Текст книги "Генрих VIII. Жизнь королевского двора"

35
«Тысяча случаев потливой лихорадки»

До 1528 года Генрих VIII не испытывал проблем со здоровьем, но с этого времени ему начали досаждать разные недуги. Среди них были лихорадочные головные боли и «насморки», вызванные, вероятно, простудой, мигренью, повышенным кровяным давлением или травмами головы. В 1528 году у него развилась инфекция мочевого пузыря, и примерно в то же время на ноге появился нарыв – варикозная язва, абсцесс или следствие септического заболевания костей – например, остеомиелита, – вызванного травмой. Хирург короля Томас Викари на какое-то время устранил эту проблему, но позже болезнь вернулась.

Существует устойчивое, но ошибочное представление, что Генрих страдал от сифилиса – как считается, завезенного в Европу около 1493 года из недавно открытой Америки, – что его так называемая язва являлась первичным симптомом заболевания и могла залечиться сама собой, а головные боли служили признаками развития заболевания¹. Но в таком случае головные боли появились бы на более поздней стадии, а не в то же время, что и первичная язва. Правда, после падения Уолси его врач, доктор Августин Агостини, который почти наверняка был креатурой Болейнов, утверждал, будто кардинал, зная, что болен «дурной и заразной болезнью – великой оспой»[54]54
   То есть сифилисом.


[Закрыть], тем не менее «ежедневно приходил» к королю, дышал ему в ухо и веял на него «опасным и нечистым дыханием»². Однако нет никаких свидетельств наличия у Уолси сифилиса, и даже если бы он был, кардинал не мог заразить Генриха таким способом. Утверждалось также, что на портрете Генриха VIII, находящемся в замке Хивер, у короля видна провалившаяся переносица – симптом развивающейся болезни. В действительности же портрет является копией утраченного оригинала работы Гольбейна, написанного приблизительно в 1543–1544 годах. На копиях лучшего качества (в замке Говард и Национальной портретной галерее), а также на более поздних изображениях короля мы видим знакомый нос с высокой переносицей.

Ни один из враждебно настроенных иностранных послов не утверждал, что у Генриха был сифилис. В детальных записях о лекарствах, которые приобретали для короля доктора и готовили аптекари, нет ни одного упоминания о ртути, служившей в то время наиболее эффективным средством против этого заболевания. Курс лечения длился шесть недель и сопровождался настолько неприятными побочными эффектами, что любой посол сразу понял бы, каким недугом страдает король. Генриху не прописывали таких же лекарств, как Франциску I, который действительно страдал от «французской болезни». Генрих изобрел для себя пластырь из «lignum guaiacum» – твердой древесины гваякового дерева, которую привозили из Нового Света, растирали в пыль и растворяли в воде для устранения симптомов сифилиса. Этот препарат, кроме того, был и остается испытанным средством от подагры, боли в горле и в ногах³. Генрих никогда не покрывался обезображивающей тело сыпью, характерной для второй стадии болезни, не страдал ни слепотой, ни параличом, ни слабоумием, свойственными для ее заключительных стадий, и оставался в здравом уме до конца своих дней. У его детей также не было симптомов наследственного сифилиса.

Несомненно, король имел склонность к ипохондрии. Он считал себя экспертом по разным недугам и, как мы уже видели, увлекался изобретением лекарств от них. Генрих распространял свою заботу и на придворных. Когда в 1528 году у сэра Брайана Тьюка, ставшего после сэра Генри Уайетта казначеем Покоев, заболели почки, он пожаловался Уолси, а тот, в свою очередь, сообщил королю. Однако в процессе передачи сведения исказились, и когда Тьюк в следующий раз попросил аудиенции у Генриха для обсуждения административных дел, король, по его словам, «начал рассказывать мне о средствах для лечения опухоли яичек. Я сразу же сказал его высочеству, что он неверно осведомлен о моем недуге и на самом деле у меня болят почки». Ничуть не смутившись, «его высочество расспросил меня, дал прямой совет и предложил лекарства, как сделал бы любой искусный врач в Англии»⁴.

