Текст книги "Генрих VIII. Жизнь королевского двора"

В марте 1540 года Генрих получил во владение приорат Рочестерского собора, где с XVI века имелись королевские покои для приема важных путешественников. Один из монастырских корпусов по приказу Генриха превратили в королевскую резиденцию, где он впервые побывал в марте 1541 года¹⁶.

Двадцать второго июля 1536 года в Сент-Джеймсском дворце скончался семнадцатилетний герцог Ричмонд¹⁷, предположительно от туберкулеза. Смерть сына короля держали в секрете: Генрих велел Норфолку, тестю Ричмонда, обернуть тело свинцом, спрятать под соломой и при помощи всего двух слуг перевезти на крестьянской телеге для погребения в приорат Тетфорд (Норфолк)¹⁸. Это делалось для того, чтобы ни у кого не возникло опасений по поводу наследования престола: при дворе давно считали, что, несмотря на рождение вне брака, Ричмонд, почти считавшийся мужчиной, имеет больше шансов взойти на трон после смерти отца, чем любая из дочерей Генриха, так как обеих лишили права на престолонаследие. Позже Кромвель подтвердил, что король «определенно намеревался сделать герцога своим преемником и собирался провести это решение через парламент»¹⁹. Однако смерть Ричмонда оставила короля без наследника. Несмотря на принятые меры, известие о кончине юного герцога утаить не удалось, и вскоре Шапюи писал, что «сторонники принцессы Марии, разумеется, ликуют по поводу его смерти»²⁰.

После похорон у Генриха случилась одна из тревожных перемен настроения, свойственных ему в конце жизни, и он прилюдно обругал Норфолка за то, что тот похоронил его сына без подобающих почестей²¹. Позже Норфолк, узнав о том, что ему грозило заключение в тюрьму или даже казнь, в ярости написал Кромвелю, что он «полон, полон, полон желчи и муки», и язвительно добавил: «Если я заслуживаю заточения в Тауэре, Тоттенхэм станет французским!»²² Наконец гнев короля утих. После роспуска монастырей тело Ричмонда перевезли в церковь Фрамлингема (Саффолк), где были похоронены многие Говарды. Вдове юного герцога Мэри Говард, которую он оставил девственницей, предстояло долго добиваться финансовой помощи от короля, отношения которого с ее отцом, Норфолком, становились все хуже и хуже, так как герцог оказывал ему лишь слабую поддержку. Суррей, брат Мэри, горько оплакивал смерть своего друга и сочинял в память о нем стихи, полные душевной муки.

После кончины Ричмонда Генрих вместе с Джейн отправился в давно задуманную поездку для осмотра укреплений Дувра, через Рочестер, Ситтингборн и Кентербери. Неделю они провели в Дуврском замке, где Галион Хоне только что установил витражное окно с «эмблемой королевы», которое обошлось в 200 (6000) фунтов стерлингов²³. Шапюи отметил, что король подавлен – не только из-за понесенной им утраты, но и потому, что Джейн не была беременна.

Остаток лета король с королевой провели в охотах и занятиях «добрым спортом». Девятого августа они убили 20 оленей²⁴. Генрих немного воспрянул духом, строя планы коронации Джейн²⁵, которая должна была состояться или в Михайлов день²⁶, или в конце октября²⁷. Шапюи сказали, что король намерен «устроить чудеса»²⁸. Генрих уже потратил 300 (9000) фунтов стерлингов и выбрал мебель, которую собирался отправить в Тауэр, где Джейн предстояло находиться перед торжественным въездом в Лондон; королевские плотники спешно готовили Вестминстер-холл к коронационному банкету. В Лондоне разразилась чума, и церемонию отложили на неопределенное время. Двор в целях безопасности переехал в Виндзор.

