Текст книги "Генрих VIII. Жизнь королевского двора"

47
«Раскаты грома вокруг трона»

В начале февраля 1536 года король покинул Гринвич и отправился в Йорк-плейс – праздновать Масленицу и присутствовать на последней сессии Парламента Реформации, которая продолжалась с 4 февраля по 14 апреля. Королева и Джейн Сеймур оставались в Гринвиче, Анна же к 24 февраля перебралась в Йорк-плейс, где они с Генрихом отмечали День святого Матфея. Шапюи утверждает, что король был в достаточной мере тронут, увидев, как опечалена Анна из-за его увлечения Джейн, и по случаю этого торжества покинул последнюю ради нее1. Тем не менее Генрих часто посещал Гринвич и ухаживал за Джейн, испытывая к ней все возраставшую страсть. Однако Шапюи не придавал большого значения слухам о желании короля жениться на ней2.

Третьего марта сэр Эдвард Сеймур был назначен джентльменом Личных покоев. Он и его брат Томас ожидали больших почестей и выгод от связи их сестры с королем. Томас и Эдвард, а также их друзья из числа консерваторов – сэр Николас Кэрью, лорд Монтегю и его брат Джеффри Поул, маркиз Эксетер и сэр Томас Элиот – побуждали Джейн не уступать своему обожателю и выжать все возможное из этих отношений. Не приходится сомневаться в том, что Сеймуры и их союзники, являвшиеся также врагами Анны и сторонниками Марии, намеревались использовать Джейн для свержения королевы и обеспечения своих интересов. Джейн, обладавшая ортодоксальными религиозными убеждениями и с симпатией относившаяся к леди Марии, стала их послушным орудием.

Она видела, что подобная тактика пошла на пользу Анне Болейн, и теперь искусно разыгрывала роль скромной девушки. Когда в марте король прислал ей письмо и кошелек с золотыми соверенами, она встала на колени, поцеловала письмо и вернула гонцу то и другое, сказав, что сможет взять приданое у короля, только когда найдет себе мужа³. Впечатленный таким добродетельным поведением, Генрих пообещал, что будет приходить к Джейн для бесед «только в присутствии ее родственников»⁴. В марте Кромвель освободил свои комнаты в Гринвиче: из них в личные покои короля вел тайный ход. Эти помещения заняли сэр Эдвард и леди Сеймур, дабы играть роль наперсников короля, когда тот пойдет «по особой галерее, никем не замеченный» и целомудренно признается Джейн в своих чувствах⁵.

Но даже эти меры предосторожности не позволили утаить правду. В конце марта Кромвель, многозначительно улыбаясь, заверил Шапюи: «Хотя король в прошлом нередко увлекался дамами, я полагаю, отныне он станет вести более благонравную жизнь и уже не переменится». Но к тому моменту посол уже все знал о Джейн Сеймур, которую считал лишь очередной любовницей короля, одной из многих. Отзываясь о ней как о «даме, которой служит [король]», что подразумевало скорее куртуазные, чем сексуальные отношения, он тем не менее был невысокого мнения о ее добродетели. В письме к императору Шапюи указывал: «Представьте себе, может ли она, будучи англичанкой и долго прожив при дворе, не считать грехом то, что до сих пор остается девственницей», и добавлял, что «есть множество свидетелей противоположного»⁶.

В течение февраля, марта и апреля 1536 года Анна вовсе не выглядела обреченной, какой ее рисуют многие биографы: ее положение было на удивление прочным. Выкидыш, похоже, не привел к отчуждению короля и королевы друг от друга, а, наоборот, возбудил в Генрихе сочувствие по отношению к жене. В то время он явно не имел серьезного намерения избавиться от нее и, когда речь заходила о союзе с императором, с жаром отстаивал королевское достоинство своей супруги.

