Текст книги "В каждом доме война"

Дементий переоделся при Кларе. А свою форму велел ей закопать или даже сжечь. Когда он поел, Клара вспомнила про чекушку. И засмеялась тихо, наивно, что вызвало у мужчины какое-то тайное волнение…

– Вместе с тобой, Клара. А ты-то хоть ела?

– О тебе думала и забыла, но я сейчас огурцов сорву и уже вовсю помидоры пошли. Мать когда-то купила семян позднего сорта, а они плохо у нас растут, – и Клара опять засмеялась, встав, чтобы пойти нарвать на грядке огурцов, которые они уже забывали вовремя собирать, насолив в большой кастрюле, чтобы потом пересыпать в бочку и засолить новых…

Клара принесла одну стопку, он налил ей первой, она выпила и захрустела огурцом. Дементий выглушил остаток из горлышка. А потом Клара повела его на сарайный чердак, он сам так решил, чтобы не привлечь внимание матери. Она приставила лестницу, чувствуя, как у неё кружится голова, и ей без конца почему-то хотелось смеяться.

– Утром я, наверно, уйду, не буду тебя подводить, – сказал он, обняв девушку и затем полез на полать, где пахло сеном и пылью. Она стояла внизу какое-то время в растерянности молча, а потом спросила:

– Больше ничего не надо? А то я пойду, да и закопаю твои вещи…

– Курить тут нельзя или можно? Я буду осторожно, а то слезу и покурю внизу…

– Ой, не знаю, только аккуратно кури, а я пойду… – и Клара взяла лопату.

Когда она пришла, он сидел внизу на ступеньке лестницы и курил. Клара с волнением подошла к нему, спросила, почему он не спит.

– Уже выспался в кукурузе, а на палате живут осы… жужжат, шельмы, – он затушил чинарик, встал с перевязи лестницы и ступил к ней. Клара засмеялась на его замечание о полосатых, хищных насекомых. А он вдруг резко обнял её молча и стал целовать в губы, потом – в шею, она стала опять смеяться, откидывая в горячем вздохе голову назад, выгибая спину с вырывавшимся стоном, в котором слышалась оторопь. А мужчина крепко прижимал её к своим бёдрам. Но тут она подняла голову, всматриваясь горящим нервно взглядом в него, лицо которого казалось абсолютно чёрным, как у негра, Дементий опять стал жадно целовать, а Клара отклоняла голову то влево, то вправо, дразня его тихим смехом. Потом просила выпустить её, и он сделал это, а девушка вдруг проворно полезла вверх по лестнице и скрылась на чердаке, мелькнув белым подъюбочным телом. Заигрывающий поступок девушки подстегнул его, и он резво последовал за ней. Клара отступала от лаза в темень пыльного чердака, пахнувшего сеном. Она приглушенно посмеивалась, пока не почувствовала шуршание сена и легла навзничь. Видя перед собой одно тёмное пятно, которое надвинулось на неё, а потом его руки мяли её груди, расстегнув кофточку на все пуговицы, она вся томительно выгибалась от его горячих прикосновений. Юбка будто сама расстегнулась, куда проникла его шустрая рука, где уже не было исподнего. Клара посчитала его лишним, много с ним мороки ему. Дементий остановил взгляд на её плохо различимом лице и почему-то боялся предпринять то, к чему она сама поощряла.

– Ты всё обдумала? – спросил он дрогнувшим тоном. – Не будешь жалеть потом, ведь мы больше с тобой не увидимся?

– У меня, чтобы жалеть, нет жениха, но желающих много, а ты лучше их всех, – сказала она откровенно.

Дементий хищно вздохнул, приникая к горячим её губам, и она откликнулась на его страсть, пребывая несколько минут в знобящих стенаниях, которые он, казалось, вызывал в ней впервые…

Клара пробыла с мужчиной ещё несколько часов и ушла от него в слезах перед самым рассветом. Она приготовила ему на дорожку снеди, и Дементий, приняв от неё в последний раз угощение, поцеловал Клару в холодные губы, зная, что они больше никогда не увидятся. Потом он пошёл в кукурузу, уже тянуло от балки предутренней прохладой, на востоке небо начинало светлеть, где-то в степи явственно послышался голос перепёлки. Замолкали сверчки и цикады, тускнели звёзды… Он ушёл через огород и скрылся в кукурузном поле…

Где-то в конце зимы у Зины Полосухиной завязались отношения с лейтенантом Гердом Хейнинцом, проходившим лечение после ранения в госпитале, при котором она была медсестрой.

