Текст книги "Генрих VIII. Жизнь королевского двора"

43
«Вот грядет Анна, яркий образец добродетели»

Король хотел, чтобы коронация Анны затмила все церемонии, которые устраивали для ее предшественниц. На следующий день после того, как Кранмер огласил свое решение, Анна, одевшись в золотую парчу, проследовала на барке бывшей королевы из Гринвича в Тауэр в сопровождении Уилтшира, Саффолка, толпы дворян и епископов, а также лорда-мэра, шерифов и олдерменов под музыку, с фейерверками, живыми картинами и «восхитительным» салютом из пушечных залпов. Генрих встретил ее в Тауэре очень тепло и на глазах у всех прикоснулся руками к ее большому от беременности животу. На следующий день он посвятил в кавалеры ордена Бани восемнадцать человек, в том числе графов Дорсета и Дерби, а также Фрэнсиса Уэстона; большинство новых членов ордена были связаны с Болейнами1.

Через два дня, в субботу, 31 мая, Анна, одетая в белую златотканую парчу и мех горностая, с распущенными волосами под куафом и обручем, украшенным драгоценными камнями, совершила церемониальный въезд в Лондон в завешенных белой златотканой парчой носилках, которые везли две кобылы в таких же попонах, а затем проследовала от Чипсайда в Темпл-Бар. Четверо рыцарей несли полог над носилками. Процессия, возглавляемая французским послом со свитой, растянулась на полмили: за французами следовали леди, джентльмены, рыцари, судьи, епископы, дворяне в алых одеяниях, сквайры, герольды, послы и слуги королевы, тоже в алом. За ними, в алом бархатном наряде с драгоценными камнями², шествовал Саффолк, специально ради такого случая назначенный главным констеблем Англии и на время покинувший свою тяжелобольную жену, и лорд Уильям Говард, исполнявший обязанности графа-маршала вместо своего сводного брата Норфолка, посланного во Францию вместе с Рочфордом. Благодаря влиянию своей племянницы Норфолк недавно отобрал должность графа-маршала у Саффолка, занимавшего ее после смерти в 1524 году второго герцога Норфолка. Кромвель утешил Саффолка, сказав, что, по мнению короля, эта вынужденная уступка делает ему «много чести» и он благодарит его за то, что тем самым сохранены «доброта и любовь между милордом Норфолком и вами»³. Норфолка на коронации представлял его сын Суррей, ненадолго вернувшийся из Парижа.

Улицы Лондона посыпали гравием, украсили гобеленами и дорогими тканями; всюду красовался сокол Анны. На Грейсчерч-стрит немецкие купцы со Стального двора воздвигли спроектированную Гольбейном триумфальную арку: вверху была картина, изображавшая Аполлона на горе Парнас в окружении четырех муз, «все они играли на музыкальных инструментах»⁴. Внизу стоял белый мраморный «источник Геликона», из которого лилось даровое рейнское вино⁵. Время от время королева останавливалась, чтобы послушать речи на латыни и ангельское пение хористов или посмотреть устроенные в ее честь живые картины. Последние были заказаны городскими гильдиями и поставлены Николасом Юдаллом, эрудитом, но при этом закоренелым педофилом, который стал провостом (ректором) Итона в 1534 году. Ему помогали библиотекарь короля Джон Леланд и Ричард Кокс, кембриджский гуманист. В живых картинах восхвалялись добродетели новой королевы и выражалась надежда, что она родит сыновей для продолжения династии Тюдоров.

Ближе к вечеру Анна прибыла в Вестминстер-холл. Там, под церемониальным балдахином, ей подали специи и гипокрас, после чего она переоделась и тайно уехала на барке в Йорк-плейс, где ее ждал король. По традиции он не принимал участия в ее триумфе, все почести и внимание в этот день оказывались ей, и только ей. Тем не менее Анну разочаровал оказанный прием, который, по словам Шапюи, больше подходил «для похорон, чем для торжественного праздника»⁶. Лишь немногие в огромной толпе бросали вверх шапки или восклицали: «Боже, спаси королеву!», а шут Анны дерзко кричал им: «Похоже, у всех вас головы запаршивели, вот вы и боитесь обнажать их!» При виде переплетенных инициалов короля и королевы несколько весельчаков осмелились засмеяться. Кое-кто даже заметил, что корона не к лицу Анне⁷. Так или иначе, король поручил своему печатнику Уинкину де Ворде опубликовать брошюру в память о триумфе Анны.