На протяжении этих трех месяцев Анна тратила много денег на одежду и другие вещи для себя и своей двухлетней дочери. Среди ее покупок были ткани и каймы для платьев: пурпурная парча, черный и желто-коричневый бархат, черный дамаст, ярко-розовый и белый атлас, телячья кожа и белый мех; она заказала тринадцать киртлов из белого атласа и дамаста, восемь ночных сорочек, в том числе одну из оранжево-желтого шелка, одну с оторочкой из белого меха белки и одну, отделанную по краям венецианским золотым шнуром; три накидки – из черного атласа, желто-коричневого атласа с вышивкой и из черной ткани; черный бархат для туфель и тапочек (которые изготавливал ее личный обувщик Арнольд); ленту для завязывания волос; кисти и бахрому из флорентийского золота для своей «великолепной кровати»; декоративные накладки для седел; поводья для мула; колпаки для шутихи; зеленую ленту для украшения клавикордов. Для Елизаветы она приобрела платье из оранжевого атласа, рыжий бархатный киртл и хорошенькие вышитые шапочки. Ткани поставлял Уильям Локе, королевский торговец, а одежду, которая стоила Анне в среднем 40 (12 000) фунтов стерлингов в месяц, шил ее личный портной Джон Мэтт⁷.

Партия Болейнов оставалась самой влиятельной при дворе, находясь в центре сложной сети патронажа. В марте арендованные Уилтширом королевские владения в Рэйли (Эссекс) увеличились, а арендная плата снизилась, и Рочфорд вошел с ним в долю в найме. После того как 14 апреля парламент отделил город Кингс-Линн от диоцеза Норвич, король подарил его Уилтширу вместе с двумя упраздненными аббатствами⁸. Примерно в то же время Генрих дал согласие на то, чтобы его сын Ричмонд, уже тяжелобольной и проживавший в Сент-Джеймсском дворце, отдал Анне свое поместье Коллиуэстон в обмен на замок Байнардс и Дарем-хаус⁹.

Император к тому времени так страстно желал союза с Генрихом VIII, что был готов к уступкам. Недавно он помешал папе издать вердикт об отлучении Генриха от церкви, который означал бы, что тот лишается трона, а теперь, когда его тетка Екатерина лежала в могиле, собирался предложить королю поддержку для «продолжения последнего брака» с Анной Болейн «или другого» в обмен на объявление Марии, дочери Екатерины, законнорожденной¹⁰. Кромвель был убежден, что при наличии угрозы отлучения союз с империей жизненно важен для безопасности Англии, и даже партия Болейнов, оставив надежды на союз с Францией, поддержала налаживание отношений с Карлом¹¹.

В конце марта Шапюи прознал, что Кромвель рассорился с королевой – вероятно, из-за сговорчивости, проявленной им при освобождении комнат для Сеймуров. Первого апреля Кромвель в разговоре с ним подтвердил факт размолвки, добавив, что Анна ненавидит его и хочет отправить на плаху. Далее он спросил имперского посла: как отнесется Карл к новому браку короля? Шапюи уверенно заявил, что мир никогда не признает Анну законной супругой Генриха, но другую даму может принять¹².

Однако Генрих и его супруга желали, чтобы император признал Анну королевой. Восемнадцатого апреля, во вторник на Пасхальной неделе, король дал аудиенцию имперскому послу, обставив все так, что Шапюи, который до тех пор отказывался целовать Анне руку, получил бы множество возможностей выразить уважение к ней.

