Текст книги "Дневник посла"

– В таком случае мы погибли… Потому что теперь в Ставке будет распоряжаться государыня и ее камарилья. Это ужасно…

Помолчав, он обращается ко мне:

– Господин посол, разрешите мне один вопрос. Верно ли то, что союзные правительства вмешались или накануне вмешательства, чтобы не допустить государя принять командование?..

– Нет! Назначение главнокомандующего – это внутренний вопрос, зависящий от верховной власти.

– Вы меня успокаиваете. Мне говорили в Ставке, что Франция и Англия хотят потребовать оставить великого князя Николая Николаевича. Это было бы огромной ошибкой. Вы бы разрушили популярность Николая Николаевича и восстановили бы против себя всех русских, начиная с меня.

Великий князь Павел Александрович добавляет:

– И потом, это ничего бы не дало. В том состоянии духа, в каком находится государь, он не остановится ни перед каким препятствием, он пойдет на самые крайние меры, чтобы исполнить свой замысел. Если бы союзники воспротивились, он бы скорее расторг союз, чем позволил оспаривать свою верховную прерогативу, еще удвоенную для него религиозным долгом…

Мы возвращаемся в гостиную. Княгиня Палей спрашивает меня:

– Ну что?.. Какие заключения вы делаете из всего, что вам сказали здесь сегодня?..

– Я ничего не заключаю… Когда мистицизм заменяет собою государственный разум, нельзя ничего предвидеть. Отныне я готов ко всему.

Пятница, 3 сентября

Дважды в течение этого дня, в первый раз на Троицком мосту, второй – на набережной Екатерининского канала, я встречаю придворный автомобиль, в глубине которого вижу императора с императрицей; лица обоих очень серьезны. Присутствие их в Петрограде так необычно, что заставляет всех прохожих вздрагивать от удивления.

Их величества проехали прежде всего в крепость, в Петропавловский собор, где помолились перед гробницами Александра I, Николая I, Александра II и Александра III. Оттуда они отправились в часовню в домике Петра Великого, где приложились к образу Спасителя, сопровождавшему постоянно Петра. Наконец, они приказали везти себя в Казанский собор, где долго оставались распростертыми перед чудотворной иконой Божьей Матери. Все эти моления показывают, что государь находится накануне выполнения то го высшего деяния, которое кажется ему необходимым для спасения и искупления России.

Я узнаю также, что утром, прежде чем выехать из Царского Села, государь принял великого князя Дмитрия Павловича и категорически отвергнул мысль сохранить великого князя Николая Николаевича в Ставке в качестве помощника главнокомандующего.

Когда я припоминаю все тревожные симптомы, отмеченные мною в эти последние недели, мне кажется очевидным, что в недрах русского народа назревает революционный взрыв.

В какое время, в каких формах, при каких обстоятельствах разразится кризис? Будет ли последним, случайным и побудительным поводом военный разгром, голод, кровопролитная стачка, бунт в казармах, дворцовая трагедия?.. Я не знаю. Но мне кажется, что событие это отныне предвещает себя неотвратимо, как историческая необходимость. Во всяком случае, вероятность его уже столь велика, что я считаю нужным предупредить французское правительство. Итак, я посылаю Делькассе телеграмму, где, изложив опасности военного положения, пишу в конце: «Что касается внутреннего положения, оно ничуть не более утешительно. До самого последнего времени можно было верить, что не произойдет революционных беспорядков раньше конца войны. Я не могу утверждать этого теперь. Вопрос заключается в том, чтобы знать, будет ли в состоянии Россия, через более или менее отдаленный промежуток времени, выполнять должным образом свою роль союзницы. Всякая случайность должна отныне входить в предвидения правительства Республики и в расчеты генерала Жоффра».

Воскресенье, 5 сентября

Император уехал вчера вечером в Ставку, где сегодня принимает командование.

Перед отъездом он подписал приказ, который всех удивляет и печалит: он уволил, без всяких объяснений, начальника своей военно-походной канцелярии князя Владимира Орлова.

Связанный с Николаем II двадцатилетней дружбой, в силу своих обязанностей посвящаемый в самую интимную, ежедневную жизнь государя, но сохранявший всегда по отношению к своему повелителю независимость характера и откровенность речи, он не переставал бороться с Распутиным. Теперь в окружении их величеств не осталось более никого, кто бы не был послушен старцу.

