Текст книги "Дневник посла"

– Я ничего больше не знаю о драме, я ничего больше не хотел знать.

На обратном пути по железной дороге в Петроград я разговариваю с г-жой П. обо всем, что сказал мне великий князь Павел.

– Я еще больше пессимистка, чем он, – заявляет она мне со сверкающими глазами. – Трагедия, которая готовится, будет не только династическим кризисом, это будет страшная революция, и мы не уйдем от нее… Попомните сделанное мною предсказание: катастрофа близка.

Я тогда цитирую зловещее пророчество Мирабо в сентябре 1789 года: «Всё пропало. Король и королева погибнут; чернь будет издеваться над их трупами».

Она продолжает:

– Если бы у нас был по крайней мере Мирабо!

Четверг, 25 января

Самые преданные слуги царизма и даже некоторые из тех, кто обычно составляет общество царя и царицы, начинают приходить в ужас от оборота, какой принимают события.

Так, я узнаю из очень верного источника, что адмирал Нилов, генерал-адъютант императора и один из самых преданных его приближенных, имел недавно мужество открыть ему всю опасность положения; он дошел до того, что умолял удалить императрицу как единственное остающееся еще средство спасти империю и династию. Николай II, обожающий свою жену и рыцарски благородный, отверг эту идею с резким негодованием:

– Императрица, – сказал он, – иностранка; у нее нет никого, кроме меня, для того чтобы защитить ее. Ни в коем случае я ее не покину… Впрочем, всё, в чем ее упрекают, неверно. На ее счет распространяют гнусную клевету, но я сумею заставить ее уважать…

Вмешательство адмирала Нилова тем более поразительно, что до последнего времени он всегда был за императрицу. Он был большим приятелем с Распутиным и очень связан со всей его шайкой; он аккуратно являлся на знаменитые обеды по средам у финансиста Мануса: на нем лежит большая доля ответственности за презрение и позор, которые пали на императорский двор. Но, в сущности, это хороший человек и патриот: он увидел, наконец, пропасть, открывающуюся перед Россией, и пытается, слишком поздно, очистить свою совесть.

Пятница, 26 января

Старый князь Куракин, маэстро оккультизма, в эти последние вечера вызывал дух Распутина.

Он тотчас пригласил министра внутренних дел Протопопова и министра юстиции Добровольского, которые не замедлили явиться. С тех пор все трое ежевечерне остаются часами взаперти, прислушиваясь к торжественным речам усопшего.

Какой странный человек этот старый князь Куракин! Сутулый стан, лысая голова, нос крючком, землистый цвет лица, острые и угрюмые глаза, впалые щеки, медленный замогильный голос, зловещий вид – настоящий тип некроманта.

На похоронах графа Витте, два года тому назад, видели, как он в течение нескольких минут созерцал высокомерное лицо покойника (по православному обычаю гроб оставался открытым), затем слышали, как он произнес своим могильным голосом: «Мы заставим тебя прийти сегодня вечером…»

Воскресенье, 28 января

Госпожа Т., бывшая одной из самых ревностных последовательниц Распутина и к тому же пристрастившаяся к оккультным наукам, поведала мне о взаимоотношениях, которые существовали с 1900 года между русскими монархами и знаменитым французским чудотворцем Папюсом.

В прошлом ноябре в этом дневнике я описал спиритуалистический сеанс, который проводил этот чудотворец в 1905 году в Царском Селе.

– Прошло лет двенадцать или около этого, – рассказывала мне госпожа Т., – после того как Папюс в последний раз был в России; но он не прекращал переписку с их величествами. Несколько раз он пытался убедить их в том, что Распутин оказывал на них пагубное влияние, поскольку оно шло к нему от дьявола.

В результате этого отец Григорий возненавидел Папюса, и, когда их величества упоминали при нем имя Папюса, он обычно взрывался от гнева: «Почему вы слушаете этого шарлатана? И чего он сейчас лезет не в свои дела? Если бы он не был жалким интриганом, то он был бы занят работой со всеми теми безбожниками и фарисеями, которые его окружают. Нигде еще нет столько грехов, как там, на Западе; нигде еще распятый Иисус не подвергался стольким оскорблениям… Как часто я говорил вам об этом! Всё, что приходит из Европы, преступно и опасно!»