В эпоху, когда не существовало обезболивающих средств, самые незначительные недомогания постоянно увеличивали раздражительность Генриха; к ним прибавлялась досада из-за проволочек в процессе расторжения брака. Папа, желавший выгадать время, отправил в Англию своего легата, чтобы тот рассмотрел дело короля, однако выбранный им для этого кардинал Лоренцо Кампеджо страдал подагрой и мог совершать лишь очень недолгие переезды. Генрих, твердо вознамерившийся жениться на Анне Болейн, сгорал от нетерпения.

И вот судьба как будто решила отнять у него самое желанное: в мае 1528 года ужасная потливая лихорадка появилась вновь⁵. Охваченный сильнейшим страхом, король отослал бóльшую часть придворных и слуг, а затем уехал из Гринвича в аббатство Уолтем в Эссексе, взяв с собой королеву и Анну Болейн. Когда пришла новость о том, что рядом с Понтефрактом, где жил герцог Ричмонд, отмечены случаи чумы, встревоженный Генрих приказал сыну ехать дальше на север и послал ему самолично составленные лекарства на случай, если тот заболеет. К счастью, регулярно поступавшие королю доклады о состоянии здоровья Ричмонда были утешительными⁶.

Потливая лихорадка на этот раз оказалась особенно заразной: только в Лондоне было зафиксировано 40 тысяч случаев заболевания, хотя не все они привели к смертельному исходу. «Парламент перестал собираться, суды тоже»⁷. Восемнадцать членов двора Уолси умерли всего за четыре часа, еще двое скончались после того, как кардинал укрылся в поместье Мор.

В Уолтеме заболели двое ашеров, двое грумов Покоев, Джордж Болейн и сэр Уильям Фицуильям, но все они выздоровели. Когда в июне слегла одна из горничных Анны, Генрих отправил свою любимую домой в Хивер, а сам, объятый ужасом, сбежал в Хансдон, где «укреплял» себя лекарствами⁸, изготовленными его аптекарем Катбертом Блэкденом, и безвылазно сидел в изоляции с доктором Чеймбером и другими своими врачами⁹. Король так боялся потливой лихорадки, что приказал сэру Фрэнсису Брайану ночевать в своей опочивальне. Время шло, все приближенные были здоровы, Генрих испытал облегчение и стал «очень весел»¹⁰.

Он осыпал Уолси полезными советами, которые посылал через Брайана Тьюка: кардиналу следовало избегать любых мест, где он рисковал подцепить заразу, и, если бы кто-либо при его дворе заболел, Уолси должен был срочно переехать в другое место. «Его высочество желает, чтобы ваша милость не выходили на воздух и чтобы вокруг вас было только чистое и небольшое общество; ужинайте необильно, пейте немного вина и раз в неделю принимайте пилюлю Разиса» (названную по имени придумавшего ее арабского врача). На случай болезни самого Уолси король изобрел поссет[55]55
   Поссет – традиционный британский горячий напиток из молока, створоженного вином, с добавлением пряностей; видимо, по рецепту Генриха к нему добавлялись лечебные травы.


[Закрыть] на травах, который должен был полностью вылечить его. В противном случае, заключал Генрих, пусть кардинал позаботится о своей душе «и предоставит все Господу»¹¹. Отвечая королю, Уолси сообщил, что вдовствующая герцогиня Норфолк добилась кое-какого успеха в лечении нескольких заболевших: она заставила их поститься шестнадцать часов и оставаться в постели весь день и всю ночь, после чего неделю держала в изоляции, давая им патоку и травы¹².

Вскоре после этого король получил ошеломляющее известие о том, что Анна и ее отец подхватили лихорадку. Снедаемый нестерпимым беспокойством, Генрих отправил к ним своего второго врача, доброго и учтивого Уильяма Баттса, который прежде был домашним доктором принцессы Марии в Хансдоне, и передал с ним письмо к Анне, «моля Господа, чтобы Он поскорее вернул вам здоровье»¹³. Баттс вскоре приехал обратно ко двору с утешительным известием о том, что Анна и ее отец поправились. Успокоенный король писал ей:

Со времени получения вашего последнего письма, моя дорогая, в этом доме потливой лихорадкой заболели Уолтер Уэлч, мастер [Джон] Браун, Джон Кэрью, Уриан Бреретон и Джон Кок, аптекарь, но, слава Богу, все выздоровели. А вот чума пока еще не отступила, но, я надеюсь, скоро это произойдет. По милости Божьей остальные пока здоровы, и, надеюсь, болезнь минует их¹⁴.