В октябре леди Мария вернулась ко двору²⁹, где стала «первой после королевы, и [она] садится за столом напротив нее, немного ниже, сперва подав салфетку для умывания королю и королеве»³⁰. Последняя брала Марию за руку и прогуливалась с ней как с равной, отказываясь проходить в двери первой. Джейн убедила Генриха отвести Марии покои в Хэмптон-корте (на Нижнем дворе), в Гринвиче и в других, менее значительных резиденциях³¹, однако та не жила при дворе постоянно, хотя в следующие несколько лет провела там больше времени, чем за всю свою юность. Мария проживала также в Хансдоне, Титтенхэнгере и Хертфорде; иногда к ней приезжала ее сводная сестра Елизавета, в которой она души не чаяла.

Эмоциональная травма, полученная в процессе «развода» родителей, и насильственное принуждение к покорности, а также нереализованное желание иметь мужа и детей привели к тому, что Мария становилась все более нервной и страдала от непонятных, но лишавших ее сил недугов и нерегулярных менструаций. Рождение вне брака не давало ей вступить в союз с высокопоставленным иностранцем, и в то же время отец едва ли позволил бы ей выйти замуж за простого человека. Марии пришлось осознать, что, пока король жив, она останется всего лишь «леди Марией, самой несчастной женщиной во всем Христианском мире»³².

Тем не менее Мария не могла не радоваться перемене в своей судьбе. До тех пор ей приходилось перешивать старые платья, а теперь ее обеспечивали роскошными нарядами, которые она обожала. У нее были деньги, чтобы делать пожертвования и вознаграждать тех, кто был добр к ней. Она могла развлекаться, выезжать на охоту, участвовать в танцах, азартных играх и музицировании. Бритоголовая шутиха Джейн смешила ее³³.

При этом Мария хранила невинность. Когда Генриху сказали, что она не знает «дурных и нечистых слов, он не поверил в это» и договорился с сэром Фрэнсисом Брайаном, чтобы тот испытал целомудренность Марии и произнес несколько ругательств с сексуальным подтекстом, танцуя с ней во время представления масок. Оба были изумлены тем, что Мария, ранее не слышавшая таких выражений, никак не отреагировала³⁴. Это показывает, насколько цинично относились при дворе к добродетели женщин.

Дела девятнадцатилетнего Генри Говарда, графа Суррея, шли в гору. Благодаря своей эрудиции, общительности, успехам на турнирах и аристократическим манерам он пользовался большим уважением и любовью короля. Однако характер Суррея роковым образом портили чрезвычайное высокомерие, неуравновешенность и вспыльчивость, приводившая к диким выходкам. Он не обладал политическим чутьем и проницательностью в деловых вопросах, сорил деньгами и был чересчур высокого мнения о значении и статусе своего семейства, поэтому его действиями зачастую руководила фамильная гордость, а не здравый смысл или расчетливость. Со стороны матери в нем текла кровь Стаффордов, он претендовал на трон как наследник Бекингема и вел себя так, будто является принцем крови, – зачастую к нему относились соответственно. Суррей заказал у Гольбейна больше своих портретов, чем кто-либо другой. На портрете, предположительно написанном Уильямом Скротсом в 1546–1551 годах, он изображен со щитом, на котором открыто красуется королевский герб Англии³⁵. В течение четырех лет король проявлял несвойственную ему терпимость к выходкам Суррея, так как этого юношу очень любил Ричмонд. Вероятно, на отношении Генриха к «глупому, гордому мальчишке»³⁶ сказались несбывшиеся мечты о сыне и не нашедшие выхода отцовские чувства.

Суррей побывал в Италии, своими глазами увидел великие творения эпохи Возрождения, освоил итальянское и французское стихосложение и позже удачно применил эти свои умения. В Англию он вернулся «французом по своим жизненным привычкам»³⁷, как и его кузина Анна Болейн, которую он во многом напоминал. У Суррея, как и у нее, был талант наживать себе врагов. Он ненавидел Сеймуров, которых считал низкородными выскочками, однако не гнушался делать авансы Анне Стэнхоуп, жене Эдварда Сеймура, лорда Бошама. Его дерзость вызывала большую неприязнь, особенно когда, поняв, что его чувства безответны, он оставил ухаживания и написал стихотворение о том, как был отвергнут. К этому моменту разлад уже начался, гнев и ревность Сеймура вкупе с презрением и враждебностью Суррея разожгли ожесточенную и длительную вражду; семена были посеяны, и всходам предстояло стать горькими.

