Текст книги "Дневник посла"

Мне с большим трудом удалось поместить в прессе несколько заметок и статей, где рассказывалось об интенсивности наших усилий, как физических, так и духовных.

Ни одной из газет не хватило честности обнародовать тот факт, что если русским приходится иметь дело с двадцать одним немецким корпусом (не считая австро-венгерских), то французам и англичанам противостоят не менее пятидесяти двух корпусов Германии.

Суббота, 5 декабря

Между Лодзью и Ловичем по-прежнему продолжается упорное сражение, русские уступают.

Великий князь Николай Николаевич довел до моего сведения, что он как никогда полон решимости придерживаться намеченного плана в отношении наступления на Силезию; но его начальник штаба, генерал Янушкевич, возражая ему, указывает на существующие трудности с транспортировкой боеприпасов и войск, а также на накопившуюся усталость солдат. В ходе боевых действий в течение последних пяти недель русские войска потеряли 530 000 личного состава – из них 280 000 в боях против немцев.

Воскресенье, 6 декабря Русские оставили Лодзь, немцы немедленно вошли в город. Эта немалая потеря для наших союзников. В Лодзи не менее 380 000 жителей, то есть ее население равно населению Лилля и Рубе, взятых вместе. Это центр текстильной промышленности, польский Манчестер.

К юго-востоку от Кракова австро-венгерские войска отступают.

Папа римский Бенедикт XV обратился к русскому правительству с предложением, чтобы оно дало согласие на прекращение военных действий во время рождественских празднеств.

Поблагодарив его святейшество за этот милосердный замысел, императорское правительство ответило, что оно не может согласиться на перемирие, во-первых, потому что православное Рождество не совпадает по срокам с католическим Рождеством, и, во-вторых, потому что оно не может доверять любым обязательствам, взятым на себя Германией.

Когда Сазонов сообщил мне об этом ответе папе римскому, я был чрезвычайно разочарован:

– Идея «Божьего перемирия» была блестящей; вы должны были согласиться с ней. Ссылка на наличие двух календарей не выдерживает никакой критики; вы могли бы настаивать на втором перемирии на время ваших рождественских празднеств через тринадцать дней после католического Рождества. Что же касается нарушения условий перемирия со стороны Германии, то в этом случае против нее восстало бы всё здравое общественное сознание во всем мире и оттолкнуло бы от нее всю ту духовную силу, которую представляет Ватикан.

Сазонов поспешил ответить мне порывистым, нетерпеливым тоном:

– Нет и еще раз нет! Это было невозможно… невозможно!

Очевидно было, что весь этот разговор ему неприятен. В его бескомпромиссной позиции я увидел старую вражду, существующую между Восточной и Римской церковью. Кроме того, Синод должен был бы вмешаться со всей своей рутинной нетерпимостью, выступив против шага, предпринятого папой римским. Тем не менее я продолжал развивать свою мысль:

– Ватикан может пойти еще дальше по предложенному пути… Если он время от времени будет высказывать сострадание или осуждение, то война, может быть, станет менее бесчеловечной. Вот вам пример: разве не ужасно, что нельзя помочь раненым, упавшим на колючую проволоку перед траншеями, и их стоны и крики о помощи слышны каждый день?!. А судьба пленных? и бомбардировка неукрепленных городов? Какое поле деятельности для посредничества Ватикана! Мы просто обязаны не обескураживать его в первом же его шаге в этом направлении!

Но я чувствовал, что всё, что я говорю, бесполезно.

Вторник, 8 декабря

Со всех сторон я получаю информацию о том, что русская армия испытывает недостаток в орудийных снарядах и в ружьях. Я направился к генералу Сухомлинову, военному министру, чтобы получить от него достоверную информацию по этому вопросу.

Он оказал мне очень дружеский прием. Мигающий добрый взгляд его глаз из-под сдвинутых бровей – во всей его персоне чувствовалась громадная физическая усталость, но в то же время и скрытность.

Я расспрашивал его, тщательно подбирая вопросы. Он вновь и вновь повторял: «Не беспокойтесь, я готов ко всему», – и представил мне самые обнадеживающие данные.

Затем, проводив меня к длинному столу, заваленному картами, он дал оценку нынешней военной обстановки в Польше. Своим пухлым и дрожащим пальцем он показал мне на карте положение войск и поставленные перед ними цели.

