Текст книги "Дневник посла"

Вот заключительные слова инструкции, врученной Блонделю, нашему послу в Румынии:

«Все условия, поставленные Брэтиану, в настоящее время выполнены. Выступление Румынии, для того чтобы иметь какую-либо цену, должно быть осуществлено немедленно. Ей нетрудно энергично напасть на ослабленную и отступающую австрийскую армию, а это было бы чрезвычайно полезно союзникам. Это выступление окончательно бы разбило противника, уже сильно деморализованного, и дало бы возможность России сосредоточить все свои силы против Германии, давая тем самым ее наступлению возможность развить максимум его силы. Таким образом, Румыния вступила бы в коалицию в подходящий психологический момент, что в будущем дало бы ей право на удовлетворение ее национальных стремлений… Настоящая минута очень решительная. Западные державы все время относились с полным доверием к Брэтиану и к румынскому народу. Если Румыния не использует представляющейся ей возможности, то она должна будет отказаться от мысли стать, путем объединения всех своих соплеменников, великим народом».

Я передаю эту инструкцию Сазонову, который говорит:

– Прекрасно написано. Генерал Алексеев останется так же доволен, как и я.

Вторник, 11 июля

Широкое наступление на Сомме превращается в позиционную борьбу. Мы, с трудом подвинувшись на два или три километра, принуждены снова остановиться перед укреплениями громадной мощности.

Опять начнется позиционная война с ее удручающей медленностью. Эта затяжка опасна в отношении России, так как русское общественное мнение и так уже склонно верить, что Германия вообще непобедима.

Среда, 12 июля

Все министры, в том числе и Сазонов, уехали вчера утром в Ставку, куда император созвал их для решения вопроса о польской независимости.

Англо-французское наступление на Сомме уже закончилось. Результаты средние. Продвинулись на 2–4 километра на фронте в 20 километров, взято 10 000 пленных.

Четверг, 13 июля

Сегодня утром Бьюкенен и я отправляемся, ввиду отсутствия Сазонова, к товарищу министра Нератову, человеку сдержанному и осторожному.

Мы беседуем с ним о Румынии, как вдруг открывается дверь и входит Сазонов, прямо с дороги. Несмотря на двадцать четыре часа, проведенные в вагоне, вид у него свежий, взгляд оживленный. Он весело спрашивает:

– Я не помешаю? – Затем садится и говорит: – Я привез хорошие вести и могу сообщить их вам, но только под большим секретом.

Мы поднимаем руки в знак клятвы молчания.

Тогда он нам передает следующее:

– Император вполне склонился на сторону моих взглядов, хотя, могу вас уверить, были жаркие прения. Но это ничего. Я одержал победу по всей линии. Какие вытянутые лица были у Штюрмера и Хвостова! Но вот что важнее. Его величество повелел в спешном порядке представить ему проект манифеста о провозглашении польской независимости, и мне поручено его составить.

Лицо его сияет радостью и гордостью. Мы поздравляем его от всей души. Он продолжает:

– Теперь прощаюсь с вами – еду в Финляндию и там буду спокойно работать. Вернусь через неделю.

Я его останавливаю:

– Сообщите мне, ради Бога, что-нибудь о проекте автономии, принятом императором! Будьте великодушны! Обещаю хранить, как тайну судилища инквизиции, нарушение которой наказуется вечными муками.

– В таком случае я продолжу свое конфиденциальное сообщение. Вот программа, принятая императором:

«1. Царством Польским будет править наместник императора или вице-король. Будет совет министров и парламент, состоящий из двух палат.

2. Всё управление будет сосредоточено в руках этого правительства, за исключением дел, касающихся армии, дипломатии, таможни, общих финансов и железных дорог, имеющих стратегическое значение; эти дела останутся в ведении центральной власти.

3. Административные пререкания между Царством и Империей будут разрешаться Сенатом, заседающим в Петрограде, который объединит в себе функции нынешнего Государственного совета и нашей высшей кассационной инстанции; будет образован особый департамент Сената, с равным числом русских и польских сенаторов.