Хейнинц ухаживал за Зиной подчёркнуто выдержанно, находя русскую девушку очень милой и соблазнительной, но характерной. Прогулка до общежития, знакомство с убранством её чистенькой комнаты с непритязательной на шик обстановкой, позволили ему заметить, что молодая женщина живёт в казённом жилье достаточно просто, а значит она приезжая. Он сел за стол, покрытый цветной скатертью, достал из кармана шинели плоскую бутылку шнапса, попросив хозяйку позаботиться о закуске. Зина принесла хранившуюся за окном сумку и вынула из неё на стол тушёнку, сало. Правда, лук и картошку хранила в кладовке. Этот провиант остался от прошлых запасов, которые достались ей от любовников. Она почистила картошку и поставила на общей кухне в кастрюле варить, а сама вернулась к офицеру.

Лейтенант рассказывал о мощи своей армии, что скоро они победят и построят новое германское государство. Он командовал артиллерийским взводом, уничтожившим советскую переправу через Северный Донец. Под воду ушла колонна танков противника, а потом на них спикировала советская авиация и его перемешала с землёй и снегом…

Зина слушала немецкого офицера с немым омерзением и страхом, боясь вступить с ним в спор, что врагу всё равно не сломить нашу армию. Когда он сказал о танках, она вспомнила мужа Давыда, воевавшего в танковых войсках, и он мог вполне стать жертвой этого Хейнинца. И почему она должна великодушно терпеть его хвастовство, его браваду относительно небоеспособности Красной армии, которая их разбила под Москвой, и ещё будет бить, во что Зина верила непоколебимо, зная от Светозара, как наши войска героически сдерживают мощный натиск врага на подступах к Сталинграду. А где-то уже отбросили немцев на дальние рубежи…

Через полчаса Зина принесла варёную картошку, приготовила нехитрую закуску, Хейнинц налил в стаканчики шнапсу, предложив ей выпить. Вскоре от немецкой водки она захмелела, которую раньше пить не доводилось. Она казалась мягче самогона. Немец тоже раскраснелся, глаза его пылали, он посматривал на кровать. Зина понимала его намёк и хотела предотвратить неизбежное. Но тут она вспомнила, что этим должна расположить немца к доверию, чтобы он видел в ней неопасного человека. И пытаться выведывать какие-нибудь секретные сведения, особенно о перебросках немецких войск в район Сталинграда.

Хейнинц налил ещё по стопке. Он почти не притронулся к её закуске, чем выказывал, наверное, немецкую щепетильность, касающуюся качества еды. Зина одна стеснялась есть, но от шнапса не отказывалась. И уже порядком опьянела, а немец снял повязку, быстро расстегнул и скинул китель, взял у неё ключ от двери комнаты. Всё это он проделал чинно, размеренно, подошёл к ней, поднял и, поцеловав в губы, стал её раздевать, отчего у неё захолодело внутри, мороз побежал по коже. Он раздел её полностью и толкнул к кровати, велев себя раздевать. Глаза его налились какой-то чёрной ненавистью. Зина испугалась, став расстегивать галифе, но это вызывало у неё стыд и страх. Он руками сдавил её голову и поцеловал в губы, а потом грудь; галифе сползли по бёдрам и застряли в коленях. Хейнинц сел на кровать и стащил сапоги, вытянув к ней ноги. Зина стянула за лямки галифе, повесив их на стул, куда раньше был брошен китель. Он подозвал её, взял руку и крепко сдавил, вызвав у неё крик, а потом швырнул на кровать, велев принять ей неприличную позу.