Госпожа Т. также рассказала мне, что она видела в руках мадемуазель Головиной, фаворитки старца, письмо, которое императрица получила от Папюса около пятнадцати месяцев назад. Письмо заканчивалось следующим образом: «С каббалистической точки зрения, Распутин подобен сосуду в ящике Пандоры, содержащему себе все пороки, преступления и грязные вожделения русского народа. В том случае, если этот сосуд разобьется, мы сразу же увидим, как его ужасное содержимое разольется по всей России…» Когда императрица прочитала это письмо Распутину, он просто ответил ей: «Но я же говорил тебе об этом много раз. Когда я умру, Россия погибнет».

Заканчивая рассказ о пророчествах старца, госпожа Т. сообщила мне, что незадолго до его смерти она слышала, как он сказал: «Я знаю, что умру в страшных мучениях. Мое тело будет разорвано на куски. Но даже если мой пепел будет развеян ветром, я буду продолжать совершать чудеса на моей могиле. Благодаря моим молитвам свыше больные будут выздоравливать и бесплодные женщины забеременеют».

Я в самом деле не сомневаюсь, что рано или поздно память о Распутине породит легенды и его могила будет щедра на чудеса.

Понедельник, 29 января

Делегаты конференции союзников из Франции, Англии и Италии прибыли сегодня утром в Петроград. Они употребили только три дня на дорогу от Порта Романова; их поезд – первый, проехавший от одного конца до другого по Мурманской линии.

Предоставив генерала Кастельно заботам моего военного атташе, я везу Думерга в гостиницу «Европейскую».

Он расспрашивает меня о внутреннем положении России. Я описываю его, не щадя мрачных красок, и прихожу к выводу о необходимости ускорить военные операции.

– С русской стороны, – говорю я, – время больше не работает на нас. Здесь перестают интересоваться войной. Все правительственные пружины, все колеса административной машины портятся одно за другим. Лучшие умы убеждены в том, что Россия идет к пропасти. Надо нам спешить.

– Я не знал, что зло пустило такие глубокие корни.

– Вы сами отдадите себе в этом отчет.

Он сообщает мне, что правительство Республики хотело бы получить от императора формальное обещание вставить в мирный договор статью, предоставляющую Франции все гарантии, какие она считает нужным обеспечить себе в рейнских провинциях. Я напомнил ему, что вопрос о рейнских провинциях был давно урегулирован между Францией и Россией, во всяком случае, насколько это позволяет сделать «карта войны».

– В ноябре 1914 года император по собственной инициативе заявил мне, что он безоговорочно согласен на передачу нам левого берега Рейна; он повторил это 13 марта прошлого года. Чего большего мы могли бы желать?

– Но господин Бриан считает, что нам следует связать русское правительство письменным и подробным обязательством… Мы не можем не принять мер предосторожности в таком серьезном деле.

После интимного завтрака в посольстве я веду Думерга и генерала Кастельно в Министерство иностранных дел, где должно состояться предварительное официальное заседание конференции для установления основных принципов ее работы.

Присутствуют:

От России: г-н Покровский, министр иностранных дел; великий князь Сергей Михайлович, генерал-инспектор артиллерии; г-н Войновский, министр путей сообщения; г-н Барк, министр финансов; генерал Беляев, военный министр; генерал Гурко, начальник Штаба Верховного главнокомандующего; адмирал Григорович, морской министр; г-н Сазонов, только что назначенный послом в Лондон, и г-н Нератов, товарищ министра иностранных дел;

От Франции: г-н Думерг, министр колоний; генерал Кастельно и я.

От Англии: лорд Мильнер, министр без портфеля; сэр Джордж Бьюкенен; лорд Ревельсток и генерал сэр Генри Вильсон;

От Италии: г-н Шалойя, министр без портфеля; маркиз Карлотти и генерал граф Руджиери.

С первых же слов становится ясно, что делегаты западных держав получили лишь неопределенные инструкции, у них нет никакого направляющего принципа для координирования усилий союзников, никакой программы коллективного действия для ускорения общей победы. После длинного обмена многословными фразами, пустоту которых каждый чувствует, скромно соглашаются заявить, что недавние конференции в Париже и в Риме определили с достаточной точностью предмет настоящего собрания. Затем принимают постановление о том, что опросы политического порядка будут изучены первыми делегатами и послами; планы операций будут согласованы генералами; техническая комиссия рассмотрит вопросы о материале, снаряжении, транспорте и проч.; наконец, окончательные решения будут приняты конференцией на пленарном заседании.