4. Присоединение австрийской и прусской частей Польши будет предусмотрено в следующих словах: „Если Бог дарует нашим войскам победу, то все поляки, которые сделаются подданными императора и короля, будут пользоваться благами изложенного выше государственного устройства“».

Оставляем Сазонова с Нератовым и отправляемся с Бьюкененом в свои посольства.

Вторник, 18 июля

Державы, наконец, сговорились коллективно просить Румынию примкнуть без дальнейших промедлений к их Союзу.

Генерал Алексеев установил 7 августа как крайний срок для выступления румынской армии.

Среда, 19 июля

У Луцка, на границе Волыни, русские теснят австро-германцев и захватили 13 000 пленных.

В Буковине русские передовые части переходят через Карпаты.

Четверг, 20 июля

Сегодня утром мы были вместе с Бьюкененом у Нератова; нас поразил его мрачный вид. Он говорит нам:

– У меня имеются серьезные основания опасаться, что мы вскоре лишимся Сазонова.

– В чем дело?

– Вы знаете, что против Сазонова давно ведется кампания, и вы знаете – кем. Его недавний успех по польскому вопросу теперь использовали против него. Из слов лица, очень ему преданного и вполне внушающего доверие, я заключаю, что его величество решил его отставить.

Если такой осторожный и сдержанный человек, как Нератов, так говорит, значит, нет никаких сомнений.

Мы оба, Бьюкенен и я, хорошо понимаем, какие это повлечет за собой последствия. Нам нечего совещаться.

Бьюкенен спрашивает:

– Не думаете ли вы, что господин Палеолог и я могли бы оказать некоторое влияние на решение вопроса об отставке Сазонова?

– Может быть.

– Но что же предпринять?

Чтобы иметь время собраться с мыслями, я прошу Нератова точно передать мне сообщенное ему неприятное известие.

– Лицо, передавшее мне это сообщение, – говорит он, – видело проект письма, которое его величество повелел приготовить. Оно изложено в лестном тоне, Сазонов освобождается от его обязанностей ввиду состояния его здоровья.

Я ухватываюсь за эти последние слова. Они могут, по-моему, служить законным поводом для вмешательства послов Франции и Англии. Затем тут же, за столом Нератова, я составляю текст телеграммы от Бьюкенена и от себя нашим военным миссиям в Могилев, предлагая им ознакомить с этими телеграммами министра двора. Вот их содержание:

«Мне сообщают, что Сазонов, по состоянию своего здоровья, подал прошение об отставке его величеству. Благоволите совершенно официально проверить у министра двора, насколько верно это известие.

Если это действительно так, то благоволите немедленно указать Фредериксу, что достаточно одного слова ободрения со стороны его величества, чтобы Сазонов сделал над собой новое усилие, которое дало бы ему возможность довести дело до конца.

Английский посол и я очень встревожены тем впечатлением, которое произведет в Германии отставка русского министра иностранных дел, ибо усталость его является недостаточным поводом для объяснения его ухода.

В наступающий решительный час войны всё, что рискует показаться изменением политики союзников, могло бы повести за собой самые неприятные последствия».

Нератов вполне одобряет телеграмму. Мы с Бьюкененом возвращаемся в посольство и отправляем телеграммы в Могилев.

Днем я узнаю из очень верного источника подробности интриги против Сазонова. Та, кто мне их сообщает, еще не знает, как далеко зашло дело; я же ей не сообщаю того, что мне известно. Но она говорит:

– Положение Сазонова сильно пошатнулось, он утратил доверие их величеств.

– Но что же ставится ему в вину?

– Его упрекают в неумении ладить со Штюрмером и в слишком большом умении ладить с Думой. Затем, его ненавидит Распутин, а этого достаточно.

– Значит, императрица и Штюрмер действуют вполне заодно?