В воскресенье, 1 июня 1533 года, Анну одели для коронации в киртл из алого бархата, накинув поверх него традиционный, не сшитый по бокам сюрко из пурпурного бархата с горностаевой оторочкой; на голове у нее были сетка из жемчуга и дорогой венец. Шествуя под пологом из золотой парчи, она прошла с процессией из Вестминстер-холла в соседнее аббатство. Шлейф ее платья несла вдовствующая герцогиня Норфолк, за которой следовали тринадцать аббатов в митрах, монахи из Вестминстера, Королевская капелла в полном составе, епископы и духовенство, а также лорды в парадных одеяниях. Сэр Томас Мор, герцогиня Норфолк и Эксетеры отсутствовали, чем вызвали у короля подозрения и досаду.

Анна села на трон святого Эдуарда, накрытый золотой парчой, и архиепископ Кранмер короновал ее так, словно она была правящей королевой. Анну увенчали короной святого Эдуарда – которую позже заменили на другую, меньшего размера, изготовленную специально для нее⁸, – и вручили ей два королевских скипетра. Хор торжественно пропел «Te Deum».

После этого восемьсот человек собрались на роскошный банкет в Вестминстер-холле; при каждой перемене блюд под звуки труб подавали до тридцати различных кушаний⁹, а также восхитительные «редкие яства и корабли из воска, прекрасные на вид»¹⁰. Герцог Саффолк, распорядитель, ездил между столами на жеребце и наблюдал за происходящим, а сэр Николас Кэрью исполнял роль Защитника королевы. Анна восседала на троне короля за мраморным столом, стоявшим на помосте, к которому вели двенадцать ступеней; ей прислуживали восемь дворян, а также графини Оксфорд и Вустер, время от времени подносившие дорогую салфетку к ее лицу, «когда ей было угодно сплюнуть или сделать что-то еще по своему усмотрению»¹¹. Король вместе с несколькими послами наблюдал за торжеством из забранного ажурными решетками кабинета, устроенного на крытой галерее церкви Святого Стефана. В конце дня королеве подали специи, которые принес лакей, и гипокрас в золотом кубке, протянутом лордом-мэром. В шесть часов вечера она удалилась на ночлег в Йорк-плейс.

«Англичане всячески стремились почтить свою новую правительницу, не потому, что им этого хотелось, но ради того, чтобы потрафить желаниям короля»¹². Второго июня на новой площадке в Йорк-плейсе прошли турниры в честь коронации. Генрих не принимал в них участия. Ответчиков возглавил Кэрью, но копий было сломано немного¹³. За этим последовал «славный банкет в покоях королевы»¹⁴. Следующие несколько дней были посвящены охоте, танцам и пирам, после чего король с королевой поехали в Гринвич, где торжества продолжились, но с меньшим размахом. Сэр Эдвард Бейнтон, вице-камергер Анны, сообщал лорду Рочфорду: «А что до развлечений в покоях королевы, таковых никогда не бывало больше». Если какой-нибудь мужчина покидал двор, оставляя даму «в печали от разлуки, – добавлял он, – я не могу представить такого, судя по тому, как они танцевали и проводили здесь досуг»¹⁵. Анна старалась быть образцом нравственности, но ее придворные желали удовольствий. Примерно год спустя Маргарет Ропер говорила своему отцу, сэру Томасу Мору: «Ничего иного [не было] при дворе, кроме подвижных забав и танцев»¹⁶. Анна часто развлекала короля пирами и «прекрасными пантомимами»¹⁷, а также славилась тем, что танцевала с придворными дамами и избранными джентльменами в своей опочивальне¹⁸.