– Вы же видите, – объяснял он мне, – как левый фланг наших армий быстро продвигается к Верхней Силезии, в то время как мы оставили небольшие силы, чтобы сдерживать австро-венгров на юге. План великого князя Николая Николаевича заключается в том, чтобы развивать наступление нашим левым флангом самым активным образом, даже если немецкая атака в направлении Варшавы вынудит наш правый фланг окопаться между Вислой и Вартой. Так что всё идет хорошо, я уверен, что в самом ближайшем времени мы услышим хорошие новости.

Когда я уходил от него, он одарил меня лукавым взглядом, который я никогда не забуду.

Среда, 9 декабря

Неуверенность, царящая относительно военных операций в Польше, слишком оправдавшееся предчувствие огромных потерь, понесенных русской армией, наконец, оставление Лодзи – всё это поддерживает в обществе тяжелое и печальное настроение. Всюду я встречаю людей, находящихся в подавленном состоянии духа. Эта подавленность проявляется не только в салонах и в клубах, но и в учреждениях, в магазинах, на улицах.

Сегодня я зашел к одному антиквару на Литейном. После нескольких минут разговора он спросил меня с расстроенным видом:

– Ах, ваше превосходительство, когда же кончится эта война? Правда ли, что мы потеряли под Лодзью миллион убитыми и ранеными?

– Миллион?! Кто вам сказал это? Ваши потери значительны, но уверяю, что они далеко не достигают такой цифры… У вас есть родственники в армии?

– Слава Богу, нет. Но эта война слишком долго тянется и слишком ужасна. И потом, мы никогда не разобьем немцев. Тогда отчего бы не покончить с этим сразу?

Я успокаиваю его как могу; я указываю ему, что если мы будем стойко держаться, то, конечно, победим. Он слушает меня скептически и печально. Когда я смолкаю, он говорит:

– Вы, французы, быть может, и будете победителями. Мы, русские, – нет. Партия проиграна… Тогда зачем же истреблять столько людей? Не лучше ли кончить теперь же?

Увы! Сколько русских должны сейчас чувствовать так же! Странная психология этого народа, способного на самые благородные жертвы, но взамен так быстро поддающегося унынию и отчаянию, заранее принимающего всё самое худшее.

Вернувшись в посольство, я застаю там старого барона Г., игравшего политическую роль лет десять назад, но с тех пор посвятившего себя безделью и светской болтовне. Он говорит со мной о военных событиях.

– Дела идут очень плохо… Не может быть больше иллюзий… Великий князь Николай Николаевич бездарен. Сражение под Лодзью – какое безумие, какое несчастье!.. Наши потери – более миллиона человек… Мы никогда не сможем взять верх над немцами… Надо думать о мире.

Я возражаю, что три союзные державы обязаны продолжать войну до полной победы над Германией, потому что дело идет не более и не менее как об их независимости и их национальной целости; я прибавляю, что унизительный мир неизбежно вызвал бы в России революцию – и какую революцию! В заключение я говорю, что имею, впрочем, полную уверенность в верности императора общему делу.

Г. отвечает тихо, как если бы кто-нибудь мог нас услышать:

– О, император… император…

Он останавливается. Я настаиваю:

– Что вы хотите сказать?

Он продолжает с большим стеснением, так как вступает на опасную почву:

– Теперь император взбешен из-за Германии, но скоро поймет, что ведет Россию к гибели… Его заставят это понять… Я отсюда слышу, как этот негодяй Распутин ему говорит: «Ну что, долго ты еще будешь проливать кровь своего народа? Разве не видишь, что Господь оставляет тебя?..» В тот день, господин посол, мир будет близок.

Я прерываю тогда разговор сухим тоном:

– Это глупая болтовня… Император клялся на Евангелии и перед иконой Казанской Божьей Матери, что он не подпишет мира, пока останется хоть один вражеский солдат на русской земле. Вы никогда не заставите меня поверить, что он может не сдержать подобной клятвы. Не забывайте, что в тот день, когда он давал эту клятву, он захотел, чтобы я был около него, дабы стать свидетелем и порукой того, в чем он клялся перед Богом. После этого он будет непоколебим. Он скорее пойдет на смерть, чем изменит своему слову…

Четверг, 10 декабря

Сербы нанесли поражение австро-венграм около Валиево. Враг оставил в руках победителей 20 000 пленных и пятьдесят орудий.

