Текст книги "В каждом доме война"

Со временем под впечатлением других реальных событий сон стал забываться. К примеру, Миша Старкин оказывал ей особые знаки внимания, шутил, смеялся, хватал её за косу. Он был выше среднего роста, светло-русый, скуластый, со вздёрнутым носом. О его невесте Глаше Пироговой тоже ходили недобрые слухи, будто в хуторе Татарка сама увлеклась полицаем. Но Глаша это отрицала, а Миша к ней заметно охладел. И заигрывал с Ниной как бы нарочно, что той было совершенно не нужно, так как ревность Глаши могла бы их рассорить. Между прочим, Миша Нине немного нравился мягким, покладистым характером. Но она вовсе не поощряла его к ухаживаниям. Поскольку жила в ожидании своего счастья, которое, наконец, после долгих месяцев должно прийти к ней. Но как это произойдёт, Нина пока не знала, при всём при том продолжала упорно верить, что это всё равно как-нибудь случится…

Разумеется, увлечение Дрона Алёной она встретила вполне разумно. Когда-то он пробовал приударять за ней, но тогда Нина считала, что это он делал с расчётом, чтобы пробудить у неё ревность, чтобы она была более покладистой и уступчивой. Словом, Нина была несказанно счастлива, что Дрон наконец-то нашёл своё настоящее увлечение.

Когда Екатерина ушла во вторую горницу, Денис полушёпотом сказал:

– Дрон о тебе спрашивал, как ты поживаешь. Говорил, что ты дружишь со Старкиным, но я его послал подальше, будто я твой доверенный…

– Да ну его, дурака, Алёнкой пусть интересуется, а меня пора забыть! – гордо изрекла Нина.

– Он просто злится, что ты дала ему от ворот-поворот. Алёна сама липнет, а ему досадно, что ты этого не делала…

– А ты видел, как она липнет к нему? Где ты это мог видеть, или он хвалился?

– А что, разве не видно, что из себя Алёна представляет. Жорка Куравин признавался, мол, клеился к ней, так она ему – у меня, мол, Дрон есть…

Нину этот разговор больше не интересовал, однако ела она уже как бы через силу, в глазах прятался сумрак её тайных мыслей, свет в них был приглушен, безрадостен взгляд. Видно, сестру тяготил какой-то душевный груз неприятных воспоминаний, думал о Нине Денис. Но он не допускал к себе мысли, что она пострадала от немцев, подобно тому, как это случилось с Надей Крынкиной или Мартой Волосковой. Просто он думал, если бы это произошло, то матушка вела бы себя как-то озабоченней. Или они держали несчастье в секрете? А может, Нина всё-таки страдает оттого, что Дрон ушёл от неё, ведь кому приятно сознавать, когда тебя бросают, даже в том случае, если парень не нравился. Правда, Денису это чувство ещё не знакомо, но абсолютно понятно даже без личного сердечного опыта.

Денис вспомнил, как Кузнехин, смеясь, говорил, будто он, Денис, втайне похаживал к Анфисе, будто она ему глазки строила. Да, он замечал, как Анфиска с многозначительной улыбкой посматривала на него, как потом случайно при встрече на току она заговорила о его способностях к рисованию, о чём слыхала от его сестры Нины, как он здорово рисует животных, птиц и природу. И она хотела бы, чтобы он срисовал её портрет, для чего пусть сам назначит место, куда она придёт. Это предложение девушки чрезвычайно ему польстило и вместе с тем так взволновало, что он даже не мог ничего ей возразить, мол, его способности преувеличены. Он рисует, как умеет и далеко непрофессионально. Но с того дня прошёл, наверное, месяц, если не больше. Поэтому Анфиса и смотрела на него с сожалением, что он не соизволил ей угодить, упустив стопроцентный шанс остаться с девушкой в укромном местечке. Собственно, тогда ему показалось, будто Анфиса пошутила или хотела его разыграть. И Денис стеснённо как-то кивнул ей, а что он хотел сказать своим кивком, не имел понятия…