50
«Самая радостная новость»

Крупное восстание, известное под названием «Благодатное паломничество» и ставшее реакцией на религиозную политику короля, разразилось в октябре 1537 года в Линкольншире и на севере, где далекие от двора мелкопоместные дворяне были сильнее привержены старым представлениям. Это была самая серьезная угроза власти Генриха из всех возникавших до того. Король приготовился встать во главе армии, посланной против мятежников. Турнирную площадку в Гринвиче превратили в мастерскую, где приводили в порядок старые, заржавевшие доспехи короля, которые хранились на постоялом дворе «Коронованный ключ» в Саутуарке. Однако по мере расширения восстания король начал понимать, что у него недостаточно сил, и решил выиграть время. Он послал на север армию под командованием Норфолка и Саффолка, велев им принять меры к умиротворению бунтовщиков. Коронацию королевы вновь пришлось отложить.

К счастью, большинство лордов сплотились вокруг короны: это показывало, что Реформация и роспуск монастырей пользовались поддержкой в стране. В декабре было заключено перемирие, Норфолк от имени короля согласился со всеми требованиями восставших – одно из них заключалось в том, чтобы королева была коронована в Йорке, – и поманил их королевским прощением, которого Генрих на самом деле давать не собирался.

Король оставался в Виндзоре. Среди его слуг был подававший надежды молодой секретарь Томас Ризли, в 1530 году поступивший на службу ко двору как клерк печати. Тридцатиоднолетний Ризли происходил из знаменитого рода герольдов, его отец Уильям Риз, герольд Йорка, дабы возвысить себя, изменил фамилию на Ризли. В юности Томас изучал право под руководством Гардинера в Кембридже, но бросил занятия ради карьеры при дворе, где привлек к себе внимание Кромвеля. Тем не менее он всегда сохранял верность Гардинеру. Ризли был человеком способным, предприимчивым, хватким и безжалостным, при этом невыносимо самоуверенным и эгоистичным. Тем не менее Генриху он нравился, король вознаграждал его за усердие, даря монастырские земли, и несколько раз посылал за границу в качестве посла.

Именно на таких людей король полагался в критические моменты. Пока что все советники побуждали обходиться с мятежниками мягко, он делал вид, что прислушивается к ним, но не собирался держать свое слово, хотя и пригласил Роберта Аска, одного из предводителей восстания, провести Рождество при дворе, создав у него ложное чувство безопасности.

Зима выдалась настолько суровой, что Темза покрылась льдом. Генрих и Джейн, закутанные в меха, отправились верхом по празднично украшенным улицам Лондона на службу в собор Святого Павла, а затем галопом проскакали по замерзшей реке в Гринвич¹, к большому удовольствию зевак, собравшихся поглазеть на них. Рождественские праздники отличались торжественностью и великолепием, будучи омраченными лишь известием о смерти отца королевы, сэра Джона Сеймура, который скончался 21 декабря в Вулфхолле. Обе дочери короля находились при дворе, и в Новый год Мария получила от отца, мачехи и Кромвеля много ценных подарков.

Аск вернулся на север, убежденный, что государь на его стороне, однако в январе 1537 года в Йоркшире вспыхнуло еще одно восстание. На этот раз король был во всеоружии и намеревался мстить. В северных графствах было введено военное положение, а Норфолк и Саффолк с мрачной свирепостью взялись за подавление бунта.