– Да, вполне. Штюрмер большой хитрец; он уверил ее, что одна она может спасти Россию. И вот она сейчас и занята спасением России – для этого вчера вечером неожиданно уехала в Могилев.

Пятница, 21 июля

Наступление русских в Армении блестяще развивается. На черноморском побережье они заняли Вакси-Кебир к западу от Трапезунда, передовые части дошли до долины Келькит-Ирмак. Взятие Гюмюшхане отдает в их руки большую дорогу из Трапезунда на Эрзерум с разветвлением на Эрзинджан. Быстрым движением по долине Верхнего Евфрата они угрожают этому городу.

Суббота, 22 июля

Генерал Жанен и генерал Уильямс передали министру двора полученное ими сообщение. Вот ответ, полученный от генерала Жанена:

«Министр двора, хотя не во всем согласен с Сазоновым, уже указал императору на то, что его отставка при теперешних обстоятельствах произведет неблагоприятное впечатление. Император ответил, что чрезмерное утомление Сазонова, лишающее его сна и аппетита, не позволяет ему продолжать его работу; кроме того, его монаршее решение принято бесповоротно. Все-таки граф Фредерикс обещал показать императору подлинные телеграммы английского и французского послов, но он прибавил, что не просит его величество отвечать на них».

Сазонов еще в Финляндии; он вчера узнал о своей отставке. Он принял это известие спокойно и с достоинством, как этого можно было ожидать от него.

– В сущности, – сказал он, – его величество поступил правильно, отказавшись от моих услуг: слишком по многим вопросам я расходился со Штюрмером.

К вечеру Нератов сообщил мне по особому распоряжению его величества, что уход министра иностранных дел ни в чем не изменит внешней политики России.

Воскресенье, 23 июля

Сегодня в утренних газетах официально сообщается об отставке Сазонова[21]21
  Вот текст высочайшего рескрипта на имя Сазонова:
  «Сергей Дмитриевич! Посвятив себя с начала вашей государственной службы внешней политике, вы несли важные обязанности в дипломатической области. В 1910 году я призвал вас на ответственный пост министра иностранных дел. Исполняя трудные обязанности по управлению означенным министерством, вы с неустанным рвением в точности выполняли мои указания, внушенные требованиями справедливости и чести нашей дорогой родины.
  К сожалению, состояние вашего здоровья, пошатнувшееся под влиянием непосильного труда, заставило вас просить меня об освобождении от возложенных на вас обязанностей.
  Снисходя к вашей просьбе, я считаю своим долгом выразить вам искреннюю благодарность за вашу усердную службу. Пребываю к вам неизменно благосклонный и искренно благодарный,
  Николай
  Ставка, 7 июля 1916 г.».


[Закрыть] и о замене его Штюрмером. Комментариев в газете никаких.

Я обедаю сегодня в Царском Селе у великой княгини Марии Павловны вместе с княгиней Палей, Нарышкиной и свитой.

После обеда великая княгиня уводит меня в глубину сада, приглашает сесть около себя и беседует со мной.

– Вы не можете себе представить, как меня огорчает настоящее и как беспокоит будущее. Как, по вашему мнению, это произошло? Я вам расскажу то немногое, что знаю сама.

Мы сообщаем друг другу то, что мы знаем. Вот к чему мы приходим.

Император был вполне согласен с Сазоновым в вопросах внешней политики. Император разделял его взгляды и в польском вопросе и даже поручил ему написать манифест к польскому народу. По поводу внутренней политики Сазонову не приходилось высказывать своих либеральных взглядов, да и говорить он мог только как частный человек, а взгляды его самые умеренные. Он был в прекрасных отношениях с генералом Алексеевым. Поэтому наделавшую шуму отставку нельзя объяснить никакими явными причинами. Напрашивается, к сожалению, единственное объяснение, а именно: камарилья, орудием которой является Штюрмер, захотела захватить в свои руки Министерство иностранных дел. Распутин уже несколько недель как твердит: «Надоел мне этот Сазонов, надоел…» По настоянию императрицы Штюрмер отправился в Ставку просить отставки Сазонова. Императрица сама затем поспешила на помощь. Император уступил.