Вторник, 30 января

Император примет завтра членов конференции. А первое официальное заседание назначено на послезавтра.

Большой завтрак на сорок приборов в посольстве.

Время после завтрака проходит в прогулках и визитах. Председатель румынского Совета министров Брэтиану продлил свое пребывание в Петрограде; он примет участие в работе конференции по всем вопросам, в которых будут затронуты интересы его страны.

В восемь часов парадный обед в Министерстве иностранных дел. Князь Николай Голицын, председатель Совета министров, присутствует, но в качестве лица без слов, простого статиста. Он несет с абсолютной индифферентностью, с полным равнодушием возложенные на него тяжелые обязанности. Тем не менее при условии, что вы не говорите с ним о политике, он отвечает вам с отменной любезностью.

Среда, 31 января

В одиннадцать часов император принимает членов конференции в Малом дворце Царского Села.

Этикет двора требует, чтобы послы пользовались первенством перед своими миссиями, и порядок представления определяют по их старшинству.

Три миссии расставлены поэтому кругом в следующем порядке: английская миссия, итальянская, французская. Сцена, представшая перед моими глазами, достаточно красноречива.

Английская миссия первая не только по привилегии старшинства Бьюкенена, но и по числу своих членов. Так, она насчитывает двух гражданских делегатов, лорда Мильнера и лорда Ревельстока, тогда как миссии итальянская и французская имеют лишь по одному гражданскому делегату: Шалойя и Думерга, и та же английская миссия включает в себя шесть генералов против двух итальянских и двух французских. Тем не менее, с точки зрения военной, Кастельно, несомненно, доставляет нам первенство морального и технического авторитета: блестящие услуги, оказанные им в эту войну, славная смерть его трех сыновей, христианский стоицизм его смирения, благородство его характера, его смелое сердце окружают его чело неким ореолом…

Бьюкенен и Карлотти последовательно представляют свои делегации. Я лишний раз замечаю, что император едва обменивается несколькими словами с первыми в ряду, но охотно затягивает разговоры со своими собеседниками более скромного ранга.

В свою очередь я представляю ему Думерга и слышу из его уст неизбежные вопросы:

– Вы хорошо доехали? Вы не слишком устали?.. Вы первый раз в России?..

Затем несколько незначительных фраз о Союзе, войне, победе. Думерг, который может только нравиться Николаю II своей откровенностью и сердечной простотой, де лает тщетные усилия поднять тон диалога.

С генералом Кастельно император не менее бесцветен; он как будто даже и не подозревает выдающейся роли, которую генерал играл во Франции, не находит нужным сказать ему ни одного слова о его трех сыновьях, павших на поле брани.

После нескольких приветливых слов младшим чиновникам и офицерам, входящим в состав французской миссии, Николай II уходит. И аудиенция окончена.

На обратном пути в Петроград я наблюдаю у лорда Мильнера, у Шалойя, у Думерга одно и то же разочарование от всей этой церемонии.

Про себя я думаю о том эффекте, который извлек бы из таких обстоятельств монарх, увлеченный своим делом, например Фердинанд Болгарский. Я представляю себе всю игру вопросов и инсинуаций, намеков и претензий, излияний и лести, которой предался бы он. Но царь, как я уже часто замечал это, не любит на деле своей власти. Если он ревниво защищает свои самодержавные прерогативы, то это исключительно по причинам мистическим. Он никогда не забывает, что получил власть от самого Бога, и постоянно думает об отчете, который он должен будет отдать в долине Иосафата.

Эта концепция его державной роли совершенно противоположна той, которую внушило Наполеону знаменитое «Обращение» Редерера: «Я люблю власть, но я ее люблю, как художник, я люблю ее, как музыкант любит свою скрипку, чтоб извлекать из нее звуки, аккорды, гармонии…»

Добросовестность, человечность, кротость, честь – таковы, кажется мне, выдающиеся достоинства Николая II, но ему не хватает божественной искры.

Четверг, 1 февраля

Я пригласил на завтрак Коковцова, Трепова, генерала Гурко, Думерга и генерала Кастельно.