Большинство этих джентльменов имели должности в Личных покоях короля. Анна наслаждалась их остроумием и живостью, выбирала их в качестве компаньонов по охоте и азартным играм, открыто флиртовала с ними, дарила им деньги и безделушки, получая в ответ то же самое. Все это не противоречило общепринятым правилам куртуазной любви¹⁹. Большинство людей, включая короля, радовались этому, однако Шапюи и некоторые другие косо смотрели на такую фамильярность.

Одним из джентльменов, пользовавшихся наибольшим расположением Генриха и Анны, был сэр Генри Норрис, которого осыпали должностями: он стал, в частности, церемониймейстером с черной булавой в парламенте, камергером Северного Уэльса и главным управляющим Оксфордского университета, а кроме того, получил большие земельные владения. В качестве грума стула Норрис был самым близким к королю человеком, и Генрих очень доверял ему. Просители обычно приходили к Норрису, а не к Кромвелю. В узкий круг приближенных монаршей четы входил и Фрэнсис Уэстон, тогда уже джентльмен Личных покоев, знаменитый лютнист, часто игравший в теннис с королем, а также в карты с ним и королевой²⁰. Когда Уэстон в 1532 году женился на Анне Пикеринг, король подарил ему десять марок и пожелал, чтобы в браке он был счастливее своего государя. Постепенно входил в милость Уильям Бреретон, которому Анна недавно доставила должность пажа Покоев. Генрих любил его и вскоре повысил до джентльмена Покоев, даровав ему земли и должности в Уэльсе, приносившие 1200 (360 000) фунтов стерлингов в год²¹. Бреретон, часто сопровождавший Генриха и Анну на охоту, был известным соблазнителем²² и находился под покровительством как Ричмонда, так и Норфолка.

Кончина Марии Тюдор, герцогини Саффолк, в Уэсторпе, произошедшая 25 июня, едва ли хоть на минуту прервала череду увеселений. Саффолк поспешил к супруге, не встававшей с постели, сразу после коронации и привез ей утешительное послание от короля, которое загладило разлад между братом и сестрой. Марию похоронили в аббатстве Бери-Сент-Эдмундс в Саффолке со всеми почестями, подобающими королеве; главной плакальщицей была ее дочь Франсес, маркиза Дорсет.

Двадцать восьмого июня в Гринвич доставили роскошные носилки и трех мулов – свадебный подарок Франциска I новой королеве. Анна пришла в такой восторг, что сразу же пожелала совершить в них трехмильную прогулку²³.

Будучи королевой, Анна утопала в роскоши. В каждом королевском дворце девизы Екатерины Арагонской сменили на гербы, инициалы и эмблемы в виде соколов сменившей ее соперницы – все это обошлось в немалую сумму²⁴. В Хэмптон-корте быстро шла отделка новых пышных апартаментов для Анны и короля на втором этаже: два крыла выходили на Зеленый двор с крытой галереей, примыкали друг к другу под прямым углом и соединялись личными галереями²⁵. Особая лестница вела из них в новый личный сад; имелся также балкон, с которого королева и ее дамы могли наблюдать за охотой в парке. Комнаты Анны оформили в античном стиле немецкие мастера²⁶, в потолок были встроены зеркала. Стены ее спальни украшали гротескные мотивы.

Лучшей обстановки, чем в покоях Анны, в ту эпоху нельзя было желать. Украшенное тонкой резьбой изголовье ее кровати с английскими королевскими гербами сейчас находится в замке Хивер; у другой кровати изголовье было из позолоченной древесины грецкого ореха. Одна из кроватей Анны была снабжена шторами из красного сарканета и балдахином из того же материала, укрепленного синим клееным холстом; другая кровать, меньшего размера, обтянутая зеленым атласом, имела алые и оранжевые занавески. У Анны было шесть тронов, обтянутых парчой, зеленым шелком, алым и пурпурным бархатом, с бахромой из шелковых и золотых нитей, а также с золочеными и покрытыми эмалью шарами²⁷.