Гнев короля еще больше разожгло известие из Рима: его кузен Реджинальд Поул не только принял от папы кардинальскую шапку, но и опубликовал язвительный трактат² с осуждением Генриха – который так великодушно обошелся с ним в его юные годы, – назвав короля еретиком и развратником. Мало того, папа поручил Поулу координировать всеевропейскую операцию против Генриха, пока тот занимался усмирением мятежников. Это была худшая из измен. Поул был недосягаем, но всем людям, связанным с ним узами родства, пришлось несладко. Кромвель предупредил короля, что леди Солсбери и ее сын могут объединиться против него с Эксетерами и другими консерваторами. Это казалось весьма вероятным, хотя леди Солсбери и осудила книгу своего сына. Отныне все Поулы и Куртене находились под подозрением. «Чтобы отомстить за деяния Реджинальда, король убьет нас всех», – предрекали они³.

Бог, казалось, был на стороне Генриха: в конце февраля королева Джейн сообщила, что она наконец забеременела и носит его ребенка. Разговоры о коронации прекратились, так как Генрих хотел уберечь супругу от любых ненужных тягот, способных плохо сказаться на ее бесценной ноше, и с готовностью отсрочил церемонию до родов⁴. В марте королева стала восприемницей на крестинах дочери своего брата Эдварда, которую назвали в ее честь; Мария и Кромвель тоже присутствовали при этом. В мае отец малышки, лорд Бошан, вошел в Тайный совет.

Весной Благодатное паломничество наконец было безжалостно подавлено. Король и многие другие восприняли это как знак божественного одобрения. Двести мятежников, включая Аска, были казнены. Генрих стал еще более сильным, могущественным и уважаемым, чем когда-либо. Норфолк и Саффолк вновь вознеслись в фавор. Другие вельможи, к примеру графы Ратленд и Шрусбери, а также сэр Джон Расселл, особенно активно действовавшие на стороне короны, были осыпаны королевскими милостями. Сорок восемь человек стали рыцарями. Вскоре Кранмер по указанию короля опубликовал книгу с изложением доктрины Англиканской церкви. Озаглавленная «Утверждение христианина», но получившая известность как «Книга епископов», она ознаменовала возвращение к более ортодоксальным взглядам⁵.

С весной пришло тепло. Генрих сказал Норфолку, что намерен отправиться на север и нагнать страху на своих подданных, которые осмелились восстать против него, но признался: «Буду честен с вами, но не говорите никому: у нас болят ноги и врачи советуют нам этим летом не уезжать далеко в жару»⁶. Король страдал от «боли в ноге, которой не обрадовался бы ни один человек»⁷: вероятно, вновь открылась язва (или абсцесс), беспокоившая его еще в 1528 году и осложнившаяся после падения в январе 1536-го. Теперь у короля были повреждены обе ноги, одна хуже другой, начались приступы нестерпимой боли, которая создавала ему трудности с передвижением. В результате Генрих стал заметно набирать вес, а это, в свою очередь, усугубило проблему. Состояние здоровья делало Генриха все более раздражительным: ведя прежде активную жизнь, он не хотел оставаться неподвижным и тратил силы тогда, когда ему стоило бы отдохнуть. Будучи правителем, Генрих не мог допустить, чтобы подданные наблюдали, как он теряет хватку.

Вероятно, причиной проблем со здоровьем был остеомиелит – септическая инфекция костей, ставшая следствием травмы, сопровождавшейся переломом с отщеплением кусочков костной ткани. Время от времени осколки пробивались сквозь кожу, вызревала опухоль, и возникала нестерпимая боль, которую можно было снять, только выпустив гной и удалив осколок. Возможно, это была варикозная язва, усугубленная падением, тромбоз или воспаление варикозных вен. Недавно появилось предположение, что боли в ногах у короля стали последствием скорбута, возникшего от переизбытка белковой пищи⁸, однако есть немало свидетельств того, что Генрих любил фрукты и овощи.