Оживленный и задушевный разговор. На сей случай Коковцов спрятал поглубже свой слишком законный пессимизм. Трепов говорит откровенно об опасностях внутреннего кризиса, который переживает Россия, но в его словах, а еще больше, может быть, в его личности, такая сила энергии и повелительности, что зло кажется легко поправимым. Генерал Гурко выказывает себя еще более стремительным, чем обыкновенно. Я чувствую, что вокруг меня реет живительная атмосфера, принесенная Думергом и Кастельно из Франции.

В три часа заседание конференции в Мариинском дворце; мы заседаем в большой круглой зале, выходящей окнами на Исаакиевскую площадь.

Покровский председательствует, но его неопытность в дипломатических делах, его кротость, его скромность мешают ему вести совещание, которое несется по течению. Говорят о Греции, Японии. Сербии, Америке, Румынии, скандинавских странах и проч. Всё это без последовательности, без руководящей идеи, без практического вывода. Несколько раз лорд Мильнер, с которым я сижу рядом, нетерпеливо шепчет мне на ухо:

– Мы теряем время!

Но вот председатель дает слово начальнику Штаба Верховного главнокомандующего.

Своим звонким и прерывающимся голосом генерал Гурко читает нам ряд вопросов, которые он хочет предложить конференции в области военных операций.

Первый вопрос приводит нас в изумление, так как он сформулирован в следующих выражениях: «Должны ли будут кампании 1917 года иметь решительный характер? И не следует ли отказаться добиться окончательных результатов в течение этого года?»

Все делегаты – французские, английские и итальянские – энергично настаивают на том, чтобы были начаты сильные и согласованные наступления на различных фронтах в возможно кратчайший срок.

Но генерал Гурко дает нам понять, что русская армия не в состоянии будет начать большое наступление, до того как будет подкреплена шестьюдесятью новыми дивизиями, формирование которых было недавно решено. А для того чтобы эти дивизии составить, обучить и снабдить всем необходимым материалом, понадобятся долгие месяцы, может быть, год. До тех пор русская армия в состоянии будет начать лишь второстепенные операции, которых, однако, достаточно будет для того, чтобы удержать врага на Восточном фронте.

Вопрос слишком серьезен, чтобы конференция пожелала высказаться без мотивированного мнения генералов.

Другие вопросы, которые зачитывает нам генерал Гурко, являются лишь следствием первого или имеют отношение к задачам технического характера. Поэтому весь список вопросов передается на рассмотрение в военную комиссию.

Суббота, 3 февраля

Император принял сегодня в особой аудиенции первых делегатов конференции.

Думерг энергично высказался за необходимость ускорения общего наступления. Император ответил:

– Я вполне с вами согласен.

Я предпочел бы согласие менее абсолютное, более оттененное, умеренное даже несколькими возражениями.

Думерг затронул затем вопрос о левом береге Рейна. Он основательно развил все стороны – политическую, военную, экономическую – этого важного вопроса, который царит, так сказать, в нашей национальной истории, потому что он ставился между Францией и Германией уже в эпоху Лотаря, и над знаменитым «договором о разделе», подписанным в Вердене в 1843 году, нам полезно подумать еще и теперь.

Сославшись на сделанные мне его величеством заявления 21 ноября 1914 года и 13 марта 1916 года, он изложил, что правительство Республики решило включить в число условий мирного договора, которые будут предъявлены Германии, следующие требования и гарантии:

1. Эльзас-Лотарингия должна быть возвращена Франции.

2. Во всяком случае, ее границы должны простираться вплоть до древних рубежей герцогства Лотарингского, с тем чтобы рудниковые бассейны этого районы были включены во французскую территорию.

3. Другие территории на левом берегу Рейна будут полностью отделены от Германии.

4. Те же из этих территорий, которые не будут включены во французскую территорию, сформируют автономное и нейтральное государство; там будут размещены французские войска до тех пор, пока гарантии, предписанные союзниками для обеспечения всеобщего мира, не будут реализованы.

На каждый из этих пунктов, подробно и тщательно рассмотренных, Думерг получил полное согласие императора.

После внимательного рассмотрения Николай II признал законность гарантий.

