Текст книги "Генрих VIII. Жизнь королевского двора"

57
«Милый дурачок»

Пока король был в отъезде, принц Эдуард заболел лихорадкой – вероятно, малярией, – однако к его возвращению полностью поправился, что стало для Генриха безмерным облегчением1. Чтобы свести к минимуму риск заражения еще чем-нибудь, мальчика отправили в Эшридж с очень ограниченным числом слуг.

Во время поездки по стране чувства короля к юной жене вспыхнули вновь, и в День Всех Святых, 1 ноября, согласно его воле, по всему королевству прошли молебны в благодарность за «добрую жизнь, которую он вел и надеется вести дальше» с этой «жемчужиной среди женщин»². Но когда Генрих сел на королевскую скамью в церкви, чтобы воздать хвалу Господу, он обнаружил лежавшее там запечатанное письмо.

У герцогини Норфолк была горничная Мэри Ласселс, которой не досталось места при дворе королевы, в отличие от двух ее компаньонок. Негодующая девушка пожаловалась своему брату Джону, страстному реформату, впоследствии сожженному за протестантизм, и открыла ему то, что знала о сомнительном прошлом Екатерины Говард. Увидев в этом возможность для расправы с королевой-католичкой и членами ее партии, Ласселс пришел на заседание Совета и огласил то, что поведала ему сестра. Архиепископ Кранмер, тоже желавший лишить власти консерваторов, немедленно изложил эти омерзительные обстоятельства в письме, которое тайком оставил на королевской скамье. Прочтя послание, Генрих сперва не поверил, но на заседании Совета в Винчестерском дворце ему представили неопровержимые доказательства. Он потребовал принести меч, которым он собственноручно убьет королеву, потом залился слезами, стал жаловаться на свою горькую участь – встречаться с «такими дурными женами»³ – и обвинять в случившемся Совет, который «упросил» его жениться на ней⁴.

Королеву и леди Рочфорд посадили под домашний арест в Хэмптон-корте, при этом Екатерине сказали, что «теперь не до танцев»⁵. Есть волнующая история о том, как она вырвалась из рук стражников и, крича, побежала к королю, слушавшему мессу, но была схвачена и уведена обратно. Ранее считалось, что это произошло в так называемой Галерее Призраков, но недавние исследования показали, что Екатерина не могла попасть через нее в церковь из своих покоев⁶, а значит, перед нами – романтический вымысел. Тем не менее есть множество свидетельств того, что в дни после ареста и во время проводимых Кранмером допросов она находилась в истерическом состоянии.

Пятого ноября Генрих, не повидавшись с Екатериной, покинул Хэмптон-корт, чтобы утешиться охотой, и вернулся не позднее 8 ноября: в этот день Марийяк отметил, что король не показывает своих истинных чувств и «общается с дамами так же весело, как всегда, по моим наблюдениям»⁷.

Однако пока что свидетельства против Екатерины указывали лишь на ее неблаговидное поведение до брака и даже до того, как Генрих начал ухаживать за ней: это не являлось преступлением. Но Кранмер, которого поддерживал Хертфорд, злейший враг Говардов, собирался пойти дальше. Посаженный в Тауэр Дерем признался только в том, что они с Екатериной были помолвлены. Помолвка считалась столь же обязывающей связью, как брак, и могла быть расторгнута лишь церковным судом, что делало союз Екатерины с королем недействительным.

Екатерина могла бы избегнуть роковой участи, если бы признала факт помолвки, однако она отрицала его в тщетной попытке спасти свою жизнь, хотя и сообщила, что много раз вступала в интимные отношения с Деремом и применяла некие способы предохранения от беременности. На новом допросе у Дерема стали выяснять, имел ли он плотские сношения с королевой после ее вступления в брак. Он ответил отрицательно, утверждая, что Томас Калпепер «обошел его и снискал расположение королевы»⁸. Десятого ноября, узнав, что его любимый Калпепер попал под подозрение, король «внезапно, после обеда» покинул Хэмптон-корт и уехал верхом в Уайтхолл, совершенно сломленный⁹. Вскоре двор последовал за ним, а королева осталась в опустевшем дворце.