По прибытии в Гринвич Шапюи был тепло встречен лордом Рочфордом у ворот города. Затем к нему подошел Кромвель, доставивший послание от короля, пригласил его зайти к Анне и поцеловать ее в щеку: то была великая честь, которой удостаивались только люди, находившиеся в большой милости. Шапюи удалось уклониться от этого, но он согласился пойти вместе с Рочфордом на мессу в королевскую церковь. Когда Генрих с Анной сошли с королевской скамьи, чтобы совершить подношения, Анна краем глаза заметила стоявшего за дверями посла и повернулась – «просто чтобы выказать мне почтение», как пишет сам Шапюи. Он поклонился в ответ. Анна рассчитывала поговорить с ним за обедом, который давала в своих покоях, однако, покинув церковь вместе с королем, была неприятно удивлена: посла не было в числе тех, кто ожидал ее возвращения у дверей. «Почему он не вошел, как другие послы?» – спросила она. «Наверняка есть серьезная причина», – ответил Генрих, который решил сам спросить об этом Шапюи во время грядущей аудиенции. Пообедав с Анной, он вошел в приемный зал, где Шапюи трапезничал в обществе Рочфорда, и переговорил с послом в нише окна. Король неожиданно проявил малую заинтересованность в союзе и потребовал от императора – в письменном виде – извинений за его поведение в прошлом, а также признания Анны королевой. Кромвель, который, безусловно, превысил свои полномочия на переговорах с Карлом и был твердым приверженцем союза, в ужасе наблюдал за происходящим, понимая, что император никогда не согласится на такие унизительные условия. Секретарь Генриха догадался, что король действует по наущению Анны, и позже попытался увещевать его, но тщетно. Генрих был так зол и неуступчив, что Кромвель посчитал за лучшее удалиться от двора, сославшись на недомогание¹³.

Теперь Кромвель понял, что, пока Анна остается в силе, союз с Испанией – необходимый, по мнению Кромвеля, для безопасности королевства и его собственного будущего – может сорваться. Анна враждебно относилась к Кромвелю, представляя угрозу для его карьеры и даже жизни, и все еще имела немалую власть над королем. Именно в этот момент, как сказал сам Кромвель в беседе с Шапюи 6 июня, он решил, что нужно устранить королеву¹⁴.

В течение двух последних недель апреля Кромвель, уединившись в своем лондонском доме, плел заговор, намереваясь свергнуть Анну, а также избавить Тайный совет и двор от ее сторонников. Он сумел договориться с Сеймурами, Кэрью, Эксетером, Монтегю и сэром Фрэнсисом Брайаном, который недавно вернулся ко двору и был верным союзником Сеймуров. О таком невероятном объединении консерваторов с главным вдохновителем реформ до недавнего времени нельзя было даже помыслить, но теперь этих людей сплотила общая цель. Кромвель сознавал, что поддержка Джейн Сеймур – лучший выбор для него, если он хочет сохранить политическое влияние. К ним присоединился и Шапюи, с одобрения Марии¹⁵.

Двадцать третьего апреля король, Норфолк, Уилтшир и больной Ричмонд присутствовали на ежегодном собрании кавалеров ордена Подвязки в Гринвиче. Освободилось одно место, и Генрих, исполняя данное Франциску I обещание, вручил орден сэру Николасу Кэрью, а не другому кандидату, лорду Рочфорду. Шапюи ошибочно воспринял это как знак того, что Болейны теряют расположение короля¹⁶.

В тот же день королева решила лично отчитать сэра Фрэнсиса Уэстона за флирт с Мадж Шелтон и высказала предположения относительно того, почему сэр Генри Норрис до сих пор не женился на ней. Уэстон заметил: «Норрис ходит в покои вашей милости больше ради вас, чем ради Мадж». Анна не стала ничего говорить в ответ, однако запомнила эти слова. Далее она сказала Уэстону, что, по слухам, он не любит свою жену Анну Пикеринг, и, подтрунивая над ним, спросила, не влюблен ли он в Мадж. «Я люблю одну особу при вашем дворе больше, чем их обеих», – многозначительно ответил Уэстон. «Кто же она?» – поинтересовалась Анна. «Вы сами», – заявил он. Королева ничего не сказала и дала понять, что разговор окончен¹⁷. Известия о подобных беседах дали Кромвелю возможность состряпать дело против Анны.

На следующий день лорд-канцлер Одли разрешил Кромвелю и Норфолку возглавить комиссию по расследованию неких случаев измены и других преступлений, совершенных в Мидлсексе и Кенте¹⁸. Маловероятно, что король знал тогда о расследовании в отношении его супруги или о полученном Кромвелем разрешении: выдача подобных документов была обычным делом.

