Текст книги "Дневник посла"

В начале октября 1905 года Папюс был вызван в Санкт-Петербург несколькими высокопоставленными последователями, очень нуждавшимися в его совете ввиду страшного кризиса, который переживала в то время Россия. Поражения в Маньчжурии вызвали повсеместно в империи революционные волнения, кровопролитные стачки, грабежи, убийства, пожары. Император пребывал в жестокой тревоге, будучи не в состоянии выбрать между противоречивыми и пристрастными советами, которыми ежедневно терзали его семья и министры, приближенные, генералы и весь его двор. Одни доказывали ему, что он не имеет права отказаться от самодержавия его предков, и убеждали не останавливаться перед неизбежными жестокостями беспощадной реакции, другие заклинали его уступить требованиям времени и лояльно установить конституционный режим.

В тот самый день, когда Папюс прибыл в Санкт-Петербург, Москва была терроризована восстанием, а какая-то таинственная организация объявила всеобщую железнодорожную забастовку.

Маг был немедленно приглашен в Царское Село. После краткой беседы с царем и царицей он на следующий день устроил торжественную церемонию колдовства и вызывания духов усопших. Кроме царя и царицы на этой тайной литургии присутствовало одно только лицо: молодой адъютант императора капитан Мандрыка, теперь генерал-майор и губернатор Тифлиса. Интенсивным сосредоточением своей воли, изумительной экзальтацией своего флюидического динамизма духовному учителю удалось вызвать дух благочестивейшего царя Александра III, несомненные признаки свидетельствовали о присутствии невидимой тени.

Несмотря на сжимавшую его сердце жуть, Николай II задал отцу вопрос, должен он или не должен бороться с либеральными течениями, грозившими увлечь Россию. Дух ответил: «Ты должен во что бы то ни стало подавить начинающуюся революцию, но она еще возродится и будет тем сильнее, чем суровее должна быть репрессия теперь. Что бы ни случилось, бодрись, мой сын. Не прекращай борьбы».

Изумленные царь и царица еще ломали голову над этим зловещим предсказанием, когда Папюс заявил, что его логическая сила дает ему возможность предотвратить предсказанную катастрофу, но что действие его заклинания прекратится, лишь только он сам исчезнет физически. Затем он торжественно совершил ритуал заклинания.

И вот с 26 октября маг Папюс «исчез физически», и действие его заклинания прекратилось. Значит – скоро революция!..

Простившись с г-жой Р., я возвращаюсь к себе в посольство и открываю «Одиссею» на XI песне, на знаменитом эпизоде жертвоприношения усопшим для того, чтобы вызвать их из подземного царства. Под влиянием только что выслушанного рассказа эта великолепная сцена из жизни первобытного человечества, эта мрачная и варварская фантасмагория представляется такой же естественной и правдивой, как если бы она происходила вчера. Я вижу, как Улисс в туманной стране киммерийцев приносит жертву усопшим, копает землю мечом, совершает возлияние из вина и молока, затем над краем ямы перерезает горло черному барану. И поднявшиеся из Эреба тени толпой бросаются пить текущую ручьями кровь. Но царь Итаки с силой отталкивает их, ибо единственная душа, появления которой он ждет, – душа его матери, достопочтенной Антиклеи, которая откроет ему будущее при посредстве гадателя Тиресия… И я вспоминаю, что от Улисса до Николая II, от гадателя Тиресия до мага Папюса прошло только тридцать столетий.

Наступление, которое Салоникская армия настойчиво осуществляла в течение месяца в долине реки Черна, наконец, сломило сопротивление болгар.

Понедельник, 20 ноября

Вчера сербы заняли Монастир; это было в годовщину их вступления в этот город в 1912 году.

Император Франц Иосиф находится в агонии.

Вторник, 21 ноября

Штюрмер неожиданно выехал вчера в Могилев по вызову царя.

Среда, 22 ноября

Франц Иосиф I, император Австрийский, апостолический король Венгерский, король Богемский, Далматский, Хорватский, Славянский, Иллирийский и Галицийский, король Иерусалимский и проч., умер на восемьдесят седьмом году от роду.