Положение Екатерины стало еще более опасным. В ответ на вопрос о ее отношениях с Калпепером она призналась только в том, что флиртовала с ним, встречалась у черных лестниц, дарила ему подарки и называла «милым дурачком»¹⁰. Одно из писем королевы ему заканчивалось так: «Ваша до конца дней»¹¹. При этом Екатерина твердо отрицала, что совершала с ним прелюбодеяние, и обвинила леди Рочфорд: по словам королевы, та побуждала ее к этому и распространяла грязные сплетни, будто они с Калпепером любовники¹². На допросе леди Рочфорд отрицала свою вину и, бросая Екатерину на растерзание волкам, заявила, что, по ее мнению, преступная связь действительно имела место. Любовники встречались в ее комнате и в покоях королевы, при этом сама она стояла на страже. Однажды, когда король пришел заявить свои супружеские права и обнаружил дверь запертой, леди Рочфорд отвлекала его, пока Калпепер убегал по черной лестнице¹³.

Фрейлины королевы на допросах подробно рассказали о том, что происходило до брака Екатерины и во время тура по стране, но ни одна из них, как выяснилось, не была свидетельницей супружеской измены. Тем не менее одна из девушек показала, что Екатерина с Калпепером уединялись в уборной королевы, и члены Совета, естественно, предположили худшее. Арестованный Калпепер под угрозой пыток признался в многократных тайных свиданиях с королевой, но настаивал на том, что они ни разу «не вышли за пределы дозволенного»¹⁴, хотя «он имел такое намерение и не отказался бы сделать это с королевой, как и королева с ним»¹⁵. Хертфорд заметил, что одно это злостное намерение составляет государственную измену. Калпепер утверждал, что главным действующим лицом в этой любовной истории была Екатерина, а леди Рочфорд поощряла ее и выступала в роли сводни. По мнению Маргарет Мортон, леди Рочфорд являлась «первейшей причиной безрассудства королевы»¹⁶. Историки без конца рассуждают о мотивах этой женщины, однако единственное правдоподобное объяснение состоит в том, что она опосредованно получала удовольствие от потворства незаконной связи королевы.

Тринадцатого ноября в Хэмптон-корт явился Ризли, созвал всех членов двора Екатерины в главном покое и сообщил о проступках, которые совершила их госпожа. Затем он объявил, что Екатерина лишена титула королевы, и освободил от должностей большинство собравшихся¹⁷. При дворе разрешили остаться только Анне Бассет; так как ее приемный отец, лорд Лайл, находился в тюрьме, король взялся найти ей подходящего супруга¹⁸. Сундуки и ларцы королевы опечатали и приставили к ним охрану на то время, пока производилась опись имущества. Позже к королеве пришел сэр Томас Сеймур, чтобы забрать у нее драгоценности и вернуть их королю. В 1542 году эмблемы Екатерины были убраны из всех королевских дворцов.

Утром 14 ноября бывшую королеву, которую впредь следовало именовать «леди Екатерина Говард», доставили в аббатство Сион в сопровождении сэра Эдварда и леди Бейнтон, трех джентльменов, двух горничных и исповедника, которым поручили «служить ей до дальнейших распоряжений короля»¹⁹. Опальная леди Маргарет Дуглас, томившаяся в Сионе, была отправлена с герцогиней Ричмонд в Кеннингхолл. В тот же день Хэмптон-корт покинули леди Рочфорд и Калпепер – их отвезли в Тауэр²⁰, где первую подвергли многократным допросам; в результате у нее, по-видимому, случился нервный срыв, хотя современники решили, что она сошла с ума. Из-за этого «приступа безумия» леди Рочфорд не могли по закону привлечь к суду. Однако король, твердо вознамерившийся отомстить, каждый день посылал к ней своих врачей, чтобы те оказывали ей помощь и докладывали о том, улучшается ли ее состояние²¹.

После отъезда Екатерины в Сион Генрих вернулся в Хэмптон-корт. Услышав новость о падении королевы, Анна Клевская тут же приехала в Ричмонд, на тот случай, если Генрих вдруг решит возобновить их брак. Однако к ней явился только тайный советник, чтобы забрать кольцо – подарок Екатерины²².