Вчера французское правительство вернулось в Париж.

Суббота, 12 декабря

Генерал де Лагиш пишет мне из Ставки Верховного главнокомандования: «В районе Кракова события складываются благоприятным образом. На севере на линии Ильно – Лович – Петроков сохраняется статус-кво, и я думаю, что эти достигнутые позиции как раз и имелись в виду. Очевидно, что там военные действия будут иметь менее активный характер, чем в Силезии».

Понедельник, 14 декабря

Неужели наступление русских в сторону Силезии уже остановлено? Вчера они потерпели жестокое поражение к югу от Вислы, около Лиманово, которое высвободило от осады Краков и, судя по всему, скажется на всем фронте в Южной Польше. Об этом поражении нет ни слова.

В настоящее время император находится с визитом на Кавказском фронте, где военные операции развиваются успешно.

Вторник, 15 декабря

В Западной Германии русские отступают по всему фронту к Висле. Это отступление означает конец наступления на Силезию.

Князь фон Бюлов назначен послом в Риме. Между Германией и Италией готова начаться большая игра.

Среда, 16 декабря

Серия успехов, которых немцы добились в Мазурском крае и в Польше в течение последних четырех месяцев, была достигнута за счет «железнодорожной стратегии», а именно – за счет быстрого и незаметного передвижения массы войск с одной части фронта на другую для нанесения неожиданного удара. Густая железнодорожная сеть, находящаяся параллельно и позади границ Пруссии, Позена и Силезии, позволила осуществить эти многочисленные маневры войск вдоль линии фронта в течение нескольких дней, в то время как русскому Генеральному штабу требуется несколько недель для проведения самых незначительных дислокаций его войск вдоль линии сражения.

Четверг, 17 декабря

Великий князь Николай «с горем» извещает меня о том, что он вынужден приостановить свои операции: он мотивирует это решение чрезмерными потерями, которые понесли его войска, и тем еще более значительным фактом, что артиллерия израсходовала все свои запасы снарядов.

Я жалуюсь Сазонову на положение, которое мне таким образом открылось; я изъясняюсь в довольно резком тоне.

– Генерал Сухомлинов, – говорю я, – двадцать раз заявлял мне, что приняты меры к тому, чтобы русская артиллерия всегда была обильно снабжена снарядами… Я настойчиво указывал ему на громадный расход, который стал нормальным оброком сражений. Он уверял меня, что он сделал всё возможное, чтобы удовлетворить всем требованиям, всем случайностям. Я даже получил от него письменное свидетельство об этом… Я прошу вас доложить от меня об этом императору.

– Я не премину передать его величеству то, что вы мне сказали.

Мы ограничиваемся этим. Чувства, которые внушает Сазонову характер Сухомлинова, гарантируют мне, что он извлечет всю возможную пользу из моей жалобы.

Пятница, 18 декабря

Вчера я узнал, что русская артиллерия нуждается в снарядах; сегодня утром я узнаю, что пехота нуждается в ружьях.

Я отправляюсь тотчас же к генералу Беляеву, начальнику Главного управления Генерального штаба, и прошу у него точных сведений. Очень трудолюбивый, олицетворение чести и совести, он заявляет мне:

– Наши потери в людях были колоссальны. Если бы мы должны были только пополнять наличный состав, мы бы быстро его заместили, так у нас в запасе есть более 800 000 человек. Но нам не хватает ружей, чтобы вооружить и обучить этих людей… Наши первоначальные запасы составляли 5 600 000 ружей – по крайней мере, мы так думали. Великий князь Николай Николаевич тоже так думал; да и я тоже. Нас преступно обманули: наши склады почти пусты. Прошу простить меня за то, что я не пускаюсь в дальнейшие объяснения этой очень болезненной проблемы. Наши кладовые почти пусты. С целью устранить этот недостаток, мы купили в Японии и в Америке миллион ружей и надеемся достичь того, что будем на наших заводах производить их по сто тысяч в месяц. Может быть, Франция и Англия также смогут уступить нам несколько сот тысяч…

Что же касается артиллерийских снарядов, наше положение не менее тяжелое. Расход превзошел все наши расчеты, все наши предположения. В начале войны мы имели в наших арсеналах 5 200 000 трехдюймовых шрапнелей. Все наши запасы истощены. Армии нуждались бы в 45 000 снарядах в день. А наше ежедневное производство достигает самое большое 13 000; мы рассчитываем, что оно к 15 февраля достигнет 20 000. До этого дня положение наших армий будет не только трудным, но и опасным. В марте начнут при бывать заказы, которые мы сделали за границей; я полагаю, что, таким образом, мы будем иметь 27 000 снарядов в день к 15 апреля и что с 15 мая мы будем их иметь по 40 000… Вот, господин посол, всё, что я могу вам сказать. Я ничего не скрыл от вас.