Однако надежды короля на то, что потливая лихорадка сойдет на нет, оказались тщетными. «Одно время он переезжал почти каждый день, пока наконец не добрался до Титтенхэнгера», принадлежавшего Уолси, «где приготовился оставаться до конца отпущенного ему Господом срока»¹⁵. Дом ежедневно «очищали с помощью огня и других охранительных средств»¹⁶, таких как уксус; король также приказал растесать окно в кабинете кардинала, чтобы в комнату поступало больше свежего воздуха. Опасаясь, что чума может быть знаком Божьего гнева, и сознавая необходимость готовиться к худшему, Генрих держал королеву при себе, проводил время в молитвах, посещал мессы, причащался чаще обычного и каждый день исповедовался¹⁷. Утренние часы он посвящал делам, дневные – охоте¹⁸. Тем временем Уолси поехал в замок Лидс, где принялся разбираться с просьбами о передаче должностей и имущества умерших от болезней.

Остававшийся в Лондоне Норфолк подцепил лихорадку и выжил, однако страшная болезнь унесла троих из наиболее приближенных к королю джентльменов Личных покоев: сэра Уильяма Комптона, сэра Эдварда Пойнтца и Уильяма Кэрью, супруга Мэри Болейн. Комптон, «почивший из-за небрежности – ему позволили уснуть в начале заболевания»¹⁹, не оставил наследников, и слуги расхитили его имущество, а за его должностями выстроилась очередь из претендентов, готовых затоптать друг друга. Даже юный Ричмонд написал отцу, настоятельно прося отдать одну из них сэру Эдварду Сеймуру, «моему главному конюшему»²⁰. Комптон завещал свои богатства Анне Гастингс, а королю оставил личные вещи: «небольшой ларец из слоновой кости с золоченым замком», полный драгоценностей, шахматную доску и набор для игры в триктрак²¹.

Уильям Кэрью умер внезапно 22 июня, ему было всего тридцать два года. Опекуншей его сына, Генри Кэрью, король сделал Анну Болейн, приходившуюся ему теткой²². Он также сообщил ей в письме о «крайней нужде», в которой пребывала ее сестра Мэри; по мнению Генриха, заботиться о ней должен был ее отец. По просьбе Анны король велел Рочфорду взять Мэри к себе и оказать ей помощь. Позже в том же году Анна снова обратилась к Генриху, и тот выделил ее сестре ежегодное пособие в 100 (30 000) фунтов стерлингов, которое прежде получал Уильям Кэрью²³.

По смерти Кэрью его должность в Личных покоях уже через три дня занял сэр Фрэнсис Брайан²⁴, тоже приходившийся кузеном Анне и давно желавший вернуться на прежнее место. Вероятно, это произошло благодаря его кузине, сторонником которой он, разумеется, был изначально. Однако, несмотря на свои несомненные достоинства, Брайан, в отличие от Кэрью, не остепенился с годами: обладатель холодного ума, умелый дипломат и знатный вельможа, он продолжал вести себя как распутный повеса. Брайан получил большое влияние и пользовался благосклонностью короля, постоянно составляя ему компанию в личных покоях, выступая его напарником в азартных играх, катании шаров и теннисе.

Другим служителем Личных покоев, которого король высоко ценил, был юный паж Фрэнсис Уэстон, одаренный лютнист и превосходный атлет; Уайетт описывал его как «милейшего» человека. Генрих любил общество Уэстона и часто приказывал ему проводить ночь в королевской опочивальне²⁵. Анне он тоже нравился; порой они играли в карты вчетвером – Анна, король, Брайан и Уэстон²⁶.

Из Титтенхэнгера Генрих направился на север, в Эмптхилл, где воздух был более здоровым, и там начал жаловаться на головные боли, чем вызвал недолгую панику. Он по-прежнему чувствовал себя неважно, когда переехал в Графтон, но боли уже не мучили его. Перемещения, начавшиеся как бегство от чумы, превратились в поездку по стране, однако, заботясь о душе, король исправно посещал святилища и монастыри.