Приступ оказался достаточно сильным, и король не покидал своих покоев: «Он редко выходит на улицу, потому что у него болит нога»⁹. Врачи испробовали много разных средств, включая травяные ванны, Генрих составлял собственные лекарства, но все это не приносило облегчения¹⁰. Для такого внимательного к своему внешнему виду человека, как он, подобное состояние было отвратительным и унизительным. Говорят, когда короля донимали ноги, настроение ему мог поднять только Уилл Сомерс, что объясняет крепкую дружбу между этими людьми, настолько разными. Во время вынужденного затворничества Генриха при дворе стали судачить о том, что государь тяжело болен. Лорд Монтегю как-то заметил в частной беседе: «Однажды он умрет, внезапно. Нога доконает его, и вот тогда пойдет потеха!»¹¹

Плохое настроение Генриха проявилось со всей очевидностью, когда французские торговцы доставили из Парижа новомодные головные уборы, кружева и другие предметы роскоши. Генрих отказался смотреть их, сказав, что «он уже слишком стар для таких вещей». Позже король передумал и купил дорогой воротник, шляпу, немного мехов и постельного белья, зеркало¹². В действительности же он великолепно одевался и задавал тон в моде до конца своих дней.

Поправившись, Генрих вместе с Джейн отправился в недолгое паломничество, ставшее для него последним. Они направились в Кент, проехали через Рочестер и Ситтингборн и наконец прибыли в Кентербери, где сделали приношения у гробницы Томаса Бекета (разрушенной в следующем году). Ненадолго завернув в Дувр, король с королевой неспешно поехали в Хэмптон-корт.

Находясь в Кенте, Генрих и Джейн, вероятно, не преминули посетить три бывшие резиденции архиепископа: король в том году приобрел их у Кранмера, решив, что шестнадцати домов, которыми тот владел в Кенте, слишком много для него. Дворец Чаринг был построен примерно в 1300 году, каменный гейтхаус и главный холл сохранились с тех времен, но другие строения архиепископ Мортон в конце XV века превратил в кирпичный дом с внутренним двором¹³.

Ноул, который король любил за «прекрасное, крайне удачное и здоровое местоположение»¹⁴, был построен архиепископом Томасом Буршье в 1456–1460 годах как частная резиденция, а после его смерти в 1486 году перешел к епархии Кентербери. По желанию Генриха здание увеличили в размерах, создав западный фасад с гейтхаусом, зубчатой стеной, Королевской башней и восьмиугольными дымовыми трубами. Для свиты Генриха был построен или расширен Грин-корт¹⁵. Дворцовый парк тоже стал обширнее. При Генрихе в Ноуле появились лепные потолки, мраморные камины и резная деревянная обшивка стен; кое-что из этого сохранилось до сих пор.

Отфорд, который Генрих не любил за расположение в низменной местности и считал «ревматичным», был приобретен заодно с Ноулом, о котором Генрих сказал: «Если бы мне пришлось жить здесь, о чем я определенно то и дело подумываю, я бы остался в Ноуле, а большинство моих придворных обосновались бы в Отфорде»¹⁶. Однако нет никаких сведений о том, что Генрих проводил в Ноуле много времени. Отфорд, несмотря на свое незавидное расположение, был одним из самых прекрасных дворцов в Англии. Примерно в 1514–1518 годах Уорхэм перестроил значительную часть усадебного дома – возведенного, как считается, Томасом Бекетом в XII веке и изначально окруженного рвом, – сохранив только часовню и холл. Просторный новый дворец – кирпичный внутренний двор имел размеры 270 × 238 футов – был украшен золоченой резьбой; его окружал прекрасный сад с искусно подстриженными деревьями, травами, редкими плодами и высокими живыми изгородями. Несколько раз в Отфорде принимали короля. Теперь же он приказал произвести некоторые изменения¹⁷, но после этого, если верить сохранившимся письменным свидетельствам, посещал дворец лишь однажды.