Понедельник, 6 сентября

Приняв командование над всеми сухопутными и морскими силами, государь отдал следующий приказ: «Сего числа я принял на себя предводительство всеми сухопутными и морскими вооруженными силами, находящимися на театре военных действий.

С твердою верою в милость Божию и с непоколебимой уверенностью в конечной победе будем исполнять наш святой долг защиты Родины до конца и не посрамим Земли Русской».

Кроме того, он обратился к великому князю Николаю Николаевичу с таким рескриптом:

«Ваше Императорское Высочество, вслед за открытием военных действий причины общегосударственного характера не дали мне возможности последовать душевному моему влечению и тогда же лично стать во главе армии, почему я возложил на вас верховное командование всеми сухопутными и морскими силами.

Ваше Императорское Величество во время войны проявило на глазах всей России непоколебимое мужество, которое вызвало у меня и у всех русских людей величайшее доверие к вам; также как и твердые надежды, повсюду сопровождающие ваше имя в силу неизбежных превратностей военной судьбы.

Возложенное на меня свыше бремя царского служения Родине повелевает мне ныне, когда враг углубился в пределы империи, принять на себя верховное командование действующими войсками и разделить боевую страду моей армии и вместе с нею отстоять от покушений врага Русскую Землю.

Пути Промысла Божьего неисповедимы, но мой долг и желание мое укрепляют меня в этом решении из соображения пользы государственной.

Вражеское нашествие, которое с каждым днем набирает силу на Западном фронте, прежде всего требует чрезвычайной концентрации всей гражданской и военной власти, также как и унификации командования во время войны и интенсификации деятельности всех административных служб. Но все эти обязанности отвлекают наше внимание от Южного фронта.

Признавая при сложившейся обстановке необходимость мне вашей помощи и советов по нашему Южному фронту, назначаю Вас наместником моим на Кавказе и главнокомандующим доблестной Кавказской армией, выражая Вам за все ваши боевые труды глубокую благодарность мою и Родины…»

Согласно особому желанию императора, великий князь Николай Николаевич отправился прямо в Тифлис, не заезжая в Петроград.

Вторник, 7 сентября

Визит к баронессе М. Обнаружил ее одну, сидящей у рояля. Вся в плену вдохновения, уверенно и увлеченно, она играла изумительную бемольную сонату Бетховена, посвященную князю Лихновскому.

В этот момент она атаковала как раз вторую часть сонаты, которая звучит так патетически. Когда я появился в дверях, она, перехватив мой умоляющий взгляд, была столь любезна, что не бросила играть.

Когда прозвучал последний аккорд, она закрыла крышку рояля и, протянув мне все еще слегка дрожавшие после игры пальцы, произнесла слова, словно вырвавшиеся из самой глубины сердца: «Я бы скорее отказалась от России, чем от музыки!»

В действительности же баронесса М. была ливонского происхождения. Однако уже более ста лет ее семья служила царям, а ее члены занимали высокие посты при императорском дворе и в армии. Но это не мешало ей оставаться чуждой русской общности. И крик души, вызванный ее музыкальными эмоциями, абсолютно точно определяет степень патриотизма, который воодушевляет некоторые семьи, представляющие балтийскую знать.

Среда, 8 сентября

Только что был уволен со своей должности генерал Джунковский, один из адъютантов императора, шеф жандармов, представитель полиции в Министерстве внутренних дел, один из самых влиятельных чиновников империи и к тому же человек, умудрившийся завоевать всеобщее уважение, выполняя столь деликатные и грозные обязанности. Он не устоял перед продолжительными нападками императрицы, которая официально обвинила его в инспирировании критических статей в прессе, направленных против Распутина, и в тайной подстрекательской деятельности, содействующей популярности великого князя Николая.

На самом деле генерал Джунковский уже давно был обречен в глазах императора за то, что имел смелость в своих докладах ему изобличать позорное поведение старца, особенно ту аморальную историю, которая шокировала Москву в апреле.

Четверг, 9 сентября

Начало деятельности императора в качестве Верховного главнокомандующего ознаменовалось объявлением о блестящем успехе, которого добилась Южная армия в сражении с немцами при Тарнополе. Сражение продолжалось пять дней вдоль побережья реки Серет, русские трофеи включают в себя 17 000 пленников и около сорока орудий.