В середине лета потливая лихорадка начала утихать в Англии и быстро распространяться в Европе. По пути в Вудсток Генрих встретил гонца, который предупредил его, что один слуга герцога Саффолка, уехавший вперед для подготовки дворца к прибытию короля, несколько дней назад умер от потливой лихорадки. Король «не мог не удивиться» тому, что Саффолк не удосужился предупредить его раньше; теперь маршрут требовалось менять на ходу, к великой досаде короля²⁷. В результате Генрих отправился на север и добрался до поместья Олд-Мур-холл в городе Саттон-Колдфилд, где стал гостем Джона Веси, епископа Эксетера. Охотясь в близлежащем парке Саттон-Чейз, король выследил редкого в тех краях кабана, но зверь яростно накинулся на него; Генриха спасла случайно оказавшаяся рядом местная девушка с луком и стрелами, которая застрелила животное.

В августе планы короля вновь изменились, так как рядом с Лондоном продолжали наблюдаться случаи чумы. Он переехал из Мора в Титтенхэнгер²⁸. При каждом его перемещении вперед посылали людей для обследования домов, где собирался остановиться король²⁹.

Примерно в это время к королю для вручения верительных грамот явился Жан дю Белле, епископ Байонны и первый посол Франции, направленный в Англию на постоянной основе. Вскоре по прибытии Белле заметил, что «мадемуазель Болейн вернулась ко двору», вновь в сопровождении матери. Визит Анны не продлился долго, но этого хватило, чтобы еще больше распалить страсть короля после многих недель разлуки. Генрих и Анна каждый день вместе ездили на охоту и часто приглашали с собой дю Белле, так как оба желали заручиться поддержкой французского монарха, а подобное приглашение служило знаком особой милости. «Мадам Анна» решила очаровать посла, делала ему щедрые подарки – охотничий костюм, шляпа, рог, прекрасный грейхаунд – и поясняла, что поступает так «по распоряжению короля», а Генрих нередко отзывал француза в сторонку и вел с ним конфиденциальные беседы. Судя по докладам посла, ему льстило такое внимание, но он не спешил делать вывод о любви английского суверена к Франции³⁰. Французский король, как умный человек, понимал его с полуслова.

36
«Вернись к своей жене!»

«Великое дело короля» поляризовало элиту и привело к ожесточенной борьбе за власть. К 1528 году при дворе, в Личных покоях и Тайном совете отчетливо обозначились три партии: приверженцы Уолси и сторонники короля, особенно сэр Джон Расселл; консервативно настроенные аристократы, среди них – Эксетер, Стаффорды, Невиллы, Поулы и герцогиня Норфолк, которые тайно поддерживали королеву, а также хотели лишить власти Уолси; партия Болейнов, вскоре ставшая самой влиятельной, которую возглавляли сама Анна, Рочфорд, Джордж Болейн и сэр Фрэнсис Брайан. Члены этой группировки, в которую входили также сэр Томас Чейни и его друг Джон Уоллоп, были твердо намерены лишить Уолси монополии на власть и пользовались каждой возможностью, чтобы настроить короля против него.

К партии Болейнов присоединились герцоги Норфолк и Саффолк, которые, не испытывая симпатий по отношению к Рочфорду и его родне, давно замышляли свержение кардинала и видели в возвышении Анны средство достижения своей цели¹. У Норфолка имелись свои интересы, так как Анна была его племянницей и ее возвышение могло быть выгодным для Говардов. Сама Анна охотно содействовала всем начинаниям своих сторонников: Джордж Кавендиш утверждает, что она соглашалась выполнять любые их просьбы, так как имела «затаенное желание отомстить кардиналу», который разорвал ее отношения с лордом Генри Перси, в результате чего она попала в немилость. Враждебность Анны к Уолси, скорее всего, подпитывалась еще и обидой из-за лишения ее отца двух выгодных должностей.

Генри Норрис, грум стула и один из ближайших наперсников короля, был верным сторонником Болейнов, но не стремился к свержению кардинала. Сдержанный и рассудительный, он старался лавировать между противостоявшими друг другу группировками.

Королева пользовалась поддержкой нескольких церковников, в том числе Джона Фишера, епископа Рочестера; Ричарда Фокса, болезненного епископа Винчестера, который ясно обозначил свою позицию, но умер в том же 1528 году; наконец, своего отважного домашнего священника Томаса Эйбелла, в 1530 году написавшего запрещенный Генрихом трактат в поддержку Екатерины. Уильям Уорхэм, архиепископ Кентерберийский, также полагал, что брак короля законен, но пошел наперекор своим принципам, встав на сторону Генриха.