Я благодарю его за откровенность, делаю несколько записей и уезжаю.

Снаружи, под мрачным, серым, свинцовым небом ледяной ветер яростными порывами сметал подхваченные вихрем снежные хлопья с берегов Невы. Холодное одиночество великой реки, скованное льдом между гранитными набережными на всём том пространстве, которое можно было охватить взором, еще никогда не казалось таким нелюдимым; весь этот вид представлялся зрительным воплощением трагедии, частью безжалостной и беспощадной судьбы в истории русской нации.

Суббота, 19 декабря

Сегодня день именин императора. В Казанском соборе совершают торжественный молебен. Все сановники двора, министры, высшие должностные лица, дипломатический корпус присутствуют там в парадных мундирах. Публика теснится в глубине храма, между двумя величественными рядами сдвоенных колонн.

В ослепительном блеске люстр и канделябров, в искрящейся массе икон из золота и драгоценных камней, национальный храм представляет собой сказочное великолепие. В течение всей службы церковные песнопения следовали одно за другим, поражая богатством мелодии и безупречностью исполнения, широта и торжественность которого достигали высочайшего уровня религиозного чувства.

В конце службы я вижу председателя Совета министров Горемыкина и, увлекая его за одну из колонн, говорю ему о недостаточности военной помощи, которую Россия вносит в наше общее дело. Бьюкенен и Сазонов, которые слышат меня, присоединяются к разговору. Своей медленной и скептической речью Горемыкин пытается защитить Сухомлинова:

– Но во Франции и в Англии запасы также приходят к концу. И однако же насколько ваша промышленность богаче нашей, настолько более усовершенствованы ваши машины. К тому же разве можно было предвидеть подобную трату снарядов?

Я возражаю.

Я не упрекаю генерала Сухомлинова в том, что он не предвидел перед войной, что каждое сражение будет оргией боевых запасов; я также мало упрекаю его в медленности, объясняемой состоянием вашей промышленности; я упрекаю его в том, что он в течение трех месяцев ничего не сделал с целью отвратить нынешний кризис, на который я указал ему по поручению генерала Жоффра.

Горемыкин протестует для вида, в уклончивых словах и с ленивыми движениями. Бьюкенен энергично меня поддерживает. Сазонов своим молчанием выражает согласие.

Как странен этот разговор между союзниками в церкви, куда фельдмаршал князь Кутузов приезжал молиться перед отъездом на войну 1812 года, в двух шагах от его могилы и перед трофеями, оставленными французами во время отступления из России!

Воскресенье, 20 декабря

До меня доходит с разных сторон, что в интеллигентской и либеральной среде высказываются по отношению к Франции с таким же недоброжелательством, как и несправедливостью.

Уже четыре или пять раз со времени конца царствования Екатерины Великой Россия проходила через приступы галлофобии. Периодически французские идеи, моды, обычаи не нравятся русским. Последний кризис, в связи с которым находятся нынешние симпатии, свирепствовал только среди интеллигенции, которая не прощает нам того, что мы оказали финансовую помощь царизму и таким образом укрепили самодержавный режим.

В 1906 году Максим Горький имел дерзость написать: «Так вот что ты натворила, ты, Франция, мать свободы! Твоя продажная рука перекрыла дорогу к независимости для целого народа. Но нет! День нашего освобождения не будет отложен, хотя оно будет стоить нам больше крови из-за твоего проступка. Так пусть же кровь запятнает твои дряблые, лживые щеки! Что же касается меня, то я плюю в твое лицо, моя бывшая любимая!»

Теперь к неудовольствиям по поводу финансовых займов присоединяют глупое обвинение: это Франция вовлекла Россию в войну, чтобы заставить вернуть себе Эльзас и Лотарингию ценою русской крови.