В сентябре погода портилась часто: ветер, дождь хлестали чуть ли не через день. Не успеет солнышко просушить дороги, как они заново мокли от секущего дождя. Ноги вязли в грунте, как в каше, а земля цеплялась за сапогами, налипая жирными комьями. Люди ходили ближе к балке, где росли полынь, спорыш и сапоги обливались обильной дождевой влагой, как росой. Здесь почва не тащилась за ногами, даже скользила, точно смазанная жиром. На следующий день Фрол Староумов был немало изумлён тем, что привезённая на возилке им солома исчезла без следа, словно корова в одночасье слизала языком. Ночью прошёл дождь.

Раиса погнала корову на пастбище и увидела за забором у Марии Чесановой ворох свежей соломы, уже прибитой дождём. А все знали, что одинокая тётка сама никак не могла привезти стог соломы. Смутная догадка овладела Раисой, посчитавшей, что Фрол сам отвёз солому тётке, которая ещё хороша была собой. А взамен получил от неё телесные ласки, а так как в последнее время до неё доходил слух о шашнях мужа со своей бывшей Сонькой, Раиса пребывала в крайне ревнивом состоянии, обзывая мужа бабником и кобелём, который только зарится на чужих баб, тогда как со своей женой никак не сладит по-мужски. И она ещё жутче вообразила, что Фрол нашёл Соньку удобней в любви, чем её, Раису, и сознание чего приводило обманутую бабу в бешенство. Она смекнула, что всё племя Чесановых по женской линии падко до чужих мужиков. А потом она узнала, будто Сонька уже побывала у Чередничихи и Раиса нарочно пошла на телятник, когда муж обрабатывал частных коров прививками от ящура. Там она впервые вблизи увидела соперницу, которая была на полторы головы ниже её. Сонька разносила телятам свежепахучее сено и вдруг какая-то сила оттолкнула её от ясель, и она распласталась почти в проходе фермы в жидком навозе. В сумраке перед собой она увидела Раису и от страха вся побелела, что даже не тут же встала на ноги.

– Вот я тебя и укараулила, гадюка подколодная! Это что же ты, гадина вонючая, делаешь? – начала свирепо Раиса, выставив подбородок с оскаленным ртом.

– Ничего, как видишь, валяюсь по твоей милости. А ты чего нападаешь, как саранча? – крикнула Соня. – Он мне не нужен, знай это, Райка, он изверг, каких мало, а вот ты ему подходишь. Ты за этим пришла, чтобы я тебя успокоила?

– Не нужон, а чего тогда гуляешь с ним? – Раиса обеими руками подхватила Соню, как куклу и поставила на ноги. – Домой зовёшь…

– Ну, и звериная у тебя хватка! С ним бы разобралась. А ко мне не ходи больше! Он кого хочешь обломает, я терпеть его не могу, Райка, пристаёт… и весь такой…

– Что ты мелешь, где сука, там и кобель, а ты сука, каких я бы убивала одной рукой! А я вижу – он тебе нравится, чего тогда гуляла от него, потому что сука? А теперь нет мужика и он стал опять мил?

– Наслушалась сплетен, что ты знаешь, Райка! – в досаде произнесла Соня, качая головой, понимая, что этой бабе бесполезно объяснять свою женскую суть. У неё сила рук разум застилает, она, как и Фрол, всё силой решает…

– Знаю, как ты аборт от него сделала, это всё говорит, какая ты сука! – почти кричала та.

– Что ты заладила: сука да сука! А ты плохая жена, если мужик к бабам бегает! – бросила жёстко, отчаянно Соня. – Я его не зову!

– Я плохая? Я тебе счас дам, плохая! – и Раиса размахнулась на неё скребком, каким чистят навоз. Соня от страха попятилась и побежала из фермы, отчаянно крича. Ведь Раиса вся раскраснелась от распиравшего её гнева, при этом не видя, как в испуге смотрели на неё телята. Она не погналась за соперницей, а запустила вдогонку скребок, который стукнулся о стену держаком, когда Соня была уже на улице.