Великая княгиня, заканчивая беседу, спрашивает меня:

– Значит, у вас такое впечатление, что дела плохи?

– Да, очень нехороши. При французской монархии тоже однажды уволили под влиянием придворной клики прекрасных министров, это были Шуазель и Неккер. Ваше высочество знаете, что случилось потом…

На Волыни, при слиянии Липы и Стыри, армия генерала Сахарова разбила австро-германцев, взято в плен 12 000 человек.

Вторник, 25 июля

Я сегодня телеграфировал в Париж:

«По отношению к будущему я смотрю на создавшееся здесь положение так: я не предвижу никаких изменений, ни немедленных, ни в ближайшем будущем, во внешней политике России; заявление императора, переданное мне 22 июля Нератовым, внушает мне полную уверенность в настоящем времени. По всей вероятности, официальные действия императорской дипломатии будут продолжаться в прежнем направлении. Но следует ожидать появления в Министерстве иностранных дел новых лиц и иного настроения. Наши переговоры отныне не останутся тайной для некоторых германофильски настроенных лиц, которые, поддерживая косвенные связи с немецкой аристократией и финансовыми кругами и питая отвращение к либерализму и к демократии, являются полными сторонниками примирения с Германией.

В настоящее время эти лица могут действовать в желательном для них направлении только окольными путями и очень осторожно. Национальный подъем еще настолько велик, что играть в открытую для них невозможно. Но если через несколько месяцев, к началу зимы, наши военные успехи не оправдают наших надежд, если русская армия будет иметь больший успех, чем наша, тогда немецкая партия в Петрограде станет опасной благодаря поддержке со стороны своих сообщников в Министерстве иностранных дел».

Среда, 26 июля

В газетах сообщается, что бывший военный министр Сухомлинов перевезен из Петропавловской крепости в психиатрическую лечебницу вследствие нервного расстройства.

По моим сведениям, у него только неврастения. Впрочем, никто не верит такой мотивировке его перевода.

Четверг, 27 июля

Полковник Рудеану, румынский военный атташе в Пари же, заключил соглашение с делегатами союзных главных штабов. По этому соглашению Румыния обязуется выставить армию в 150 000 человек для немедленного нападения на болгар, одновременно должно начаться наступление Салоникской армии. Это соглашение, которым регулируются отношения между обеими группами войск, подписано 23 июля в Шантини.

Но вчера из секретного источника я узнал, что румынское правительство не только не думает немедленно выступить против Болгарии, а напротив, ведет тайные переговоры с царем Фердинандом. Это известие отчасти подтверждается телеграммой, полученной Бьюкененом от английского посланника в Бухаресте; из нее следует, что председатель румынского Совета министров никогда не допускал мысли о выступлении против Болгарии или даже об объявлении ей войны.

Пятница, 28 июля

Русский посол в Бухаресте Поклевский телеграфировал, что Брэтиану категорически отказывается выступить против Болгарии. Английский посланник сэр Джордж Барклай настаивает на необходимости для держав отказаться от требования наступления на Болгарию, иначе возможна «безвозвратная потеря надежды на содействие Румынии».

Бьюкенен и я обсуждаем этот вопрос с Нератовым. Он считает, что союзные державы должны требовать от Брэтиану исполнения требований, изложенных в конвенции Рудеану.

Бьюкенен поддерживает мнение Барклая. Я разделяю точку зрения Нератова.