В 1537 году король предложил некоему Уильяму Риду упраздненный монастырь Тандридж в обмен на поместье Отлендс в Вейбридже (Суррей), которое позднее включил в состав охотничьих угодий, названных «Слава Хэмптон-корта»¹⁸. В течение следующих семи лет Генрих потратил 16 500 (около 5 миллионов) фунтов стерлингов на строительство большого дворца из кирпича и камня вокруг старого, окруженного рвом здания. В нем были три внутренних двора, один – нестандартной формы, с восьмиугольной башней; королевские покои имели щипцовую крышу вместо зубцов. Снаружи располагались террасный сад с фонтанами, а также парки для отдыха и охоты. Фруктовые деревья для сада, как и камень для постройки здания, взяли из соседнего аббатства Чертси¹⁹. В королевских покоях висели французские гобелены, на полу лежали турецкие ковры, мебель была обтянута бархатом и золотой парчой. Отлендс занимал территорию в десять акров и был включен в число главных королевских резиденций. Генрих регулярно останавливался в нем, когда выезжал на охоту²⁰.

В том же году, давая понять, что вновь надеется на появление наследника, король поручил Гольбейну создать для личных покоев Уайтхолла большую стенную роспись, посвященную династии Тюдоров. Это великолепное произведение размером примерно 12 х 9 футов включало изображения Генриха VII и Елизаветы Йоркской почти в натуральную величину; они стояли на устланных турецким ковром мраморных ступенях, так же как Генрих VIII и Джейн Сеймур. Гольбейн поместил королей в прекрасную «античную» обстановку: медальон в классическом стиле, гротескные колонны и фризы, украшения-обманки и ниши в форме раковин. Вероятно, такой была отделка личных покоев короля. Впоследствии роспись начала разрушаться и была утрачена при пожаре в 1698 году, однако она известна благодаря двум небольшим копиям, заказанным Карлом II в 1667 году у посредственного голландского художника Ремигиуса ван Лемпута²¹. Созданный Гольбейном полноразмерный картон с изображением двух королей сохранился²², хотя на нем Генрих VIII смотрит в сторону, а не вперед, как на законченной фреске. Величественная фигура короля вышла такой реалистичной, что посетители, которые подходили к стоявшему под росписью трону, чувствовали себя «потрясенными и уничтоженными»²³ ее мощью. Король стоял в весьма характерной для себя позе: ноги немного расставлены и твердо упираются в пол, руки уперты в бедра, властный взгляд, полный стальной решимости, устремлен на зрителя. Этот образ повторяется во многих портретах, написанных позднее. Работа Гольбейна стала первым парадным портретом в Англии, положив начало традиции, которая сохраняется до сих пор. Вероятно, власти намеренно распространяли изображения такого рода, однако есть свидетельства, что после Реформации возник спрос на портреты короля.

В Хэмптон-корте продолжалась отделка королевских апартаментов. Так называемый Кабинет Уолси, реконструированный в викторианский период в соответствии с фрагментами, сохранившимися от эпохи Тюдоров, дает представление об убранстве личных покоев кардинала: простой каменный камин, дубовая обшивка с резьбой в виде складчатой ткани, резной ренессансный фриз с русалками, дельфинами, урнами и девизом Уолси, панно со сценами Страстей Христовых и золоченый кессонный потолок с тюдоровскими розами, изображениями лучистого солнца и эмблемами принца Уэльского в виде перьев, который, скорее всего, был создан после 1537 года.

Беременность королевы протекала хорошо. В конце мая Джейн появилась в Хэмптон-корте, надев платье с ослабленной шнуровкой, а на Троицу в соборе Святого Павла и других церквах по всему королевству пропели «Te Deum», «выражая радость по поводу того, что королева благополучно вынашивает ребенка»²⁴. Но в июне возникла новая вспышка чумы, причем болезнь распространялась еще быстрее, чем в прошлый раз. Двор переехал в Виндзор, а перепуганная Джейн стала еще строже соблюдать посты и святые дни, что очень встревожило всех. Лорд Хасси писал леди Лайл: «Ваша светлость, вы не поверите, как сильно королева боится заразы»²⁵. В Лондоне каждую неделю умирали сотни человек, и король запретил горожанам приближаться ко двору. Он отменил большой выезд на охоту, беспокоясь, как бы королева, «будучи всего лишь женщиной, узнает внезапные и неприятные слухи, которые в наше отсутствие, когда мы так далеко от нее, станет распускать какой-нибудь дурак или легкомысленный человек, и это скажется на ее животе так, что ребенок подвергнется немалой опасности или испытает неудовольствие»²⁶. Король ограничился краткими охотничьими вылазками и останавливался в домах, расположенных не далее шестидесяти миль от места, где находилась его супруга. Спутники Генриха видели, что он пребывает в приподнятом настроении и ведет себя «скорее как добрый приятель, чем как король»²⁷.