Я как могу противодействую этому, но моя деятельность по необходимости ограничена и секретна. Если я слишком обнаружу мои отношения с либеральной средой, то покажусь подозрительным правительственной партии и императору; к тому же я даю ужасное орудие в руки крайне правых реакционеров, приспешников императрицы, которые проповедуют, что союз с республиканской Францией представляет собою смертельную опасность для православного царизма и что спасение может прийти только от примирения с германским «кайзерством».

Понедельник, 21 декабря

Я делаю визит госпоже Горемыкиной, старой даме, приветливой и симпатичной, с короной седых волос. Ее муж приходит выпить с нами чаю. Я говорю ему тоном дружеского упрека:

– Третьего дня в Казанском соборе мне показалось, что вы смотрите со спокойной душой на трудности военного положения.

Он отвечает мне слабым и шутливым голосом:

– Что же вы хотите… Я так стар. Уж так давно следовало бы положить меня в гроб. Я говорил это еще на этих днях императору. Но его величеству не было угодно меня выслушать… Размышляя сегодня вечером над этими словами, от которых так и веет скептицизмом, я спросил себя, а не были ли они настолько уж несвоевременными, как это поначалу показалось мне, и не содержат ли они применительно к русской империи значительную долю мудрости? В голову пришли слова Жозефа де Местра: «Горе скверным правительствам! Трижды горе тем скверным правительствам, которые хотят исправиться!»

На прусском, польском и галицийском фронтах настроены не скептически. Несмотря на недостаток их вооружения, войска сражаются с неутомимой энергией. В течение последних шести недель они потеряли 570 000 человек, из которых 110 000 – против немцев.

Вторник, 22 декабря

В течение последних двух дней публике стало известно, что военные действия русских приостановлены, и за неимением официальных сведений считают положение еще хуже, чем оно есть. Поэтому Ставка решила сегодня опубликовать следующее сообщение:

«…Переход наших армий на более сокращенный фронт является результатом свободного решения соответствующего начальства и представляется естественным ввиду сосредоточения против нас германцами весьма значительных сил; кроме того, принятым решением достигаются и другие преимущества, о коих, по военным соображениям, к сожалению, не представляется пока возможным дать разъяснения обществу».

Это коммюнике, с его неуклюжими формулировками, произвело неблагоприятное впечатление. Все думают: «Дела, должно быть, идут плохо, если это всё, что они могут сказать нам!»

Среда, 23 декабря

Госпожа П., начальница лазарета прифронтового госпиталя, только что вернувшаяся из Польши, рассказала мне, что русские войска восхитительны в проявлении неиссякаемого мужества и пылкой отваги. Тем не менее нет тех испытаний, которые бы пощадили их кровопролитные и непрерывные жесточайшие бои, ужасающие потери от артиллерийского огня, изнуряющие переходы по заснеженным полям, страшные страдания раненых, которых не могут вывезти из-за нехватки транспортных средств, пронизывающий до костей холод и т. д.

Она также привела несколько любопытных примеров доброты, которую русский солдат проявляет по отношению к австрийским и немецким пленным.

Это черта русского национального характера: у русских отсутствуют агрессивные инстинкты, у них очень доброе сердце. По сравнению с немецкими народными эпосами русские былины очень красноречивы с этой точки зрения. В них никогда не восславляется война, а их народные герои, их богатыри, всегда выступают в роли заступников. Русскому крестьянину также от природы свойственно сострадание. Мужик должен остаться без единого гроша, чтобы отказать в подаянии тому, кто просит у него милостыню «Ради Христа!». И его сразу же потрясает вид крайней нужды, острой болезни или попавшего в плен вражеского солдата.

Именно природная приверженность к христианской вере заставляет русского солдата с такой готовностью идти на примирение и на братание с врагом. Во время отступления из России в 1812 году французы познали ужасную горечь жестокости казаков и корыстолюбия евреев; но они почти неизменно встречали доброе отношение и помощь со стороны простых русских солдат и мужиков. Существует множество примеров этого. Также и во время Крымской войны из русских траншей неслись призывы к братанию всякий раз, когда наступал даже незначительный перерыв в военных действиях.