Первого декабря в Гилдхолле Дерем и Калпепер были лишены прав и состояния за государственную измену и приговорены к смерти. Король заменил казнь через повешение, волочение и четвертование на отсечение головы, что и было исполнено 10 декабря. Головы казненных надели на пики и выставили на Лондонском мосту, где они оставались как минимум до 1546 года²³.

Мало кто из Говардов избежал королевского гнева. Чарльз Говард был уволен из Личных покоев. Вдовствующая герцогиня Норфолк, лорд Говард и его жена Маргарет, графиня Кэтрин Бриджуотер и Анна, жена брата опальной королевы Генри Говарда, были преданы суду, признаны виновными в сокрытии проступков королевы и заключены в тюрьму за недонесение об измене; кроме того, их лишили имущества. Тем не менее в течение года король простил всех и выпустил их на свободу. Норфолк и Гардинер, сделавшие больше других для того, чтобы король женился на Екатерине Говард, избежали наказания, хотя Норфолк никогда больше не был в такой милости у Генриха, как прежде. Он благоразумно удалился от двора и занялся своими делами в Кеннингхолле, откуда посылал королю низкопоклоннические письма, порицая дурное поведение своей племянницы и других родственников и моля о «возвращении милости»²⁴. Его сына Суррея скандал не затронул, он по-прежнему пользовался любовью и уважением короля.

После ухода в тень консерваторов Личные покои оказались под полным контролем реформатов-радикалов во главе с Хертфордом и Энтони Денни, и эта расстановка сил в основном сохранялась до конца правления Генриха.

В продолжение этих ужасных недель король не терпел рядом с собой «никого, кроме музыкантов и менестрелей, и проводил почти все время на охоте, стремясь забыть свое горе»²⁵. Он не оставался надолго ни в одном доме, беспрестанно переезжая с места на место. Рождество в Гринвиче прошло печально, в узком кругу приближенных. Король, по замечанию Марийяка, был «грустен и не склонен к пирам и общению с дамами», а его советники казались «задумчивыми и меланхоличными»²⁶.

В январе 1542 года Генрих выглядел «старым и посерел лицом после несчастья с последней королевой». Шапюи отмечал, что никогда не видел его «таким печальным, задумчивым и тяжко вздыхающим»²⁷. Об умонастроении Генриха можно судить по словам, которые он подчеркивал в своих религиозных книгах: все они говорят о том, как глупо и безрассудно связывать свою жизнь с распутными женщинами. Одно из выделенных королем в Книге Притчей высказываний звучит так: «И для чего тебе, сын мой, увлекаться постороннею и обнимать груди чужой?»

Король начал быстро набирать вес после трагической смерти Джейн Сеймур, теперь же старался развеять печаль, вызванную изменой Екатерины Говард, предаваясь «удивительным излишествам» в еде и питье, по словам Марийяка. И без того «очень полный», он «изо дня в день становился толще», все больше напоминая своего деда по матери Эдуарда IV, также склонного чрезмерно потакать своим прихотям²⁸. Вскоре люди стали говорить: «Король так толст, что в его дублет поместятся трое самых крупных мужчин, каких только можно сыскать»²⁹. В 1542 году стоявшую в Уайтхолле огромную кровать короля из древесины грецкого ореха увеличили до 7 футов 6 дюймов в длину и 7 футов в ширину, чтобы на нее помещалось грузнеющее тело Генриха.

Врач Эндрю Борд – известный как Весельчак Эндрю, поскольку он полагал, что смех есть лучшее лекарство, – осматривал Генриха в 1542 году и сообщил, что волосы у короля по-прежнему густые и рыжие, хотя и редеют на макушке, пульс сильный и регулярный, пищеварение хорошее. Тем не менее Борда обеспокоило то, что Генрих слишком много ест и страдает ожирением. Как полагали некоторые королевские доктора, он был «не в том состоянии, чтобы прожить долго»³⁰.