В действительности, вопреки мнению почти всех современных историков, у Генриха имелись все основания быть довольным Анной – есть достоверные свидетельства того, что она вновь ждала ребенка. Так же быстро она зачала после рождения Елизаветы: видимо, примирение с королем после январского выкидыша принесло скорые плоды. В апреле Генрих косвенно подтвердил беременность супруги, обрушившись на Шапюи за предположение, будто Господь не хочет посылать ему сына, так как уготовал английский престол женщине. «Разве я не такой же человек, как другие? Нет? Нет? – вопрошал Генрих. – Вы не знаете всех моих тайн». Двадцать пятого апреля в письме, отправленном послу Ричарду Пате в Рим, – копии его были посланы Гардинеру и Уоллопу во Францию – Генрих объявил о «вероятности и видимости того, что Господь пошлет нам наследников мужеского пола», намекая, что его «дражайшая и всецело любимая супруга королева» снова ждет ребенка¹⁹. Если бы Анна забеременела в конце февраля, король мог бы высказаться более определенно, чего ему, несомненно, хотелось. В прошлом об ожидаемом пополнении в королевском семействе не объявляли официально, однако для всей страны было важно, чтобы вопрос о престолонаследии решился как можно скорее, а потому новость заслуживала широкого распространения. Кроме того, королю не терпелось показать всем, что он способен зачать сына: это послужило бы оправданием брака с Анной. Король, очень скрытный в таких делах, вряд сделал подобное заявление в расчете на огласку со стороны послов, если бы не рассчитывал на обретение потомства.

Новость о том, что королева все-таки может выносить сына и таким образом обеспечит себе неуязвимость, должно быть, немало встревожила Кромвеля и побудила его приступить к ее низвержению, пока сохранялась такая возможность. При этом Кромвель сохранял за собой полную свободу действий: в конце апреля он все еще обсуждал со своими сообщниками вероятность аннулирования брака короля²⁰. Однако позиции королевы были очень сильны: лишь самые тяжкие обвинения могли покончить с нею.

Двадцать девятого апреля Кромвелю сообщили о разговоре Анны с музыкантом Марком Смитоном, достигшим таких успехов, о которых не могли мечтать люди «низкого уровня» вроде него²¹. При этом Смитон остро сознавал, что не входит в узкий круг приближенных королевы, которой он, очевидно, восхищался. Анна случайно наткнулась на него, уныло стоявшего у «круглого окна» в ее покоях. «Мастер Смитон, чем вы так опечалены?» – спросила она. «Ничем», – угрюмо ответил музыкант. Анна надменно заметила: «Не ждите, что я буду разговаривать с вами как с благородным, ибо вы человек низшего состояния». – «Нет, нет, мне хватит и взгляда, – заверил ее Смитон, – и на этом я готов распрощаться с вами»²². Впоследствии у него появится причина горько пожалеть об этих словах.

Король уже некоторое время хотел вновь посетить Кале и намеревался пуститься в путь вместе с королевой 2 мая, после турниров Майского дня. Прежде чем пересечь Ла-Манш, они собирались остановиться в Дувре для осмотра укреплений²³.

Однако визит не состоялся. Очевидно, Анна оказалась в опале совершенно неожиданно. Тридцатого апреля, когда королева смотрела собачьи бои в парке Гринвича, Кромвель представил королю возмутительные и, по-видимому, неопровержимые свидетельства того, что королева соблазнила Смитона и других членов Личных покоев, включая собственного брата. Мало того, она замышляла убийство короля²⁴, намереваясь выйти замуж за одного из своих любовников и править страной в качестве регента от имени ребенка, которого вынашивала. Улики были достаточно основательными и убедительными, чтобы король задался вопросом о настоящем отце будущего ребенка и полностью охладел к Анне. Он осознал с ошеломляющей ясностью, что пригрел на груди змею, будучи обманутым и как супруг, и как государь. Но еще важнее было то, что Анна поставила под угрозу престолонаследие и совершила самую страшную измену, замыслив лишить жизни короля.