Антонио Тото получил заказ на создание картин религиозного содержания, декоративных панно и ширм для украшения новых королевских покоев в Хэмптон-корте. Роберт Шинк изготовил формы для античных орнаментов, а Генри Блэнкстон из Кёльна выполнил бóльшую часть декоративных росписей и работ по золочению: «Стены дворца сверкали золотом и серебром»²⁸. Галион Хоне потратил десять лет на изготовление окон с геральдическими эмблемами для Хэмптон-корта, во многие из них был вставлен хрусталь. Приемный зал короля – «Райский покой» – в течение многих лет славился как одно из чудес дворца. В этом зале, писал современник, «все сияет серебром, золотом и драгоценными камнями так, что можно ослепнуть»²⁹. На стенах висели персидские ковры, потолки были покрыты прекрасными росписями, на помосте стоял трон под парчовым балдахином³⁰. Одна из стен в личной комнате Генриха получила встроенный алебастровый фонтан, как в Гринвиче; в этом помещении стояли черный кожаный стол и подставка для часов. Многие комнаты «украшали гобелены из золота, серебра и бархата»³¹.

Созданный при Генрихе VIII в 1530-е годы великолепный сад Хэмптон-корта давно исчез, хотя его структура просматривается до сих пор. В обнесенном стеной личном саду имелись квадратные клумбы с бордюрами, лужайки и посыпанные песком дорожки, по краям которых росли цветы и стояли бело-зеленые полосатые столбы с раскрашенными фигурами королевских геральдических животных. В 1536 году³² рядом с местом, где сейчас стоит Банкетный дом 1700 года постройки – раньше там располагались банкетные дома Генриха VIII, – разбили Прудовый сад, в водоемах которого, обнесенных покрытыми краской и позолоченными перилами, обитали декоративные рыбы. Один из тогдашних банкетных залов, круглый и увенчанный куполом, стоял на искусственной возвышенности в так называемом Саду горы, оттуда открывался прекрасный вид на сад, парк и реку. В садах повсюду тянулись живые изгороди с зубчатым верхом, деревьям придавали форму людей, кентавров, беседок, фонтанов и солнечных часов. Имелся также огород с целебными травами и два сада с плодовыми деревьями: один снабжал фруктами короля, и только его, в другом красовались пятьсот розовых кустов.

Апартаменты королевы в Гринвиче, на втором этаже, под островерхой кровлей, были обновлены в то же время. Белый кессонный потолок в приемном зале в местах пересечения балок имел выпуклый орнамент. Каминные трубы выложили дорогой севильской плиткой, а более дешевую фламандскую, желто-зеленую, использовали в нишах³³. В главной опочивальне навесили пять новых дверей, проход в комнату для переодевания засыпали свежим тростником, в большом эркерном окне, расположенном между спальней королевы и ее приемным залом, установили новый переплет. Для Анны изготовили два складных стола в античном стиле, с отделанными плиткой столешницами; один предназначался «для завтраков», другой «для игр ее милости»³⁴.

Другим важным строительным проектом короля в то время являлся Виндзор. По его желанию под королевскими апартаментами, расположенными в Верхнем и Среднем защитных поясах, соорудили шедшую вдоль края скалы деревянную платформу, позже названную Северной террасой. Она обеспечивала доступ из королевских покоев в Малый парк через наружную лестницу: «каждый день» в то лето, «когда погода была хоть сколько-нибудь ясной, его милость выезжал на охоту с соколами, прогуливался и не возвращался до позднего вечера»³⁵. Он пребывал в радостном настроении, так как не сомневался, что вскоре наконец станет отцом принца.

44
«Великая и могущественная принцесса Англии»

В 1533 году Ганс Гольбейн написал прекрасный двойной портрет французских послов Жана де Дентевиля – попросившего, чтобы его отозвали после одной-единственной аудиенции у Генриха VIII в июне того же года, такой бурной, что он вышел, заметно дрожа1, – и Жоржа де Сельва. Картина была проникнута символизмом, мрачными намеками на бренность и религиозные распри2. Вероятно, именно эта работа Гольбейна – скорее всего, созданная во дворце Брайдуэлл – подтолкнула Кромвеля к тому, чтобы взять под крыло мастера, гений которого он оценил по достоинству и собирался поставить на службу королю. Кромвель и сам позировал художнику3, после чего тот стал модным портретистом, получавшим заказы от важных особ.