Собравшийся в январе 1542 года парламент издал акт, объявлявший изменой замужество с королем нечестивой женщины, если она прежде не открыла ему свое прошлое³¹. «Лишь очень немногие дамы при дворе, если таковые вообще найдутся, могут отныне удостоиться подобной чести», – язвительно заметил Шапюи³². Но вскоре настроение короля улучшилось, и он снова «угощал на пирах дам». Двадцать девятого января, когда парламент рассматривал акт о лишении прав и состояния, обрекавший на смерть Екатерину Говард, Генрих ужинал с двадцатью шестью дамами; еще тридцать пять сидели за другим столом. «Все они от души веселились»³³, причем король уделял особое внимание жене Уайетта Джейн Хот, жившей отдельно от супруга, и Анне Бассет, «прелестному юному созданию, у которого хватило бы сообразительности вести себя так же плохо, как остальные, если бы она попыталась»³⁴.

Екатерина Говард, томившаяся в Сионе, старалась не падать духом, хотя и не питала иллюзий насчет своей участи. Но когда в феврале ее лишили прав и состояния, пришли лорды из Совета, чтобы препроводить несчастную в Тауэр; она запаниковала, и ее пришлось силой заталкивать на стоявшую у причала барку. Оказавшись на борту, Екатерина успокоилась и попросила принести в ее каюту плаху, чтобы она как следует подготовилась к встрече со смертью. Утром 13 февраля Екатерине, ослабевшей от страха настолько, что она едва держалась на ногах, отрубили голову топором на лугу Тауэр-грин, где меньше шести лет назад окончила свой земной путь ее кузина Анна Болейн. Среди собравшихся посмотреть на казнь был еще один кузен бывшей королевы – граф Суррей.

Следом за Екатериной смерть приняла леди Рочфорд. Ее истерическое состояние не проходило, и король потребовал от парламента принять акт, который позволил бы ему законно казнить умалишенного человека, совершившего измену. Но когда леди Рочфорд оказалась на эшафоте, она выглядела спокойной и безропотно признала свою вину³⁵.

Екатерину, которой к моменту казни едва ли было больше семнадцати лет, похоронили рядом с Анной Болейн под алтарными плитами в королевской церкви Святого Петра в Оковах внутри Тауэра. Позже лорд Маколей, историк, работавший в Викторианскую эпоху, назовет это место «самым печальным на земле».

58
«Гнездо еретиков»

К марту 1542 года двор вернулся к нормальной жизни. В течение недели после казни Екатерины Говард король устраивал для своих советников, дворян и законников пиры в преддверии Великого поста. Один из таких банкетов дали для множества дам, обществом которых Генрих, по-видимому, наслаждался «как человек, выросший среди них». Утром накануне торжества он лично осматривал приготовленные для женщин комнаты: ходил из одной в другую, проверял занавески и покрывала на постелях, желая удостовериться, что они – лучшие из всех, какие можно было найти. По прибытии гостий король встретил их «очень радостно» и «приветствовал весьма сердечно, не выказав особой симпатии ни к одной»¹.

В июле пришла новость о том, что неугомонный граф Суррей вызвал на дуэль одного из слуг короля, Джона Лея. Разгневанный Генрих отправил его в лондонскую тюрьму Флит. Две недели спустя Суррей написал покаянное письмо в Совет, признаваясь, что в нем взяла верх «ярость беспокойной юности», и замечая, что он «не первый молодой человек, совершивший поступок, о котором сожалел впоследствии». Его отпустили под огромный залог – 6666 (около 2 миллионов) фунтов стерлингов².

Вскоре юный граф сменил Уайетта в роли главного поэта Англии. Уайетт, в 1542 году избранный рыцарем графства Кент, устал от дипломатической службы, желая уйти в отставку и удалиться на покой в родной Кент. Однако осенью 1542 года король отправил его в Фалмут, чтобы встретить имперского посла и сопроводить его ко двору. До Фалмута Уайетт не доехал: в октябре он умер от пневмонии в Шерборне, Дорсет. Мало кто оплакивал его кончину с большей искренностью, чем Суррей, собрат Уайетта по поэтическому цеху, написавший эпитафию:

 
Язык, что в чужих краях служил своему королю,
Изысканной речью к благородству влек и добру
Каждое чистое сердце; достойный есть проводник
Наших английских юнцов сквозь испытания к славе³.
 

