасти мир на земле. В любом случае, сегодня вопрос состоит не в том, чтобы выяснить, можно или нельзя было избежать войны, а в том, чтобы добиться победы. Ибо выводы, к которым вы сами пришли, допуская предположение о нашем поражении, настолько ужасны, что вы не смеете упоминать о них! Что же касается вашего пожелания «скорой ликвидации этой глупой авантюры», то эта идея, услышанная из уст такого государственного деятеля, как вы, меня только удивляет. Разве вы не в состоянии видеть, что гигантская битва, в которую мы вовлечены, является смертельной дуэлью и что компромиссный мир означал бы триумф Германии?

С недоверчивым видом он ответил:

– Итак, мы должны продолжать сражаться?!

– Да, до победы.

Он слегка пожал плечами. Затем, после минутного колебания, продолжал:

– Боюсь, господин посол, что вы верите определенным необоснованным слухам и считаете, что мною руководят недобрые чувства к Франции; именно этим объясняется всё то, что вам не нравится в сказанных мною словах.

– Если бы я верил, что вы испытываете недобрые чувства по отношению к Франции, особенно в данный момент, то я бы, господин граф, не принял вас у себя; во всяком случае, я бы давно прекратил нашу беседу.

Всё, что я знаю, так это то, что вы негативно относитесь к политике Антанты.

– Да, но всегда был сторонником союза с Францией.

– При том условии, что этот союз был бы доукомплектован союзом с Германией.

– Я признаю это.

– А как насчет Эльзас-Лотарингии? Как это укладывается в рамки вашей комбинации?

– Трудность с решением этой проблемы не казалась мне непреодолимой. Во всяком случае, я никогда бы не пожертвовал союзом с Францией ради союза с Германией, и я предоставлял убедительное доказательство этому.

– Вы имеете в виду то, что случилось в Бьёрке между императором Николаем и императором Вильгельмом в июле 1905 года?

– Да, но это та тема, в отношении которой я обязан хранить молчание… Вы не будете возражать, если я спрошу вас, что вам известно об этом?

– Наша информация об этом событии очень неполная, и, учитывая интересы самой Антанты, мы не старались уточнить полуконфиденциальные данные, которые мой предшественник, господин Бомбар, получил от вас.

Если бы мне нужно было собрать вместе по крупицам различную информацию по этому вопросу, то я бы сказал, что на встрече в Бьёрке император Вильгельм предложил царю заключить соглашение, несовместимое с франко-русским альянсом, и что, благодаря вашему личному вмешательству, этот замысел германского императора не был реализован.

– Всё именно так.

– Разрешите мне, в свою очередь, задать вопрос вам. Обязывало ли Францию соглашение, предложенное императором Вильгельмом, в будущем действовать сообща с Германией?

– Я поклялся хранить тайну в отношении этого дела… Всё, что я могу сказать вам, так это то, что император Вильгельм никогда не простил мне неудачу его замысла. И тем не менее они обвиняют меня в том, что я являюсь германофилом! На самом деле император Николай ненавидит меня еще больше не только потому, что я не дал хода немецкой интриге, а потому, – и это мой еще больший проступок, – что вскоре после этого я представил на его подпись знаменитый Манифест от 30 октября 1905 года, который дал Думе законодательную власть. С тех пор император стал рассматривать меня как своего врага и принялся заявлять своим близким о том, что я мечтаю стать его преемником в качестве президента Российской республики. Какой абсурд!.. Какая жалость!.. Судя по тем чувствам, которые император питает по отношению ко мне, вы можете представить, что именно думает обо мне императрица! Но хватит об этих пустяках! Боюсь, что я отнял у вас слишком много времени, господин посол, и, возможно, злоупотребил вашим вниманием, изливая свою душу. Прошу вас только помнить, что в одном важном деле я доказал, что являюсь истинным другом Франции.

– Я никогда не забуду этого и благодарен вам за конфиденциальную беседу.

Витте, поднявшись с кресла, выпрямился с некоторой неловкостью, свойственной людям высокого роста, и весьма приветливо распрощался со мной.