Многие из портретов Гольбейна сохранились в виде набросков или законченных работ⁴; есть и парные – с изображением мужа и жены. Известно также о нескольких утраченных произведениях. Нет других королевских дворов XVI века, о которых мы бы имели настолько полное визуальное представление; портреты Гольбейна – незаменимый источник сведений о костюмах и украшениях. Вероятно, художнику пришлось подыскать большую студию и взять учеников, которые помогали удовлетворять спрос на его работы.

Кроме того, Гольбейн создавал изысканные миниатюры, научившись этому искусству у «знаменитого мастера Лукаса» – почти наверняка у Хоренбоута, которого Гольбейн «превзошел в рисовании, композиции, понимании и исполнении, как солнце превосходит луну яркостью»⁵. До наших дней дошли пятнадцать его миниатюр, пять находятся в Королевской коллекции.

Есть не лишенное оснований предположение, что Гольбейн шпионил в пользу Кромвеля⁶. Как модный художник, он легко мог получать доступ в дома тех, чья лояльность новому режиму вызывала сомнение. Именно тогда Гольбейн написал, явно не случайно, портреты людей, сведения о которых были нужны Кромвелю: Джорджа Невилла, лорда Абергавенни; сэра Николаса Кэрью; сэра Джона Расселла. Ни один из них не испытывал симпатий к Анне Болейн.

Похоже, Гольбейн пользовался покровительством Анны, чьи религиозные убеждения разделял. Он изготовил для нее кубок на ножке в античном стиле и крышку к нему, украшенную имперской короной и эмблемой новой королевы в виде сокола, поддерживаемого сатирами⁷, а также металлические детали переплетов для ее иллюстрированной рукописи Книги Екклесиаста. Кроме того, Гольбейн сделал эскизы украшений в виде монограмм Анны и Генриха и выполнил серию сходных по композиции рисованных портретов молодых женщин из окружения королевы. Однако не сохранилось ни одного изображения самой Анны, которое с уверенностью можно было бы отнести к его работам; возможно, их уничтожили после ее смерти.

Третьего июля 1533 года лорд Маунтжой, бывший камергер Екатерины Арагонской, был отправлен в Эмптхилл, чтобы сообщить своей прежней госпоже о браке короля с Анной Болейн и приказать ей отречься от титула королевы. Твердо убежденная, что она является истинной супругой короля, Екатерина отказалась сделать это, хотя присутствовавшие при этом тайные советники угрожали обвинить ее в измене. Зная, какую неприязнь питает к ней Анна Болейн, Екатерина полагала, что Генрих поддался пагубному влиянию этой женщины и, противясь своей истинной натуре, бросил верную супругу. Позже в том же месяце король, желая отомстить Екатерине, перевел ее в менее комфортабельную резиденцию – замок Бакден в Хантингдоншире. Двор бывшей королевы вновь урезали, из тридцати фрейлин остались только десять.

В июле Генрих отправился в поездку по стране, но из-за беременности королевы ограничился окрестностями Лондона. Все складывалось хорошо, и, как сообщалось, Генрих с Анной, оказавшись в Уонстеде, были очень счастливы⁸. В конце месяца, не желая огорчать супругу в такое время, Генрих оставил ее в Виндзоре, сказав, что поехал охотиться, хотя на самом деле встречался с членами Совета для обсуждения печальных новостей из Рима⁹: узнав о повторном браке короля, папа пригрозил отлучить его от церкви, если он к сентябрю не оставит Анну. Генрих не дрогнул; он также не счел, что два члена его двора, скончавшиеся от чумы в Гилдфорде, стали жертвами карающей длани Господа. Король вместе со служителями Личных покоев переехал в Саттон-плейс, дом сэра Фрэнсиса Уэстона, куда зараза, по счастью, не проникла¹⁰.