Сочинениями Суррея уже тогда восхищались при дворе. Благодаря обширным познаниям в области классической и ренессансной литературы он писал изящно и применял поэтические формы, до той поры неизвестные в Англии. Суррей популяризировал в стране сонеты Петрарки, адаптируя их для собственных целей, как делал и Уайетт. Он создал рифмованную версию Книги Екклесиаста, сочинял изящные любовные стихотворения, выполнил блестящий перевод «Энеиды» Вергилия, где впервые в английской поэзии использовал белый стих. Его гений вдохновлял поэтов следующих поколений, в том числе сэра Филипа Сиднея, Уильяма Шекспира и Джона Мильтона.

В ноябре, «по причине отсутствия королевы»⁴, леди Мария занимала главное место на придворных пирах и руководила ими. Короля же чрезвычайно волновало неуклонное ухудшение отношений с Шотландией. В том же месяце, опасаясь вторжения Якова V с войском, он отправил на север армию под командованием Норфолка. Герцогу выпал шанс вернуть доверие государя, и он действовал успешно вместе со своим сыном Сурреем, который впервые попал на военную службу.

В битве с шотландцами пал друг молодости Генриха – Уильям Фицуильям, граф Саутгемптон. Дом покойного графа в Каудрее (Сассекс) унаследовал его сводный брат, сэр Энтони Браун, стареющий вдовец, который отметил выпавшую на его долю удачу женитьбой на пятнадцатилетней леди Элизабет Фицджеральд, «Прекрасной Джеральдине», – что сильно расстроило Суррея⁵, – и начал превращать Каудрей в огромный дворец⁶. Лорд Расселл по смерти Саутгемптона в 1540 году занял должность лорда – верховного адмирала, однако в 1542 году его сменил сорокалетний Джон Дадли, виконт Лайл, сын непопулярного министра Генриха VII Эдмунда Дадли, которого Генрих VIII казнил в 1510 году, угождая общественному мнению. Джон был восстановлен в правах еще в юности, взят на воспитание сэром Эдвардом Гилдфордом, на дочери которого, Джейн, затем женился, и в 1542 году унаследовал от матери приемного отца титул Лайлов. Отличный солдат, прославившийся отвагой и искусной ездой на лошади, Дадли с тех пор служил королю, в основном как военный, и в то время вместе с Саффолком занимал должность смотрителя Шотландских марок. Он был прагматичным, расчетливым и честолюбивым, а порой и коварным человеком. Его способности произвели впечатление на короля, и в 1543 году Джон Дадли был допущен в Тайный совет и Личные покои.

Двадцать четвертого ноября 1542 года англичане одержали убедительную победу над шотландцами при Солуэй-Моссе. Норфолк поспешил сообщить государю, что это произошло благодаря его, Норфолка, умелому руководству, хотя Хертфорд, второй главнокомандующий, тоже внес немалый вклад. Король возликовал, и при дворе царило такое веселье, какого еще не бывало после падения Екатерины Говард⁷. Известие о смерти Якова V, случившейся 14 декабря, дало новый повод для радости: его наследницей становилась Мария, королева шотландцев, которой тогда было семь дней. В Шотландии вновь устанавливалось регентство, шестое за последние 150 лет – при каждом из них страна становилась все слабее. Следовало ожидать, что теперь соседнее королевство не будет создавать для Англии проблем. Генрих загорелся идеей женить принца Эдуарда на королеве Марии и объединить две страны под управлением Тюдоров, но шотландцы отчаянно сопротивлялись этому.

Рождество в очередной раз прошло весело. Представителей шотландской знати, взятых в заложники, с почетом принимали при дворе, но не освободили до тех пор, пока они не поклялись содействовать заключению предлагаемого брачного союза⁸.