С Фролом она уже разобралась ещё до Сонькиных подсказок, но он всё отпирался, что Соньку зрить не хочет, это, мол, она со своими обычными шутками останавливала его и предлагала прийти дочку проведать. И жена верила ему безоглядно. У Соньки глаза плутовки, бесовка чёртова, в красоте ей не откажешь, она очень мила, нежное лицо. Раиса грубоотёсанная баба, но какие груди пухлые, ростом велика – подстать Фролу, а ему и этого мало? О бывшей суженке думает, а жене в полной радости отказывает! Это Раиса теперь чётко уразумела, хотя ещё до неё он не мог жену как надо удовлетворить, впрочем, так было не всегда. Но как случались осечки, так её тогда нервный припадок накрывал, и всякий раз боялась, что это вновь повторится. А Фрол полагал по своему разумению, что она страдает бешенством плоти, во что Раиса не верила, считая мужа обманщиком, это он так старался загладить свой недостаток. Он даже был готов сделать ей укол, каким лечат больных бешенством коров. И тогда у неё зародилась догадка, будто Фрол заразил её коровьим вирусом. Конечно, не нарочно, а чисто случайно. Фрол сказал, что она не знает существа дела и нечего выдумывать чепуху.

Но Раиса была не из тех, кто идёт на поводу; она думала иначе, решив повлиять на мужа так, чтобы выкинул Соньку из головы. Однажды она пошла к Чередничихе, услугами которой ей тоже приходилось пользоваться после не нужной беременности. Чередничиха тогда ей подсказала, что есть трава, не допускающая зачатия, но она тут не растёт. Раиса искала её на рынке, и будто бы одна бабка предложила. Она сделала из неё настой и стала втайне от мужа и свекрови принимать, а своим объяснила, что из неё сильно кровь выходит. А этот настой – останавливает. И после той травы Раиса стала вдруг приходить ещё в большее волнение во время ласк мужа, что потом долго успокоиться не могла, а то и без него испытывала сильную страсть в самый неподходящий момент. Это её страшно пугало. Хотя в критические дни она уже не беременела и продолжала принимать траву, пока вся не закончилась. Но она и не подумала, что трава могла роковым образом повлиять на повышение её возбудимости, которая иногда и приводила к нервным припадкам. В какой-то степени она сама стала вызывать их с той целью, чтобы муж больше уделял ей внимания. Но получила обратный результат, когда муж вдруг переметнулся к Соньке. Неужели только оттого, что опасался её припадков, хотя в этом боялась себе признаться…

Однажды в погожий осенний день Раиса пошла в Терновку нарвать тёрна, который очень любила, а также собрать по ручью водного перца, потом спорыша. Она спустилась в балку и пошла вдоль широкого ручья, поросшего осокой, камышом; надо было перейти на другую сторону, где по буграм рос густо тёрн. В одной глубокой лощине Раиса увидела Климова, он сидел на корточках и что-то там рассматривал. Ей показалось, что Роман Захарович прятался от неё, чем её очень заинтриговал. А так как Раиса, почти как и всякая баба, была любопытна, она пошла посмотреть, чем там занят старик. Хотя с виду на такового он не был похож, производивший впечатление крепкого матёрого мужика, убелённого густой сединой. Раиса всего лишь раз беседовала с ним, когда вместе шли из города, куда Климов носил продавать голубей. Роман Захарович был обаятелен, умён, в душу не лез, но делился житейскими премудростями. Когда шли по степи – показывал лечебные травы и получалось, что вообще нет не полезных трав, но люди не догадываются об их целебной силе…