Это был не просто выезд на охоту, но попытка наладить отношения с народом: король пытался вернуть симпатии тех, кто, по его мнению, утратил их вследствие недавних событий. Генрих посетил Эксетера и остановился у него в Хорсли (Суррей), где для государя дали роскошный банкет из двадцати девяти блюд¹¹. Он также навестил сэра Джона Расселла в Ченисе (Бекингемшир), где почивал на кровати из золота и серебра, с пологом, на котором были вышиты королевские гербы. Шестого августа Расселл написал, что никогда раньше не видел «его милость более довольным на протяжении такого долгого срока»; везде, где они останавливались, «мне еще не приходилось наблюдать более приятного времяпрепровождения во время охоты на благородных оленей»¹².

Неделю спустя Генрих вернулся в Виндзор, затем вместе с Анной переехал в Йорк-плейс и, наконец, в Гринвич, где королева 26 августа удалилась в свои покои¹³. Лорд Маунтжой известил ее камергера о том, какие установления действовали ранее, при уединении королевы Екатерины перед родами¹⁴. Король велел извлечь из своей сокровищницы «дорогую и торжественную кровать», полученную в счет выкупа от герцога Лонгвиля (1515); ее установили в опочивальне Анны рядом со стоявшей на низком помосте постелью под алым пологом, где она должна была рожать. А в приемном зале поставили новую парадную кровать, где королеве предстояло принимать поздравления после родов¹⁵.

В ходе всех этих приготовлений Анна обнаружила, что Генрих, верный себе, изменял ей во время ее беременности. Имя его возлюбленной не зафиксировано в документах, однако Шапюи описывает ее как «очень красивую» и добавляет, что «многие дворяне содействовали королю в поддержании этой любовной связи», по большей части для того, чтобы сбить спесь с королевы. В отличие от Екатерины, Анна закатила сцену, использовав «известные слова, очень не понравившиеся королю». Тот грубо ответил, что она должна «закрыть глаза и терпеть, наподобие тех, кто был лучше ее», к тому же ей не следует забывать, что он может низвергнуть ее так же быстро, как возвысил. Хорошо, что Анна уже получила свою кровать, – теперь король не отдал бы ей настолько ценную вещь. Два или три дня оба хранили ледяное молчание, затем кое-как примирились. Шапюи небрежно отозвался об этой истории как о «любовной ссоре», но она стала признаком того, что страсть Генриха к Анне поутихла¹⁶. Тем не менее за границей продолжали утверждать, будто король настолько очарован ею, что при дворе вели себя весьма легкомысленно¹⁷.

Король собирался устроить турниры, банкеты и представления масок, чтобы отпраздновать скорое рождение сына: врачи и астрологи в один голос заверяли его, что родится мальчик. Король еще не решил, как назвать его, Эдуардом или Генрихом, но уже обратился к французскому послу с просьбой, чтобы тот держал наследника во время окунания в купель при крещении¹⁸. Были подготовлены письма с оповещением о рождении принца, для отправки в английские графства и к иностранным дворам.

Наконец 7 сентября в покое, увешанном гобеленами с изображениями истории святой Урсулы и одиннадцати тысяч дев, Анна Болейн родила – не долгожданного сына, а здоровую рыжеволосую девочку, очень похожую на отца¹⁹. «Господь совсем забыл его», – заметил по этому поводу Шапюи²⁰, но король, хоть и разочарованный, не терял уверенности, что вскоре за ней последуют сыновья. Подготовленные письма разослали, заменив слово «принц» на «принцесса»²¹. В честь успешного разрешения королевы от бремени в соборе Святого Павла пропели «Te Deum»²². Турниры и развлечения, однако, были отменены.