В начале 1543 года Суррей снова опозорился. Вернувшись с севера, он остановился в Лондоне с двумя приятелями – сыном Уайетта Томасом и Уильямом Пикерингом, который станет видным придворным Елизаветы. Однажды вечером, отмечая недавнюю победу – дело было в феврале, – они устроили попойку и принялись шататься по улицам, бить стекла в церквах и домах городских старейшин, швырять камни в прохожих. На следующий вечер бедокуры наняли лодку, вышли на Темзу и начали стрелять в проституток на Бэнксайде. Их также застали за употреблением мяса в Великий пост, что было строго запрещено католикам.

Религиозный радикал Джордж Благге, друг Суррея, предупреждал его, что люди могут подумать о нем плохо, но граф благодушно ответил: «В юности мы временами теряем голову, и я весьма сожалею об этом». Лорд-мэр пожаловался Совету, и троих буянов вызвали в Сент-Джеймсский дворец для разбирательства. Суррей признал, что нарушил покой короля, заявив в свое оправдание, что бил окна только в домах папистов. Тем не менее его снова отправили в тюрьму Флит, дабы он научился обуздывать свою «взбалмошность». Негодующий король назвал Суррея «самым глупым и заносчивым юнцом во всей Англии», но его симпатия к молодому человеку не ослабла⁹. К середине мая Суррей оказался на свободе и отныне старался вернуть себе расположение короля. При этом он не простил ни Гардинера, ни Ризли, ни Брауна, ни Расселла, участвовавших в его преследовании, ни сэра Томаса Сеймура, который, фарисействуя, добивался более сурового наказания¹⁰.

К февралю 1543 года король начал проявлять интерес к Екатерине Парр, жене Джона Невилла, лорда Латимера. Она была не ветреной девицей, а взрослой, хорошо образованной женщиной лет тридцати, чьи интеллектуальные способности, видимо, привлекали Генриха не меньше, чем ее миловидность. Вероятно, он знал эту даму всю жизнь: отец Екатерины, сэр Томас Парр, до самой смерти в 1517 году служил у Екатерины Арагонской; ее брат Уильям был видным придворным; сестра Анна находилась при дворе Екатерины Говард, а сама леди Латимер приезжала ко двору со своим мужем. Первый врученный ей подарок Генриха, сведения о котором сохранились, – «плиссированная ткань и рукава» – был оплачен 16 февраля, когда тяжелобольной муж Екатерины был еще жив. За ним последовали модные платья итальянского, французского и голландского кроя, а также французские капоры¹¹. Лорд Латимер скончался 2 марта.

Семейство Парр из Уэстморленда, известное с давних пор, состояло в отдаленном родстве с Плантагенетами и Тюдорами. Екатерина родилась в замке Кендал в 1511 или 1512 году, но выросла в Лондоне. Ко времени начала связи с королем она уже похоронила двоих мужей. Первым был престарелый Эдвард де Бург, лорд Боро, за которого Екатерина вышла в 1526 году. Он умер в 1528-м, и примерно в 1530-м она вступила в брак с лордом Латимером. Детей у Екатерины не было.

Екатерина была «невысока ростом»¹² и, не отличаясь особой красотой, имела «жизнерадостную и приятную наружность»¹³. Она держалась с достоинством, обладала «грацией, веселым лицом, и… ее хвалили за добродетель»¹⁴. Поясной портрет Екатерины Парр сейчас хранится в Национальной портретной галерее. На нем изображена миловидная женщина с рыжими волосами¹⁵ и светло-карими глазами, в дорогом красном платье со стоячим воротником и изящной шляпке с перьями. Добрая, участливая, великодушная и чуткая, Екатерина иногда проявляла порывистость. В своем завещании король хвалил ее за преданность, послушание, благочестие и мудрость. Но за целомудрием и добронравием скрывалась страстная натура.