Раиса поднялась на бугорок, с которого шёл спуск в лощину, но отсюда старик был не виден, поскольку его скрывали кусты шиповника. И она сбежала в лощину, почувствовав прилив жара в груди, а в голове роились грешные мысли. Ей показалось, будто она шла на свидание к любовнику, от этой мысли у неё сильней забилось сердце, как после долгого бега. Раиса остановилась, улыбаясь неведомо чему, при этом чувствуя, как душа полна томительного ожидания. В такие минуты она испытывала неодолимое желание, что казалось, если бы рядом оказался чужой мужчина, она бы, не раздумывая, отдалась ему. Но от такого искуса Раиса приходила в ярость, что поддавалась дурному влечению, и тогда начинала придираться к мужу, которого ненавидела за одно это своё физическое состояние, доводившее её порой до помешательства, в котором он был повинен непосредственно. Но сейчас она испытывала вовсе не ярость, а блаженство. Раиса почти не узнавала себя, но уже стала привыкать к невероятным чувственным ощущениям. После дождей степь была посвежевшая; среди сухой травы зеленела пробивающаяся молодая поросль, а ближе к ручью трава была совершенно зелёная, лишь кое-где стелилась сухая, а на пригорках белыми пушистыми метёлками махал на ветру ковыль, прогибавшийся седой конской гривой. Голубел венчиками цикорий и розовели дурно пахнувшие бутоны колючего татарника, сияла стеблями и иголками верблюжья колючка, нежно зеленел посвежевший чабрец, жавшийся кустиками к влажной земле перед хищным молочаем. Раиса знала или слышала, что эту траву вредные знахарки использовали в своём чёрном ремесле, впрочем, и не только эту – и куриную слепоту, и белену, и даже семя конского щавеля… вид старика отвлёк от этих мыслей.

Она подошла к Роману Захаровичу со спины, и ей хотелось, из шалости ради, закрыть ему глаза. На её крупном лице обозначилась загадочная, порочная улыбка. Климов собирал в банку из муравейной кучи личинок и загонял палочкой муравьёв. Они бегали по его рукам, и он изредка встряхивал ими. В сумке у него торчала разная трава, даже сухая.

– И что вы тут делаете? – вдруг спросила она, а Климов от испуга чуть не выронил банку, резко обернувшись к ней, переводя дух.

– Ах, Рая, что ты так… – Роман Захарович в растерянности запнулся, как мальчишка, которого застали за каким-то непристойным занятием, ровным счётом не зная, что хотел сказать. Он бессмысленно лупал глазами, как вор пойманный на краже.

– Увидела тебя и обрадовалась, хоть один настоящий мужчина! – сказала Раиса, лукаво улыбаясь, не заметив, как перешла на «ты».

– Что ты за мной по следам шла? – он поглядел ей в глаза – они круглые с припухлыми веками, на ней вязаная кофта и коричневая юбка. Грудь широкая, лицо располневшее, гладкое с ямочками на щеках, нос островат, большой. Он опять посмотрел в глаза, в тёмной глубине которых затаилась жгучая истома, источавшая волнующее сияние, от которого ей делалось не по себе. Это он сразу заметил ещё в прошлый раз, когда шли с ней из города. Раиса молодая, а по складу мыслей и внешнему виду так дашь ей и все сорок, а в таком возрасте некоторые бабы выглядят наполовину моложе. А у этой такой вид, будто вся её бабская молодая жизнь наизлёте и она старается удержать её взбрыкивающей пуще прежнего плотью, которая толкает предаваться недозволенной любви. Но по ней не видно, чтобы она вела себя чересчур развязно. Вот что значит муж под боком, а по глазам этого не скажешь, будто живёт одна в круговом воздержании, к чему сейчас привыкли многие бабы. А у этой, похоже, всё обстоит иначе… Впрочем, Фрол изрядно прихватывает любви на стороне, о чём и невестка, и старуха говорили. Устинья так даже норовила его уличить в блудстве, а он и не знал, как это делается, как подойти к чужой бабе и заговорить о том, что самого беспокоит…

– Случайно тебя увидела – пошла к ручью перца водного найти, а тебя увидела и обрадовалась, как родному бате. И что ты делаешь с энтой ползающей пакостью, зачем муравьёв в банку пихаешь? – хитро улыбаясь, говорила она, а у самой жаром разгорались глаза.