Большинство современных историков придерживаются мнения, что Анна не была виновна ни в одном из двадцати двух обвинений в прелюбодеянии, предъявленных ей; одиннадцать из них определенно были ложными. Сомнительно также, чтобы она готовила убийство короля, своего главного защитника и покровителя. Обстоятельства падения Анны недвусмысленно говорят о том, что дело против нее было сфабриковано – так считал даже Шапюи²⁵; перед смертью она поклялась Святым причастием в своей невиновности. Однако репутация Анны, ее ветреная натура, удовольствие, которое она получала от мужского общества, готовность поддерживать разговоры на любовные темы и участие в куртуазных играх делали обвинения правдоподобными. Не только король, но и многие другие люди поверили в виновность королевы.

Анна была обречена. При обычном разбирательстве беременность спасла бы ее от смертного приговора или по крайней мере отсрочила бы его. Но король решил, что ребенок не должен родиться ни при каких условиях: он не мог допустить того, чтобы его наследника считали незаконнорожденным. При этом он не хотел прослыть монархом, который обрек на смерть невинное дитя. Вероятно, именно это стало причиной уничтожения многих документов, имевших отношение к суду над Анной. Дальнейшие упоминания о ее беременности отсутствуют. Возможно, стоит обратить внимание на тот факт, что перед казнью ее не осматривали женщины, как леди Джейн Грей в 1553 году. Сама Анна во время пребывания в Тауэре ни разу не упомянула о своем состоянии. Однако она ничего не говорила и о своей дочери Елизавете, видимо понимая, что это бесполезно, так как Генрих ожесточился против нее.

Кромвель раздобыл бóльшую часть сведений, опрашивая членов двора Анны, особенно дам Личных покоев: как он утверждал, последние были настолько потрясены преступлениями королевы, что не могли держать их в тайне²⁶. Обнаруженные им прегрешения Анны на суде были охарактеризованы как «непристойность и разврат»²⁷. Сохранились лишь фрагменты этих документов, но их вполне достаточно для предположения о том, что все строилось на косвенных намеках и сделанных на их основе умозаключений. Однако этого хватило, чтобы убедить чрезмерно подозрительного Генриха.

Тридцатого апреля, после рокового разговора Генриха с Кромвелем, короля с королевой видели у окна, выходившего на двор Гринвича. Анна держала на руках Елизавету и, казалось, молила о чем-то рассерженного Генриха. Заседание Совета «затянулось дотемна», и во дворце собралась толпа народа, так как люди понимали, что «обсуждается какой-то важный и трудный вопрос»²⁸.

В тот день Анна расспрашивала сэра Генри Норриса, почему он не женился на Мадж Шелтон. Норрис ответил, что хочет «немного повременить», но Анна решила, что, по мнению Норриса, виной этому она. «Вы рассчитываете надеть туфли покойника! – сказала Норрису королева. – Ведь если с королем случится что-нибудь нехорошее, вы захотите заполучить меня».

Норрис ужаснулся при виде такой несдержанности и грубого нарушения правил куртуазной любви, которые предписывали мужчине задавать тон беседы. Он твердо заявил, что если бы допустил хотя бы мысль об этом, «то лишился бы головы». Анна развеселилась и заявила, что при желании могла бы расправиться с ним, но потом заметила, что их слушают другие люди, и потребовала, чтобы Норрис отправился к ее подателю милостыни Джону Скипу и поклялся ему в том, что она «добродетельная женщина»²⁹. За три дня сплетники разнесли слова королевы по всему двору.

Тем вечером, во время танцев, Анна узнала об аресте музыканта Марка Смитона³⁰. В одиннадцать вечера ей также сообщили, что визит в Кале отложен на неделю³¹.

Утром 1 мая Смитона отправили в Тауэр³². Там – вероятно, под пытками³³ – он признался в троекратном совершении прелюбодеяния с королевой весной 1535 года³⁴ и стал единственным из обвиненных вместе с нею мужчин, признавшим свою вину. Включение Смитона в число предполагаемых любовников Анны, несомненно, имело целью показать, как низко она пала ради удовлетворения своей похоти, и еще сильнее возбудить против нее общественное мнение. Сама Анна впоследствии утверждала, что Смитон появлялся в ее покоях всего два раза – накануне, 29 апреля, и в 1535 году в Винчестере, когда он играл для нее на вёрджинеле³⁵.