Об этом едва говорят, как о факте незначительном, – настолько настоящая действительность превосходит все последствия, которые предвидели когда-то, когда пророчили кончину старого императора…

Мне некогда писать ему надгробное слово. Но для оценки его царствования мне достаточно вспомнить ужасный отзыв его предшественника, Фердинанда I, которого заставили отречься от престола в 1848 году, после чего он жил на покое в Праге до 1875 года. Вскоре после битвы при Садовой, припомнив поражения 1859 года и потерю Ломбардии, видя затем Австрию окончательно исключенной из союза немецких государств и вынужденной уступить Венецианскую область, свергнутый старик монарх воскликнул: «Но за что же меня прогнали в 1848 году? Я способен был бы не менее моего племянника проигрывать сражения и терять провинции».

Четверг, 23 ноября

Сегодня вечером в десять часов, в то время как я работал один в своей квартире, один из моих осведомителей, очень надежный, прислал мне следующую записку:

«Я не хочу ждать до завтра, чтобы сообщить вашему превосходительству крупную новость: Штюрмер ушел в отставку и заменен на посту председателя Совета министров г-ном Треповым».

Новость приводит меня в восхищение, но не захватывает меня врасплох. Расставшись с Штюрмером, император лишний раз доказал, что он способен на превосходные решения, когда освобождается из-под влияния императрицы.

Пятница, 24 ноября

Отставка Штюрмера официально объявлена сегодня утром. Трепов заменяет его на посту председателя Совета министров; новый министр иностранных дел еще не назначен.

С точки зрения военной, которая должна преобладать над всякими другими соображениями, назначение Трепова доставляет мне большое облегчение. Во-первых, заслуга Трепова в том, что он не терпит Германии. Его пребывание во главе правительства гарантирует нам, что Союз будет лояльно соблюдаться и что германские интриги не будут больше так свободно развиваться. Кроме того, он человек энергичный, умный и методичный, его влияние на различные ведомства может быть только превосходным.

Другая новость: генерал Алексеев получил отпуск. Временно исполнять его обязанности будет генерал Василий Иосифович Гурко, сын фельдмаршала, бывшего героя Балкан.

Отставка генерала Алексеева мотивирована состоянием его здоровья. Правда, генерал страдает внутренней болезнью, которая заставит его в ближайшем будущем подвергнуться операции, но есть, кроме того, и политический мотив: император решил, что его начальник Главного штаба слишком открыто выступал против Штюрмера и Протопопова.

Вернется ли генерал Алексеев в Ставку? Не знаю. Если его уход является окончательным, я охотно примирюсь с этим. Правда, он всем внушает уважение своим патриотизмом, энергией, щепетильной честностью, редкой работоспособностью. К несчастью, ему недоставало других, не менее необходимых качеств: я имею в виду широту взгляда, более высокое понимание значения Союза, полное и синтетическое представление о всех театрах военных операций. Он замкнулся исключительно в функции начальника Генерального штаба Верховного главнокомандования русских войск. По правде сказать, миссию, высокую важность которой недостаточно понял генерал Алексеев, должен был бы взять на себя император, но император понимал это еще меньше, в особенности с того дня, как единственным истолкователем Союза при нем сделался Штюрмер.

Генерал Гурко, заменивший генерала Алексеева, – деятельный, блестящий, гибкий ум, но он, говорят, легкомыслен и лишен авторитета.

Сегодня я обедаю в «Кафе де Пари» с несколькими друзьями. Опала Штюрмера радостно комментируется всеми присутствующими; на Трепова возлагают большие надежды, учитывают наперед могучее и близкое пробуждение национального сознания. Один только Безак молчит. К нему пристают с вопросами. Он отделывается обычными сарказмами:

– Впредь ничто не остановит победного шествия наших войск!.. На Рождество мы вступим в Константинополь!.. Не пройдет трех месяцев, как мы будем в Берлине!.. Особенно приводит меня в восхищение Константинополь, потому что, между нами, все мы несколько забыли завещание Петра Великого, Святую Софию и всё прочее.

После обеда я увожу Безака в своем автомобиле к одной из наших знакомых, которая живет на Адмиралтейском канале, и спрашиваю его:

– Теперь скажите мне серьезно… Ваше мнение об отставке Штюрмера.

Он минуту подумал, потом очень серьезно сказал:

– Господин Штюрмер – великий гражданин, старавшийся удержать свою родину на роковой наклонной плоскости, до которой ее безумно довели и в конце которой ее ожидают поражение, позор, гибель и революция.

– Вы в самом деле такой пессимист?