Когда он ушел, я отправился на прогулку по островам. Пока я прохаживался вдоль безлюдной улицы, которая остается моим любимым местом для прогулок, я прокрутил в уме эту долгую беседу. Перед моими глазами все еще стояла высокая фигура пожилого государственного деятеля, личности загадочной и беспокойной, обладающей глубоким умом, деспотической, надменной, уверенной в своих силах, жертвы амбиций, ревности и гордости. Я думаю, что если война для нас будет складываться неблагоприятно, то в силу своего характера он вернется к активной государственной деятельности. Но я также думаю, насколько пагубным может быть распространение его идей о войне для страны со столь эмоциональным и нестабильным общественным мнением и насколько опасно было бы заявить русским людям, что «с этой глупой авантюрой необходимо покончить как можно скорее»[4]4
  Документы, опубликованные большевиками в сентябре 1917 года, полностью пролили свет на то, что случилось между двумя императорами, когда они встретились 23 июля 1905 года на борту яхты «Гогенцоллерн» в Бьёрке. Теперь известно, что император Вильгельм неожиданно предложил царю Николаю договор о союзе между Германией и Россией; этот договор, направленный против Англии, оговаривал последующее присоединение к нему Франции. Ослепленный красноречием кайзера, Николай II сразу же подписал договор, не потратив времени на то, чтобы проконсультироваться со своим министром иностранных дел, графом Ламсдорфом, который остался в Санкт-Петербурге. Так как Вильгельм II настаивал на том, чтобы на документе, подготовленном заранее, в Берлине, были поставлены вторые подписи (с этой целью он взял с собой на яхту высокопоставленного дипломата Чирского, впоследствии государственного секретаря Министерства иностранных дел, а тогда посла в Вене), то царь вызвал к себе своего министра военно-морских сил адмирала Бирилёва, одного из своих приближенных, находившегося на борту яхты, прикрыл текст договора рукой и приказал адмиралу поставить свою подпись в конце страницы. Адмирал с трогательным послушанием немедленно выполнил приказание.
  Когда царь Николай вернулся в Царское Село, он сообщил графу Ламсдорфу о результатах своих злополучных переговоров. Ламсдорф едва мог поверить и своим глазам, и своим ушам. Призвав на помощь весь необходимый такт, он принялся растолковывать своему августейшему повелителю, какую ужасающую ошибку тот совершил.
  Как раз в это время граф Витте, только что подписавший мирный договор с Японией в Портсмуте, приехал в Санкт-Петербург. Хотя он продолжительное время выступал в роли сторонника союза между Россией, Германией и Францией, он был слишком умен, чтобы не понимать, что вся эта затея, с таким идиотским началом, никогда ни к чему не приведет. По этой причине он поддержал Ламсдорфа в споре с царем. Когда Нелидов, русский посол в Париже, был проинформирован о предложении Германии, он также поспешил ответить, что Франция никогда не согласится присоединиться к Германии против Англии.
  Таким образом, Николай II оказался вынужденным взять обратно свою подпись под договором. Он поручил своему послу в Берлине, графу Остен-Сакену, сообщить немецкому ведомству канцлерства, что русское правительство рассматривает договор в Бьёрке как не имеющий законной силы, принимая во внимание тот факт, что одно из его обязательных условий, а именно присоединение к нему Франции, стало невозможным реализовать. Личное письмо царя кайзеру подтвердило это официальное сообщение.
  Поняв, что вся эта его затея провалилась, Вильгельм II просто пришел в ярость; он попытался вновь обрести влияние на Николая II, прибегнув к помощи аргументов, позаимствованных из области мистики: «Мы соединили наши руки, – телеграфировал он 12 октября 1905 года. – Мы поставили наши подписи перед самим Богом, который слышал нашу клятву. Если хочешь внести некоторые изменения в деталях, то сообщи свои предложения. Но то, что подписано, то подписано. Бог – наш свидетель!» Вся эта затея не имела дальнейшего продолжения.
  Трудно судить о роли, которую Николай II сыграл в этом деле. Подписывая договор в Бьёрке, проявил ли он нелояльность по отношению к Франции? Нет. То, как завершилась сама эта авантюра, достаточно для того, чтобы оправдать его. Но, несомненно, в своей неосведомленности и слепоте он зашел слишком далеко. – Прим. авт.


[Закрыть].