Десятого сентября дочь короля, которой было всего лишь три дня, торжественно крестили в гринвичской церкви монастыря обсервантов. Саму церковь и ведшие в нее галереи завесили дорогим аррасом, а на высоком, окруженном перилами помосте установили серебряную крестильную чашу. Новорожденную принцессу – в мантии из подбитого горностаем алого бархата с длинным шлейфом – принесла в церковь с процессией, под алым пологом, который держали четверо графов, вдовствующая герцогиня Норфолк. Анна хотела, чтобы ее дочь несли на крестильной сорочке, как принцессу Марию, но Екатерина Арагонская отказалась уступить сорочку, сославшись на то, что это ее личная собственность, привезенная из Испании²³. Архиепископ Кранмер был крестным отцом, вдовствующие герцогини Норфолк и Дорсет – крестными матерями. Джон Стоксли, епископ Лондонский, нарек девочку Елизаветой. Сразу после этого Кранмер конфирмовал ее; леди Эксетер, против своего желания, стала восприемницей²⁴. После этого герольдмейстер ордена Подвязки провозгласил: «Господь в Его бесконечной благости да ниспошлет процветание и долгую жизнь великой и могущественной принцессе Англии Елизавете!» Зазвучали фанфары. В мерцающем свете пятисот факелов Елизавету отнесли обратно в спальню королевы, где та благословила дочь. Король при этом не присутствовал, но велел Норфолку и Саффолку поблагодарить лорда-мэра и его людей за помощь. Тем вечером в Сити жгли праздничные костры, даровое вино лилось рекой²⁵.

В день, когда родилась принцесса Елизавета, герцог Саффолк, овдовевший всего десять недель назад, женился в Гринвиче на своей подопечной – четырнадцатилетней Кэтрин, наследнице лорда Уиллоуби. Эта прекрасная, живая, остроумная юная леди была помолвлена с его сыном Генри Брэндоном, графом Линкольна, но Саффолк расторг помолвку, чтобы самому жениться на девушке. Шапюи писал: «Герцог оказал добрую услугу дамам, которых обычно упрекают за то, что они вновь выходят замуж сразу после смерти супруга!»²⁶

Матерью новой герцогини была Мария де Салинас, и Саффолку вновь пришлось решать, кому сохранять преданность. Однако женитьба спасла его от финансового краха, он значительно увеличил свои земельные владения и богатства, а также получил новое имение – Гримсторп в Линкольншире, являвшееся частью приданого юной супруги²⁷.

Разница в возрасте супругов составляла тридцать пять лет. К тому же герцог начал толстеть и больше не был великолепным рыцарем, когда-то блиставшим на турнирных площадках. Несмотря на все это, брак оказался удачным. Кэтрин Уиллоуби – набросок ее портрета работы Гольбейна хранится в Британском музее – родила Саффолку двоих сыновей: Генри (1534), чьими крестными отцами стали король и Кромвель, и Чарльза (1537/1538). В 1541 году Гольбейн создал их миниатюрные портреты²⁸. Говорили, что прежний жених Кэтрин, Линкольн, так сильно расстроился, что умер с горя. Анна Болейн, не любившая Саффолка, будто бы заявила: «Милорд Саффолк убил одного сына, чтобы зачать другого»²⁹. Но Линкольн скончался лишь в марте 1534 года, здоровье его в какой-то момент стало ухудшаться: вероятно, поэтому Саффолк сам женился на Кэтрин.

Первого октября Марии, дочери короля, сообщили, что она больше не должна именовать себя принцессой и что король назначил ей новый штат придворных – 162 человека – во главе с ее любимой гувернанткой леди Солсбери; но этот двор поступит в ее распоряжение только в обмен на признание нового статуса. На следующий день Мария послала отцу письмо, в котором дерзко отказывалась отречься от титула и упрекала его в таких сильных выражениях, что даже Шапюи посчитал это чрезмерным³⁰. Разъяренный Генрих решил не давать Марии двор, приказав ей покинуть Бьюли, где она жила, и отправиться в замок Хертфорд. Бьюли он собирался отдать в аренду лорду Рочфорду³¹. Мария послушалась, но ее здоровье было подорвано переживаниями, и она до конца своих дней страдала от головной и зубной боли, сердцебиений, депрессии и аменореи.