Этот поворот судьбы, совпавший со сменой Верховного главнокомандующего, вызвал ликование в стане врагов великого князя Николая. Боюсь, что это их ликование не будет продолжительным, так как на остальной линии фронта, особенно в Литве, натиск немцев с каждым днем усиливается.

Пятница, 10 сентября

Сазонов говорит мне сегодня утром:

– Я раздражен до предела новостями из Лондона и Парижа насчет болгарского дела. По-моему, ни Грей, ни Делькассе не понимают важности того, что готовится в Софии. Мы теряем в канцелярских проволочках время, бесконечно дорогое время… Мы должны немедленно объявить Радославову, что зона Македонии будет аннексирована в пользу Болгарии после войны, и что мы ей гарантируем эту аннексию, если она в короткий срок нападет на Турцию… Я предписал Савинскому срочно согласовать действия со своими коллегами-союзниками и сделать шаг в этом направлении. Придем ли мы к результату на этот раз?

Воскресенье, 12 сентября

Положение русских армий в Литве быстро ухудшается. На северо-востоке от Вильны неприятель продвигается вперед усиленными переходами к Двинску через Вилькомир; его кавалерийские патрули достигают уже вблизи от Свенцян железной дороги, единственной артерии, которая соединяет Вильну, Двинск, Псков и Петроград. Южнее, после ожесточенных боев при слиянии рек Зельвянки и Немана, он угрожает, вблизи от Лиды, большой дороге между Вильной и Пинском. Придется с большой поспешностью эвакуировать Вильну.

Вот несколько точных сведений об обстоятельствах, при которых князь Владимир Орлов несколько дней тому назад лишился того доверенного поста, который он занимал в течение стольких лет при императоре.

Владимир Николаевич узнал о своей опале неприятным и неожиданным образом. Сообщая великому князю Николаю о назначении его императорским наместником на Кавказе, царь прибавил к своему письму такой постскриптум: «Что касается Владимира Орлова, которого ты так любишь, я отдаю его тебе; он может быть тебе полезен для гражданских дел». Великий князь, который связан тесной дружбой с Орловым, тотчас же через одного из своих адъютантов спросил его о том, что означает это неожиданное решение.

Несколькими часами позже Орлов узнал, что император, который собирался уехать в Ставку Верховного главнокомандующего, вычеркнул его имя из списка лиц, призванных занять место в поезде его величества; он естественно заключил отсюда, что Николай II не хотел его видеть. С полным достоинством он воздержался от всякой жалобы, от упреков, и отправился в путь в Тифлис.

Но, раньше чем удалиться, он хотел облегчить свою совесть. В письме, адресованном графу Фредериксу, министру двора, он умолял этого старого слугу открыть глаза монарху на гнусную роль Распутина и его сообщников, на которых он указывал как на агентов Германии; он имел мужество окончить свое письмо следующим тревожным восклицанием: «Император не может более терять ни одного дня для того, чтобы освободиться от темных сил, которые его угнетают. В противном случае скоро наступит конец Романовым и России».

Среда, 15 сентября

Сегодня вечером я обедаю в частном доме с Максимом Ковалевским, Милюковым, Маклаковым, Шингаревым – это Генеральный штаб и цвет либеральной партии. В других государствах такой обед был бы самым естественным явлением. Здесь пропасть между официальным миром и прогрессивными элементами так глубока, что я готов к тому, что подвергнусь резкой критике со стороны благомыслящих кругов. И все же эти люди – непогрешимой честности, высокой культуры – всего меньше революционеры; весь их политический идеал заключается в конституционной монархии. Таким образом, Милюков, известный историк русской культуры, мог сказать во времена Думы: «Мы не являемся оппозицией его величеству, но оппозицией его величества».

Когда я приезжаю, я застаю их всех собравшимися вокруг Ковалевского, оживленно говорящего с возмущенным видом: они только что узнали, что правительство решило распустить Думу. Таким образом, прекрасные надежды, которые возникли шесть недель назад в начале сессии, уже обратились в ничто. Учреждение ответственного министерства – не более как химера; «черный блок» берет над ним верх; это победа единоличной власти, самодержавного абсолютизма и темных сил. Весь обед проходит в обсуждении тех мрачных перспектив, которые открывает этот наступательный возврат реакции.