Недавно в научных кругах состоялась дискуссия относительно того, насколько велики были интеллектуальные способности Екатерины. Несомненно, она была достаточно умна и начитанна, но отличалась скорее набожностью, чем широкими познаниями. Екатерина получила хорошее по тем временам образование, усвоила Новое учение и написала по меньшей мере два религиозных сочинения, довольно содержательных. Хорошо владея искусством беседы, Екатерина бегло говорила на французском и итальянском, немного читала на латыни и понимала греческий, причем французскому ее научила в детстве мать, а остальные языки она освоила позднее. Екатерина выработала почерк в новом итальянском стиле и снискала огромное уважение за свою ученость, однако при этом хорошо сознавала свои недостатки и постоянно искала способы исправить их.

Вполне возможно, что именно благодаря интересу короля к леди Латимер ее брат Уильям, лорд Парр, в марте стал членом Тайного совета, а в следующем – кавалером ордена Подвязки. Кроме того, король назначил его смотрителем Шотландских марок. Однако примерно в то же время жена Парра, Элизабет Буршье покинула его, и он обнаружил, что отцом его детей был другой мужчина. В гневе сэр Уильям попросил казнить ее: именно так, согласно закону, карались неверные жены пэров. Благодаря заступничеству Екатерины леди Парр избежала смерти. Семнадцатого апреля парламент дал мужу леди Парр развод и объявил ее детей бастардами, недостойными наследовать владения в Эссексе, которые достались лорду Парру.

Хотя лорд Латимер был консерватором, его супруга придерживалась радикальных, если не протестантских религиозных воззрений, и ей приходилось соблюдать осторожность. Реформаты Майлс Кавердейл и Хью Латимер навещали ее дом в Лондоне, рядом с бывшим картезианским монастырем, но то же самое делала стойкая католичка леди Мария, которая, вероятно, знала Екатерину Парр с детства и дружила с ней.

В то время было опасно разделять взгляды лютеран. Консерваторы во главе с Гардинером, которого рьяно поддерживал Ризли, выискивали и безжалостно преследовали обретавшихся при дворе короля еретиков и изменников, чтобы опорочить своих противников и вновь занять главенствующее положение. В марте 1543 года они «обнаружили гнездо еретиков»¹⁶ среди музыкантов виндзорской церкви Святого Георгия. Одаренный органист, композитор и хормейстер Джон Марбек, тайный кальвинист, был приговорен к сожжению на костре, после того как в его доме нашли еретические сочинения, однако король, высоко ценивший исполнительское мастерство Марбека, простил его¹⁷. Трем другим членам Королевской капеллы повезло меньше¹⁸.

В апреле Гардинер нанес удар по архиепископу Кранмеру, на место которого метил, и того обвинили в ереси, но король вмешался опять. Он прибыл на барке во дворец Ламбет и отправил Кранмеру записку с приглашением прокатиться вместе по Темзе. Когда архиепископ появился, Генрих весело сказал: «Ах, мой капеллан, у меня для вас есть новость. Я знаю, кто главный еретик в Кенте». И намекнул на то, что, как ему известно, Кранмер женат. Архиепископ страшно испугался, но король, очень любивший своего примаса, хотя, вероятно, и подозревал в симпатиях к протестантизму, ясно дал понять, что защитит его от врагов, и поручил Кранмеру возглавить разбирательство по делу о его предполагаемой ереси. Консерваторы добились от короля разрешения на арест Кранмера, но после этого Генрих вызвал Кранмера к себе и в знак своей милости подарил ему перстень, велев показать его членам Совета, когда те придут за ним. На следующий день Кранмер привел в замешательство своих врагов. Король оказал ему поддержку, сделав строгое внушение относительно пагубности борьбы между партиями и приказав враждующим сторонам примириться¹⁹.

Король также преподал урок сэру Томасу Сеймуру, обвинившему Кранмера в том, что тот не содержит двор и не принимает гостей, как подобает его сану, и настаивавшему, чтобы огромные доходы архиепископа от ренты были переданы короне и заменены жалованьем. После того как скандал с ересью утих, Генрих – вероятно, предупредивший Кранмера о своих замыслах – однажды приказал Сеймуру явиться во дворец Ламбет посреди дня. Изумленного Сеймура ожидала обильная трапеза. Когда он вернулся в Уайтхолл, король спросил его: «Милорд отобедал до вашего прихода? Чем он вас порадовал?» Пристыженный Сеймур был вынужден признать: «Я оскорбил ваше высочество, сказав неправду». Генрих, у которого имелись свои причины, чтобы немного сбить с Сеймура спесь, сделал ему выговор и предупредил: «Никаких перемен не будет, пока я жив»²⁰. В том же году король позволил вернуться в Англию проживавшей в Германии госпоже Кранмер. В 1544 и 1545 годах он снова спасал Кранмера, останавливая тех, кто добивался его падения.