Еще одним человеком, глубоко разочаровавшим Екатерину, стал ее протеже Хуан Луис Вивес, поддержавший короля, как и многие другие гуманисты. Заметными исключениями были сэр Томас Мор и Джон Фишер. Когда Екатерина попросила Вивеса выступить в ее защиту на разбирательстве с участием папского легата, тот отказался и уехал из Англии в Брюгге². Королева лишила его содержания.

Нет сомнений в том, что из-за возвышения Анны власть Уолси убавлялась. В августе 1528 года Жан дю Белле сообщал Франциску I, что Уолси больше не пользуется полным доверием короля и Генрих принимает решения, не поставив в известность кардинала³. Три месяца спустя Мендоса отмечал, что кардинала «уже не принимают при дворе так милостиво, как прежде»⁴.

В прошлом власть Уолси была столь велика, что он легко сводил на нет влияние партий, которые возникали в окружении короля и никогда не имели большого веса из-за всесилия кардинала. Но теперь настали другие времена: Уолси приходилось бороться за власть с другими. По мере ослабления могущества кардинала набирали силу Болейны, и враги Уолси готовились к расправе с ним. Чтобы умерить влияние Болейнов, Уолси внедрил в Личные покои своих ставленников, в том числе Томаса Хиниджа, находившегося в хороших отношениях с Анной Болейн, и своего бывшего секретаря, сэра Ричарда Пейджа, который вскоре переметнулся в стан Болейнов. Уолси старался задобрить и саму Анну, делая ей подарки, устраивая для нее всевозможные развлечения и усердно пытаясь добиться аннулирования брака короля, несмотря на уклончивость папы. Кардинал понимал, что, если Анна станет королевой-консортом, его падение будет неизбежным. Но у него не оставалось другого выбора, кроме как вести дело к расторжению союза Генриха с Екатериной. Отношения между Уолси и Анной внешне всегда были сердечными, но это никого не вводило в заблуждение.

Тем временем король, готовясь к прибытию легата, перечитал все труды признанных знатоков канонического и гражданского права, какие смог достать. В письме к Анне Болейн он заявил, что тратит по четыре часа каждый день, штудируя богословские сочинения, и в результате страдает «от болей в голове»⁵. Внезапно вспыхнувшая страсть к учению стала поводом для приобретения новых книг для Королевской библиотеки; кое-что охотно давали на время настоятели различных монастырей. Король даже отправил в Италию ученого-гуманиста Ричарда Кроука для приобретения книг, не имевшихся в Англии, или хотя бы для знакомства с ними, дав ему детальные указания насчет того, что нужно искать и переписывать⁶. Генрих убедил себя в своей правоте и был готов зайти на удивление далеко, лишь бы доказать ее.

Кардинал Кампеджо прибыл в Лондон в октябре 1528 года. Папа тайно велел ему добиться примирения короля с королевой, если же из этого ничего не выйдет – склонить Екатерину к принятию монашества, что позволило бы Генриху вступить в новый брак. Кампеджо быстро убедился в том, что последнее невозможно: королева ясно дала ему понять, что не чувствует в себе призвания к монашеской жизни, настаивая на том, что она – верная жена короля и ничто не заставит ее отречься от своих слов.

С кардиналом, державшимся противоположной точки зрения, Кампеджо, как говорил он сам, повезло не больше, «чем если бы я разговаривал с камнем». Более того, легат вскоре понял, что именно движет королем, и сообщил Клименту: «Он ничего не видит, думает только об Анне; не может пробыть без нее и часа. Он постоянно целует ее и обращается с нею так, словно она его супруга». Тем не менее Кампеджо был уверен, что они «не дошли до окончательного соединения».

В скором времени папский легат дал понять Генриху, что Климент готов предложить ему что угодно, кроме желанного расторжения брака, даже согласие на замужество принцессы Марии с ее сводным братом Генри Фицроем. Кампеджо настаивал, что данное папой Юлием разрешение было правильным, но король не желал признавать этого. Папский посланник понимал: «Если бы даже ангел спустился с небес, он не смог бы убедить его в обратном». Уолси, тоже обладавший полномочиями легата, а потому вынужденный вместе с Кампеджо добиваться решения вопроса, начал приходить в отчаяние, с тревогой сознавая, что не сможет манипулировать итальянским кардиналом.