Когда мы встаем из-за стола, один журналист сообщает, что указ, отсрочивающий заседание Думы, был подписан сегодня днем и будет опубликован завтра.

Я уединяюсь в углу гостиной с Ковалевским и Милюковым. Они сообщают мне, что ввиду оскорбления, нанесенного народному представительству, они хотят уйти из комиссий, организованных недавно в Военном министерстве, чтобы сделать более интенсивной работу заводов.

– От содействия Думы отказываются – пусть будет так! Но отныне мы предоставим одному правительству всю ответственность за войну.

Я энергично доказываю им, насколько такое поведение было бы несвоевременно и даже преступно.

– Я не могу оценивать побуждающие вас причины и ваши политические расчеты. Но как посол Франции, находящейся с вами в союзе, Франции, которая вступила в войну для защиты России, я имею право вам напомнить, что вы находитесь перед лицом врага и что вы должны запретить себе всякий поступок, всякое заявление, которое могло бы ослабить ваше военное напряжение.

Они обещают мне подумать об этом.

В конце Ковалевский говорит мне:

– Эта отставка Думы – преступление. Если бы хотели ускорить революцию, то не могли бы поступить иначе.

Я спрашиваю у него:

– Думаете ли вы, что нынешний кризис мог бы привести к революционным возмущениям?

Он обменивается взглядом с Милюковым. Затем, останавливая на мне свой светлый и острый взгляд, он отвечает мне:

– Насколько это будет от нас зависеть, во время войны революции не будет… Но, быть может, вскоре это уже не будет зависеть от нас.

Оставшись с Максимом Ковалевским, я его спрашиваю об его исторических и социальных работах. Бывший профессор Московского университета, не раз пострадавший за независимость своих мнений, принужденный уехать из России в 1887 году, он много путешествовал во Франции, в Англии, в Соединенных Штатах. В настоящее время он одно из видных лиц в среде интеллигенции. Его исследования политических и общественных учреждений России указывают на его глубокое образование, открытый и прямой ум, на мысль свободную, синтетическую и подчиненную дисциплине английского позитивизма. В его партии его считают предназначенным к большой роли в тот день, когда самодержавие превратится в конституционную монархию. Я думаю, что эта роль будет состоять исключительно в нравственном влиянии. Как все корифеи русского либерализма, Максим Ковалевский слишком умозрителен, слишком теоретичен, слишком книжен для того, чтобы быть человеком действия. Понимание общих идей и знание политических систем недостаточны для управления человеческими делами: здесь необходим еще практический смысл, интуитивное понимание возможного и необходимого, быстрота решения, твердость плана, понимание страстей, обдуманная смелость – все те качества, которых, как мне кажется, лишены кадеты, несмотря на их патриотизм и добрые намерения.

В конце я умоляю Ковалевского расточать вокруг себя без устали советы терпения и благоразумия. Я прошу его, наконец, вдуматься в признание, которое меланхолически шептал в течение нескольких дней в 1848 году один из руководителей прежней монархической оппозиции, один из организаторов известных банкетов Дювержье д’Оран: «Если бы мы знали, насколько тонки стенки вулкана, мы бы не вызывали извержения».

Четверг, 16 сентября

Отсрочка заседаний Думы обнародована. Тотчас же Путиловский завод и Балтийская верфь объявляют забастовку.

Пятница, 17 сентября

Забастовки распространяются сегодня почти на все заводы Петрограда. Но не замечается никаких беспорядков. Вожаки утверждают, что они просто хотят протестовать против отсрочки Думы и что работа возобновится через два дня.

Один из моих осведомителей, который хорошо знает рабочие круги, говорит:

– Этот раз еще нечего опасаться. Это только генеральная репетиция.

Он прибавляет, что идеи Ленина и его пропаганда поражения имеют большой успех среди наиболее просвещенных элементов рабочего класса[15]15
  Далее в первый русский перевод этой книги были вставлены следующие строки, отсутствующие во французском оригинале и английском переводе:
  – Не является ли Ленин немецким провокатором?
  – Нет, Ленин человек неподкупный. Это фанатик, но необыкновенно честный, внушающий к себе всеобщее уважение.
  – В таком случае он еще более опасен. – Прим. ред.


[Закрыть].

Воскресенье, 19 сентября

На всем громадном фронте, который развертывается от Балтийского моря до Днестра, русские продолжают медленное отступление.