Четверг, 24 декабря

Генерал де Лагиш подтверждает мне из Барановичей показания генерала Беляева: приостановление русских операций вызвано не значительностью германских сил, а недостатком артиллерийских запасов и ружей. Великий князь Николай Николаевич в отчаянии и старается, насколько возможно, устранить это серьезное положение. Уже вследствие строгих приказов возможно располагать несколькими тысячами ружей. Производство национальных заводов будет увеличено. Что же касается военных действий, они будут продолжаться сколько возможно. Целью их остается вступление на германскую территорию.

Суббота, 26 декабря

Возвращаясь с Кавказа, император остановился в Москве. Ему была устроена самая горячая встреча; он, таким образом, мог констатировать превосходное настроение, которым воодушевлены московский народ и общество.

Все газеты города воспользовались этим случаем, дабы провозгласить, что война должна продолжаться до поражения германизма; некоторые очень удачно предусматривали, что для достижения этого результата недостаточно «пламени энтузиазма», что необходима еще упорная воля, непоколебимое терпение и согласие на громадные жертвы.

Император несколько раз повторял своим приближенным:

– Здесь я действительно чувствую себя среди моего народа. Воздух здесь так же чист и живителен, как на фронте.

Воскресенье, 27 декабря

Все лица, которые приближались к императору в Москве, говорили ему о Константинополе, и все высказались одинаково: приобретение проливов представляет собою для империи жизненный интерес и превосходит все территориальные выгоды, которые Россия могла бы получить в ущерб Германии или Австрии… Объявление Босфора и Дарданелл нейтральными было бы решением неполным, ненастоящим, чреватым опасностями в будущем… Константинополь должен быть русским городом… Черное море должно стать русским озером…

Французский фабрикант, который приехал из Харькова и Одессы, передает мне, что там иначе не говорят. Но в то время как в Москве преобладает точка зрения историческая, политическая, мистическая, в Южной России господствуют коммерческие соображения: это хлеб чернозема и уголь Донецкого бассейна подсказывают стремление к Средиземному морю.

Понедельник, 28 декабря

В русском общественном мнении всё более вырисовываются два течения: одно – уносящееся к светлым горизонтам, к волшебным победам, к Константинополю, к Фракии, Армении, Трапезунду, к Персии, другое – останавливающееся перед непреодолимым препятствием германской скалы и возвращающееся к мрачным перспективам, достигая пессимизма, чувства бессилия и покорности Провидению.

Чрезвычайно любопытно, что оба течения часто сосуществуют или, по крайней мере, сменяются у одного и того же лица, как если бы они оба удовлетворяли двум наиболее заметным склонностям русской души: к мечте и разочарованию.

Вторник, 29 декабря

Какая странная особа Анна Александровна Вырубова! У нее нет никакого официального звания, она не исправляет никаких обязанностей, она не получает никакого жалованья, она не появляется ни на каких церемониях. Это упорное удаление от света, это полное бескорыстие создают всю ее силу у монархов, постоянно осаждаемых попрошайками и честолюбцами.

Дочь управляющего императорской канцелярией Танеева, она почти не имеет личных средств. И императрица только с большим трудом может заставить ее принять от времени до времени какое-нибудь недорогое ювелирное украшение, какое-нибудь платье или шубу.

Физически она неповоротлива, с круглой головой, с мясистыми губами, с глазами светлыми и лишенными выражения, полная, с ярким цветом лица; ей тридцать два года. Она одевается с совершенно провинциальной простотой. Очень набожная, неумная. Я встречал ее два раза у ее матери, госпожи Танеевой, урожденной Толстой, которая представляет собою образованную и изящную женщину. Мы все трое долго беседовали. Анна Александровна показалась мне умственно ограниченной и лишенной грации.

Молодой девушкой она была фрейлиной императрицы, которая выдала ее замуж за морского офицера, лейтенанта Вырубова. После нескольких дней брака – развод. Теперь госпожа Вырубова живет в Царском Селе на очень скромной даче, расположенной на углу Средней и Церковной улиц, в двухстах метрах от императорского дворца. Несмотря на строгость этикета, императрица часто делает долгие визиты своему другу. Кроме того, она устроила ей в самом дворце комнату для отдыха. Таким образом, обе женщины почти не расстаются. В частности, Вырубова регулярно проводит вечера с монархами и их детьми. Никто другой никогда не проникает в этот семейный круг; там играют в шашки, раскладывают пасьянсы, занимаются немного музыкой, читают вслух очень добродетельные романы, преимущественно английские.