Тем временем Суррей развлекал двор, ожидавший лучших времен, своими эскападами. По свидетельству поэтов конца XVI века Томаса Нэша и Майкла Дрейтона, в 1536 году, посещая леди Марию в Хансдоне, он познакомился с десятилетней фрейлиной леди Элизабет Фитцджеральд, дочерью покойного графа Килдера и бесприданницей. У Суррея сразу возникло к девочке чувство – чисто платоническое, – и он обессмертил ее в сонете под именем «прекрасная Джеральдина», подражая любовным стихам Петрарки, обращенным к Лауре. Придворные были заинтригованы этой странной любовной историей, потом позабавились, узнав, что горячего молодого графа посадили в тюрьму Виндзора: находясь при дворе, он ударил по лицу лорда Бошана в отчет на замечание, что Суррей симпатизировал Аску и прочим мятежникам. Вмешался Кромвель, к тому же верность графа короне была общеизвестна, и Генрих проявил снисхождение к Суррею. Тот провел в заключении всего две недели, сочиняя стихотворения. В одном из них, проникнутом щемящей тоской, он вспоминает годы, проведенные в Виндзоре с Ричмондом.

Леди Лайл, не добившаяся успеха в предыдущем году, по-прежнему отчаянно пыталась пристроить своих дочерей, Анну и Кэтрин Бассет, ко двору королевы. Для этого она все время посылала Джейн из Кале любимых куропаток королевы²⁸. Как-то за обедом Джейн, с удовольствием расправляясь с одной из них, сказала Джону Хаси, человеку Лайлов, что готова сделать своей фрейлиной одну из дочерей леди Лайл, но для этого хочет увидеть обеих. Девушкам пришлось приехать из Кале и явиться ко двору одетыми соответствующим образом. Избраннице следовало быть «серьезной, печальной, умной и сдержанной, а главное, незаметной и послушной, подчиняться указаниям миледи Ратленд и леди Сассекс, служить Господу, быть добродетельной и воздержанной в речах»²⁹.

Шестнадцатого сентября королева торжественно удалилась в свои покои в Хэмптон-корте. Чтобы минимизировать риск заражения чумой, Генрих со своим верховым двором перебрался в Эшер и стал ждать там новостей о родах³⁰. Оттуда он послал распоряжение о том, чтобы будущему принцу в Виндзоре выделили одну из скамей, предназначенных для рыцарей Подвязки.

Семнадцатого сентября приехали дочери леди Лайл, и Джейн выбрала младшую, Анну Бассет, – «милое юное создание». Девушка училась во Франции, была хорошо воспитана, «прелестна, хорошо сложена и вела себя так достойно, что ее хвалили все, кто встречался с нею». Королева привела Анну к присяге на верность и приказала ее матери обеспечить дочь новой одеждой – никаких французских капоров или низких вырезов – и приставить к ней горничную. Впоследствии Анна стала хорошо известна при дворе, ее высоко ценил король, и она не утратила свою хорошую репутацию.