Вчера обширное и смелое наступление передало Вильну в руки немцев. Вся Литва потеряна.

Понедельник, 20 сентября

Забастовки в Петрограде окончены.

В Москве Союз городов и Земский союз приняли предложение, требующее немедленного созыва Думы и образования министерства, «пользующегося доверием страны». Новости, которые я получаю из провинции, приносят удовлетворение в том смысле, что они не подтверждают возможность развития революционного движения и, что касается страны в целом, свидетельствуют о непоколебимой решимости продолжать войну.

Вторник, 21 сентября Царь Фердинанд открыл свои карты: Болгария мобилизуется и готовится напасть на Сербию.

Когда Сазонов сообщает мне эту новость, я восклицаю:

– Сербия не должна позволять атаковать себя. Нужно, чтобы она сама немедленно напала.

– Нет, – отвечает мне Сазонов, – мы еще должны попытаться помешать конфликту.

Я возражаю, что конфликта избежать уже невозможно, что уже давно игра Болгарии слишком очевидна; что дипломатическое вмешательство не может теперь иметь иного следствия, как дать болгарской армии время мобилизоваться и сконцентрироваться; что если сербы не воспользуются тем, что дорога на Софию им открыта в течение еще нескольких дней, то они погибли. Наконец я заявляю, что, дабы поддержать действия сербов, русский флот должен бомбардировать Бургас и Варну.

– Нет! – восклицает Сазонов. – Болгария – одной с нами веры, мы создали ее нашей кровью, она обязана нам своим национальным и политическим существованием, мы не можем обращаться с ней как с врагом.

– Но это она делает себя вашим врагом… И в какой момент!

– Пусть! Но необходимо еще вести переговоры… Одновременно мы должны обратиться к массе болгарского народа и обнаружить перед ним ужас преступления, которое хотят его заставить совершить. Манифест, с которым император Николай обратится к нему во имя славянства, произведет, без сомнения, большое впечатление; мы не имеем права не испробовать этой последней возможности.

– Я держусь того, о чем вам только что говорил. Нужно, чтобы сербы бросились форсированным маршем на Софию. Иначе болгары будут в Белграде раньше чем через месяц.

Пятница, 24 сентября

В телеграмме, переданной из Парижа вчера вечером, мне сообщают, что французское и британское правительства решились послать корпус на Балканы.

Получив от меня это известие, Сазонов возликовал. Отправка этих войск на помощь Сербии, кажется ему, изменит весь вид балканской проблемы. Он желает, чтобы это стало как можно быстрее известно в Софии, для того чтобы болгарское правительство успело остановить свои военные приготовления. Он пытается, с другой стороны, помешать сербам напасть на болгарскую армию до того, как она начнет наступление.

Относительно этого последнего пункта я бурно спорю с ним, а поскольку я полагаю, что в Париже думают так же, то телеграфирую Делькассе: «Я с трудом понимаю мысль Сазонова. Внезапное вторжение сербской армии на болгар скую территорию вызвало бы невероятный резонанс в Германии и Австрии, а также в Турции, Греции и Румынии. Спасение Болгарии – больше не наша забота».

Суббота, 25 сентября

Поведение Болгарии вызвало у русской общественности бурное негодование. Даже те газеты, которые до сих пор проявляли сдержанность к болгарам, присоединились к всеобщему осуждению поведения Болгарии, хотя они и стремятся отделить политику царя Фердинанда от настроений его народа.

Воскресенье, 26 сентября

Вчера в Шампани началось большое наступление, которое французский генеральный штаб готовил в течение многих месяцев; оно было поддержано наступлением англичан в Арруа.

Первые результаты наступления были успешными; мы вклинились в немецкие позиции по фронту в двадцать пять километров и в глубину от трех до четырех километров, взяли в плен 15 000 немецких солдат и офицеров.

Понедельник, 27 сентября

Союз городов и Земский союз, которые заседали эти последние дни в Москве, сообща приняли следующую резолюцию:

«В грозный час народного испытания мы, собравшиеся в Москве уполномоченные губернских земств, объединившиеся во Всероссийский земский союз, сохраняем непоколебимую веру в силу и доблестный дух родной армии и твердо уповаем на конечную победу, до которой о мире не должно и не может быть речи… Будучи убеждены в возможности полного одоления врага, мы с тревогой видим надвигающуюся опасность от гибельного разъединения того внутреннего единства, которое было провозглашено в самом начале войны с высоты престола как верный залог победы.