Воскресенье, 13 сентября

Во Франции немцы по-прежнему отступают, оставляя позади пленных, раненых и не раненых, пушки и транспорт. Части левого фланга французской армии переправились через реку Эну; в центре фронта французы продвигаются между реками Аргона и Маас; на правом фланге французская армия заставляет врага отступать в направлении к Мецу.

На востоке Восточной Пруссии армии генерала Ренненкампфа, по-видимому, следует найти возможность избежать катастрофы, которая ей угрожает; ей практически удалось пробиться через Мазурские озера, и она отступает к Ковно и Гродно.

В Галиции русские переправились в низовья реки Сан, и в Буковине они заняли Черновцы.

Сегодня – день рождения святого Александра Невского, царя Новгорода, который разгромил шведов и тевтонских рыцарей на берегах Невы в 1242 году. На том месте, где национальный герой одержал победу, Петр Великий построил монастырь, столь же громадный и великолепный, как и знаменитые Лавры в Киеве и в Сергиевом Посаде. Опоясанная стенами и крепостными рвами, подобно монастырской цитадели, петроградская Лавра включает в себя собор, одиннадцать церквей, множество часовен, резиденцию митрополита, кельи монахов, семинарию, духовную академию и три кладбища. Я часто совершал там прогулки, наслаждаясь очарованием мира и тишины, присущего этому месту, и атмосферой религиозного смирения и человеческой доброты, которой она насыщена.

Сегодня храмы и дворы Лавры заполнила огромная масса людей. В Троицком соборе – внутри большое облако благовоний от курения ладана – истово верующие толпились вокруг алтаря святого Александра. Большая толпа заполнила также и церковь Благовещения, собравшись вокруг бронзовой плиты, на которой можно было прочитать скромную и красноречивую эпитафию: «Здесь лежит Суворов».

Большинство прихожан составляли женщины. Они молились за своих мужей, братьев и сыновей, сражавшихся там, на фронте. Несколько групп погруженных в свои думы крестьян и крестьянок, стоявших с серьезным выражением лица, представляли трогательную картину. Меня особенно поразил вид одного мужика, старого человека с белоснежно-седыми волосами и бородой, с большим, испещренным глубокими морщинами лбом, с печальным и отрешенным взглядом ясных глаз – настоящий портрет патриарха. Стоя перед иконой святого Александра, он беспрерывно теребил костлявыми пальцами свою шапку, за исключением того момента, когда, низко отдавая поклон, он торопливо осенял себя крестом. Едва разжимая губы, он шептал бесконечную молитву; молитву, несомненно, весьма отличную от тех, которые в настоящее время возносятся к небесам в церквах Франции, поскольку смысл молитв меняется в зависимости от национальности. Когда душа русского человека молит о помощи у Бога, то она не столько ждет силы проявлять волю и действовать, сколько силы страдать и терпеть. Лицо и поза этого старика были настолько выразительными, что мне казалось, что он олицетворяет патриотизм русского крестьянина.

Вечером я отправился в Мариинский театр на представление оперы Глинки «Жизнь за царя». Директор императорских театров пригласил моих коллег, английского и японского послов, посланников Бельгии и Сербии, а также меня присутствовать в этот вечер в театре, так как там была подготовлена манифестация в честь союзников.

До того как поднялся занавес, оркестр сыграл русский национальный гимн «Боже, царя храни», сочиненный князем Львовым примерно в 1825 году. Этот гимн – величественное произведение, оказывающее на слушателя религиозное воздействие. Сколько раз я слушал его раньше? Но никогда ранее я столь ясно не сознавал, что мелодия национального гимна так чужда русской музыке и так близка немецкой – в прямой традиции Баха и Генделя. Но это не помешало присутствовавшей в театре публике прослушать гимн, в патриотическом порыве благоговейно соблюдая тишину, за которой последовал взрыв продолжительной овации. Потом наступила очередь «Марсельезы», встреченной с восторгом.

Затем прозвучала мелодия «Правь, Британия», также получившая свою долю бурных аплодисментов.