– Ну, ми будем брать вашу крепость! – чётко изрёк Хейнинц, нагло улыбаясь, положив руку ей между ног. От его слов, сказанных с бравадой, Зина, забыв недавнее унижение, почему-то чуть не рассмеялась. Она инстинктивно подалась грудью к нему, и немец пальцем провёл по её грудям и далее книзу. На его плече розовел рубец от ранения и на руке вмятина от осколочного ранения. Он снова сделался нежным, ласковым и вскоре взял её, она смотрела на рубец: сколько таких на сердце у русских баб, предававших верность своим мужьям. Самое ужасное, что и на войне любовь не прекращалась, а то, чем занялась она, имеет другое название. Хмель притупил все её ощущения. Хейнинц лёг рядом, грудь его поднималась от частых вдохов и выдохов. Потом он встал, налил шнапсу – выпил, став вдруг есть, как голодный. Он пил уже сам ещё и ещё, пока в бутылке ничего не осталось.

– Вот так вы здесь пропьёте свои силы и нечем будет воевать, – сказала нарочно Зина, улавливая в своих словах нужную ей двусмысленность.

– О, бите шён, я, я: ти серьёзно тяк считай? Плёхо ти думай о нас, найн? Ха-ха, ми создадим новый армий из русских зольдат против большевик, ми свой армий пошлём на ваш город Сталина…

– Долго вы собираетесь, раскачиваетесь, с русскими бабами все позиции проспите…

– Ти хоцешь, что б ми взяль ваш цитадель? О, я! Скорё я поеду на южный фронт с новый дивизион… – он картинно взмахнул рукой.

– Да, а почему бы и нет! – она игривым взором приглашала, лукаво улыбаясь и никогда бы не подумала, что будет получать удовольствие от своей игры, что станет шпионкой.

Хейнинц обхватил её в полном опьянении, глаза закатывались в подлобье; он плохо держал голову и задел головой её лицо. Зина резко оттолкнула его от себя, перелезла через него, став в спешке одеваться. А он затянул какую-то свою победно-похабную песенку. Зина в досаде смотрела на офицера, что не сумела вытянуть из него подробности. Пока он спал, она сходила в душ, где вода шла слабо, с перерывами. Потом убрала еду со стола и принялась пить чай. Зина пребывала в нерешительности, идти ли ей к Светозару с тем, что услышала от Хейнинца, или выждать, так как не знала, насколько были достоверны добытые сведения, ведь офицер мог нарочно всё выдумать, подозревая её в шпионаже, чтобы поймать её на реакции сказанного им. Ведь намекнул же немец ей, что он знает – она не местная, и при этом значительно долго взирал на неё, словно давал понять, что ему известно не только это. Тогда Зина невольно смутилась и постаралась ему премило улыбнуться, чтобы погасить в нём наметившееся подозрение. К тому же он, видно, не зря спросил, почему она надумала работать в немецком госпитале. Впрочем, Зине казалось, что он просто любопытничал, а не из каких-то там стратегических соображений. Пока она училась на курсах, Зина узнала о немецких подразделениях, что самым страшным является карательное, эсэсовское и ещё гестапо. Но более ловкое – контрразведка, как немцы готовят диверсионные группы из числа бывших военнопленных. Зина тогда не находила связи между медицинскими знаниями и чисто военными, для чего, собственно, медсестре знать о родах войск немецкой армии, и только теперь поняла, что это ей пригодилось, а ещё она в себе открыла дар строить нужный ей разговор. Артистичность надо впредь в себе неуклонно развивать, тогда как она ещё теряется в сложных, непредсказуемых ситуациях. Когда офицер стал её бить всерьёз, она очень испугалась, что немец в пьяном виде легко выказывал своё фашистское нутро, что для него мучить жертву – наслаждение. И она приготовилась терпеть жестокое истязание. Ада ей рассказывала о том, как некоторые мужики хотели, чтобы их чем-нибудь она хлестала. В это она с трудом верила, полагая, будто Ада разыгрывала из себя королеву. Этот же немец явно получал удовольствие оттого, что причинял ей боль, а потом вдруг снова впал в нежное обращение. И всё, что он делал, у неё теперь вызывало стыд.