Опасность эта устранима лишь обновлением власти, которая может быть сильна только при условии доверия страны в единении с законным ее представительством.

В единомыслии с желанием страны Государственная дума наметила те пути, которые могут вывести Россию из ниспосланных ей испытаний. Но правительство не пошло на единение с Государственной думой в ее небывало единодушных стремлениях. Столь желанное всей страной и необходимое взаимодействие общественных и правительственных сил не осуществилось. Мы видим и чувствуем, как глубоко потрясено этим общественное сознание.

Это обязывает нас вновь указать на необходимость скорейшего возобновления работы Государственной думы, которая одна может дать незыблемую опору сильной власти. Тогда и только тогда проявятся во всей полноте своей силы русского народа и его способность выдерживать самые тяжелые испытания».

Оба союза назначили по три депутата, которым дано поручение на словах изложить императору желание страны.

Председатель Совета Горемыкин рекомендовал его величеству не принимать этих депутатов, которые, по его мнению, не имеют никакого права «говорить от имени русского народа». Император отказал в аудиенции.

Вторник, 28 сентября

Раздор царит среди русского правительства. Несколько министров, напуганные реакционными стремлениями, которые берут верх при дворе, обратились к императору с коллективным письмом, умоляя его остановиться на этом гибельном пути и заявляя ему, что их совесть не позволяет им дольше работать под председательством Горемыкина. Кроме Сазонова письмо подписали князь Щербатов, министр внутренних дел, Кривошеин, министр земледелия, князь Шаховской, министр торговли, Барк, министр финансов, и Самарин, обер-прокурор Святейшего синода. Генерал Поливанов, военный министр, и адмирал Григорович, морской министр, воздержались от подписания из уважения к военной дисциплине.

Получив это письмо, император созвал всех министров в Ставке; они уехали в Могилев, куда прибудут завтра. Дело протекает в строгой тайне.

Восемь дней назад председатель Думы Родзянко просил об аудиенции у императора. Сегодня утром его известили, что его просьба не уважена.

Среда, 29 сентября

Позавчера русское правительство предложило правительствам союзников направить Софии ноту следующего содержания:

«Союзные державы, имея самый серьезный повод подозревать истинные мотивы всеобщей мобилизации болгарской армии и придавая, как они это делают всегда, величайшее значение установлению их дружеских отношений с Болгарией, считают своим долгом во имя этой дружбы просить царское правительство отменить декрет о мобилизации или объявить о своей готовности сотрудничать с указанными державами против Турции. Если царское правительство Болгарии не примет одно или второе из этих двух предложений в течение ближайших двадцати четырех часов, то союзные державы незамедлительно разорвут все отношения с Болгарией».

Я указал Сазонову, что бесцветная форма этой нотации с самого начала делает ее неэффективной, но он настаивал на своем предложении. Сегодня Бьюкенен сообщил мне, что сэр Эдвард Грей хотел бы еще больше смягчить тон русской ноты и изъять из нее всё, что хотя бы в малейшей степени делало ее похожей на ультиматум. Я направляю следующую телеграмму Делькассе: «Эта политика сэра Эдварда Грея кажется мне иллюзией. Не собираемся ли мы совершать ту же самую ошибку с Болгарией, которую мы сделали с Турцией, ошибку, за которую мы еще не расплатились? Неужели сэр Эдвард не видит, что с каждым днем немцы все больше и больше укореняются в Болгарии и что вскоре они там будут полными хозяевами? Неужели он до такой степени наивен, что верит пацифистским заверениям царя Фердинанда? Не предлагает ли он воздерживаться от воздействия на Софию до тех пор, пока болгарская армия не завершит свою концентрацию и немецкие офицеры не возглавят ее?

В наших силах нанести Германии поражение на болгарской территории. И вместо этого мы по-прежнему предаемся разговорам!»

Четверг, 30 сентября

Наше наступление в Шампани развивается блестяще и без передышки.