– Мы погибли, господин посол.

Суббота, 25 ноября

Императрице заранее не было известно о решении отправить Штюрмера в отставку; она узнала об этом тогда же, когда и ему сообщили об отставке.

Она была вне себя от ярости и немедленно отправилась в Могилев, захватив с собой дочерей. Она поехала туда с целью любой ценой спасти Протопопова, который сопровождал ее в этой поездке.

Сохранение Протопопова на посту министра внутренних дел вызвало бы в Думе конфликтную ситуацию, особенно опасную, ибо новый председатель Совета министров Трепов не из тех, кто готов принимать компромиссные решения.

Воскресенье, 26 ноября

В течение последних нескольких дней тайные совещания членов партии кадетов проходят в обстановке немалого возбуждения.

Лидеры партии Некрасов, Милюков, Шингарев, Коновалов и другие говорят, что, возможно, пробил час не только сменить направление деятельности имперского режима, но, организовав несколько впечатляющих демонстраций, тем самым напугать царя и вынудить его, наконец, отказаться от самодержавных прерогатив и создать свободное правительство.

Это тот же самый настрой, который воодушевлял членов монархической оппозиции во Франции к концу 1847 го да. Известно, куда привела эта искусная кампания «тайных сборищ».

Понедельник, 27 ноября

Не знаю, кто сказал о Цезаре, что у него «все пороки и ни одного недостатка». У Николая II нет ни одного порока, но у него наихудший для самодержавного монарха недостаток: отсутствие личности. Он всегда подчиняется. Его волю обходят, обманывают или подавляют; она никогда не импонирует прямым и самостоятельным поступком. В этом отношении у него много черт сходства с Людовиком XV, у которого сознание своей природной слабости поддерживало постоянный страх быть порабощенным. Отсюда у того и другого в равной степени наклонность к скрытности.

Вторник, 28 ноября

У меня собралось сегодня вечером за обедом человек тридцать…

За столом разговоры туго завязываются и скоро обрываются. Тембру голосов недостает ясности, и самый воздух, которым дышат, как будто отяжелел. Дело в том, что со всех сторон плохие новости. Во-первых, по городу ходят слухи о забастовке, а ежедневное вздорожание продовольствия вызвало бурные сцены на рынках. Далее, в Румынии германско-болгарские клещи зажали Бухарест; Дунай перейден в Лимнице и района Хыршова; линия Олта прорвана; Кимпулунг и Питешти в руках неприятеля; королевское правительство поспешно спасается в Яссы.

С легкостью, с какой русские приходят в уныние, предвидят всегда наихудшие катастрофы и упреждают, так сказать, приговоры судьбы, мои гости учитывают уже появление австро-германцев на Пруте, потерю Бессарабии и Подолии, взятие Киева и Одессы. Я протестую как могу против этих зловещих предсказаний, наперед парализующих дух сопротивления, заведомо исключающих возможность успеха и объявляющих неосуществимым то, что лишь сомнительно; я развиваю тему, которую дает мне эта прекрасная мысль Ларошфуко: «У нас всегда всего хватало бы, если б хватало воли, и часто мы воображаем что-нибудь невозможном только для того, чтобы себя оправдать».

Среда, 29 ноября

Трепов, которого, конечно, нельзя подозревать в снисходительном отношении к Думе или робости перед ней, признает невозможность работать с Протопоповым, обнаруживающим с каждым днем все более явные признаки умственного расстройства.

Принятый третьего дня в Могилеве императором, он умолял назначить другого министра внутренних дел, напоминая его величеству, что ставил существенным условием для своего согласия принять пост председателя Совета министров отставку Протопопова. Но императрица, которая находится еще в императорской Главной квартире и бодрствует, предвидела этот удар. И император, надлежащим образом настроенный, ответил Трепову, что он рассчитывает на его лояльность, чтобы облегчить задачу Протопопова. Твердо и почтительно Трепов повторил свои настояния. Император остался непоколебимым.

– В таком случае, – продолжал Трепов, – мне остается просить ваше величество принять мою отставку. Моя совесть не позволяет мне принять на себя ответственность за власть, пока Протопопов сохраняет портфель министра внутренних дел.

После минутного колебания император властно заявил:

– Александр Федорович, я приказываю вам продолжать исполнять обязанности с теми сотрудниками, которых я счел долгом дать вам.