Я напоминаю о всех жертвах, принесенных Францией для поддержки интересов союзников на Балканском полуострове:

– Французское общество, – говорю я, – никак не сможет понять наступления от Салоник без одновременного выступления на Дунае. Оно будет возмущено при мысли, что французские солдаты будут гибнуть в Македонии, для того чтобы дать возможность Румынии легче присоединить к себе Трансильванию. Я не великий знаток стратегии, но думаю, что Румынии самой было бы важно обезопасить себя от болгар, прежде чем заходить на север от Карпат. Что касается предположенных секретных переговоров между Бухарестом и Софией, то я уверен, что они ни к чему не приведут. Я был бы в отчаянии, если бы они удались; в таком случае, все болгарские силы обратились бы против Салоникской армии.

Нератов вполне со мной согласен.

Суббота, 29 июля

Русская армия одержала вчера крупную победу под Бродами в Галиции.

Сегодня днем у меня был с официальным визитом Штюрмер. Он, как всегда, слащав и церемонен. Он мне сказал, что, поручая ему Министерство иностранных дел, император предписал ему держаться той внешней политики, как и раньше, то есть действовать в полном единении с союзниками.

– Я особенно хочу, – говорит он, – быть заодно с правительством Республики, потому прошу вашего содействия и полного доверия с вашей стороны.

Я благодарю его за это пожелание, уверяю его в своем дружеском рвении к совместной работе и поздравляю со счастливым предзнаменованием – победой у Брод, при котором он начинает свою деятельность.

Затем я стараюсь навести его на объяснение о конечных целях его политики и о его взгляде на будущую судьбу Германии. Мне показалось, что у него смутное представление об этом вопросе, он даже, по-видимому, не знает личного мнения императора, но все же он произносит слова, которые я слышал несколько раз от государя:

– Никакой пощады, никакой милости для Германии!

Он прощается со мной, расточая приторные любезности. На пороге еще раз говорит:

– Никакой пощады, никакой милости Германии!

Воскресенье, 30 июля

Английское правительство просит русское правительство не настаивать на наступлении Румынии на Болгарию.

Меня спрашивает по этому поводу Нератов, и я повторяю ему те же доводы, что и третьего дня. Говорю, что я вообще не могу понять, зачем посылать 50 000 русских в Добруджу, если они там будут бездействовать, в то время как на Салоникскую армию будет направлен весь удар болгарских сил.

В течение дня Нератов сообщает мне, что генерал Алексеев не допустил бы посылки 50 000 русских в Добруджу, если задачей им не было бы поставлено немедленное наступление на Болгарию.

Понедельник, 31 июля

Русское наступление продолжается на фронте в 150 километров; русские войска на Волыни и в Галиции отбросили австро-германцев к Ковелю, Владимиру-Волынскому и Львову; захвачено 60 000 пленных. С начала этой крупной операции русские взяли в плен 345 000 человек.

В Армении турки, вытесненные из Эрдзинджана, бегут к Харпуту и Сивасу.

Вторник, 1 августа

Бриан телеграфирует мне:

«Я согласен с сэром Эдвардом Греем и генералом Жоффром, что мы в конце концов могли бы не требовать немедленного объявления войны Болгарии со стороны Румынии, потому что весьма вероятно, что немцы принудят болгар немедленно напасть на румын, и тогда русские части всегда успеют начать военные действия».

Но также вероятно, что румыны, не подготовившиеся к действиям к югу от Дуная, а сосредоточившие свои главные силы на Карпатах, подвергнутся опасному нападению со стороны болгар.

Четверг, 3 августа

У меня сегодня был Сазонов. Он приехал из Финляндии и вчера прощался с чинами Министерства иностранных дел.

Мы долго и дружественно беседуем с ним. Он такой, каким я и ожидал его видеть: полон спокойствия, достоинства, без малейшей горечи; он рад для себя лично, что освободился от тяжелых обязанностей, но он печалится и тревожится за будущее России.

Он подтверждает всё то, что я слышал об обстоятельствах его отставки.

– Императрица относится ко мне враждебно, – говорит он. – В течение года она не могла простить мне, что я умолял императора не брать на себя командования армией. Она так настаивала на моей отставке, что император в конце концов уступил. Но к чему этот скандал? К чему весь этот шум? Можно было легко найти повод для моей отставки в состоянии моего здоровья. Я самым лояльным образом пошел бы навстречу. Наконец, зачем же император принимал меня в последний раз так доверительно, так ласково?