– Да так… одно лекарство задумал… Это тебе и не нужно, ещё молодая. Их, этих насекомых, помещаешь с личинками в горилку первачную и настаиваешь. А после по ложке в день от разных хворей…

– А я думала для поднятия мужской силы, – вырвалось у Раисы, губы тоже налились, набрякли кровью и заблестели. – А есть трава любовная? – спросила наивно, чем тотчас смутила старика.

– Ты молодая, и без той волшебной травы в тебе любви, поди, много. Зачем тебе? – неловко спросил Климов, глядя исподлобья на молодую бабу, которая, казалось, над ним подшучивала. – Вон ты какая сильная, ловкая, вся живая, игрючая, – он и сам не понимал, почему вдруг взял фривольный тон.

– Мне самой эта травка не нужна. Догадаться бы пора, Роман Захарович! – намекнула Раиса, улыбаясь. – Секрет большой чи што ли?

– Она у тебя на огороде растёт, её все в салаты да борщи добавляют – петрушка! Это самая доступная, а более не знаю, не интересуюсь… – неловко опустил глаза.

– Во, как, а я и не знала! Ну, теперя буду исть и сама, а со старой женой плохо, небось, после как эту травку пожуёшь? Молодую бы поимел, и травку бы ел тогда ещё пуще! – как-то странно изрекла Раиса и сама ближе к старику, отчего Роман Захарович инстинктивно отступил назад, ведь она выглядела как будто не в себе, глаза заблестели жадно.

– Раиса, ты не заболела ли, чего ко мне тулишься? – испуганно удивился Климов.

– А то разве не заболеешь, когда мужик бегает к другой, чи ты не слыхал? А я вся измучилась, мужик мне нужен такой, как ты, Роман Захарович, извини, что я как ровне балакаю. И прямо с плеча рублю! – Раиса опять шагнула к Климову, нервная дрожь пробежала по её телу и напряглись мускулы лица.

– Дак ты молодого парня найди, а я уже не тот для тебя, – дрогнувшим голосом выдавил он. – Мало ли их гуляет?

– А что они умеют, если мой слаб на это дело, и ишо ты будешь молчать, а они разнесут, как сороки.

– Они же не бабы – договоришься, а мне, думаешь, легко с тобой, молодой, да потом ещё на смех поднимешь, – у него в руках затряслась банка, лицо покраснело, глаза пылали, как у молодого. Он смотрел на Раису, а у самого на уме была невестка Пелагея, которую он любил, как дочь, но в последнее время в душе вызрели грешные мысли, которые как ни скрывал от себя, они назойливо крутились в голове, особенно при ней. И он стал бояться себя, так как с трудом подавлял искушение, и про себя молился, гнал прочь бесовские наваждения, что удавалось сделать ненадолго. Вскоре всё повторялось сначала, как только оставался с Пелагеей наедине. И она это, должно быть, чувствовала и старалась уйти, искала работу на дворе…

И вот эта Раиса, словно узнала его потайное желание. Климов прогнал наваждение невестки в облике Раисы. Но она, Раиса, сама предстала, взяла у него банку, опустила на траву. И как когда-то Фрола, обняла, поцеловала в губы так, будто приворотным зельем мазнула, и Роман Захарович неожиданно для себя сжал сильными руками стан женщины, потянул на себя, и она оплела его шею руками, затряслась, как осина и прижалась к нему. Что потом происходило дальше, Климов плохо помнил, подмял под себя молодую бабу, сгоравшую в любовном ознобе. Это, кажется, продолжалось вечно, Раиса стонала без стыда, как львица раздирала волосатую грудь Романа Захаровича и у неё запрокинулась назад голова с отверстым ртом, а по шее побежал проворно чёрный муравей, поднялся по подбородку, а возле пухлой нижней губы остановился, словно в раздумье: как преодолеть ему эту преграду? Раиса, будто не ощущая его присутствия, хватала губами воздух, с устремлёнными в небо глазами, как там плыли бело-серые пышные облака, из-за которых выглядывало и смеялось в своём ослепительном сиянии солнце над беспутством молодой бабы. Раиса вдруг издала надсадно утробное мычание, двигая всей фигурой в едином порыве, обвивая потными руками спину партнёра. А потом также быстро успокоилась, застыла в мёртвой неподвижности, тогда как он всё ещё терзал её молодое тело, но вскоре тоже остыл, свалился с ней рядом, поднимая и застёгивая штаны, чувствуя во всём взмокнутом от пота теле растекающееся блаженство.