Трепов вышел, закусив губы.

Четверг, 30 ноября

По моему предложению Трепов награжден званием командора ордена Почетного Легиона. Я тотчас отправляюсь к нему объявить ему об этом.

– Правительство Республики, – говорю я, – хотело таким образом признать выдающуюся услугу, оказанную вами Союзу тем, что вы так активно повели постройку Мурманской железной дороги; оно хотело, кроме того, засвидетельствовать доверие, которое оно питает к вам, ввиду трудных обстоятельств, при которых вы берете власть.

Он, по-видимому, очень тронут. Я верю его искренности, так как он всегда любил Францию, где долго жил. Затем мы говорим о делах.

Не входя в подробности своей размолвки с императором и препятствий, которые он встречает со стороны Думы, он заявляет мне, что послезавтра отправится в Таврический дворец и сейчас же возьмет слово. Вот главные пункты, которых он коснется в своей речи: 1) война до конца, Россия не отступит ни пред какой жертвой; 2) декларация о Константинополе и проливах; обещание защищать интересы Румынии; 3) подтверждение того, что Польша будет восстановлена в своих этнических границах и образует автономное государство; 4) торжественный призыв к Думе работать вместе с правительством для доведения войны до благополучного конца.

В заключение Трепов говорит:

– Я надеюсь, что Дума окажет мне надлежащий прием. Но я в этом не уверен… Вы угадываете, почему и из-за кого…

Далее он объясняет мне, что Дума решила не поддерживать никаких сношений с Протопоповым, освистать его и прервать заседание, если он войдет в залу, и проч.

Я спрашиваю:

– Неужели император, имевший мудрость отставить Штюрмера, не понимает, что оставление у власти Протопопова становится общественной, национальной опасностью?

– Император слишком рассудителен, чтобы не отдавать себе в этом отчета. Но вот императрицу следовало бы убедить. А в этом вопросе с ней сговориться невозможно.

Помолчав, он продолжает тихо, как будто говорит сам с собой:

– Для России наступил решительный момент. Если мы будем продолжать идти тем же аллюром, немецкая партия скоро возьмет верх. А тогда катастрофа, революция, позор… Надо положить конец всем этим интригам, и радикально… Надо, чтобы правительство произнесло безвозвратные слова, которые связали бы все будущие правительства перед лицом России, перед лицом мира… Послезавтра в Думе правительство безвозвратно обяжется продолжать войну до разгрома Германии; оно сожжет за собой все мосты.

– С каким удовольствием я вас слушаю!

Пятница, 1 декабря

Штюрмер так удручен своей опалой, что покинул Министерство иностранных дел, не простившись с союзными послами, не оставив даже карточки. Знаменательная некорректность со стороны такого традиционного и церемонного человека!

Сегодня днем, проезжая вдоль Мойки на автомобиле, я замечаю его у придворных конюшен: он с трудом продвигается пешком против ветра и снега, сгорбив спину, устремив взгляд на землю, с лицом мрачным и расстроенным. Он меня не видит, он ничего не видит. Сходя с тротуара, чтобы перейти набережную, он чуть не падает.

Суббота, 2 декабря

Был сегодня днем на заседании Думы.

Лишь только в дверях зала показались министры и среди них Протопопов, поднимается шум. Трепов выходит на трибуну, чтобы прочитать декларацию правительства. Крики становятся сильнее: «Долой министров! Долой Протопопова!»

Очень спокойный, с прямым и надменным взглядом, Трепов начинает свое чтение. Три раза крики крайне левых вынуждают его покидать трибуну. Наконец ему дают говорить.

Декларация именно такова, как он излагал мне ее позавчера. Место, в котором правительство подтверждает свое решение продолжать войну, встречается горячими аплодисментами. Но фраза, относящаяся к Константинополю, падает в пустоту, образованную индифферентностью и удивлением.

После того как Трепов кончил чтение, заседание было прервано. Депутаты рассеиваются по кулуарам. Я возвращаюсь в посольство.