С выражением глубокой печали он так резюмирует происшедшее:

– Император царствует, но правит императрица, инспирируемая Распутиным. Увы! Да хранит нас Бог!

Пятница, 4 августа

Я ездил сегодня один на автомобиле по дороге в Сестрорецк, вдоль северного побережья Кронштадтской бухты. Чистое голубое небо, яркое освещение, бесконечная даль горизонта, спокойствие и простор волн – всё это прекрасно способствует углублению в себя.

Я думаю о мрачных перспективах, создаваемых отставкой Сазонова. Будущее, более чем когда-либо, по прекрасному выражению Босюэ, кажется мне «ночью, полною загадок и мрака». Я допускаю отныне возможность выхода России из войны, и французское правительство должно иметь в виду эту возможность при своих политических и стратегических расчетах. Император Николай, конечно, останется верен союзу с нами, в этом я нисколько не сомневаюсь. Но ведь он не бессмертен. Сколько русских, и особенно в самой близкой к нему среде, втайне желают его исчезновения.

Что может произойти при смене царя? На этот счет у меня нет иллюзий: Россия тогда немедленно откажется от участия в войне. Разве не было тому прецедентов в истории? Могу ли я забыть, как во время Семилетней войны Петр III, только что вступив на престол, отказался от союза с Францией и позорно заключил мир с Фридрихом II? Я рассматриваю все возможности и все последствия допускаемой мной гипотезы. Несмотря на самое строгое отношение к себе и своим рассуждениям, я прихожу к убеждению, что моя уверенность в нашей окончательной победе остается непоколебимой.

Но одна мысль, мелькавшая несколько раз в моем уме, теперь твердо и уверенно укрепилась во мне как логический вывод из моих рассуждений. У меня было слишком упрощенное представление о нашей окончательной победе. Австрия и Германия обречены на поражение – в этом я твердо уверен. Но пока это случится, пройдет много времени, и чем больше его пройдет, тем слабее будет участие России в войне. Если же Россия не выдержит роли союзника до конца, если она раньше времени выйдет из рядов бойцов и станет жертвой революционного брожения, то она неизбежно отделит свои интересы от наших. Она тогда поставит себя в невозможность участвовать в плодах нашей победы, тогда она разделит поражение с нашими врагами.

Суббота, 5 августа

Генерал Алексеев, разделяя мнение генерала Жоффра и Бриана, согласен на то, чтобы удар румынской армии был направлен исключительно против Австрии; он согласен отложить действия против болгар; он считает, впрочем, что операции начнутся сами собой. Наконец, он настаивает на необходимости положить конец уверткам Брэтиану, назначив окончательный срок для выступления Румынии.

Воскресенье, 6 августа

Брэтиану по-прежнему оттягивает и торгуется; я считаю, что он еще надеется на непосредственное соглашение с Болгарией. Продолжая свою прежнюю игру, он приписывает промедление противодействию со стороны России. Следствием этого являются новые недоразумения между Парижем и Петроградом.

Сегодня утром мне было поручено сообщить императору телеграмму президента Республики. Она гласит:

«Я считаю своим долгом информировать Ваше Величество о том большом значении, которое французский генеральный штаб придает заключению соглашения с Румынией в самое ближайшее время. Румынская помощь была бы сейчас очень важной, так как враг не смог бы принять надлежащие меры, чтобы встретить угрозу именно с этой стороны. Но если эта помощь будет отсрочена, то она примет только второстепенный характер, поскольку враг будет заблаговременно информирован и соответствующим образом подготовится. Во вражеской коалиции австрийская армия представляет собой наиболее слабое звено. Если она будет исключена из военных операций, то это обстоятельство самым непосредственным образом скажется на состоянии немецкой армии, которая вынуждена поддерживать австрийцев. Достигнув необходимой договоренности с Румынией о разгроме австрийской армии, мы бы заставили Германию приложить дополнительные усилия. Но для этого Германия в настоящее время соответствующими ресурсами не располагает.