Двадцать пятого ноября герцог Ричмонд, недавно вернувшийся из Парижа, женился на дочери Норфолка, леди Мэри Говард, и тем самым прочно связал свою судьбу с партией Болейнов. Невеста была членом двора королевы и верной сторонницей церковной реформы, а Фицрой – близким другом ее брата Суррея. Брак этот стал победой для Анны Болейн и пощечиной для герцогини Норфолк, которая противилась ему. Однако он так никогда и не был консумирован³². Вероятно, у четырнадцатилетнего герцога уже проявлялись признаки туберкулеза, который в конце концов убил его, и король, памятуя о судьбе своего брата Артура – чью смерть, как считалось, ускорило раннее начало сексуальной жизни, – велел молодой паре подождать.

Тем не менее отношения между королевой и Норфолком не были теплыми. Герцог немало натерпелся от враждебности племянницы и ее невыносимой заносчивости. Несколько раз он ругался с ней. Однажды Анна использовала, «обращаясь к Норфолку, такие оскорбительные слова, какими не обзывают и собаку, так что ему пришлось покинуть комнату». Герцог так обиделся, что стал публично поносить племянницу: «Наименее обидным из того, что он говорил о ней, было „великая шлюха“»³³. Втайне Норфолк полагал, что она погубит его род³⁴.

В декабре, когда принцессе было всего три месяца, ее снабдили двором и отправили в Хэтфилд (Хертфордшир). Леди Маргарет Брайан, заботившаяся о принцессе Марии в пору ее младенчества, назначили гувернанткой Елизаветы. Леди Маргарет Дуглас, прежде тоже служившая Марии, стала первой придворной дамой Елизаветы, а Бланш Перри, которая оставалась при ней на протяжении тридцати семи лет, получила должность качальщицы колыбели. Управляющим двором стал сэр Джон Шелтон, дядя королевы. Родители наблюдали за воспитанием дочери издалека и редко навещали ее³⁵, хотя леди Брайан регулярно сообщала Анне об успехах дочери³⁶. Когда Елизавете было тринадцать месяцев, гувернантка обратилась к Кромвелю за разрешением отнять ее от груди. Дело передали в соответствующие инстанции, и сэр Уильям Поулет, ревизор двора, сообщил леди Брайан, что король и королева согласны³⁷.

Четырнадцатого декабря двор леди Марии, как теперь называли бывшую принцессу, был распущен. Леди Солсбери отказалась передать украшения Марии королеве и была немедленно уволена. Марию отправили жить к сводной сестре, где отвели ей самую скромную комнату во всем доме. Ее новая гувернантка, леди Анна Шелтон, тетка королевы, всячески портила жизнь своей воспитаннице, и Мария опасалась, что Болейны попытаются отравить ее. Она сильно скучала по матери, однако король не позволял им встречаться, даже когда Мария тяжело заболела. Вместо этого он отправил к дочери своего личного врача и разрешил Екатерине прислать своего. Благодаря услужливости Шапюи Екатерине удавалось тайком передавать Марии проникнутые теплотой письма³⁸. Отец же, опасаясь гнева ревнивой мачехи, отказывался видеться со старшей дочерью, когда посещал Елизавету³⁹, во всем получившую превосходство над Марией.

Отныне лишь очень немногие осмеливались выступать в поддержку бывшей королевы и ее дочери. Маркиз Эксетер, симпатизировавший Екатерине, ненавидевший Кромвеля и порицавший новую религиозную политику короля, держал рот на замке, а его жена так деятельно и громогласно выступала в пользу Екатерины, что король предупредил их: «Лучше вам не спотыкаться и не отклоняться в сторону, иначе обоим не сносить головы»⁴⁰. После этого леди Эксетер притихла. Шапюи считал враждебных Болейнам аристократов более сплоченными и многочисленными. Хотя Екатерина с Марией имели нескольких влиятельных сторонников, организованной придворной партии, которая поддерживала бы их, не существовало.