Мне сообщают, что вечернее продолжение заседания было отмечено двумя речами, столь же неожиданными, сколь и резкими, двух лидеров правых, графа Владимира Бобринского и Пуришкевича. К изумлению своих политических единомышленников, они произвели стремительную вылазку против «позорящих и губящих Россию темных сил». Пуришкевич воскликнул даже:

«Надо, чтобы впредь недостаточно было рекомендации Распутина для назначения гнуснейших лиц на самые высокие посты. Распутин в настоящее время опаснее, чем был некогда Лжедмитрий… Господа министры! Если вы истинные патриоты, поезжайте в Ставку, бросьтесь к ногам царя, имейте мужество заявить ему, что так не может дольше длиться, что слышен гул народного гнева, что грозит революция и темный мужик не должен дольше управлять Россией».

Воскресенье, 3 декабря

Положение Трепова весьма деликатное. С одной стороны, он понимает невозможность управлять или, вернее, проводить лояльную политику Союза, пока управление общественным мнением и силами полиции остается в руках Протопопова. С другой стороны, усердно отстаивая «легальный статус» империи, он отрицает за Думой право вмешиваться в прерогативы верховной власти, из которых одной из важнейших является, несомненно, выбор министров.

Таким образом, конфликт правительства и Думы чреват еще одним прискорбным инцидентом.

Вчера и позавчера Афины стали ареной мрачных событий.

Так как греческое правительство отказалось сдать по требованию союзников военную технику, то подразделение французской морской пехоты высадилось в Пирее и двинулось по направлению к Афинам. Греческие войска открыли огонь по нашим солдатам, в результате чего многие из них были убиты. После чего наиболее стойкие сторонники Венизелоса подверглись избиению, а их дома были разграблены.

Понедельник, 4 декабря

Слова министерской декларации, относящиеся к Константинополю, вызвали и в публике не больше отклика, чем в Думе. Такой же эффект индифферентности и удивления, как если бы Трепов откопал старую утопию, некогда дорогую и с тех пор давно забытую!..

Вот уже несколько месяцев я наблюдаю в народной душе это прогрессивное выцветание византийской мечты. Очарование прошло.

Охладеть к своим мечтам; бросить то, к чему стремился, чего жаждал с величайшим пылом; чувствовать даже известного рода горькую и едкую радость, констатируя свое заблуждение и разочарование, – как это по-русски!

Г-жа П. говорит мне сегодня вечером:

– Декларация правительства нелепа. Никто больше не думает о Константинополе. Это было прекрасное безумие, но безумие. А вылечившись от какого-нибудь безумия, его больше не повторяют; делают новое безумие… Трепов и все те, кто пытается оживить в русском народе мечту о Константинополе, напоминают мне тех мужчин, которые думают разбудить любовь женщины, предлагая ей вновь пережить воспоминания прошлого. Сколько бы они ни напоминали, как это было восхитительно в Венеции, ночью, при свете луны, в гондоле, – их даже не слушают…

Вторник, 5 декабря

Подразделение французских войск должно было оставить Афины, где восторжествовала германофильская партия.

Бриан предложил союзникам предпринять в отношении Греции следующие меры: 1) блокада королевства; 2) смещение короля Константина; 3) признание Венизелоса.

Однако он уточнил, что не может быть речи ни об объявлении войны Греции, ни о попытке посягнуть на монархическую конституцию.

Поскольку преемник Штюрмера в Министерстве иностранных дел пока еще не назначен, то я обсуждал проблему с Нератовым, временно исполняющим обязанности министра.

Так же как и Бриан, он считает, что король несет личную ответственность за нападение на наши войска. Но он возражает против смещения монарха:

– Это было бы воспринято здесь, в Петрограде, очень негативно, – заявил он, – со стороны консервативных кругов. Германофильская клика и камарилья вокруг императрицы не упустят случая использовать это в качестве оружия против политики Союза в отношении демократических правительств западных стран.

С практической точки зрения Нератов озабочен вероятными трудностями при осуществлении этого мероприятия и опасными последствиями, которые оно повлечет за собой.

Во имя какого принципа будет объявлено смещение короля? При помощи каких средств можно будет поднять руку на Константина? Если он сбежит в Ларису или в Трикалу, то последуем ли мы за ним?.. Кому будет передана корона? Кронпринцу? А если предположить, что он откажется участвовать в свержении своего отца?.. Наконец, не окажемся ли мы втянутыми в ситуацию, когда придется пойти на масштабное использование вооруженных сил и, возможно, на захват Греции? Если так, то не будет роль Салоникской армии, как боевой единицы, сведена к нулю?