Не сумев изловить крупную рыбу, консерваторы ударили по Личным покоям: доктор Джон Лондон, ставленник Гардинера, составил проекты обвинений против одиннадцати их членов, в том числе главного устроителя пиров; дипломата и ученого Филипа Хоби; брадобрея короля мастера Пени; и наконец, королевского повара. Однако Генрих не поверил обвинениям, и вся эта история ему не понравилась: он приказал арестовать Лондона и даровал прощение попавшим под подозрение. Лондона признали виновным в лжесвидетельстве, что стало поучительным примером для других, и отправили в тюрьму Флит, где он скончался в следующем году²¹.

Поражение не смутило Гардинера и членов его партии, по-прежнему намеревавшихся избавить двор от реформатов и тайных еретиков, чтобы в случае смерти короля взять бразды правления в свои руки. Пока же сторонники реформ преобладали при дворе, и среди них было несколько «новых людей», успешно делавших карьеру. В апреле 1543 года умный и опытный Уильям Пэджет сменил сэра Ральфа Сэдлера в должности главного королевского секретаря. Пэджет, союзник Хертфорда, благоразумно державший свои религиозные взгляды при себе, «одной ногой ступал на каждое торжество»²². Он обладал большим влиянием на короля; коллеги по Совету часто поручали ему передавать Генриху сообщения и просьбы²³. Таким образом, Пэджет имел возможность оказывать покровительство многим людям и иногда прибегал к легкому шантажу, благодаря чему разбогател и построил себе прекрасный особняк в Уэст-Дрейтоне (Мидлсекс)²⁴. Через Пэджета проходила бóльшая часть документов и информации, предназначенных для короля и исходивших от него, но свидетельств о том, что он намеренно искажал их, почти нет: Пэджет либо был честен, либо хорошо заметал следы.

В 1543 году Уильям Петре был назначен государственным секретарем и произведен в рыцари. Широко образованный законник и член совета колледжа Всех Душ в Оксфорде, он оставался в должности до 1566 года и, таким образом, послужил четырем монархам из династии Тюдоров. Петре построил великолепный особняк в Ингейтстоуне (Эссекс), который сохранился доныне. В том же 1543 году Уильям Поулет, лорд Сент-Джон, получил должность камергера двора.

Энтони Денни оказывал все более сильное влияние на короля. Один из виднейших членов кружка гуманистов, он был «покровителем хорошего знания»²⁵ и содействовал ученым, таким как сэр Томас Элиот, Джон Чик и Роджер Эшем; последний в ответ наполнил «музыкальный двор» «звучными гимнами, воспевающими его всемирную известность»²⁶. Денни, посвященный в рыцари в 1544 году, не только руководил аппаратом Личных покоев, но также исполнял роль личного советника короля. Этот человек обладал огромным обаянием, а его усердие и преданность делу снискали ему любовь стареющего короля, для которого Денни служил буфером между ним и беспокойным миром. Он выслушивал приходивших к королю просителей и даже письменно излагал их обращения, «что, учитывая его службу при короле и другие дела, было для него чрезмерным»²⁷. Денни действовал не вполне бескорыстно, так как благодаря всему этому обзавелся обширной сетью клиентов. Будучи очень занятым человеком, он охотно перепоручал часть наименее приятных обязанностей своему неразборчивому в средствах свойственнику сэру Джону Гейтсу, который также был членом Личных покоев. Радикальные, притом вполне искренние религиозные убеждения Денни – он смело высказывался против преследования протестантов – и его близость к королю вызывали жгучее недовольство консерваторов, но, несмотря на все свои усилия, они были не в силах выжить ближайшего советника Генриха.