Это наступление производит отличное впечатление на русскую общественность. Чувство разочарования, вызванное нашей бездеятельностью на Западном фронте, стало принимать опасные формы, так как оно распространялось и в армии. «Новое время» следующими словами весьма точно воспроизвело общее впечатление русской общественности: «В то время как основные немецкие силы и почти вся австро-венгерская армия набросились на нас, наши союзники на Западе пребывали в бездействии. Эта пассивность со стороны генерала Жоффра во время наших тягостных испытаний была непостижимой. Англо-французское наступление положило конец всем нашим сомнениям. Теперь ясно, что видимая бездеятельность на самом деле прикрывала период подготовки».

Пятница, 1 октября

Президент Республики поручил мне вручить императору следующую телеграмму:

«Серьезная ситуация, созданная явно враждебным отношением царя Фердинанда, и болгарская мобилизация вызывают у французского правительства чрезвычайное беспокойство. У нас есть достаточно обоснованные поводы для опасений, что болгары попытаются перерезать железнодорожную линию Салоники – Ниш. В этом случае мы не сможем в будущем поддерживать связь не только с Сербией, но и самой Россией, и направлять нашим союзникам боеприпасы, которые мы для них производим. В настоящее время мы производим ежедневно для России от трех до четырех тысяч артиллерийских снарядов. Это число будет постепенно повышаться и к январю достигнет десяти тысяч, как это просило правительство Вашего Величества.

Для России и Франции жизненно необходимо сохранить свободную эксплуатацию коммуникационных линий между ними. Мы договариваемся с Англией о направлении, как можно скорее, войск в Сербию. Но присутствие русских войск окажет, несомненно, сильное впечатление на болгарский народ. Если в настоящее время Ваше Величество не имеет в своем распоряжении одной дивизии для этой цели или если Ваше Величество не считает возможным направить такую дивизию в Сербию, то, во всяком случае, было бы важно прикомандировать подразделение русских солдат к нашим войскам для охраны салоникской железнодорожной линии. Чувство благодарности, испытываемое болгарским народом по отношению к Вашему Величеству, тогда, возможно, станет непреодолимым препятствием на пути к братоубийственной войне, и, в любом случае, согласованная деятельность союзных держав будет ясно продемонстрирована всем балканским народам. Прошу Ваше Величество извинить мою настойчивость и принять мои уверения в лояльной дружбе. Пуанкаре».

Воскресенье, 3 октября

«Братоубийственная» акция Болгарии по отношению к Сербии вызвала сильнейшее чувство негодования во всех слоях русского общества. Настоящая волна возмущения захлестнула всю Россию.

Вторник, 5 октября

Из Афин до нас дошли плохие новости. Король Константин вынудил Венизелоса подать в отставку. Несколько дней назад премьер-министр объявил в греческом парламенте, что если реализация национальной программы приведет Грецию к столкновению с тевтонскими державами, то правительство выполнит свой долг. Эти неоднозначные слова были расценены Берлином как неприемлемые. Граф Мирбах, немецкий посланник в Афинах, нанес визит королю, пожурил его от имени его императорского шурина и, несомненно, напомнил королю об их секретном пакте. Константин немедленно потребовал и получил отставку Венизелоса.

Первый отряд англо-французских войск только что высадился в Салониках.

Среда, 6 октября

Император, находящийся в инспекционной поездке на фронте, ответил президенту Республики следующей телеграммой:

«Так как я полностью разделяю ваше мнение о чрезвычайной важности салоникской железнодорожной линии для поддержания связи между Францией и ее союзниками, то считаю необходимым, чтобы безопасность этой коммуникации поддерживалась англо-французскими войсками, и я был рад узнать, что сейчас осуществляется их высадка. Я был бы особенно рад узнать о том, что подразделение моей армии присоединяется к ним и тем самым устанавливает на этом новом фронте еще более тесное сотрудничество с нашими союзниками. К моему большому сожалению, в настоящее время у меня нет возможности выделить какую-либо войсковую часть для этой цели и тем более направить ее в ваше распоряжение.

Я намерен вернуться к рассмотрению этого плана, обоснованность которого полностью признаю, как только позволят обстоятельства. Пользуюсь случаем, господин президент, чтобы выразить вам то удовлетворение, с которым я ознакомился с вашим сообщением о производстве боевых снарядов для моей армии. Помощь, оказываемая России французской промышленностью, высоко ценится моей страной. Примите, господин президент, уверения в моей дружбе. Николай».

Когда Сазонов передал мне текст этой телеграммы, направленной вчера в Париж, я заявил ему: