Текст книги "Меч Михаила"

– Сидел я как-то в библиотеке, – зевая, поясняет Дима, – и вдруг ни с того ни с сего допёр: только немец и может сегодня взрастить в себе Христово Я, то есть космическое сознание, и при этом прочно стоять на земле. Немец созрел для этого, он это выстрадал. Я понял это и словно осекся: даже взвалив на себя воз православия, со всеми его мутными догадками и самотерзаниями, я не гожусь немцу в попутчики, слишком мало во мне радости жизни! Понимаешь: у немца есть эта радость, а у меня нет. У меня – одно только ожидание, а чего, собственно, ждем, никто толком нет знает… просто ждем и терпим.

– И ты хочешь жить так и дальше? – не скрывая брезгливости, резюмирует Женя, – хочешь оставаться русским? Тогда – вымирай со всеми остальными. Что же до немцев, то мы вовсе даже и не против, чтобы немец вместе с остальными германцами дотянул свою роль до конца, так чтобы в самый последний миг мы стали на его место. О, какая это долгая и кропотливая работа! Это выселение немца из его собственной культуры, да, депортация германцев на мультикультурную свалку. Все это придумали мы, и это гениально! И когда всё будет кончено и Европа наконец станет пустыней в итоге нашего социалистического эксперимента, мы скажем теперь уже нашим рабам: «Скажите нам спасибо, что нам удалось спасти от вашего варварства бесценный антропософский жемчуг!» Антропософия должна принадлежать только нам одним!

– Круто, – соглашается Дима, – хотя… Сдается мне, что антропософия важнее нефти?

– Тут нечего сомневаться, – с энтузиазмом кивает Женя, – но об этом известно сегодня лишь нам! Пока население, назовем это так, ходит голосовать за назначенных нами придурков, ходит к тому же на работу, нисколько не заморачиваясь ее смыслом, абортирует своих собственных детей и жрет подсунутую нами отраву, мы тонко вплетаем наш гениальный рассудок в божественные формулы счастья, придавая им вид товара. Разумеется, мы будем торговать лишь подделкой, но наши фальшивые бриллианты станут дороже настоящих.

– А если, к примеру, я просеку обман?

– К тому времени ты будешь уже нашим, и все, у кого еще останется разумение, тоже будут нашими. Мы ведь реалисты, мы строим царство от мира сего, здесь, на земле. Мы боремся с бедностью и терроризмом, мы за то, чтобы неграм жилось не хуже, чем белым, мы прошиваем весь мир универсальным принципом прав человека…

– Бороться с бедностью лучше всего, истребляя самих бедняков, бороться с террором можно лишь удвоенным террором, а права человека надо искать на мусорке… Ты об этом?

– Кто-то ведь должен за все платить… – уклончиво отвечает Женя, – И наши точные расчеты показывают, кто именно: самостоятельно мыслящий. Особь совершенно иной, чем большинство, породы, с иным способом питания и дыхания, никогда никем не приручаемая и попросту бесполезная для корпоратива. Этот вид насекомых подлежит поголовному истреблению, и специально для этого мы разрабатываем авангардные школьные программы, вводим обязательные прививки… мы все продумали и просчитали!

– Короче, все мы уже в Америке, приехали.

– На самом деле никакой Америки больше нет. Знаешь, что бывает с уверенным в себе и в своей липкой паутине паучком, когда на него откладывает свое яичко оса-наездник? Такое маленькое, едва заметное яичко! Из яичка вскоре выходит шустрый и очень изобретательный червячок, принимающийся жрать живьем хозяина, но так, чтобы тот сразу не сдыхал, а тянул лямку, пока червяк не превратится в осу. И вот под конец, когда хозяин-паук порядком уже отощал и отчаялся в собственном будущем, он начинает вдруг вместо своей традиционной паутины плести… осиное гнездо! Точь в точь, как это делают сами осы, серый шарообразный клубок, и готовой уже вылупиться осе это кажется верхом копроративного сотрудничества. Вскоре после этого паук сдыхает. Так вот и Америка уже дала нам все, что нам было нужно, теперь это только сухой паучий труп. Поэтому всякий раз, когда кто-то кричит об угрозе американизма, мы справедливо над этим смеемся. Кстати, мы в грош не ставим самих американцев и сажаем в Белый дом отдрессированную нами обезьяну… ха-ха-ха! На два белых срока!

Дима не раз уже думал, что кто-то слишком уж большой крутит шарманку мира, ибо ему все дозволено. И надо теперь непременно вызнать у Женьки, у этого брата-пройдохи, у этого провокатора-болтуна и наверняка последнего негодяя, кого же он сам считает нашими. Теперь и надо спросить, пока не приехали в Москву и не разошлись каждый по своим делам.

– Америка давно уже под нами, – бодро продолжает Женя, – это наш, если угодно, геополитический таран, наша пиарная вывеска, но еще важее для нас… Рим! То есть, конечно, не какие-то там римские фонтаны или растрескавшиеся фрески старой капеллы, мы ведь не туристы. Говоря «Рим», мы подразумеваем папу, или, если так приятнее звучит, папочку. Именно с ним справляем мы наши кошерные праздники, и самым блистательным нашим с ним общим делом стало учреждение единого Мессии, ожидаемого с таким большим нетерпением, что невозможно уже это дальше скрывать. Он должен вот-вот родиться, этот Великий Властитель, этот преобразователь истории и творец новой, равно счастливой для всех действительности, одаряющей массы универсальными правами человека… – тут Женя переводит дыхание, вытирает салфеткой вспотевший лоб, – Но сегодня мы поставили Ватикану свое условие: уберите этого немецкого папу, который все еще верит в Бога, вдохновляясь живучими идеями реформации и лютеранства, уберите его совсем!.. гоните его прочь! И быстренько так, быстренько этот германский папочка сам пишет заявление об уходе, и скромненько так, скромненько, незаметно уходит… уходит из истории навсегда. И мы снаряжаем в Ватикан иезуита. Глянешь на эту кислую морду, и все сразу ясно: этот угробит не только римские фонтаты. Глобальность иезуитской паутины тем для нас и хороша, что мы придем, как всегда, на готовое, проникнем в любую щель, будь то политика, экономика или масс-медиа, затравим до кровавой пены все, что еще претендует на жизнь: иудо-иезуитизм, вот новый мировой порядок! Вместе мы непобедимы… то есть, почти непобедимы, и нашей сегодняшней задачей является превращение этого «почти» в прочное и однозначное «никогда». Понимаешь, что я имею в виду?

– Нет, – откровенно признается Дима и нюхает оставшийся на дне стакана коньяк, – Ни хрена не понимаю.

– Но ты же слыхал о Докторе…

– Ну и что? Слыхал, Ванька рассказывал: Доктор принес в этот прогнивший мир понимание сути происходящего, понимание всего. А заодно принес и способ выхода из тупика, состоящий, собственно, в развитии мышления…

– Дальше не надо, – торопливо и сухо перебивает его Женя, – вижу, что ты в курсе. Поэтому скажем прямо: нам необходимо как можно скорее изолировать от мира всю эту опасную докторскую хрень, и в первую очередь – от податливых и пластичных русских умов, настроить эти незрелые умы на чисто меркантильные, и потому реальные, интересы. И тут мало изловить пару блох, тут надо накрыть всех сразу: прихлопнуть серьезное отношение к антропософии. Болтовня и трескотня – сколько угодно, звучные имена святых, профессиональные гастролеры, консультанты… Консультанты особенно важны, и самый из них расторопный заслонит собой в конце концов скромную фигуру Доктора… Ну кто он, в самом деле, этот Доктор? Ему даже нигде не поставлено памятника!

– В самом деле, – растерянно кивает Дима, – но почему? Хрень какая-то… я бы поставил…

– Когда-нибудь мы это непременно сделаем, – язвит Женя, – когда от Доктора останется лишь его артистический шелковый бант… ха-ха! Надо сказать, Доктор был крайне неосторожен, оставляя нам пойманные стенографисткой слова его публичных лекций: теперь это наш капитал. Это же, согласись, смешно, думать, что высшее в человеке – а Доктор как раз и имел в виду высшее – потянет за собой наши врожденные каннибальские инстинкты и полностью их сотрет! Мы как питались кровью, так и будем ею питаться…

– Даешь перманентный всероссийский аборт, – хмыкает Дима, – но что если высшее все-таки вытянет из клоаки меркантильности и скуки какую ни есть душевность?.. сердечность?

– Это мы тоже предусмотрели, и у нас есть простой и гениальный план: собрать под одной крышей всех, кто так или иначе льнет к Доктору, кто пытается сам, своим незрелым разумением постичь суть божественных истин и тем самым избежать нашего глобального воспитания. И я скажу тебе, как брату: никакого другого способа противостояния нам и нашему грядущему Мессии в мире не существует. Никаких экономических, политических или даже террористических мер борьбы с нами попросту нет! Это ведь всё наши, придуманные нами для нашего же блага игры! Одно только духопознание и стоит отдельно, стоит само на себе и нисколько не затрагивается нашей гениальной изобретательностью: стоит на нашем пути как стена. Духопознание – вот наш единственный неодолимый противник, занесенный над нашими головами меч! И Доктор знал, что делал: он принес духопознание всем! То есть каждому, кто способен к какому-то росту. И если кому-то удается, улизнув из-под нашего контроля, принять духовную науку в свое сердце, тот мгновенно опережает нас и оставляет далеко позади, и это, согласись, для нас катастрофа.

– Мы – это кто? – наконец решается спросить напрямую Дима, – Ты хочешь сказать, что это я? С моими десятью классами и троечным аттестатом?

– Ну-ну, – примирительно останавливает его Женя, – о тебе пока речь не идет… пока. Сначала уясни себе, в чем превосходство нашего Мессии над известным всему миру Распятым: в золоте победоносного рассудка, Мессия дает нам землю и полную власть над ней, тогда как Распятый, в скромном обличии безымянного ангела, выискивает среди нас лишь то, что не от мира сего…

– Увы, – шумно вздыхает Дима, – я и сам не раз об этом думал: на хрен мне все эти, от Большой Кофеварки, остатки ланчей и завтраков? Но Вика таскает и таскает, вот я и привык…

– Советую тебе и впредь держаться за Вику, с нею ты выглядишь вполне приличным парнем… да, ты как раз тот… ты – себялюбец! Ты ищешь для себя брод и никогда не пускаешься вплавь, и это вполне по-нашему. Так что пусть Вика и дальше тебя содержит, а ты… – тут Женя подбадривающе улыбается, – ты тем временем войдешь, так сказать, в тему. И я, как твой брат, ручаюсь за полный успех нашего дела…

– Постой-постой, какого дела? – с едва скрываемой настороженностью интересуется Дима.

Женя молча наливает себе и Диме коньяк, выковыривает из пачки раскрошенное печенье. Он знал, что так будет: брат, который ведь только полубрат, не схватит все налету, не ломанется навстречу своей судьбоносной удаче. Тем не менее, кровь их общего отца пересилит упрямую непокорность иной, увы, арийской наследственности. И чтобы ненароком не спугнуть Диму, который ведь почти уже сдался, Женя мечтательно прикрывает рыжими ресницами блекло-голубые, на выкате, глаза и еле слышно, словно на ухо девушке, шепчет:

– Духопознание – это болезнь, эпидемия, пандемия, но у нас есть против этого вакцина. Мы начали бороться с этой свалившейся на нас с неба чумой еще при жизни Доктора: мы досаждали этому Иоанну Евангелисту где только могли, шпионя за ним на публичных лекциях и приставая к нему на улицах Берлина под видом наци, хе-хе, еще до того как Гитлер начал выступать в пивнушках, мы подсаживали в его ближайшее окружение как масонов, так и иезуитов, и это мы спалили до тла великолепный и единственный в своем роде Гётеанум, устроив на пепелище показательный бюрократический шабаш, который и положил конец антропософскому обществу, хе-хе, если такое вообще было мыслимо среди вышколенных нами недоумков. Видишь ли, брат… за эту духовную науку, а вернее, против нее, и велись обе мировые войны, а сегодня ведется третья мировая: за недопущение в мир духовности. И пока мы не сломим тягу людей к духопознанию, мы не можем считать себя победителями. Поэтому надо срочно построить… ну, скажем, какой-нибудь корпоративный виварий вроде дома солнца и набить его до отказа сочинениями Доктора, чтобы на эту приманку ломанулись все до одной крысы, а постепенно так, постепенно отучить эту живность мыслить, развращая нашим же авторитетным комментарием…

– Слыхал я, ради таких вот комментариев скоро издадут «Майн Кампф», – подхватывает Дима, – и уж на этот раз точно Гитлер окажется прав… то есть я хочу сказать… это я пошутил!

Строго глянув на брата, Женя не находит, что сказать, с ним давно уже так не шутят. И Дима, словно углядев для себя лазейку, чешет дальше, теперь уже шутливым тоном:

– Ватники скажут только спасибо, если их обслужат в доме солнца по полной программе: переведут на русский язык все шестьсот томов докторских лекций, читай хоть до посинения! И поскольку все это бесплатно, то читающий заподозрит окружающий хаос в склонности к переменам: бесплатная еда, бесплатное жилье… А это, согласись, уже революция!

Женя молча кивает, про себя удивляясь сообразительности брата: этот, наполовину ариец, пока еще не совсем ручной…

– Все это в порядке вещей, – снисходительно поясняет он, – и чем естественнее пойдет процесс, тем лучше: к нам попрут добровольно. И каждый притащит свое самое сокровенное в этот гигантский интернет-клуб, на этот всемирный форум. Все, от полного профана до кумекающего специалиста, все должны хлынуть к нам! Да и где еще можно бесплатно читать бесценные книги Доктора? Нигде. Только у нас. Только у нас ведь и есть на это средства.

– Эта затея обойдется в копеечку, – угрюмо бормочет Дима, уже представляя себе, как от него самого потребуют взнос, – лично у меня нет таких средств…

– У меня тоже, но они есть у Эдика Плотницкого, нашего американского одессита, для него это семечки. Кстати, я вышел на него через ту придурошную Еву… помнишь? Я был у нее в Амстердаме, она оплатила проезд и все остальное… в общем, она сама мне это и предложила, исходя из других, разумеется, соображений, и в ее птичьих мозгах нет места догадке о том, что даже заурядный еврей без труда переиначит любое дело, поставив его с ног на голову. Она думает, что это она, графиня, всем распоряжается, но в действительности это мы заказываем игру.

– Ева Дюк… – задумчиво произносит Дима, – … я думал, она давно уже умерла… Она все так же очаровательна?

Женя презрительно хмыкает, не считая нужным вдаваться в пояснения. Ну, пригласила она его в Амстердам, ну, оплатила туда-сюда дорогу, ну, разные там глупые экскурсии…

– Старая прокуренная ведьма и шлюха, живет в доме со слепым отцом и собакой. Но богата, черт знает как богата… И у нее до хрена американских поклонников. Не понимаю, что они все в ней находят. Ее бывший профессор, Эндрю Анцимиров, ныне занимающийся воспитанием русскоговорящих шпионов и стукачей, он-то и придумал всю эту затею с антропософским интернет-клубом, хотя сам в антропософии – ноль, и уж мы потом просчитали расходы… Кстати, я думаю, не съездить ли тебе к Еве?

– Мне? В Амстердам? – сонливость Димы мгновенно проходит, уступая место ребяческому любопытству. В свои сорок с чем-то Дима ни разу еще не выезжал, вот что значит сидеть при собственных детях нянькой: забыл уже, что где-то существует окружающий мир… Слыхал, правда, что в Амстердаме можно зайти в любое кафе и спокойно заказать травку, туда затем только и ездят, но чтобы попробовать самому… его даже бросило в холодный пот, – Ладно, съезжу…

– Ева будет рада узнать, что ты наш главный библиотекарь, ты ведь любишь копаться в книгах, и теперь в нашем всемирном интернет-клубе тебе придется зарыться в сочинения Доктора, стать с этим Рафаэлем Санти на «ты», принять на себя восторги и пожелания, недовольства и беды гигантской всемирной тусовки, сойтись с карпизными авторами и самовлюбленными переводчиками, вступить в перепалку с кровопийцами-издателями, познакомиться с ядовитой фээсбэшной агентурой, привыкнуть к лаю официальных антропософских псов…

– И все это… мне? – растерянно бормочет Дима, не слишком веря словам брата, – Но почему… мне?

– Потому что ты… не совсем еще наш! Как тебе это объяснить… ты стоишь пока на одной линии с ними, и они это сразу учуят и будут повторять за тобой все, что скажем мы! Доверие, понимаешь? И хотя это, разумеется, скотный двор, они должны нам доверять, иначе они не станут мычать все разом. Представляешь? Ты один будешь дирижировать этим интеллигентным стадом!

– Да я… я не смогу… у меня к тому же болит спина…

– Твое самолюбие, – не слушая его, продолжает Женя, – твое желание чем-то стать, чем-то ведь выдающимся, не так ли?.. оказаться на виду у всего мира, привлечь к себе симпатии незаурядных умов, да что там, сделаться их единственным благотворителем!.. разве этого мало? Только подумай: заставить считаться с собой все еще существующий Гетеанум! Задавить это убыточное учреждение количенством отловленных тобой душ!

– Понятно, – хмуро отзывается Дима, – Дело, само собой, незаконное… Кто разрешит издавать переводы докторских лекций? Где взять авторские права? Чья это, кстати, собственность, эти сочинения Доктора? Потом ведь, если что, свалят все на меня…

– С этим все в порядке, если что, скажешь что сайт – израильский, этого достаточно. Ну?

– Посоветуюсь с Генрихом Фаустом…

– Разумно, Генрих сочиняет популярные мистерии, переводит их с помощью компьютера на иврит… вот так и надо сегодня устраиваться в жизни. Счастья вам, и побольше денег!

– … и у меня к тому же нет высшего образования…

– Оно тебе и не нужно, – усмехается Женя, – почитаешь лекции Доктора, сам станешь не хуже профессора… да тебе никакой доктор наук не сгодится в подметки! Главное, смотри на всех ученых свысока, с высоты твоей уникальной библиотечной начитанности, с вершины нашего группового интереса. И помни: твоя личность – ничто, корпоратив – всё.

Тупо уставясь на пустой из-под чая стакан, Дима как будто уже и не улавливает строгости обращенного к нему братского приказа. Один сплошной ночной кошмар! Поскорее бы лечь и начать думать о Яне, о ее свежей подростковой решительности, наполняющей каждое движение проработанного музыкой тела. И словно от Яны к нему вдруг приходит не по-братски дерзкая мысль:

– Зачем тебе, Женя, антропософия? Ты голоден?… томишься жаждой?.. ищешь во тьме свет? Ты хочешь отнять ее у мира и присвоить…

– Да, именно присвоить, всю, без остатка, чтобы применить уже с обратным знаком… так хочет Будущий Мессия!

– Понятно, – не глядя на брата, кивает в сторону Дима, – это серьезная работа…

Плотно занавешенное атласной шторой окно, мягкое купе на двоих, в котором напротив – попутчик и твой тихий убийца. Твой брат.

6

Стать вдруг, ни с того ни с сего, известным, стать для многих консультантом и учителем, вспыхнуть новой, пока еще никак не обозначенной звездой… Это похоже на болезнь, и нет такого врача, который скажет прямо и честно: это болезнь к смерти.

Дело тут, конечно, не в остроумной выдумке Киркегора, какое нам до него, философа, дело, с его датской предрасположенностью к отчаянию. Жизнь учит нас рассудительности, втемяшивая в наши черепа свое золотое правило: мы что-то значим, пока мы вместе.

Чем стало бы любое строительство, непременно взывающее к прекрасному будущему, не окажись оно тем или иным «общим делом»? Общей, к примеру, звездой или свастикой. Эти священные, вечные знаки! Они не от мира сего и потому невинны, они только метят твою готовность к чему-то большему, нежели потребности тела, и вычерчены они не рукой смышленого порно-иллюстратора, но схлестнувшимися вихрями восхождения от тебя и нисхождения к тебе: это момент твоей встречи с духом. Но мы… мы не позволим двум равносторонним треугольникам свободно пронзать друг друга на предмет шестиконечной звезды с седьмой, в самом центре, вершиной: мы заявляем о нашей вечной собственности на лишенную центра гексаграмму, не уступая ее юному, напитанному силой вагнеровского романтизма, германскому духу. Для нас это яд, этот идущий от сердца к солнцу порыв, и мы поэтому станем стеной на пути восхождения, карикатурно отобразив его в логике нашего нисхождения.

Мы, нисходящие.

Сначала Дима думал, что эта повсеместная тяга вниз всего лишь ошибка, привычка к причинно-следственной текучке, заранее отметающей прихоть остаться наедине с самим собой. Ты – это только продукт внешних обстоятельств, ты всегда «есть» и никогда не «становишься», и ты поэтому управляем. И как это, кстати, приятно, чувствовать чужие спины и локти, взрослеть благодаря усилиям других и никогда не бросаться под поезд. И если, предположим, когда-то и был в самом деле Доктор – кто-то ведь насочинял шесть сотен взвихряющих рассудок книг – то сегодня никому нет до этого дела, сегодня это всего лишь миф. Миф о так и не сбывшемся. И мы поэтому охотно болтаем о Гетеануме, каким он был до победоносного пожара, мы даже, пожалуй, любим это сошедшее с неба строение, и есть среди нас такие, кому не лень искренне восхищаться камнем основы, хотя всем уже ясно, что зарытое сто лет назад в землю никогда уже больше не прорастет.

Вот ведь, каким наивным может быть гений: связал свою судьбу с обществом… хе-хе! Эти расчетливые умники и есть подходящая для Доктора компания? Добро пожаловать в наше учреждение! Мы, если надо, ухватимся разом за развернутое под окном одеяло: прыгайте, херр Доктор, не бойтесь, со своей то есть высоты! Прыгайте к нам! И с Вами вместе рухнут вниз Иоанн Евангелист и Аристотель, Рафаэль и Новалис… вниз, вниз! Наша интеллигентность позволяет нам напомнить миру о так и не состоявшейся карьере Мани, этого сына вдовы: его вдовствующая, покинутая духом душа удержалась-таки в теле, пока с него заживо сдирали кожу, зато потом, когда набитое соломой чучело выставили напоказ, а то, что было уже без кожи, стали жечь на медленном огне, душа рванулась ввысь… и никто нигде ее больше не видел. Нет больше в мире никаких тоскующих о духе душ!

Начитанность Димы превзошла все самые миролюбивые амбициии тещи: в доме у нее завелся консультант. Теперь, если умирал кто-то из знакомых, если у кого-то обнаруживался рак, спид или проказа, если предстояло кого-то крестить или даже обрезать, шли к Диме не только за советом, но также за неизменно сбывающимся гороскопом, составлять который Дима приловчился даже и не глядя на звезды. Правда, цены на гороскоп были пока не очень, да и сами планеты порой капризничали, увиливая от возложенной на них ответственности, и авансом оплаченная судьба выходила поэтому хромой и одноглазой, с перебитым носом и вставными зубами… и Дима в панике звонил Яне, ведь пора было уже в Крым… Оно ведь и в своем собственном гороскопе Дима никак не может навести порядок: одно наезжает на другое, и поперек всему стоит, как пьяная на дороге баба, заледенелая и склеротическая Луна, вовсе не склонная признать свой сомнительный свет солнечным. Эта неодолимая, мертвая лунность! Так ничего в тебе и не прорастет, не пробьется через застывшую лаву, и нет никаких сил взрыхлить эту неподатливую почву, и сам ты только делаешь вид, что живешь. Ты становишься, впрочем, все умнее и умнее, не зря же читаешь все подряд, заглатывая надоедливо болтливого Андрея-Борьку Бугаева-Белого, молчаливо скромную Асю Тургеневу, приправленного индейской смесью жгучего перца и какао Кастанеду, оставляя на десерт ционистского Бен Арона и имеющего высшее образование Гуриона, этих бесстыдных лжецов и прохвостов, запивая все это прокисшей мочой израильской Розы Бэ и заедая экскрементами какого-то Кэ Соломона, поучающих тебя, астролога, как надо жить.

Среди них, пишущих, в этой ходящей по кругу селедочной стае, нет-нет да и проскочит крупная, значительная рыба: взвихрит плавником волну, понапустит везде пузырей… И увы, не взять ее ни удочкой, ни сетью, разве что всадить гарпун в спину. Лежит такой вот крылатый электрический скат на самом дне, куда страшно опускаться селедке, а у самого на уме полет… вот уже и замахал, замахал обманными крыльями, а на хвосте-то смерть… Одно только прикосновение, и ты готов. Страшно, ребята, ни с того ни с сего напороться на истину.

В Москву приезжает из швейцарского Базеля старый русский профессор, читает лекции бесплатно, живет за свой счет, и все, что в жизни насочинял, сваливает в интернет, и тоже бесплатно, словно есть у него в этом какая-то своя большая выгода. Что, если и правда, есть? Что, если он-то и знает, что делать? Этот безответный русский вопрос висит в предгрозовом воздухе как самая черная туча, и нет такого в мире консультанта, который не предсказал бы завтрашний распад, развал, разброд… конец этой стране! Что страна эта именно эта, у Димы нет никаких сомнений, но швейцарский профессор – говорят, он ездит на трамвае в Гётеанум – вместо этой страны видит какую-то другую, ожидающую, томящуюся как наваристые в печке щи… Это что еще за страна? Ее география вписана в гигантскую фигуру человека, тут впору расположиться ангелу, примерить корону Самодуха на голову ребенка. Да, пока это только ребенок, и он тянется поэтому к игрушкам: демократии, социализму, парламентаризму… Этот последний, самый младший ребенок арийства. Русский.

Ехал бы этот профессор на своем трамвае мимо Гётеанума, а то ведь кто-то может подумать, что эта ожидающая культура уже повернута к антропософии: русский мир не там, куда его гонят политики, но… в себе! И ответ на коварнейший из всех вопросов предельно прост: надо делать себя.

Одно только присутствие в Москве этого старого, из Гётеанума, пугала делает Женю больным: нет сил даже считать деньги. Ну просто хоть убивай этого швейцарского гастролера! А может, и правда?.. Женя собирается со своими лучшими мыслями: почему бы не обляпать безответный русский вопрос «что делать» метким корпоративным плевком что не делать? Не делать надо как раз то, что этот профессор уже делает, шурша в одиночку, для себя самого, скрижалями будущего.

– Как смеешь ты делать это в одиночку? – бросает Женя в пустую комнату.

– Кто дал тебе на это право? Право даем только мы. Мы и отбираем права, заменяя их обязанностями. И если ты, скажем, профессор, ты обязан пилить нам дрова и выносить мусор. Кстати, мы давно уже не смотрим на вывески, охотно презирая не наших, пусть даже и профессоров-докторов: мы ставим их в ряд со всеми остальными, неучами и недоумками, склеротиками и графоманами, и в этой не продвигающейся никуда очереди мы строим загон для привилегированного скота. Сюда, заезжий профессор, к нам!

«Что делать… – простуженно хлопают форточки, – Что не делать…»

С этим упертым лектором из Базеля было много для Жени мороки. Проще нанять покладистого киллера, чем убедить этого наивного простака в бесполезности сопротивления. Ну куда ты, старый осел, прешь? Не видишь что-ли, что нас много? Да ты не обижайся, мы же тебя ценим, иначе разве стали бы мы с тобой тут чухаться. Ты собираешь для нас нужное нам поголовье читающих, и наша задача состоит как раз в том, чтобы отучить их от чтения твоих книг. Но пока… пока это отличная приманка. И скоро, вот увидишь, скоро мы двинем твоему антропосу в зубы, выдерем корни, сожжем до костей десну, вставим безопасный, на штифте, протез… Смотри сюда: это и есть алхимия социальности.