Турниры по случаю Майского дня прошли, как планировалось. Сэр Генри Норрис возглавлял защитников, а Рочфорд – бросающих вызов. Когда жеребец Норриса перестал подчиняться всаднику, король одолжил ему одного из своих коней³⁶.

Однако еще до окончания поединков Генрих, к изумлению всех, в первую очередь королевы³⁷, внезапно покинул турнир в сопровождении пяти – или около того – слуг³⁸. Вероятно, он получил от Кромвеля известие о том, что у Смитона вырвали признание и Норрис тоже находится под подозрением³⁹. Если Кромвель действительно подтасовывал факты, он шел на риск: Норрис был одним из ближайших друзей и сподвижников короля и оказывал на Генриха гораздо большее влияние, чем сам Кромвель. Однако король предпочел поверить своему секретарю, а значит, свидетельства против Норриса были в достаточной степени убедительными. Взяв Норриса с собой в Йорк-плейс, Генрих лично обвинил его в прелюбодеянии с королевой в октябре 1533 года⁴⁰; тот упорно отрицал все. Несмотря на это, утром следующего дня его под стражей препроводили в Тауэр⁴¹.

Анне не пришлось долго изнывать от неопределенности. Утром 2 мая она присутствовала при игре в теннис⁴², после чего была арестована и отвезена на барке в Тауэр. Там Анну с комфортом разместили в комнатах, которые она занимала накануне коронации, приставив к ней смотрителя Тауэра, добродушного сэра Уильяма Кингстона. Ее брат Рочфорд также оказался в Тауэре в тот же день. Обвинение в инцесте стало самым гнусным из всех, выдвинутых против королевы. Как предполагалось, народ должен был проникнуться глубочайшим отвращением к ней, тем более что в конце 1535 года, когда Анна якобы вступила в связь с братом, она была беременна. Из этого следовал естественный вывод: отец ребенка – не король⁴³. Обвинение в «непристойной близости» между королевой и ее братом было сделано на основании показаний одной лишь леди Рочфорд⁴⁴, хотя Рочфорду дали знать через Кэрью и Брайана, что его супруга собирается просить за него короля. Источники умалчивают о том, сделала она это или нет. Современники считали, что этой женщиной двигали «зависть и ревность» к близким отношениям Рочфорда с Анной⁴⁵.

Вечером в день ареста Анны король не мог совладать с собой. Его надежды на обретение наследника в очередной раз рухнули, и он был готов верить всему, что говорили о его жене. Когда Ричмонд, сын Генриха, пришел пожелать ему спокойной ночи и попросить благословения, король прижал его к груди и сквозь слезы сказал, что «он и его сестра [Мария] многим обязаны Господу, так как не попали в руки к этой проклятой шлюхе, которая собиралась отравить их»⁴⁶. Многие авторы не учитывают, в каком душевном состоянии пребывал Генрих: его единственный сын, очевидно, находился при смерти. Несомненно, это объясняет перепады его настроения, слишком эмоциональные реакции и приступы почти отчаянного веселья. Джейн Сеймур, спокойная и полная сочувствия, должно быть, давала Генриху желанное убежище от всех этих ужасов.

Обстановка при дворе была напряженной, люди в тревоге ждали, кого еще возьмут под арест. Джордж Тейлор, сборщик податей, служивший Анне, и ее лакей Гарри Уэбб опасались за свои жизни⁴⁷. Кромвель допрашивал даже Фрэнсиса Брайана⁴⁸, но это, вероятно, было лишь уловкой для оправдания других арестов, так как Брайан, без сомнения, являлся врагом Анны и выигрывал от падения тех, кого обвинили вместе с ней. В письме к Гардинеру Кромвель сообщал о том, как хладнокровно Брайан отвернулся от своей кузины, и называл его «викарием ада»; это прозвище пристало к нему⁴⁹.