Судя по всему, данные, находящиеся в распоряжении генеральных штабов России, Франции и Англии, свидетельствуют о том, что сейчас державы Центральной Европы не имеют в запасе резервных войск. Внезапное и незамедлительное начало боевых операций на новом критическом театре военных действий, пока немцы только в состоянии отражать угрозы энергичных атак русских армий, лишило бы Германию времени на то, чтобы заново восполнить понесенные потери или организовать и собрать новые войсковые формирования. С другой стороны, если переговоры затянутся, то это обстоятельство предоставит нашим врагам время, чтобы овладеть перевалами Трансильванских Альп и сконцентрировать на них войсковые формирования чисто оборонительного характера, но достаточного для отражения, если не для сдерживания, любого продвижения румынской армии.

Вследствие этого генерал Жоффр и французский генеральный штаб считают, что мы имеем дело с благоприятной, но с сиюминутной возможностью, которую мы ни в коем случае не должны упускать. Немедленное вмешательство Румынии помогло бы нам выйти из тупика, причем определенно в нашу пользу. Через несколько недель, когда в Карпатах выпадет снег и перевалы станут непроходимыми, удобный для нас момент будет упущен.

Как представляется, достижение нашего успеха является делом ближайших дней.

Я уверен, что Ваше Величество оценивает военную ситуацию точно таким же образом, как и правительство Республики и французский главнокомандующий, и также считает желательным скорейшее заключение конвенции с Румынией. Прошу Ваше Величество вновь принять мои поздравления в связи с великолепными успехами русской армии, а также принять уверения в моей верной дружбе.

Пуанкаре.

Париж, 5 августа 1916 года».

Я передал ее Штюрмеру и повторил те же доводы, которыми я его донимал последнее время; самый главный довод – это громадные жертвы, уже принесенные Францией для общего дела, сокращение численности наших войск, полегших под Верденом.

Штюрмер больше всего боится, чтобы император не услышал что-нибудь для него, Штюрмера, неприятное, и потому он уверяет меня в своей верности союзникам и воздает хвалы верденским бойцам. Затем он прибавляет:

– Я придаю не меньшее значение немедленному выступлению Румынии, чем ваше правительство. Вы знаете также взгляд генерала Алексеева на этот вопрос. В военных делах его авторитет для императора непререкаем. Вы помните, ведь это он требовал прекращения уверток Брэтиану, назначив срок окончания переговоров. И он был совершенно прав. Поверьте мне, мы напрасно снова начали переговоры с румынским правительством, нам нужно было настаивать на наших условиях столь мягкого меморандума от 17 июля и не допускать никаких переговоров. Совершенно ясно, что Брэтиану старается только выиграть время. Генерал Алексеев первоначально назначил окончательным сроком 7 августа, его пришлось продлить до 14 августа. Теперь он требует выступления Салоникской армии за десять дней до начала действий со стороны Румынии только для того, чтобы добиться новой отсрочки. Я еще раз скажу – напрасно мы поддаемся его совершенно явной игре. Но все-таки я обещаю вам полностью передать его величеству всё то, что вы сказали.

Есть причина, по которой Штюрмер искренен в этом случае: генерал Алексеев взял в свои руки решение вопроса относительно Румынии, а император во всем с ним согласен. Штюрмер же знает, что генерал Алексеев его осуждает и презирает; не желая портить отношений с ним, Штюрмер пасует перед ним и старается ему угождать.

Понедельник, 7 августа

По-моему, я уже не раз отмечал ту непринужденность, с которой русские, даже наиболее преданные царизму и самые крайние реакционеры, допускают возможность идеи убийства императора. Мое присутствие им нисколько не мешает говорить об этом. Единственный предел, который они устанавливают при этом, заключается в том, что суть своих мыслей они слегка прикрывают прозрачной вуалью эвфемизма или иллюзии.