Теперь Роман Захарович стеснялся смотреть на её голые до бёдер ноги, которые она не спешила прикрыть юбкой, лежавшей под ней, тогда он сам одернул её комбинацию и Раиса села, стала возиться в растрёпанных волосах, хватая со щеки муравья, не глядя на своего любовника.

– Вот, как ты хорошо и гарно сработал, я не ошиблась в тебе. А ты мной довольный? – и она игриво опять засмеялась. Надо сказать, у неё был грубый голос, почти баритон.

– В грех впутала, ровно, как на две части меня разрубила: один я молодой – другой старый, а теперь как будто стал единым, молодым. Ты бесовка, а не баба. Вот узнал бы Фрол, обоих бы положил из бердача, а я клялся перед Богом, а вот сплоховал.

– Чё ты несёшь, где ты сплоховал? Я легкокрылой бабочкой чую себя. Моему дураку до энтого далеко, корень у него слабей, хе-ха-ха, Роман Захарович, я теперя в дежурство попрошусь на ферму. Как ты в ночь, так и я в ночь. Думаешь, я совсем сдурела? Да и думай! Но и ты так хочешь, скажи, хочешь? – пристала Раиса без стыдинки в глазах, чем изумляла Климова, и он сам в оторопи шлёпал себя ладошкой по темени. За щёку брался пятернёй, будто зуб разболелся: так было непонятно – какая шлея ей попала?

– Бесовка чёртова, отцепись! На весь посёлок позору хочешь добыть? Мне этого счастья и не надо… – и он опустил глаза, взял банку, из которой убежали почти все муравьи, да ещё личинки уносили, чем обескуражили деда. Но он был больше озабочен этой бабой. – Уходи по своему делу, а то не ровен час кто-то ещё появится по наши души, – и он опять уселся у муравейника, косясь на Раису, не спешившую покинуть это место…

– Ещё встретимся на току, пойду своего смотреть. А дежурить буду, – заявила она, чем снова смутила старика. Однако Раиса пошла к ручью с сумкой, вышла из лощины и обомлела, когда увидела Анфису и Дениса, которые тоже направлялись к ручью. Она вернулась в лощину, стала руками показывать, что там девка и парень. Климов продолжал собирать муравьёв, состроив донельзя сердитую мину. Ему самому было интересно, кто там пришёл. Сколько раз сюда ходил, и не было ни души посторонней, а тут после такого срама вдруг заявились, словно нарочно, чтобы вывести его на чистую воду. А ведь согрешил он почти случайно, хотя внутренний голос обрывал его: «Не бреши, старый плут, давно хотел чужую бабу, в соблазне жил денно и нощно. И вот чего ждал, того и получил». Роман Захарович привстал и пошёл в конец лощины мимо Раисы. К ручью, правда, спустились уже Анфиса и Дениска. И старик махнул рукой и пошагал грузной походкой по мягкому плотному дёрну к муравейнику. У Раисы остановился.

– И ты тоже ступай как ни в чём ни бывало. По своему делу шла, иди, а впредь смотри, будь осторожной – с огнём играешь и меня на него манишь, бесовка, – он легонько толкнул её в бедро и Раиса расплылась в сладкой улыбке, поведя инстинктивно в жеманстве плечами.

– Во, правду баешь, чего хорониться, пусть им стыдно будэ, а вперёд я буду вумней, мой петушок, – нежно прибавила она и пошла…