Следующим под стражу был взят сэр Фрэнсис Уэстон, а 4 или 5 мая в Тауэр отправили Уильяма Бреретона. Обвинения против него не стали оглашать, но, вероятно, они включали в себя любовную связь с королевой. Имеются надежные свидетельства того, что Кромвель был недоволен влиянием Бреретона в Северном Уэльсе и Чешире, где тот действовал от имени Ричмонда, и хотел убрать его с дороги⁵⁰. Кавендиш пишет, что Бреретона казнили «позорно, из-за одной лишь старой вражды»⁵¹. Обезумевшая от горя жена Бреретона и его родные клялись в его невиновности, но тщетно.

К 8 мая в Тауэре оказались еще один джентльмен Личных покоев, сэр Ричард Пейдж⁵², и сэр Томас Уайетт, полагавший, что за его арестом стоит Саффолк; вряд ли приказ о задержании отдал Кромвель, друг Уайетта. Учитывая прежние подозрения Генриха насчет Уайетта и обвинения Саффолка, поэт, возможно, не ошибался. На Уайетта произвели сильнейшее впечатление как его собственные невзгоды, так и участь Анны и обвиненных вместе с ней мужчин. В тюрьме он принялся сочинять проникнутую горечью поэму «Circa Regna tomat» («Раскаты грома вокруг трона»), которая начиналась так:

 
Кровавые дни разбили мне сердце,
Юность прошла, угасли страсти
И с ними слепое желание власти.
Спешащий наверх будет скинут назад,
О да, вкруг трона раскаты грома гремят.
 

Неизвестно, когда Генрих решил жениться на Джейн Сеймур, но мало кто сомневался, что она скоро станет королевой. Сэр Николас Кэрью предложил ей временно поселиться в своем беддингтонском доме⁵³, но она оставалась там недолго: до Беддингтона нельзя было добраться по реке, а король, разумеется, не хотел, чтобы его видели выезжающим из дворца в такое время. Поэтому Кэрью нашел для Джейн жилище рядом с Хэмптон-кортом, куда Генрих мог прибыть на лодке.

Пока Анна находилась в Тауэре, король не показывался на публике. Он не отваживался покидать Йорк-плейс и только по вечерам совершал недолгие лодочные прогулки по Темзе, устраивая банкеты с дамами и возвращаясь после полуночи. «Почти всегда его сопровождали разные музыканты и певцы из его покоев». Он вел себя, по словам Шапюи, «как человек, который избавился от тощей, старой и злобной клячи в надежде, что обретет новую прекрасную ездовую лошадь»⁵⁴.

Однажды вечером Генрих ужинал у Джона Кайта, епископа Карлайла, «и проявлял непомерное веселье», так как находился в обществе множества женщин. После этого епископ сообщил Шапюи: король полагает, что с королевой «имели дело» больше сотни мужчин, и он «давно ожидал последствий этих связей, а потому сочинил трагедию, которую привез с собой. Говоря так, король вынул из-за пазухи небольшую книжку, написанную его рукой, но епископ не мог прочесть, что в ней. Вероятно, то были некие созданные королем баллады, над которыми шлюха и ее братец смеялись, как над какой-то чепухой»⁵⁵.

Двенадцатого мая в Вестминстер-холле состоялся суд над Норрисом, Уэстоном, Бреретоном и Смитоном; всех приговорили к смерти. Королеву и Рочфорда, чьи дела должны были рассматривать равные им по статусу, судили три дня спустя в главном холле Тауэра. Обоим вынесли смертные приговоры, несмотря на их заверения в своей невиновности. Рочфорд во время процесса произвел сенсацию: получив от Кромвеля бумагу и распоряжение дать ответ, не оглашая написанного, он прочел вслух заявление своей жены о том, что король, по словам королевы, страдал мужским бессилием. Это едва ли было правдой, так как Анна беременела четырежды. Когда Рочфорда спросили, выражал ли он сомнения в том, что Елизавета – дочь Генриха, он отказался давать ответ, не желая оговаривать себя⁵⁶.

В тот вечер сэр Фрэнсис Брайан явился к Джейн Сеймур в Хэмптон, известив ее о вынесенном Анне приговоре. Вскоре после этого сам король приехал к ней ужинать; его везли по Темзе почти в праздничной обстановке.