Сегодня после полудня, когда я прогуливался в парках островов, я встретился с князем О., типичным старым русским аристократом с величественными манерами. Высокообразованный и широкомыслящий, он горячий и гордый патриот. Продолжив прогулку вместе, мы разговорились. После долгой пессимистичной тирады он с готовностью перешел к обсуждению обстоятельств смерти Павла I. Я понял, к чему он клонит, и выразил некоторое удивление. Тогда он застыл как вкопанный, повернулся ко мне, скрестил руки и, смотря мне прямо в лицо, выпалил:

– Чего вы хотите, господин посол!.. При системе самодержавия, если монарх сходит с ума, то ничего не остается, как убрать его с пути!

– Конечно, – подтвердил я, – цареубийство является необходимым исправительным средством в системе самодержавия. В том смысле, что оно почти может быть названо принципом общественного закона.

Продолжая наш путь, мы более не стали обсуждать эту щекотливую тему.

Если бы мы и далее стали развивать эту тему, то я бы напомнил князю О., что он мог бы призвать на помощь своей доктрине несколько древних и уважаемых авторитетов. Еще во времена правления Нерона философ Сенека поместил в одну из своих трагедий следующий смелый афоризм: «При жертвоприношении Юпитеру нет более подходящей жертвы, чем несправедливый монарх». Жозеф де Местр, который находился в Санкт-Петербурге во время преступления 23 марта 1801 года, добавил в казуистику цареубийства следующее хитроумное отличие: «Хотя я могу признать за собой право убить Нерона, но я никогда не должен признавать за собой право судить его».

Среда, 9 августа

Вот ответ императора на телеграмму президента Республики, которую я передал ему три дня тому назад:

«Я вполне согласен с вами, г-н президент, в необходимости немедленного выступления Румынии, и я повелел моему министру иностранных дел уполномочить моего посланника в Бухаресте подписать конвенцию, которая будет заключена между г-ном Брэтиану и союзными державами».

Подход германских и турецких подкреплений задерживает продвижение русской армии в Галиции. Тем не менее русские войска подходят к Тарнополю и Станиславову.

Четверг, 10 августа

Сегодня завтракали у меня генерал Леонтьев, назначенный командовать русской бригадой во Франции, Димитрий Бенкендорф, граф Маврикий Замойский, граф Владислав Велепольский и др.

После завтрака была беседа с Замойским и Велепольским. Они говорили мне, что их очень беспокоит новая политика русского правительства в польском вопросе; император настроен по-прежнему либерально, но они считают, что он не устоит перед интриганами реакционной партии и систематическим, неослабным нажимом со стороны Распутина и императрицы.

Замойский уезжает вскоре в Стокгольм; я пригласил его позавтракать у меня на днях.

Пятница, 11 августа

Итальянцы третьего дня заняли Горицу, где они захватили в плен 15 000 человек, они продолжают наступать на восток.

На правом берегу Серета австро-германцы снова разбиты. Русские заняли Станиславов.

Ах, если бы румыны выступили месяц тому назад!..

Суббота, 12 августа

Когда я думаю о тех признаках политического и социального разложения, которые проходят передо мною, я жалею, что в современной русской литературе нет сатирика, равного Гоголю, который написал бы новые «Мертвые души», но несколько более пространные и более мрачные.

Я вспоминаю слова, вырвавшиеся у Пушкина по прочтении этого жестокого произведения: «Боже! Как грустна Россия!»

Воскресенье, 13 августа

За последнее время я виделся с русскими и французскими промышленниками, живущими в Москве, Симбирске, Воронеже, Туле, Ростове, Одессе, в Донецком бассейне; я их спрашивал, считают ли в тех кругах, где они вращаются, главною целью войны завоевание Константинополя? Они отвечали почти одно и то же.