Король не сильно помогал делу: вскоре после прибытия легата он поселил Анну в роскошном особняке Дарем-хаус на Стрэнде. Однако Анне новое жилище не понравилось, и она потребовала чего-нибудь более великолепного. Генрих временно отвел ей Саффолк-хаус в Саутуарке – лондонскую резиденцию герцога и герцогини Саффолк – и лично заплатил за отделку ее апартаментов, которые обставили с большой роскошью. Там Анна была окружена почетом, при ней находились статс-дамы, слуги, носившие ее шлейф, и священники. Придворные толпами спешили засвидетельствовать ей свое почтение, тогда как покои Екатерины, где некогда устраивались развлечения и происходили всевозможные встречи, опустели.

Несмотря на эту внешнюю популярность, Анна и ее родня никогда не пользовались любовью при дворе, где их втайне считали алчными гордецами; не любил ее и народ, поддерживавший королеву. Когда Анна отправлялась с королем на охоту, деревенские жители освистывали ее и улюлюкали ей вслед⁷, а однажды Генрих проезжал верхом рядом с Вудстоком, и один из его подданных крикнул ему: «Вернись к своей жене!»⁸

Анна не могла относиться спокойно к тому факту, что Генрих продолжал регулярно обедать с Екатериной и, по свидетельству Жана дю Белле, разделять с нею ложе⁹. По признанию самого короля, он не вступал с королевой в интимные отношения: вероятно, видимость нормальной супружеской жизни должна была произвести впечатление на легата. Напряжение, вызванное хлопотами об аннулировании брака, плохо отразилось на Екатерине: Кампеджо считал, что королеве около пятидесяти лет, хотя на самом деле ей было всего сорок три, тогда как у тридцатисемилетнего Генриха лучшие годы еще не остались позади.

В ноябре 1528 года супруги вместе пребывали во дворце Брайдуэлл. Прогуливаясь по галерее вдоль реки, Екатерина и Генрих слышали, как собравшаяся снаружи огромная толпа приветствует королеву¹⁰. Опасаясь утратить популярность, Генрих пригласил во дворец знатных лондонских горожан и заверил их, что затеял бракоразводный процесс только для того, чтобы успокоить свой разум, и, если бы ему снова пришлось выбирать себе супругу, он взял бы в жены Екатерину¹¹.

Тем не менее в начале декабря, воспользовавшись временным отсутствием супруги, Генрих поселил Анну в Гринвиче, «в очень красивых покоях, которые устроил совсем рядом со своими. Ей каждый день оказывались такие почести, каких давно уже не видела королева»¹². Некоторые были шокированы этим. Венецианский посол отзывался о нравственности короля в таких оскорбительных и «бесстыдных выражениях», что ему пришлось покинуть страну¹³. Но Анну это не тревожило. Она намеревалась возвыситься не только над Екатериной, но и над Уолси. Теперь придворные и другие просители искали покровительства у нее, а не у кардинала.

Во время рождественских торжеств обстановка при дворе была напряженной. Анна держала открытыми двери своих апартаментов, избегая участия в официальных пирах, «так как не хотела встречаться с королевой»¹⁴. Именно Екатерина возглавляла главные торжества, через силу заставляя себя выглядеть счастливой, но «ничто не доставляло ей радости, настолько был отягощен заботами ее разум»¹⁵. Король не обращал внимания на ее печаль; он развлекал обоих легатов турнирами, банкетами, представлениями масок и костюмированными балами, посвятил в рыцари сына Кампеджо, а 29 декабря, на празднике в День святого Томаса Кентерберийского, выглядел весьма величественным в золотом парчовом наряде на прекрасном рысьем меху. «Любой человек достойного поведения» мог прийти в главный холл, где было выставлено «огромное количество яств», и отведать их¹⁶.

Болейны недавно познакомились с Гольбейном, который примерно в 1528 году написал портреты нескольких членов их партии, в том числе сестры Рочфорда Анны и ее мужа сэра Джона Шелтона, а также сэра Джона Годсальве и его сына Джона, входивших в норфолкский кружок Рочфорда¹⁷.