Думерг заявил затем, что союзники должны были бы договориться насчет того, чтобы не признавать за Гогенцоллернами права говорить от имени Германии, когда наступит время для переговоров. Это идея, которую император давно лелеял и о которой он несколько раз говорил со мной. И он обещал Думергу поручить рассмотреть вопрос с точек зрения исторической и юридической своему министру иностранных дел.

Далее обменялись несколькими словами о будущем Союза, о братских чувствах, соединяющих отныне и навсегда Францию и Россию, и т. д. После этого аудиенция кончилась.

В восемь часов парадный обед в Александровском дворце. По правде сказать, торжественность выражается только в ливреях, освещении и серебре; меню отличается крайней простотой, совершенно буржуазной простотой, которая составляет контраст всегдашней роскоши императорской кухни, но к которому принуждают моральные обязательства во время войны:

густой протертый ячменный суп,

гатчинская форель,

жаркое из телятины,

цыплята жареные,

салат из огурцов,

мандариновое мороженое.

У царя лицо, какое бывает у него в хорошие дни: он боялся, говорят мне, как бы делегаты не заставили его выслушать какой-нибудь неприятный совет насчет внутренней политики; теперь он спокоен. Царица больна и осталась в своих апартаментах.

За столом император сидит между Бьюкененом справа и Карлотти слева. Граф Фредерикс, министр двора, занимает место напротив его величества; я сижу справа от него, а справа от меня – князь Николай Голицын, председатель Совета министров.

Старый и славный граф Фредерикс, очень утомленный летами, рассказывает мне, как он страдает от нападок прессы и салонных эпиграмм, которые представляют его немцем.

– Во-первых, – говорит он, – моя семья не немецкого происхождения, а шведского; кроме того, она уже более столетия, еще с царствования Екатерины Великой, находится на русской службе.

Точнее будет сказать, что его семья родом из шведской Померании и дала длинный ряд верных слуг русского самодержавия. Он, следовательно, прекрасно представляет ту касту «балтийских баронов», которые с царствования Анны Иоанновны управляют Россией, все очень преданные лично царям, но имеющие мало общего с русской душой и почти все имеющие родственников на военной или гражданской службе в Германии. Привязанность к династии Романовых у них не только традиция и семейная добродетель – это смысл их существования.

Поэтому меня не удивляет наивное заявление, сделанное мне за десертом графом Фредериксом:

– Конференция должна была бы прийти к соглашению насчет того, чтобы после войны союзники взаимно оказывали друг другу помощь в случае внутренних беспорядков. Мы все заинтересованы в том, чтобы бороться с революцией.

Он не ушел дальше Священного союза; он отстал лишь всего на одно столетие: о, святая старческая простота!

Когда обед кончается, мы переходим в соседний салон, где подан кофе.

Император закуривает папиросу и переходит от одной группы к другой. Лорд Мильнер, Шалойя, Думерг, генерал Кастельно, лорд Ревельсток, генерал Руджиери, генерал Вильсон, трое послов по очереди удостаиваются нескольких любезных слов, но больше ничего, так как он долго не остается ни с кем.

Пока идут эти поверхностные разговоры, императрица по очереди принимает в своем апартаменте глав делегаций. Она была очень любезна с Думергом и сказала ему в заключение: «Пруссия должна быть наказана».

Несколько раньше десяти часов Николай II возвращается на середину салона, затем делает знак министру двора и самой любезной своей улыбкой прощается с присутствующими.

Воскресенье, 4 февраля

Первого февраля Германия решила распространить строгое осуществление морской блокады на всем побережье Европы. Этот поступок является грубым нарушением торжественных заверений, которые получила Америка от немецкого канцлера об ограничении войны на море после того, как были торпедированы «Лузитания», «Анкона» и «Сассекс».

Ответ федерального правительства не заставил себя долго ждать. Вчера президент Вильсон попросил у Сената «разрешения применять все средства, которые могут стать необходимыми для защиты американских кораблей и граждан при выполнении ими их мирной деятельности». Он закончил свое обращение к Сенату следующим благородным заявлением: «Мы не думаем только о защите наших материальных интересов; мы также хотим защитить фундаментальные права человечества, без которых не может быть цивилизации».

С одобрения Сената Жерар, американский посол в Берлине, был немедленно отозван.