Зина попыталась разбудить Хейнинца, но он что-то мычал и почти не поднимал голову. У неё при этом мелькнула мысль: может, он притворяется, и тогда она решила шлёпнуть его ладонью по спине, но он лишь издал нечленораздельный звук, а на губах показались слюни. Это обстоятельство придало Зине уверенность, она вполне может на время оставить его, а сама сходит к Светозару. Она быстро надела новое шерстяное платье, надела пальто и на голову – берет, который приобрела недавно на барахолке; в нём она выглядела необычайно красивой и городской.

В кафе «Каштан» как всегда было малолюдно. Зина увидела патруль: офицера и с ним двух автоматчиков. Они стояли как раз возле столика, за которым всегда сидел Светозар, а сейчас здесь его почему-то не было. Вместо него расположилась молодая пара, предъявившая патрулю немецкие паспорта. Зина удивилась: откуда у них паспорта? Чтобы не привлекать к себе внимание, она тихо прошествовала к стойке, постояла. Офицер оглянулся на неё, и, вернув паспорта паре, подошёл к ней размеренно и важно. Зина слегка улыбнулась на его вежливый поклон. А в лице читалась зоркость, принципиальность, она подала удостоверение с немецким гербом и высокомерно посмотрела на автоматчиков. Офицер вернул ей документ, козырнув, и патруль ушёл из кафе.

Зина не знала, что теперь ей делать, но тут же вспомнила, как Светозар говорил, мол, когда его не будет, она должна подойти к сапожнику из будки, что стояла напротив кафе. А так как она хотела посоветоваться исключительно со Светозаром, то сапожник не подходил к этой роли. Она взглянула на молодую пару, испытав к ней лёгкую зависть, как ей тоже хотелось вот так же посидеть беспечно, ни о чём не думая. Зина быстро пошла из кафе, так как было совсем нежелательно выглядеть праздношатающейся. Причём она вообразила, что сейчас у неё в комнате проснулся Хейнинц и зовёт, а её нет, и что тогда будет, она не могла себе и представить. Зина пошла через очищенную от снега площадь, мощёную брусчаткой. И в этот момент автомобиль «Эмка» свернул к атаманскому дворцу. Из окна на неё смотрел с толстым лицом мужчина, в котором Зина узнала самого бургомистра Арсения Вершинина, с которым Светозар был знаком, и в канцелярии дворца представлял ему Зину. С Вершининым ехал Походный Атаман, имени которого она не знала, но видела его в госпитале с полковником Брофманом. А ещё раньше Светозар говорил, что когда-то атаман работал конструктором на паровозостроительном заводе. О нём говорили, что он отличался суровым характером и проводил против мирного населения карательные операции. Его взгляд был умный, проницательный, и если случалось с ним встречаться, Зина боялась на него смотреть. Да к тому же, говорили, он любил женщин, и чего доброго мог присмотреть её для своих развлечений. Если немецкие офицеры перед хорошенькими русскими женщинами показывали себя обходительно, то наши порой вели себя вольно, нисколько не церемонились…

Когда автомобиль притормозил перед Зиной, Вершинин опустил стекло:

– Откуда идём? С дежурства? – весело спросил бургомистр, его зрачки блеснули, лицо лоснилось от сытости и здоровья.

– Да, вы вот едете к себе, а я домой, у меня там гости – господа офицеры ждут, – предупредительно сказала она, боясь, что тот зазовёт в машину для вольной беседы. Он ещё в прошлый раз, увидев её в госпитале, оценивающе взирал на неё, приглаживая усы. А теперь, глянув быстро на своего спутника, как-то витиевато, двусмысленно проговорил:

– А, ну-ну, как-нибудь в другой раз… зайду. Надеюсь, увидимся? – и он убрал голову из окна.

Зина смущённо пожала плечами, любезно ему улыбнулась, боясь даже покоситься на того, кто сидел с ним рядом. А тот недовольным тоном, словно не одобряя действия бургомистра, отдавал команду водителю трогаться и чёрная блестящая горбообразная машина поехала дальше, Зина облегчённо вздохнула. Потом она почувствовала, как из глубины сквера кто-то на неё смотрит, и посмотрела туда настороженно. В овчинном полушубке стоял мужчина: это был Светозар. У неё сразу отлегло от сердца. А на душе посветлело. Он рукой подал тихонько сигнал, чтобы она шла своей дорогой, а он догонит её.