Помимо этого, Гольбейн нарисовал буквицы для короткого трактата Николауса Кратцера под заглавием «Canones Horoptri», который был преподнесен Генриху в переплете из зеленого бархата на новый, 1529 год. В трактате говорилось о том, как следует пользоваться изобретением Кратцера – инструментом под названием «хороптрум» – для определения точного времени восхода и заката, а также для наблюдения за прохождением Солнца по зодиакальному кругу¹⁸. Нам известно, что Гольбейн вернулся в Базель к августу 1528 года, когда истек двухгодичный срок, на который его отпускали, но, возможно, он ненадолго приезжал в Англию на церемонию вручения трактата Кратцера. Доказать это невозможно, так как передвижения художника в течение следующих трех лет не задокументированы¹⁹.

В начале 1529 года легаты готовились к слушаниям по делу об аннулировании брака короля. Генрих предложил королеве, чтобы ее советником стал Уорхэм, но Екатерина не очень верила, что архиепископ может или хочет принять ее сторону в этом разбирательстве. Кроме того, Уорхэм, поддерживавший короля, не мог считаться беспристрастным судьей. Королева больше доверяла другому своему советнику – Джону Фишеру, епископу Рочестера, человеку весьма принципиальному.

На Пасху случился небольшой скандал: Анна решила благословлять «кольца от судорог», что могли делать только миропомазанники – король или королева. Шум вскоре утих, и двор переехал в Ричмонд, чтобы устроить там традиционный пир в честь ордена Подвязки по случаю Дня святого Георгия.

Тридцать первого мая в главном холле монастыря Черных братьев в Лондоне открылось заседание легатского суда. Уолси, приложивший все усилия к тому, чтобы король выиграл дело, был уверен в успехе. К этому моменту в обществе возник огромный интерес к процессу – не только из-за яростного столкновения мнений, но и потому, что до тех пор король и королева Англии ни разу не представали перед судом. Некоторое время казалось, что слушания не состоятся вовсе, так как королева, придя на заседание, не стала занимать предназначенный для нее трон: проигнорировав легатов, она сразу подошла к трону короля и там, упав на колени, обратилась к нему с волнующим призывом избавить ее от такого тяжкого испытания, как участие в суде. Екатерина заявила, что была ему верной супругой и, когда он женился на ней, оставалась девственницей, «к которой не прикасался мужчина. А правда это или нет, в том я полагаюсь на вашу совесть». Если же Генрих продолжит настаивать на судебном разбирательстве, она отдается на волю Господа²⁰.

Король смотрел прямо перед собой, Екатерина встала, сделала реверанс и, опираясь на руку своего сборщика податей Гриффина Ричардса, который служил ей с момента вступления в брак с принцем Артуром, покинула суд, не обращая внимания на настойчивые призывы вернуться. Люди, собравшиеся снаружи, встретили ее приветственными криками и аплодисментами. Легаты же объявили, что Екатерина не подчинилась требованиям суда, и продолжили без нее.

На протяжении многих дней заслушивались показания, велись горячие споры. Немало показаний касались того, вступил принц Артур в супружеские отношения с женой или нет. Семеро аристократов хвастливо заявили, что были способны к любовным подвигам в его возрасте. Большинство людей свидетельствовали в пользу Генриха, и только епископ Фишер подал голос в защиту Екатерины: «Брак короля и королевы не может расторгнуть никакая сила, человеческая или божественная»²¹. Генрих отмахнулся от этих слов как от мнения «всего лишь одного человека».

Кампеджо выслушивал все это, не озвучивая своего мнения. Наконец 23 июля он, следуя тайным указаниям папы, неожиданно передал дело в Рим. В зале воцарилась тишина, после чего король покинул его с лицом мрачнее грозовой тучи. Герцог Саффолк ударил кулаком по столу и закричал: «Клянусь святой мессой, в Англии не наступит веселья, пока среди нас есть кардиналы!» Уолси, потрясенный не меньше других и явно понимавший, что теперь ему конец, с горечью ответил: «Из всех людей в королевстве у вас есть меньше всего причин для обиды на кардиналов. Ведь если бы не я, простой кардинал, не сносить бы вам головы»²².