Русская общественность с удовлетворением восприняла эту важную новость; но выражаемое ею впечатление об этой новости было неопределенным и поверхностным. Ибо Россия ничего не знала об Америке; она даже не подозревала, какая величественная драма разыгрывалась в сознании американского народа в течение последних двадцати месяцев.

Понедельник, 5 февраля

У меня завтракают: Думерг, председатель Думы Родзянко, председатель румынского Совета министров Брэтиану, несколько членов Государственного совета, в том числе граф Алексей Бобринский и Михаил Стахович, финансист Путилов и проч.

Кроме Путилова, который замкнулся в красноречивом молчании, все мои русские гости обнаруживают оптимизм, от которого они были очень далеки всего несколько дней тому назад. Впрочем, со времени прибытия иностранных делегатов то же оптимистическое течение циркулирует в петроградском обществе. Но, увы, как только они уедут, барометр опять опустится до самой низшей точки. Ни один народ не поддается так легко влиянию и внушению, как народ русский.

Брэтиану сносит с замечательной твердостью души несчастье своей родины и бремя своей личной ответственности. Несчастье делает его великим.

Сегодня вечером большой обед на сто пятьдесят приборов в Военном клубе. Чтобы заседать на дипломатической конференции, первое условие – иметь хороший желудок. Уходя, я повторяю лорду Мильнеру его фразу, сказанную им на днях:

– Мы тратим попусту время!

Среда, 7 февраля

Работа конференции проходит неинтересно. Из всего этого дипломатического словоизвержения не получается никакого положительного результата. Например, ищут формулы, чтобы побудить Японию увеличить свою помощь.

Одна только техническая комиссия по вооружению и транспорту делает полезную работу. Но потребности русского Генерального штаба превосходят все предвидения, а его требования еще превосходят его потребности. Вопрос, по-моему, не столько в том, чего России недостает, сколько в том, чтобы проверить, что она способна использовать. Зачем ей посылать пушки, пулеметы, снаряды, аэропланы, которые нам так нужны, если у нее нет ни возможности доставить их на фронт, ни воли воспользоваться ими?

Между генералом Кастельно и генералом Гурко полное доверие. Генерал Кастельно настаивает на том, чтобы русское наступление началось к 15 апреля, чтобы совпасть с французским наступлением, но генерал Гурко считает невозможным начать операцию в значительном масштабе до 15 мая…

Четверг, 8 февраля

Я пытаюсь доставить Думергу возможно полный обзор русского общества, знакомя его с самыми характерными представителями его. Сегодня утром я собираю вокруг него за моим столом генерала Поливанова и великого математика Васильева, либеральных членов Государственного совета, а также Милюкова, Маклакова и Шингарева, лидеров кадетской партии в Думе.

Разговор, очень свободный и оживленный, касается главным образом внутренней политики.

Одно мгновение Думерг, считая, что мои гости слишком возбуждены, слишком уже рвутся начать бой с царизмом, проповедует им терпение.

При одном слове «терпение» Милюков и Маклаков вскакивают как ужаленные:

– Довольно терпения!.. Мы истощили всё свое терпение… Впрочем, если мы не перейдем скоро к действиям, массы перестанут нас слушать.

И Маклаков вспоминает слова Мирабо: «Берегитесь просить отсрочки. Несчастье никогда ее не ждет».

Думерг очень благоразумно продолжает:

– Я говорил о терпении, а не о покорности… Я понимаю ваши тревоги, досаду и крайнюю затруднительность вашего положения. Но прежде всего думайте о войне!

Я замечаю, что Маклаков, уроженец Москвы, депутат Москвы, тип истого москвича, не говорит никогда Петроград, только Петербург, и я спрашиваю его почему.

– Потому что его настоящее имя Петербург – это немецкий город, который не имеет права называться славянским именем. Я буду называть его Петроградом, когда он это заслужит…

Пятница, 9 февраля

Князь О. прибыл из Костромы, где у него крупные дела в области сельского хозяйства и мануфактурного производства. Старый город Кострома, который высится на левом берегу Волги между Ярославлем и Нижним Новгородом, богат воспоминаниями: он когда-то служил убежищем и цитаделью для Романовых; в нем хранится, в знаменитом Ипатьевском монастыре, прах героического крестьянина Сусанина, легенда о котором прославлена «Жизнью за царя». Это одна из тех губерний империи, где династическая лояльность наиболее живуча, где сохраняются в наибольшей неприкосновенности наследственные наклонности, общественные привычки и национальные чувства русского народа. Мне поэтому интересно знать настроение умов в этом районе. К тому же мне лучше всего обратиться к князю О., потому что он отличается умением разговаривать с мужиками. На мои вопросы он отвечает:

– Плохо… Устали от войны; ничего больше в ней не понимают, кроме того, что победа невозможна. Однако еще не требуют мира. Я чувствовал всюду унылое и покорное недовольство… Убийство Распутина произвело сильное впечатление на массы.