Когда дети отправляются спать, госпожа Вырубова остается с царем и царицей и, таким образом, участвует во всех их беседах, всегда принимая сторону Александры Федоровны. Поскольку император никогда не отваживается что-либо решить, не выслушав мнения жены – или скорее без ее одобрения принимаемого решения, – то в конечном счете именно царица и Вырубова являются теми лицами, кто в действительности правит Россией!

Княгиня Р. сказала мне, когда недавно я обсуждал с ней сложившуюся ситуацию в императорском дворе:

«Не прискорбно ли думать, что правители России живут в подобной атмосфере! Они словно живут в комнатах, которые никогда не проветриваются. Только подумайте, ни один человек – я подчеркиваю, ни один – никогда не видит их наедине, не завтракает вместе с ними, не совершает прогулок вместе сними, не обедает вместе с ними, не проводит с ними вечера… ни одна душа, за исключением Анны Вырубовой! Когда я вспоминаю то, что мои родители рассказывали об императорских дворах Александра II и Александра III, так мне сразу же хочется плакать. Несомненно, и тогда были придворные интриги, вражда, фаворитизм и даже скандалы, как это бывает во всех дворах. Но, во всяком случае, тогда в императорском дворе чувствовалась жизнь. Монархи были вполне доступны; вы могли совершенно спокойно поговорить с ними; таким образом они узнавали многое. В свою очередь, вы больше узнавали их, и они вам больше нравились. Но теперь… какое убожество, какое падение царского авторитета!..»

Как определить госпожу Вырубову? Какова тайная побудительная причина ее поведения? Какую цель, какие мечты она преследует? Качества, которые, как я слышу, чаще всего ей приписывают, это качества интриганки. Но что же это за интриганка, которая пренебрегает почестями, которая отвергает подарки? До того, как я ее встретил, я считал, что ее характер имеет некоторое сходство с характером принцессы Урсинской. Как я был далек от истины! И как же я должен извиниться перед памятью знаменитой главной камеристки! Бесспорно, она распоряжалась супружеской жизнью Филиппа V и Марии-Луизы. Но Сен-Симон писал о ней, что «она обладала осанкой благородного достоинства, которая скорее притягивала к ней людей, чем отталкивала их, и что, даже если ее можно было обвинить в чрезмерных амбициях, то они, во всяком случае, были „огромными амбициями, намного превышающими те, что свойственны ее полу“». Наконец, она совмещала в себе гения политической интриги с самыми блестящими качествами ума, не говоря уже об очаровании ее галантных манер, которые она сохранила до самой смерти. В сравнении с этим блестящим образчиком женственности Вырубова представляется жалкой фигурой… Чтобы объяснить себе ее положение и ее роль в императорском дворце, может быть, было бы достаточно сослаться на ее личную привязанность к императрице, привязанность низшего и раболепного создания к государыне, всегда больной, подавленной своим могуществом, осаждаемой страхом, чувствующей, что над нею тяготеет ужасный рок.

Среда, 30 декабря

Николай Маклаков, министр внутренних дел, рассказал мне о случае, который произошел с ним недавно во время поездки по стране, о случае, проливающем свет на любопытный аспект русского менталитета:

– Я возвращался на тройке из Ярославля, – рассказывал он. – Я был один, без попутчиков, и, не доехав всего лишь десятка километров до места назначения, попал в снежную метель. Такую сильную, что ничего нельзя было увидеть в двух шагах перед собой; это не помешало моему кучеру нахлестывать лошадей, чтобы попытаться добраться до города до наступления ночи. Но вскоре он заблудился: проявляя нерешительность, он поворачивал то направо, то налево. Я стал нервничать еще и потому, что метель всё усиливалась. Неожиданно тройка остановилась. Кучер трижды перекрестился и пробормотал молитву.

Затем, бросив вожжи на оглобли, он крикнул лошадям: «Но! Но! Вперед, ребятки! Вперед, савраски!» Три лошади навострили уши, всхрапнули, взмахнули гривами в одну сторону, потом в другую, а затем помчались галопом сквозь ослепляющие снеговые вихри. Кучер повернулся ко мне и сказал: «Видишь, барин, когда теряешь дорогу, то лучше всего положиться на лошадок и на Божью милость!» Через час я был в Ярославле.

В ответ я сказал Маклакову:

– Ваша история очень поэтична; но я должен признать, что она мне бы понравилась больше, если б я услышал ее в мирное время.