Роды королевы были долгими и трудными. Наконец 12 октября 1537 года, в два часа пополуночи, она произвела на свет долгожданного принца. Король плакал от счастья, в первый раз взяв на руки сына³¹, вся страна ликовала. Хью Латимер писал: «Мы все изголодались по принцу и так долго ждали его, что началось веселье, такое бурное, словно родился сам Иоанн Креститель». В соборе Святого Павла снова пропели «Te Deum», в Тауэре дали залп две тысячи пушек, церковные колокола звонили без умолку, на улицах жгли праздничные костры, в Лондоне горожанам раздавали бесплатное вино, по городу ходили процессии, устраивались гулянья и банкеты. Гонцы спешили во все края королевства с «самой радостной новостью, какая только приходила в Англию за многие годы»³². Появился наследник престола, положение династии Тюдоров упрочилось. Призрак гражданской войны, витавший над страной не одно десятилетие, ушел в небытие.

Принца должны были крестить в новой королевской церкви Хэмптон-корта. В 1535–1536 годах по желанию Генриха старую церковь Уолси превратили в роскошное здание в перпендикулярном стиле с элементами ренессансного. Великолепный дубовый потолок с веерными сводами покрыли резьбой Ричард Ридж и другой выдающийся мастер, Генри Коррен³³; синий с золотом, он был украшен подвесками, трубящими путти и девизом короля «Dieu et mon Droit» на сводах. В церкви установили новые витражные окна, резные хоры и орган. Скамьи для короля и королевы находились на галерее над центральным нефом, с хрустальными окнами; туда попадали через две богато убранные «праздничные молельни» с позолоченными кессонными потолками³⁴. По бокам от входа в церковь поместили гербы короля и королевы, которые находятся там и поныне.

Принца принесли туда вечером 15 октября. Величественное факельное шествие возглавляли рыцари, ашеры, сквайры и служители двора; за ними следовали епископы, аббаты и священники Королевской церкви, все члены Тайного совета, иностранные послы и многочисленные лорды, в том числе граф Уилтшир. Далее шел лорд Бошан с четырехлетней леди Елизаветой на руках, которая держала богато расшитую белую крестильную рубашку своего брата и крестильное масло. За ними шествовал маркиз Эксетер: он нес принца, лежавшего на подушке. Норфолк поддерживал голову малыша, Саффолк – его ноги. Все они шествовали под балдахином из золотой парчи, который держали четверо джентльменов Личных покоев. Длинный бархатный шлейф принца нес граф Арундел, за ним следовали Сибил Пенн, няня младенца, и принимавшая роды акушерка. Позади, в сопровождении множества дам, шла леди Мария, которой предстояло стать крестной матерью принца. На церемонии присутствовали четыреста человек – число гостей ограничили из-за вспышки чумы.

В полночь в королевской часовне архиепископ Кранмер окрестил принца в купели из золоченого серебра, стоявшей на помосте, покрытом златотканой парчой, и нарек его Эдуардом в честь святого Эдуарда Исповедника. Рядом соорудили небольшое помещение из ковров, где стояли чаша с ароматизированной водой и угольная жаровня, чтобы младенец не простудился, когда его разденут. Саффолк, Норфолк и Кранмер были крестными отцами. Герольдмейстер ордена Подвязки провозгласил: «Господь в своем всемогуществе и бесконечной милости да ниспошлет и дарует благую и долгую жизнь высочайшему, превосходному и благородному принцу Эдуарду, герцогу Корнуоллу и графу Честеру, дражайшему и безмерно любимому сыну нашего самого грозного и милостивого государя короля Генриха Восьмого!»

После финального «Te Deum» процессия под звуки труб выстроилась вновь, принца отнесли обратно в апартаменты королевы, где родители встретили сына и гостей. Королева, одетая в мантию из малинового бархата с горностаевой оторочкой, лежала на роскошном низком ложе, опираясь спиной на подушки из малинового дамаста и золотой парчи; король сидел рядом с ней. После того как Джейн благословила сына, король взял его на руки и, плача от радости, сделал то же самое – во имя Господа, Девы Марии и святого Георгия. Затем молодая герцогиня Саффолк отнесла младенца в детскую и были поданы угощения: гипокрас с вафлями для знати, хлеб и вино для остальных. Генрих раздал милостыню собравшимся у ворот дворца беднякам. Уже почти настало утро, когда гости, поцеловав руки королю и королеве, разошлись³⁵.