После суда Анну перевели в две отделанные деревом комнаты на втором этаже недавно построенного дома помощника смотрителя напротив лужайки Тауэр-грин, ныне известного как Дом королевы⁵⁷. Она оставалась там до самой казни и наблюдала из окна за сооружением эшафота.

Семнадцатого мая мнимых любовников королевы обезглавили на Тауэрском холме. Все, кроме Смитона, заявили о своей невиновности, а Рочфорд посоветовал собравшимся держаться подальше «от двора с его льстецами»⁵⁸. В тот же день архиепископ Кранмер объявил брак Анны с королем недействительным, а ее дочь Елизавету – незаконнорожденной. На следующий день он дал королю разрешение на новый брак в пределах третьей степени родства. Между Генрихом и Джейн Сеймур таких отношений не существовало, они были гораздо более дальними родственниками. Правда, король мог иметь связь с какой-нибудь близкой родственницей Джейн⁵⁹, а она – с кем-нибудь из кузенов Генриха.

Анна Болейн встретила смерть так достойно и мужественно, что это произвело впечатление даже на Кромвеля⁶⁰. Ее казнили мечом на Тауэр-грин в девять часов утра в пятницу, 19 мая, и через несколько часов похоронили в церкви Святого Петра в Оковах на территории Тауэра. Среди собравшихся были Ричмонд и его друг Суррей. Расходы короля на двор 19 мая были меньше, чем в любой другой день в том году, а значит, Генрих пребывал в уединении. Назавтра, в воскресенье, на которое приходился праздник Вознесения, он демонстративно надел белый траур⁶¹.

До того ни одну английскую королеву не предавали смертной казни, так что падение Анны Болейн и последовавшая чистка среди служителей Личных покоев были беспрецедентными событиями. Одним ударом Кромвель уничтожил целую партию. Трагедия затронула многих. Дочь Анны, Елизавета, которой не исполнилось еще и трех лет, находилась в Хансдоне, когда погибла ее мать. За девочкой присматривала леди Брайан, но этой достойной женщине вскоре пришлось выпрашивать у Кромвеля разрешение на замену одежды, ставшей слишком тесной для ее воспитанницы. Сама Елизавета, очень сообразительная для своего возраста, вскоре начала открыто удивляться, почему люди перестали обращаться к ней «миледи принцесса» и больше не называют ее «миледи Елизавета». Когда и как она узнала о том, что случилось с ее матерью, неизвестно.

Отец Анны, граф Уилтшир, тут же лишился доходной должности лорда – хранителя личной печати и земель в Ирландии⁶², однако сохранил место при дворе. Когда в апреле 1538 года умерла его супруга, поговаривали, что Уилтшир может жениться на леди Маргарет Дуглас, но он скончался в марте 1539 года, и король приказал отслужить мессу за упокой его души⁶³. Уилтшира похоронили в церкви Хивера. Место его погребения отмечено медной табличкой прекрасной работы.

После казни супруга леди Рочфорд покинула двор; владения ее мужа были конфискованы короной. Умоляя Кромвеля о выделении средств, она подписывалась «влиятельная безутешная вдова». Вдовью долю она получила только после смерти Уилтшира⁶⁴.

Вскоре после казни Анны Кромвель добился освобождения Уайетта и Пейджа. Король был готов вернуть Пейджу свое расположение, но тот решил, что безопаснее держаться подальше от двора⁶⁵. Уайетт тоже был горько разочарован придворной жизнью и на некоторое время вернулся в замок своего отца Оллингтон (Кент).

Несмотря на близость с Болейнами, архиепископ Кранмер пережил чистку и продолжил реформы. Норфолк, председательствовавший на суде над Анной и огласивший приговор, остался лордом-казначеем, но счел разумным ненадолго удалиться в Кеннингхолл. Его отсутствие при дворе позволило Сеймурам занять главенствующее положение, что породило жестокое соперничество между ними и Говардами, которое продолжалось до конца правления Генриха VIII.