В парке Зина оглянулась и увидела, как он шёл за ней. Она села на длинную скамью с витой спинкой. Уже начало темнеть и Зина боялась, что задержалась дольше обычного. В парке прогуливалось немного прохожих, в основном это были пожилые люди обоих полов, Светозар сел рядом с Зиной.

– Где твой офицер? – вдруг резко спросил он и таким суровым тоном, что ей стало ясно: Светозар ревнует? У Зины неожиданно внутри всё дрогнуло. Но сейчас её волновало не это, а то, что за ней наблюдают, и это открытие её повергло в оцепенение. Зачем? Не доверяют или опекают? Зина недовольно посмотрела на Светозара, чьё лицо как будто враз окаменело.

– У меня в комнате. Он вдрызг пьяный! – отчеканила она сухо. – Я должна заявить. Этот немец скоро уедет с новой дивизией, так он мне сказал, а когда – не знаю. Он ещё говорил о русских частях, которые воюют на их стороне. Правда, эти сведения он проговорил в пьяном виде, и я не ручаюсь за правдивость сообщения. Может, проверял? У меня всё. Буду приходить каждый день, но может лучше не в кафе, там был патруль…

– Я знаю… Не надо, только в оговорённые раньше дни. Он внимательно посмотрел, и тут же спросил: – А что от тебя надо Вершинину?

– Он спросил, откуда я иду, кстати, с ним ехал главный атаман. Я его уже где-то видела…

– Да, это Походный атаман Павлов. Я тебе о нём как-то говорил; он руководит всеми повстанческими сотнями казаков. Его надо бы шлёпнуть, но штаб не одобряет. И без того немцы уже озверели и уничтожили наших лучших подпольщиков… Ну, а теперь расходимся, – Светозар встал и пошёл по аллее, где прогуливалась та же самая парочка, что сидела в кафе.

Зина быстро пошла на выход из парка…

Хейнинц, к счастью, ещё спал. Зина разделась, сняла платье, надела домашнее и пошла на общую кухню разогреть картошку с тушенкой, почувствовав голод. Она подумала: хорошо бы, если бы Светозар со своими людьми пришёл и забрал офицера в плен. Но тут же смекнула, что тогда из-за Хейнинца они могли бы все пострадать. За другими электрическими плитками стояли женщины и помешивали ложками в кастрюлях своё варево. Зина знала их лишь в лицо. Она заметила, как они презрительно смотрели на неё, и Зина догадывалась, что им уже известно о немце. Но это её больше не интересовало. Она понесла в комнату сковородку с дымившей парком картошкой.

Офицер проснулся только через два часа, обнаружив себя голым, Хейнинц вдруг рассмеялся. Он попросил подать ему папиросы, лежавшие на столе. И закурил, думая о своём, потом попросил Зину отвернуться и стал одеваться.

– Ню, я посель, шнель, гуд, Зиня, гуд, карошо?

– Я приду завтра! Мне очень хорошо с тобой! – нарочито искренне молвила она, одаривая его деланной улыбкой, стоя перед ним и поправляя у него на груди шарфик, как заботливая жена, отчего офицер пришёл в восторг.

– О, как я счастлив! О, как мне надоель война, русский девушка очьень лублу! – и он чмокнул Зину в губы и по привычке поднял кверху руку, что получилось несколько вяло.

Зина натянуто улыбалась, горя нетерпением, чтобы офицер поскорее ушёл…

На следующий день Хейнинц опять провожал Зину, и она опять спала с ним, но на этот раз он был трезв и вёл подобающим образом. Настроение у него было отменное, он рвался на фронт, чтобы своим участием взять Сталинград, чего не скрывал от Зины. И действительно, немцы собирались перебросить с севера несколько дивизий, чтобы на юге добиться наибольшего успеха, если не удалось с ходу взять Москву и Ленинград, кольцо блокады над последним уже замкнулось. А теперь впереди цитадель – Сталинград, ради которого он рвётся на передовую. Он настолько был уверен в преданности Зины, что уже не интересовался её прошлым. Через несколько дней, когда уже наступила весна, Хейнинц готовился к отправке на фронт, ожидая со дня на день прибытия в город эшелона, отправлявшегося в район Сталинграда. Зина как никогда поняла, что она должна узнать день и час прибытия эшелона, о чём уже был предупреждён Светозар, чтобы он и сам пытался в других местах проверить точность полученных сведений.