В соседней ложе сидел Бьюкенен, и я спросил его, почему оркестр исполнил мелодию «Правь, Британия», а не «Боже, храни короля». Он ответил, что так как последняя мелодия была такой же, как и мелодия прусского национального гимна, то власти опасались, что произойдет ошибочное восприятие музыки, а это могло бы повергнуть публику в шок. Потом прозвучал японский национальный гимн, соответственно встреченный теплыми аплодисментами. Я подсчитал в уме, что прошло только девять лет после Мукдена и Цусимы! При первых же звуках бельгийского национального гимна «Брабансоны» в зале взорвалась буря благодарных и восхищенных возгласов. Казалось, что каждый восклицал: «Где бы мы были сейчас, если бы Бельгия не сопротивлялась?» Овация в ответ на сербский национальный гимн была более сдержанной, признаться, очень сдержанной. Многие в зале, казалось, подумали: «Если бы не сербы, мы бы по-прежнему жили в условиях мира!»

После этой манифестации мы должны были сидеть и до самого конца слушать оперу «Жизнь за царя», произведение банальное и лишенное огня, с его чрезмерной официозной лояльностью и с его слишком большой приверженностью к старомодной итальянской опере. Тем не менее публика в зале с большим удовольствием слушала оперу, поскольку драматический сюжет произведения Глинки до глубины души трогает русского человека.

Понедельник, 14 сентября

Во Франции немцы медленно отступают в северном направлении. Судя по всему, они подготовили сильно укрепленные районы обороны вдоль реки Эны. Если им удастся остановить нас на линии этих позиций, то победа на Марне не станет выглядеть столь убедительной, как мы могли бы надеяться. Значение победы может быть оценено только по результатам преследования противника.

Во всяком случае, я не был удивлен полученной сегодня утром телеграммой, в которой Делькассе поручает мне вновь настоятельно убеждать русское правительство в том, что русским армиям необходимо осуществить наступление непосредственно против Германии. Дело в том, что Бордо опасается, что у наших русских союзников вскружились головы от их сравнительно легких успехов в Галиции и они могут пренебречь немецким фронтом для того, чтобы сконцентрировать свои усилия для продвижения к Вене.

В это же утро я посетил военное министерство и довел до сведения генерала Сухомлинова информацию об озабоченности французского правительства. Он ответил:

– Но наше непосредственное наступление на Германию началось с 16 августа, и мы продолжаем его самым энергичным образом и в самых больших, насколько это возможно, масштабах! О наших военных операциях в Восточной Пруссии вам известно в такой же степени, как и мне. Я спрашиваю вас, что еще мы сможем сделать?

– Как скоро армии, стоящие у Немана и Няриса, смогут возобновить наступление?

– О, еще не так скоро! Они понесли слишком большие потери. Боюсь, что они могут даже еще немного отступить… Но я готов сказать вам по большому секрету, что великий князь Николай Николаевич обдумывает и готовит операцию на широком фронте в направлении Позена и Бреслау.

– Отлично!

– Я не должен скрывать от вас, что для организации этой операции потребуется много времени. Мы не можем более рисковать. Не забывайте, господин посол, что мы уже пожертвовали жизнью 110 000 солдат при Сольдау, чтобы помочь французской армии!

– Мы должны были бы принести такие же жертвы, чтобы помочь русской армии… Но не приуменьшая практического значения и морального эффекта оказанной нам тогда услуги, разрешите мне заметить, что не по нашей вине генерал Артамонов отступил на 20 километров на левом фланге, не поставив об этом в известность командующего армией!

Мы вернулись к обсуждению проблемы, бывшей причиной моего визита. Я вновь повторил свое пожелание получить заверение в том, что русским армиям не позволят повернуть в сторону Вены и забыть об их главной цели – немецкой.

– Я не забываю, – заявил я, – что окончательное решение относительно военных операций является прерогативой Верховного главнокомандующего, но я также знаю, что великий князь Николай придает большое значение вашей точке зрения и вашим предложениям. Поэтому я полагаюсь на вас в надежде, что вы поддержите мою просьбу к великому князю.

Он бросил на меня острый взгляд своих проницательных глаз, в которых даже под тяжелыми веками чувствовалась хитринка:

– Но мы не можем приостановить наше наступление в Галиции, где ежедневно добиваемся блестящих успехов! Не забывайте, что с самого начала кампании австрийцы уже потеряли 200 000 солдат и офицеров убитыми или ранеными, в дополнение к 60 000 пленных, и 600 орудий!