– А какого рода впечатление?

– Это очень интересное явление и характерное для русской традиции. Для мужиков Распутин стал мучеником. Он был из народа; он доводил до царя голос народа; он защищал народ от придворных – и вот придворные его убили. Вот что повторяется во всех избах.

– Но в Петрограде народ был в восторге, узнав о смерти Гришки. Бросились даже в церкви возжигать свечи перед иконой святого Дмитрия, потому что тогда думали, что великий князь Дмитрий убил «собаку».

– В Петрограде слишком хорошо знали об оргиях Распутина. И потом, радуясь его смерти, они в некотором роде выступали против императора и императрицы. Но я представляю себе, что, в общем, все русские мужики думают, как костромские…

Суббота, 10 февраля

Брэтиану сегодня вечером покинул Петроград, чтобы вернуться прямо в Яссы.

Когда он пришел проститься со мной, я нашел его в душевном состоянии, которое делает ему честь, то есть спокойным, грустным и решительным. Ни одной напрасной жалобы; никакой попытки личной защиты. Он видит и судит положение с совершенной объективностью; он, впрочем, заявил, что очень доволен разнообразными беседами, которые он имел с министрами императора и членами конференции. Но в особенности он рад был внимательному и сердечному доверию, которое выказал ему генерал Гурко: он слишком умен, чтоб не заметить, что вся политика России по отношению к Румынии находится отныне в прямой зависимости от верховного командования, и он очень ловко подружился начальником Штаба. У меня, однако, не остается впечатлений, что во время своих переговоров с генералом Гурко он успел добиться практического результата по двум вопросам, встающим в настоящее время во всей их величайшей неотложности: 1) о снабжении продовольствием гражданского населения Молдавии; 2) о возобновлении операций в Северных Карпатах и в районе Дуная.

Меня уверяют, что во время своего пребывания в Петрограде Брэтиану запросил императора о его возможном согласии на брак великой княжны Ольги с принцем Каролем, вероятным наследником. Проект этого брака выдвигался уже несколько раз. Ответ императора был довольно благосклонен: «Я не буду возражать против этого брака, если моя дочь и принц Кароль понравятся друг другу».

Воскресенье, 11 февраля

Скворцов, влиятельный чиновник Синода и редактор религиозного журнала «Колокол», подтвердил то, что позавчера сказал мне князь О. о впечатлении, произведенном убийством Распутина на различные слои русского народа:

– Крестьян, – высказал он, – не на шутку встревожило это убийство, поскольку Григорий был таким же мужиком, как и они сами, и они посчитали вполне естественным то, что перед ним должны были открыться двери императорского дворца. Поэтому они дают простое объяснение причин убийства: враги народа убили старца, поскольку он защищал народное дело перед царем. Впечатления более высоких социальных классов, моей духовной клиентуры, купечества, официальных лиц и помещиков также малоприятные: убийство Распутина рассматривается как дурное предзнаменование. Вы знаете, как суеверны русские. Всё, что я могу вам сказать, так это то, что повсюду только и слышно о пророчестве, которое Григорий часто повторял царю и царице: «Если я умру или если вы покинете меня, то потеряете сына и корону в течение шести месяцев».

– Он в самом деле это предсказывал?

– Да! В самом деле, господин посол. Я сам слышал более двадцати раз, как он говорил это! Всего лишь за несколько дней до своей смерти он повторил это митрополиту Питириму.

Понедельник, 12 февраля

Пользуясь тем, что генералы уехали осмотреть галицийский фронт, гражданские делегаты конференции осматривали Москву.

Вторник, 13 февраля

Одиннадцать рабочих, входящих в состав Центрального комитета военной промышленности, арестованы по обвинению в том, что они «подготовляли революционное движение, имеющее целью объявление республики».