Из госпиталя Хейнинц вышел перед вечером в сопровождении Зины, которая сочла уместным набросить на лицо удручённую мину от предстоявшего расставания. Пока что это ей превосходно удалось, она пожелала ему свершения задуманного, а сама мысленно подразумевала Светозара. Для правдивости Зина сказала, что в эти дни решается её судьба, и оттого, как скоро будут разбиты советы, исполнится и её мечта возмездия, так как была вынуждена по их милости скитаться по свету в поисках счастья. Ведь они загнали её семью в колхоз, обрекая на полунищенское существование, что почти соответствовало истине…

Она проводила Хейнинца до комендатуры, а дальше их пути-дорожки расходились, похоже, навсегда. Зина могла только догадываться, что состав, должно быть, прибудет на их станцию вечером или ночью. Над головой раскинулось серо-голубое небо, подёрнутое дымными, грязноватыми облаками. Иногда наблюдались чёрные борозды дыма, наволочи, тянувшиеся с юго-востока, оттуда, где каждый день шли упорные бои. И слышалась отдалённая, приглушённая расстоянием, орудийная канонада.

Зина вошла в кафе, предварительно осторожно посмотрев по сторонам. Швейцар кивнул ей, как знатной даме, чего, кажется, раньше не замечала. Она подумала, что он о чём-то её предупреждал или поощрял к действию. В этих психологических нюансах она ещё хорошо не разбиралась. Но как только она вошла, к ней подошла официантка, велев тотчас же идти за ней, что её несколько насторожило, хотя она уверенно сохраняла хладнокровие. Официантка привела Зину в тёмное, плохо освещённое помещение, указав рукой на дверь под лестницей. Она осторожно потянула за ручку дверь; из проёма которой на неё смотрела чернота, откуда враз ударили яркие лучи электрического фонарика, отчего Зина невольно дрогнула, почувствовав слабость во всём теле.

– Проходи свободно, – сказал Светозар, освещая Зине дорогу. Когда она подошла к нему, он спросил: – Ну, что нового, проводила героя?

– Да, проводила. Наверное, эшелон придёт сегодня. Но во сколько – не знаю. Мне казалось, он и сам…

– Хорошо, больше ничего нет для меня? – перебивал нетерпеливо он.

– Пока ничего.

– Хорошо, ступай. Что Вершинин тебе в тот раз говорил?

– Приглашал… но зачем мне это, уже и так из меня проститутку сделали и сами же презираете?

– Хватит, нашла время! – повысил тон. – У нас провокатор завёлся. Аду арестовали. В застенок гестапо поступила, надо выручать, не то твоя миссия под угрозой срыва. Придётся тебе уходить из госпиталя…

Зина не в силах была проронить ни слова. Так оглушительно подействовала на неё эта новость.

– Ступай… и жди дальнейших указаний. Зина не помнила, как вышла из кафе, как брела через площадь. Транспорта в городе было совсем мало, да и тот без распоряжения немцев не передвигался. И в вечерние часы пешеходов было не столь много. Зина дошла кое-как до общежития. Ни одного фонаря не горело. Она не стала есть и легла спать, томимая смутной тревогой, а среди ночи проснулась от воя сирены воздушной тревоги. Зина вскочила с кровати, метнулась к затянутому чёрным одеялом окну, резко отдёрнула, взобралась на широкий подоконник, открыла форточку, высунула голову наружу. В стороне вокзала в небе видны белые движущие полосы, строчили пулемёты, ухали зенитки, были слышны воющие звуки и отдалённый рёв самолётов. Неужели наши? Взрывы раздавались, кажется, по всему городу: и в районе станции, и в районе тюрьмы, и прямо возле рынка. Одна бомба чуть не попала в Атаманский дворец. Зина ясно увидела в лучах прожекторов наш самолёт, из хвоста которого выбивался дым, при виде чего она даже заплакала зло и отчаянно. Самолёт пронзительно выл, уходя в сторону от города…