Нератов предпочитает более умеренное и менее рискованное решение. С его точки зрения, правительства союзников должны воздержаться от сведения счетов с королем Константином. В настоящее время было бы достаточным:

1) оккупация Пирея; 2) осуществление строгой блокады основных портов королевства; 3) стратегическая диспозиция войск в Фессалии, чтобы прикрыть левый фланг Восточной армии.

Эти выводы кажутся мне выражением самой мудрости.

Четверг, 7 декабря

Австро-германцы и болгары вступили вчера в Бухарест. Стратегическая виртуозность Гинденбурга сотворила свой шедевр.

Суббота, 9 декабря

Тревожный призыв, раздавшийся в Думе из уст графа Бобринского и Пуришкевича, этих двух паладинов неограниченного самодержавия, огласил даже архаическую цитадель абсолютного монархизма, Государственный совет. Он состоит из 192 членов, из которых половина назначается непосредственно царем, а другая половина избирается духовенством, земствами, дворянством, крупными собственниками, торговыми палатами и университетами.

Высокое собрание осмелилось сегодня выразить пожелание, в котором предостерегает царя против гибельного действия закулисных влияний. Это робкое заявление протеста вызывает оживленные комментарии.

История представляет лишь длинный ряд повторений. В марте 1830 года парижская палата депутатов тоже довела до сведения Карла Х почтительный совет благоразумия. Но воспользовался ли кто-либо когда-либо уроками истории?..

Воскресенье, 10 декабря

Что политику России делает камарилья императрицы, факт несомненный. Но кто руководит самой этой камарильей? От кого получает она программу и направление?

Конечно, не от императрицы. Публика любит простые идеи и общие олицетворения и не имеет точного представления о роли царицы, поэтому она расширяет эту роль и в значительной степени ее искажает. Александра Федоровна слишком импульсивна, слишком заблуждается, слишком неуравновешенна, чтобы создать политическую систему и следить за ее проведением. Она является главным и всемогущим орудием заговора, который я постоянно чувствую вокруг нее; однако она не более как орудие.

Точно так же лица, группирующиеся вокруг нее: Распутин, Вырубова, генерал Воейков, Танеев, Штюрмер, князь Андроников и проч. – лишь подручные, статисты, подобострастные интриганы или марионетки. Министр внутренних дел Протопопов, производящий более внушительное впечатление, обязан этой обманчивой внешностью раздражению мозговых оболочек. За его экспансивным фанфаронством и суетливой активностью нет ничего, кроме раздражения спинного мозга. Это мономан, которого скоро отправят в дом для умалишенных.

Кто же в таком случае руководит царскосельской камарильей?

Я тщетно расспрашиваю тех, кто, казалось, наиболее способны были бы удовлетворить мое любопытство, и получаю лишь неопределенные или противоречивые ответы, гипотезы, предположения.

Если б я тем не менее принужден был сделать выводы, я сказал бы, что пагубная политика, за которую императрица и ее партия будут нести ответственность перед историей, внушается им четырьмя лицами: это лидер крайней правой фракции в Государственном совете Щегловитов, Петроградский митрополит преосвященный Питирим, бывший директор Департамента полиции Белецкий и, наконец, банкир Манус.

Вне этих четырех лиц я вижу лишь игру сил анонимных, коллективных, разбросанных, подчас бессознательных, которые выражают, может быть, исключительно вековое действие царизма, его инстинкт самосохранения, всю органическую жизненность, которая еще остается в нем.

В этом квартете я приписываю особую роль банкиру Манусу – он обеспечивает сношения с Берлином. Это через него Германия заводит и поддерживает свои интриги в русском обществе; он является распределителем германских субсидий.

Среда, 13 декабря

Вчера Германия вручила Северо-Американским Соединенным Штатам ноту, в которой она от имени своего и своих союзников заявляет о своей готовности начать немедленно переговоры о мире. В подтверждение этого торжественного заявления не указано никакого условия.

С первого же взгляда эта нота представляется стратегической уловкой, западней, предназначенной вызвать в лагере врагов пацифистское движение и ослабить нашу коалицию. Пусть Германия сначала сообщит нам, каковы ее планы, на какие репарации она готова согласиться, какие она предлагает нам гарантии, и мы отнесемся серьезно к ее предложению.

Сильно страдая от приступа ревматизма, удерживающего меня в постели, я принимаю Бьюкенена и Карлотти. Мы все трое одного мнения.