А хорошо это Женька придумал: алхимия. И дело тут не в выжившем из ума Парацельсе, но только в простой арифметике, складывающей картофель с ядовитым скорпионом… еще не пробовали? Вот увидите, вам это понравится. Взгляните на эти многообещающие бутоны магии и мистики!.. пощупайте привитую на макушку вещь в себе! Но главное – повторяйте, повторяйте, повторяйте готовые формулы! А вот и прилагаемые к ним инструкции, их надо заучивать наизусть. И если ты к тому же интеллектуал, помни: в твоей башке как раз и находится копирующая чужие мысли машина! И ничего особенного с тобой не произойдет, если дать другому сожрать твои мозги, умело располовинив твой череп. Но самое интеллектуальное в любом интеллектуале, это как раз его профессиональный охотничий нюх: больше, еще больше того же самого! И нам как-то неудобно и вроде бы даже неприлично называть то же самое деньгами, но мы охотно говорим о финансах, мы любим само это слово, как можно любить, пожалуй, только взявшую на себя наши грехи, разбитую об стену кошерную курицу… Это звучит корректно, почти аристократично: финансы. И если не сегодня, то завтра алхимизированная нами социальность упрется лбом в алхимию финансов! Вот оно, золотое решение всех проблем прошлого, настоящего и будущего. Вот универсальная категория мироздания, питаемая планетарной суетой и застылостью Зодиака. Вот мера и смысл, да что там, шкурность самого этого… антропоса.

Финансы.

Теперь, когда найден наконец архимедов рычаг и остается только приналечь и поднатужиться, пора наконец открыто назвать конспиративное мировое правительство Великим координационным еврейским советом. Это мы-то всем остальным не посоветуем?!

Глянешь на общество в упор и видишь: производству позарез нужно братство, закону – равенство, культуре – свобода. Так хотел, между прочим, Доктор, вписывая в общественный обмен веществ зов сердца. Он так хотел, а мы этого как раз и не хотим: мы не рекомендуем омывать сбитые и расцарапанные стопы души кровью своего же сердца. И мы пускаем поэтому по общественным артериям и венам, по всей сети бесчисленных сосудов, горячие финансовые потоки. Финансы и есть кровь общества. И если кому-то, следом за Доктором, вздумается искать причины кровообращения среди звезд, мы охотно предоставим ему наши авансированные телескопы и спутниковые зонды. Мы вовсе не против антропоса, но… в рамках приличий. Для особо тупых поясняем: стыдно называть себя сегодня русским, и уж тем более, немцем!.. дорогу российскому израильтянину!

Хорошие, между прочим, сегодня времена.

Дима, и тот не ожидал такого от брата: трехтомной «Алхимией финансов» Женя оттеснил в швейцарскую глушь не только взывающего к антропософии антропоса, но, похоже, и самого Доктора. Вот так и надо переть дальше: от победы к победе.

Взявшись было читать «Алхимию», Дима поначалу совсем растерялся: ни одного живого, хотя бы даже предсмертно хрипящего слова! Мертвое, мертвое, мертвое… Зато какая кипящая рассудочность!.. какая снайперская абстрактность прибитой к земле логики! Дал почитать «Алхимию» Вике, а ей и читать не надо: тут одни только служебные инструкции, и даже запах кофе, он тоже тут и тоже служебный. Сказала только, что это плагиат Ветхого Завета… умненькая! Сидела всю ночь, исправляя грамматические ошибки.

Выбрав шрифт покрупнее, чтоб разглядели аж из Брайтона, Дима вывел название синим, в тон демократическому макияжу, а портрет автора дал в полный рост, от пляжных одесских трусов до лысоватой макушки, на фоне утыканной израильскими флажками карты мира. Пиар – это не просто дурной вкус и примесью надоедливого, о том же самом, нытья, это – воющий страх перед разоблачением, это к тому же пандемическая скука. Журналисту тут нечего сказать, кроме как «пошел на…», и сам журналист идет туда первым, спешит, обгоняя других… Не задавайте журналисту глупых вопросов.