Четверг, 14 декабря

Император вверил портфель министра иностранных дел государственному контролеру Николаю Николаевичу Покровскому.

Выбор неожиданный. Покровскому шестьдесят лет; он всю жизнь занят был вопросами, касающимися финансов и государственного контроля, у него нет никакого представления о делах внешних и дипломатии, но с этой оговоркой, очень важной в настоящий момент, я ничего не имею против его назначения. Во-первых, это человек осторожный, умный и трудолюбивый, вполне преданный Союзу. Затем, в личных отношениях – это человек редких качеств, душевный и скромный, с небольшой долей насмешливого лукавства. Без состояния, обремененный семьей, он ведет жизнь самую простую, самую приличную. За тридцать пять лет, с тех пор как он служит в государственном контроле, его никогда не коснулась даже тень подозрения.

Пятница, 15 декабря

Вступая в отправление своих обязанностей, Покровский произнес сегодня в Думе в самом непоколебимом тоне речь, в которой доказывал иллюзорный и предательский характер немецкого предложения: «Державы Антанты, – сказал он, – заявляют о своей непоколебимой воле продолжать войну до окончательной победы. Наши бесчисленные жертвы оказались бы напрасными, если бы мы заключили преждевременный мир с противником, истощенным, но еще не побежденным».

Эти слова, представляющие такой счастливый контраст с двусмысленным и лукавым языком Штюрмера, произвели сильное впечатление на Думу; важно было произнести их, чтобы уничтожить эффект немецкой инициативы.

Я все еще вынужден не покидать постели, и у меня не было недостатка в визитах. Со всех сторон до меня доходит одна и та же нота: «Очень важный результат составляет уже один тот факт, что вопрос о мире поставлен перед общественным мнением. Умы, таким образом, постепенно подготовляются к благоразумным решениям».

Суббота, 16 декабря

Покровский был у меня сегодня днем.

Я поздравляю его с твердым и откровенным заявлением, которое он сделал вчера в Думе.

– Я точно сообразовался, – ответил он, – с приказаниями его величества императора, с которым я имею честь быть вполне согласным во взглядах. Его величество решил не позволять больше сомневаться в его воле, которая вам известна; император дал мне на этот счет самые категорические инструкции; он даже поручил мне представить ему без замедления проект манифеста, оповещающего армию о том, что Германия просит мира.

Затем мы заговорили об ответе, который надо будет дать на ноту германской коалиции. Не установив еще своего мнения на этот счет, Покровский полагает, что военное положение, или, как говорят немцы, «карта войны», не позволяет нам еще точно выразить наши требования и что мы поступим благоразумно, если будем держаться общих терминов – «материальные и моральные возмещения… политические и экономические гарантии» и проч.

Понедельник, 18 декабря

Б., наблюдающий довольно близко рабочее движение, обращает мое внимание на возрастающую тенденцию вождей социалистических групп освободиться от контроля Думы и организовать свою программу действия вне легальных рамок. Чхеидзе и Керенский повторяют: «Кадеты не имеют никакого представления о пролетариате. Из ничего ничего не сделаешь».

В настоящее время эти вожди главные усилия своей пропаганды направляют на армию, доказывая ей, что в ее интересах вступить в союз с рабочими, чтобы обеспечить крестьянству, представительницей которого она является, торжество его аграрных требований. В казармах в изобилии распространяются брошюры на классическую тему: «Земля принадлежит трудящимся. Она возвращается им по праву и, следовательно, без выкупа; не выкупается собственность, которая была отнята. Только революция может совершить эту великую социальную реформу».

Я спрашиваю Б., имеет ли тенденцию распространиться в армии «пораженческая» теория знаменитого Ленина, нашедшего убежище в Женеве.

– Нет, – говорит он мне, – эта теория поддерживается здесь лишь несколькими неистовыми, которых считают подкупленными Германией… или Охранкой. Пораженцы, как их называют, составляют лишь самое незначительное меньшинство в социал-демократической партии.

Между Маасом и Вевром французы перешли 14 декабря в сильное наступление. Германский фронт был отодвинут на расстоянии 10 километров на 3 километра вглубь. Число пленных около 12 000.

Среда, 20 декабря

Я основательно поговорил с генералом Поливановым, который сам провел продолжительную беседу с одним из своих бывших адъютантов, недавно приехавшим из Ясс. Положение союзных армий в Румынии таково: